Глава 7

     Эпистема… Поначалу дни тянулись, как изжеванная до состояния белой сопли жевательная резинка. Наполненные беспокойным томлением перед извечным волнителем человеческой натуры, – неизвестностью, –они потом превратились в долгую тягомотину изорванных в куски дней и ночей. Каждое утро на обходе лечащий врач Игорь, осматривая ногу Стаса, хмыкал, проводил неприятные манипуляции с его поломанной конечностью, ибо на звание ноги она теперь претендовала мало и, отводя взгляд, переходил к следующей жертве его лекарских экзекуций.

     В своих исканиях эскулаповых истин он, иногда, судя по его уж очень деловому виду (ибо какие лекарские истины могут быть у доктора в двадцать восемь лет), был подозрительно категоричен и уверен в своих ответах. Больным это не нравилось и они всем скопом тормошили его на предмет своих болячек. В те разы, когда он сопровождал зав. отделением Бориса Гавриловича, Игорь, непременно утыкая палец в проблемное место, положим, где-нибудь на ноге пациента, говорил пару слов на латыни. Борис Гаврилович с усталым видом носителя многих лечебных премудростей, хватал проблемное место своей короткой волосатой, смахивающей на клешню краба, рукой, мял, крутил, тянул, высверливал взглядом и говорил – «ну-да, ну-да…», подтверждая, тем самым, мнение своего юного коллеги.

     Что касаемо страдальца, обладателя сего ущербного места, то ему выбирать манеру поведения не приходилось. Оба ответственных докторских лица, стоически перенося стоны и закатывания глаз к потолку их подопечного, приговаривая: «ну будет, будет…», ни слова не говорили о перспективах и сроках его пребывания на больничной койке. Стаса бывалые соседи утешали: «Да чё там, с твоей травмой ещё месяц-полтора, – и будешь прыгать как заяц, правда, только через годик, когда снимут гипс»…

     Сердце Стаса обмирало и ухало в темный провал безнадёги. Что будет с квартирой, с вещами, с женой, у которой не только прописки, но и гражданства-то российского нет! Эх, сучья судьбина!Его размышления прервал голос их ходячего благодетеля.

     – Мужики, Светка телевизор завтра принесёт! – обрадовано сообщил Сергей.

     Юрий Михайлович, обождав, пока утихнут слова благодарности возликовавших сопалатников,  издал череду нисходящих звуков, которым позавидовал бы любой лягушачий самец в период любовных страстей:

     – Кхе-кхе-кхе-кхе… Ну, вот, дождались! А я-то думал, что хоть здесь можно спокойно пообщаться с людьми, так сказать, их живые мысли попробовать на вкус! Что там смотреть!? На экраны вырвалась орда жизнерадостных идиотов, выпущенных докторами-маньяками из сумасшедших домов. Мало-мальски думающему человеку суют под нос круглые сутки изо дня в день бесчисленные шоу из молодых кретинов, сериалы, ничем не отличающиеся игрой актёров и режиссёрской мыслью от любительского спектакля в какой–нибудьПентюховке, реклама, реклама и Голливу-у-уд!..

     Юра задохнулся и зашелся в кашле. Сергей попытался было вставить слово, но Юра энергично замахал рукой, выдавливая сквозь кашель возражения:

      – Не кончил я… дай… договорю!.. А если и показывают что, то скромненько, эдак часа в три-четыре ночи, чтобы думающий люд, если и захочет просмотреть нужную ему передачу, то чтоб на утро был осоловелый в доску,– меньше думать будет!

     – Ну, ты сказанул! Кому нужен твой думающий люд в наше время! Зато хохмы по телеку чуть ли не по полдня идут! Чё ещё надо, – нахохотался и порядок!

     Юрий Михайлович, морщась, как от доброй дозы хинного порошка, не выходя из этого образа, восклицал:

     – Вот и наплодилось идиотов, как саранчи! Они же ваши мозги засирают, а вы и распустили слюни!

     – И чем же тебе юмор не угодил? – саркастически вопросил Стас. – Одно хоть это можно смотреть из всей бредятины!

     – А то и не угодил, что посмотри, кто тебе преподносит его! – ещё больше раздражался Юра. – Ты хоть знаешь, откуда вся природа смешного происходит?

     – А зачем мне это? – миролюбиво усмехнулся Стас.

     – А затем, что эти мужики и бабы, на которых воду только возить, живут за твой счёт и ещё над тобой потешаются! А некоторые так и совсем откровенно называют свои выпендрёжи – «Деревня дураков», и что бы совсем было понятно, в русском стиле тебе преподносят этот дебилизм и издевку.

     – Ну, и причем здесь природа смешного? – с интересом спросил Серёга.

     – Я вам сейчас объясню. Скажи, если кто-то при тебе поскользнётся и грохнется всеми четырьмя лапами кверху, ты, не желая даже этого, невольно улыбнёшься, а многие и вовсе похохочут всласть. Заметь, это одна сторона, – на уровне инстинкта. Но не это главное. А вся суть в том, что зарождался юмор только как потешание над чем-то, что людям кажется непривычным. Почему смешно смотреть на ужимки обезьяны? Да потому что она очень похожа на нас и отсюда её карикатурность вызывает в нас желание смеяться. Эта же природа заложена и в древних скоморошьих, балаганных, цирковых представлениях, когда уродство человека вызывало только смех, особенно сознательно усиленное специальными приёмами. Уродов учили быть смешными, а не страшными и позорными. Всё ясно?!

     Стас, внимательно прослушавший Юрино откровение, скептически усмехнулся:

     – И что следует из твоей речуги?

     – А то следует, что нормальные здоровые мужики и бабы, корча рожи и изгиляясь в ужимках, несут примитивную пошлятину и даже не морщатся от стыда. Эти все «Аншлаги» и «Кривые зеркала»! Я бы сгорел от них, если бы меня хоть на секунду заставили изобразить что-нибудь подобное! А им хоть бы что! Раньше, когда какой-нибудь царь хотел опустить кого-либо до звания половика, что б ноги об него вытирать, делал его шутом при дворе. Надеюсь, примеры из литературы и истории сами вспомните! … Тоже мне ещё, деятели сцены!..

     – Ну, а театр? Это как?

     – Н-да! – Юрий Михайлович криво усмехнулся. – А ты сам подумай, – что театр? Дорогой мой, это ведь разные вещи и кто этого не понимает, тому уже ничто не поможет! Значит, в детстве он пропустил эту великолепную сторону человеческой жизни. В детстве, в детстве, родной мой, нужно было думать твоим маме с папой об этом. А сейчас тебе остаётся только пялиться в телеочко и хавать то, что вываливают из разных там помоек тебе на уши!

     – М–да, Юрий Михайлович, в тебе определённо погибает гений-критик! Статьи, случайно, в газетёнки не пописывал? – Серёга, ехидно хмыкая, поскреб подбородок. – Знаешь, кроме театра есть ещё куча разных других вещей, например, футбол и так далее…

     – Меня футбол не интересует, – глядя в потолок, бесцветным голосом отозвался Юра. На его враз обмякшем, потускневшем лице отразилось отрешённое выражение безмерной усталости, как будто он вел непосильную дискуссию длиной в жизнь и только сейчас окончил её. «Придурки… «хлеба и зрелищ»… ничто не меняется!.. сунул  кусок пряника и хлещи их, это быдло, кнутом до посинения… какая уж тут культура, им бы голову только чуть высунуть из того навоза, в котором увязли по уши…  Да не дадут, не дадут, эти пидоры, которые сидят у кнопок телеканалов. Тем только бабки… бабки хапать, чем только можно!.. А как же! ведь просют, народ жалаетентого, рейтинги вона какие у нашего хлёбова!.. Ублюдки!..».

     Впрочем, к обеду их ждало и без телевизора некоторое разнообразие в лице новоприбывшего мужичка, - худого длинного, с потрёпанной физиономией и перебинтованной ногой. Он прибыл прямо с операционного стола и потому от наркоза свалился в отключке, едва медсёстры его опустили с каталки.Проспавшись, он поднял голову от подушки и весьма оригинально отрекомендовался:

     – Привет трудовой братве от бомжа по убеждению! Зовите меня Колян!

     – Это чё ещё такое? – выразил общее мнение Стас, переглянувшись с мужиками. – Это где же такие водятся?

     Длинный перегнулся пополам и с таинственной хитрецой во взгляде изрёк:

     – Мы особая порода! Нас мало, но мир без нас протухнет!..

     Мужики ошарашено, но вместе с тем с большим интересом воззрились на это явленное в его лице «чудо свободной воли».

     – Это что, вроде юродивых, что-ли?

     – Хм! –презрительно усмехнулся Колян. – Вам бы только всё примерять по своим одёжкам! Мозгами раскиньте! Вы бы хоть знали толком, что такое юродивые! К вашему сведению, был такой Франциск Ассизский – богатый, между прочим, был мужик, да всё бросил и подался в нищие! И таких, как он – как алмазов в навозе!

     – Смотри, кого он знает! – удивился Сергей. – Каша у тебя в голове! Он к богу подался, служить ему таким образом!
– Да какая разница, главное – бросил своё богатство и точка!

     – Ты что, хочешь сказать, что тоже был не бедный и всё бросил!?

     Колян многозначительно поджал губы:

     – Имеется кое-что, не без этого!

     – И где ж твоё богатство валяется?

    – В самом клёвом месте – дом на берегу между Судаком и Алуштой и квартира в Судаке...
 
    – Да чего вы его слушаете! – скучно сказал Юрий Михайлович. –  Выперла его баба из своей  квартиры за пьянку и дом на море тоже её! Вот он и вообразил себя бессребреником… И чего в Москву припёрся? Загорал бы на своих пляжах, а домик сдавал! Уж давно богаче богатого был бы, если бы всё, что он тут вам навешал, было бы правдой!

     – Чего ты, уважаемый, говоришь, не зная! Моя бежала за мной, как собачонка и выла в голос, только чтобы я её не оставлял! Я ей говорю: «Живи, пользуйся, а мне обрыдла вся ваша протухшая до склизятины жизнь! Мне воля нужна, а не огород с бабским подолом впридачу!» Вот так! Всё ей оставил и в Москву подался…

     – Вот теперь понятно! Рога тебе наставила твоя баба, а ты из гордыни своими руками выбросил себя на помойку вместо того, чтобы сделать наоборот! – Юрий Михайлович кисло ухмыльнулся. – Знавал я таких слабаков!
Сергей приподнялся на локтях и сказал:

     – Не, мужики, так поступить, думаю, большой резон и сила духа нужна! А вот тебе, Юрий Михайлович, слабо так сделать!?


                Глава 7

     – Ну и натрусило сегодня снежку, еле допёрся! – ввалившись в подъезд и энергично оббивая снег с шапки и сапог, жизнерадостно сообщил Лёха. Мужики иронично хмыкнули:

     – Тебе то что, а мы сейчас по крышам с лопатой, снежок твой смахивать…

     Мужики как в воду глядели. У всех ещё теплилась надежда, что размороженные трубы, свинченные тупыми жильцами головки кранов, напрочь забитая канализация и мусоропроводы отрезвят воспаленное серое вещество их начальства. Рассевшись в бригадирской по местам, все с унылым интересом принялись обсуждать свалившуюся погодную напасть. Но их невесёлые рассуждения оборвал вошедший Макарыч. Он не стал долго рассусоливать и без объяснений приказал:

    – Так, все своё место знают, и кто с кем работает. Страховочные верёвки и пояса у Антонины возьмёте, шанец в руки и по крышам. Малышев и Никонов задержитесь.

    Алексей и малярши не без плохо скрываемого ехидства откомментировали предстоящий тур своих сезонных каскадёров. Подождав, пока в бригадирской не останется ни души, Макарыч, перебирая на столе бумаги, не глядя на напарников, буркнул:

     – На вас есть заявка. До работы зайдёте по адресу, – он отложил на край стола листок и продолжил. – Обмерите всё, прикиньте, что надо и со всем этим ко мне. Заявка платная, так что, смотрите сами. Если в квартире никого не будет, дождитесь обязательно!

     Что это значило, мужикам разъяснять было ни к чему. В кои веки «Череп» снизошёл до них!  Значит, была в этом какая-то закавыка! Виктор так и сказал повеселевшему Стасу.

     – Рано радуешься, что-то мне не нравиться всё это!

     – Ой, Вить, ну что еще тебе надо? Сам «Череп» осчастливил!

     – Угу, именно это и хреново! У него с рук бабки просто так не отклеишь.

     – Почему? Он же сам сказал – платная!

     – Хм! Был уже случай… – скривился Виктор и пояснил. – Мне не нравится, что «Череп» нам дал эту заявку, а не квартирникам. Догадываешься, почему?

    – Не.

    – Думаю, не хочет он, чтобы кто-то из них знал об этой квартире.

    И пока Виктор излагал неприятные факты в его отношениях с Макарычем, напарники оказались перед искомым подъездом. Клиент был дома. Узрев в глазок своих недругов, он, сморщившись, открыл им дверь, да так и остался с такой миной, подпирая косяк двери, взирать на неторопливую возню слесарей.

     – Бригадир сказал, что заявка платная! – закончив работу, бесстрастно сообщил Виктор стоявшему столбом мужику.

     – Ну и что? – злобно буркнул жилец.

     – Обмер платный, у нас разнарядка, – таким же бесцветным голосом продолжил Виктор. – Три сотни это стоит.

     Мужик с минуту скусывал с губы кожу, но потом всё же сунул руку в карман и вытащил деньги:

     – Сотня, больше нет! – отрезал он, скидывая купюру на картонную коробку, стоявшую тут же.

     – Какова плата, такова и работа! – скривился Витя. – Не скупись, пословицу знаешь? Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево! У нас разнарядка и без базара!

     – Да за что, блин, три сотни?! Тут же всё сделано и все обмеры в ДЭЗ’е лежат!

     – Понятное дело, что обмеры там лежат! Весь вопрос – какие? Нам они не подходят, потому как приблизительные, для общего, так сказать, объема работ. А наше слесарное дело – работа точная!

     – Ахереть можно! Ну, блин, чистое живоглотство! – И вытащив ещё две бумажки, мужик кинул их к сиротливо лежащей купюре.

     – Этот вопрос не к нам! Стас, пошли, – и Витя, смахнув с ящика отвоёванный гонорар, покинул квартиру вконец расстроенного жильца.

     – Витя, я просто торчу, молчу, потух! Какая ещё, к чертям собачьим, разнарядка!? Ну, ты гений!
Стас изумленно крутил головой, а Виктор, с наидовольнейшей физией протягивая ему сотню, отвечал солидным говорком: – Ну, ладно, ладно, это всё мелочь, тут и нечего было раскручивать! Сотенную тебе, за то, что молчал, сотенную мне, а третью бумажку сей минут оприходуем!

     Пары минут напарникам хватило дойти до ближайшей «горилочной», где с превеликим успехом скорым темпом оприходовали запланированную сотенную! И вдогонку, можно сказать, на бис, отправили в бездонный карман хозяина точки остальные две ассигнации! Расставаясь с ними, Витя резонно заметил, что грех не воспользоваться индульгенцией, которую им «Череп» самолично выдал на сегодня. Потягивая «правильное пивко», Витя уточнил, что не имей «Череп» колоссальный интерес к этой заявке, он бы не наводил такую конспирацию. А так, держа его интерес в руках, можно спокойно попользоваться оставшимся временем до обеда.

     Стас, чувствуя в рассуждениях своего мудрого напарника великий кондовый резон, дающийся только тем, кто приработался к своему начальнику до понимания его флюидов на уровне инстинкта, умиротворённо поддакивал ему.  После четвёртой банки пива ему стало уже всё равно, каким образом довершится сие приятнейшее действо, лишь бы оно подольше длилось. Но червячок сомнения, исподволь глодавший его облагодетельствованное принятым вкусным напитком естество, всё же вылился во вполне закономерный вопрос:

     – После обеда на крышу тяжко будет лезть! Чего делать?
 
     – Пошли. – Витя, подхватив сумку, пояснил. – Мы сейчас возьмём ключи от чердака, а там посмотрим. Может, какая мысля образуется, так что двинули в диспетчерскую.

     Но до диспетчерской им уже не дано было дойти. Судьба, сжалившись над приятелями, преподнесла им, жаждавшим чуда, свой нежданный подарок, определив тем самым ход истории достославного ДЭЗ’а на весь отягощенный планами трудовой день.
Распределённые волей начальства все выделенные силы мужского пола были брошены на снегоочистку крыш. После того, как где-то убило мужика упавшей сосулькой, главное начальство коммунальных служб, остервенившись до чрезвычайности, издало строженной силы циркуляр насчёт освобождения сих опасных мест от ледяных убийц. Волна поднялась такая, что цунами по сравнению с ним было бы детским чихом!

     Харицкая, убоявшись не столько этих циркулярных слов, сколько перспектив не усидеть в случае чего ещё некоторое количество времени на своём месте, ибо не все жизненные цели и задачи были решены, подмахнула эту волну почти до небес. Накануне она провела обеденную пятиминутку, где, брызгая слюной в ответ на слабые возражения слесарей на несвойственность их профессии такой работы, дала понять, что оторвёт всем задницы, если все крыши подначального ей участка до полудня не будут очищены от снега!
 
     Предчувствуя заранее всю прелесть барахтания на крыше по пояс в мокром снегу, ибо эта мерзейшая субстанция имела досаднейшее свойство сбиваться в пласты, которые ничем невозможно было спихнуть оттуда, мужики молча расходились по заранее определённым им точкам. А потому, чтобы не надорваться на столь неблагодарном поприще, все в душе решили соблюдать технику безопасности настолько пунктуально, насколько её не регламентировала даже служба подготовки космонавтов. Поубивав таким образом пару часов, закрепляя свои утеплённые, неповоротливые туловы, все команды нехотя закопошились на крышах трёх соседних домов. С завистью поглядывая на сиротливый полигон четвёртой крыши, перекликаясь, как журавли, отбывающие осенью с родных полей, мужики принялись оббивать кромки вконец истрёпанных сливов.

     Эти тоскливые клики, вдруг ставшие истошно пронзительными, и услышали обе безмятежные души, с невыразимым приятством неся свои, наполненные немалым количеством благодатной жидкости, желудки.

     – Что это за ор? – лениво отметил Стас донёсшиеся до его слуха звуки.

     – А-а,  наши орут, вон на крыше. Чего это они там распрыгались, руками машут! – заинтересованно вздёрнул голову Виктор.

     – Да я всё равно не вижу, очки сегодня не те надел. Пошли поближе, может, что случилось, вишь, как надрываются. Аж отсюда слышно!

     Напарники прибавили шагу. Едва они вышли из-за угла, как им представилась жуткая картина…
 

     Поднимаясь на второй этаж, Иван внутренне подобрался. В пустой голове, как в огромной цистерне, гулко билась одна-единственная мысль: «Не проколоться бы…». Вытянув из сына всё, что только можно было, он не был уверен, что этого хватит для задуманной цели. «Менты не лохи, не таких потрошили!..». Иван надеялся на удачу и готовую подставу, которую он приготовил для них. «Заглотнут на радостях»...

     Стукнув в дверь, скорее для проформы, чем для порядка, он толкнул её и вошёл. Стариков недоумённо взглянул на него и спросил:

     – Вы ко мне!? Подождите в коридоре, я вас вызову. Вы видите, сейчас я занят…

     Иван оборвал его:

     – Не получится, оформляйте сейчас явку с повинной…

     Старикову не надо было объяснять ситуацию. Попросив сидевшую перед ним женщину выйти, он указал на стул:

     – Присаживайтесь Курков. Вот вам бумага, пишите, но, может, сначала пару слов скажете?

     – Нечего мне говорить, на бумаге вернее будет…

     – Вернее что?
 
     – Путаться в словах не хочу…

     Иван сгрёб ручку и лист бумаги, но Стариков, умный и опытный Стариков, уже понял ситуацию. Почувствовал настрой Куркова и потому, желая осадить его, зная, что в таких случаях люди чаще всего пропускают важные моменты, поддаваясь эмоциональной подвижке, он хотел, управляя желанием Куркова, оформить это желание в правильный контекст дела.

     – Так о чём, собственно, пойдёт речь? Может, сначала на словах пояснить можно? – Недоумение, с каким Стариков задал свой вопрос, заставило Ивана кинуть на него мрачный взгляд.
 
     – Нечего в детские игры баловаться! Вы же понимаете, зачем я пришёл…

     – Как-то не совсем. Мне трудно, например, сопоставить вас, зрелого уравновешенного мужчину с обстоятельствами дела. Неувязка!

     – Да какая, к чёрту, неувязка! – отвернул голову Иван. – По пьяни порешил…  Она Петра искала, а я шёл в подвал…  Сказал, что он туда придёт…
 
     Иван с силой потёр лоб и вдохнул воздух сквозь сжатые зубы:
 
     – Девка она была ласковая, хоть и малая, а тут на меня как помутнение нашло… я очнулся только когда уже помял её всю под собой! Когда я услышал, что она все расскажет, я ей и деньги сулил, и Петра в женихи, и мать отправить лечить… Ничего не хотела слушать! Кричала!.. Потом, чтобы вынести тело, я порезал её…

     – Ну, что ж, – воспользовался паузой Стариков. – Складно, ничего не скажешь! Пишите, как изложили. А всё-таки, чего же это вы решили вдруг прийти? Ведь уже с полмесяца прошло! Созрели, что ли?

     – Во-во, созрел… По ночам зрел, когда тулово безголовое во сне приходило!

     – Тогда понятно.

     Стариков смотрел, как Курков старательно выводит буквы, и что-то мешало ему воспринимать происходящее как истину. Он в своих выводах никак не видел Куркова на месте преступника. Не укладывался он там по деталям. То, что сейчас писал он, было очень похоже на правду. Похоже, как засушенный лист из гербария на свою майскую ипостась. Всё сходится, но мертво!

     – Подробно писать, с деталями? – не смотря на Старикова, спросил Иван.

     – Нет, не надо. Детали мы будем уточнять на допросах, выездах, на следственных экспериментах. Пишите только суть.
 
     – Тогда всё.

     Иван пододвинул лист к следователю. Стариков прочел написанное.

     – Число, подпись.

     Он взял трубку:

     – Кудинов? Конвой ко мне в кабинет.

     Когда Куркова увели, Стариков позвонил снова и сказал:

     – Мужики, зайдите…

     Он кивнул вошедшим и протянул лист бумаги:

     – Читайте.

     Прочитав, Борис с жалостливой улыбкой положил лист на стол и сказал, сладко потянувшись:

     – Ну, вот, я ж тебе говорил! А ты всё версии городил, рефлексии выдавал! Всё просто!

     – Просто, да не совсем! – возразил ему Олег. – С чего бы это мужику в годах, за которым ничего подобного не водилось, прыгать на малолетку, а потом членить её. Он мог бы спокойно спрятать тело и через день или два вынести куда угодно. Его бы никто не усёк и не заподозрил! Мужик он здоровый, сорок кило только так бы упер.
 
     Когда Олег со скептическим выражением выдал свои соображения, Стариков, согласно кивая головой, подытожил:

     – Вот и я думаю, – кого это он прикрывает? Пацаньи игры прикрывает! Скорее всего, сынок раскололся, вот он и решил всё взять на себя.
 
     – Ну, мужики, вас послушать, так вы спите и видите себя Холмсами! Все ваши соображения – чистая фантазия, а вот это факты и, причем, о-ч-че-нь убедительные! – ткнул пальцем в бумагу Борис.

     – Не, для меня это ещё не факты, будем работать дальше. Кстати, сорок восемь часов у нас есть, а Курков пусть посидит, помаракует, может, дозреет совсем. Борис, иди бумагу на обыск оформляй, а ты Олег прямо в школу. Поговори с дружками Петра Куркова…
 

     На углу дома, между четвёртым и пятым этажами, висел большой предмет, издали сильно смахивающий на объёмистый серый куль. Напарники, увидев столь необычный для месторасположения объект, припустили рысью. То, что показалось им на первый взгляд кулём, второй взгляд, по мере приближения, выявил в странном объекте безвольно висящее тело плотника Анатолия Палыча. Тело его, невероятно скукоженное, с нелепо торчащими в стороны руками, не производило ни звуков, ни движений. Взывавший к нему снизу Виталий, видать, напрасно надрывался. Выпученные глаза Анатолия Палыча, с немым ужасом взирая вниз на его далёкую фигурку, не хотели верить неизбежному. По всему было видно, что Анатолий Палыч впал в глубокий ступор. Только одна мысль вертелась в его парализованном страшной перспективой мозгу: «Это конец…».

     – Чего случилось? – в два голоса вопросили мужики отводившего душу в стандартном наборе мата Виталия.
 
     – Да чего ещё может случиться с этим расп…дяем! «Не учи меня, я тут все крыши вдоль-поперек излазил и знаю, что к чему! Ты сам прицепись, а я как-нибудь так!». Если бы я не обвязал его верёвкой в последний момент, отскребали бы мы сейчас его…

     – Ну и чего?!

     – Снег поехал, прямо со всего ската крыши! Наверное, подтаял и Палыч вместе с ним! Оградка вся сгнила, на соплях держалась. Снег её сбил, а он за неё зацепился куском верёвки!
 
     – И чего теперь делать?!

     Мужики озадаченно стали рассматривать висящего Анатолия Палыча. Он, так и не издавший до сих пор ни слова, вдруг еле слышно просипел, будто убоявшись от звуков голоса сорваться вниз:

     – Снимайте меня!..

     – Конкретно сказано, – буркнул Виталий. – И каким сачком тебя оттуда доставать, моль ты тупая!? Говорил я тебе, – привяжись! «К оградке, к оградке!»… На могиле тебе теперь эту оградку поставят!

     – Палыч, ты чего там делаешь? – крикнул, показавшийся из–за угла, Витя-маленький. – Во, Юр, – обратился он к шедшему рядом напарнику, – учись, как не надо работать!

     Он воткнул в снег лопату и спросил:

     – Виталя, каким хреном он там оказался? Снимать его оттуда надо. МЧС что-ли вызвать или пожарку?

     – Не получится, пока они приедут, он уже оборвётся. Парапет –  одна гниль, даже и не знаю, на чём он там держится. И потом, как они подъедут? С этого угла только тропинка и вся дорога вокруг дома уставлена тачками.

     Пока они выясняли варианты спасения, Анатолий Палыч в попытке принять чуть более удобную позу пошевелился и мгновенно оказался на метр ниже. Издав звук, какой возникает, когда напильником водят по торцу листа жести, то есть, невозможный для человеческого горла в иной ситуации, кроме как в этой, Палыч дал всем понять, что конец уже совсем близок. Мужики это поняли и подали свои реплики, сводившиеся к единому смыслу:

     – Хрень полоумная, Палыч, что тебе не висится!!! Не двигайся, пока что-нибудь не придумаем!
 
     – !.. ; в немом вопле зашелся Анатолий Палыч.

     – Мужики! – вмешался Юрка. – Есть идея! Мы как-то на учениях спасали одного. Он парашютом зацепился на дереве. Ствол был, как назло, гладкий, без сучочка! Мы и так и сяк! Метров десять от него до земли было! Вот как до Палыча. Если стропы обрезать – костей не собрал бы! Так мы с поля, –  это метров полтораста было, – натаскали сена под него целый стог! Он и приземлился туда!

     Мужики воззрились на Юрку в немом изумлении:

     – Юр, ты где находишься! Оглянись! Зима и город кругом! Где тут сена взять! Ты чего!

     – Да ничего! Мозгами шевелить надо! Тут получше сена есть чего. Снега накидаем! Как раз его прорву навалило. С крыши свалился да и вокруг! Минут за десять выше роста будет сугроб.

     – А что, дело говоришь! – задумчиво прикидывая расстояние и предполагаемый сугроб, закивал Виктор. – Классно придумано! Не бзди, Анатолий Палыч, ещё чуток поживёшь, если от страху во время полёта не окочуришься! Давай, мужики, навались!

     Всё вышло по Юркиной задумке. В пять лопат они быстро накидали шириной в два метра, выше роста кучу снега и взмокшие оперлись на лопаты передохнуть. Виктор вдруг выпрямился, обошёл сугроб и, поглядывая то на Анатолия Палыча, то на рукотворный «Эверест», с сомнением в голосе сказал:

     – Чёй-то мне кажется, слабовата эта горка будет! Прошьёт он её, как лом фанерку! Весу в нём на хорошего борова потянет!
 
     – На борова может и нет, но жира в нём в одной заднице на центнер будет! – согласно закивал головой Виталий.
–Это ещё как попадёт на кучу! Если головой – то кранты! Палыч, тебе на задницу приземляться нужно! Если что, – задница выдержит!..

     Анатолий Палыч, слушая эти нелестные мнения в свой адрес, казалось и точно, будто на глазах прибавил в весе. Но голова его, судя по совету, который он шёпотом изрёк, работала на полную мощность:

     – Му-у-жики, слушайте, а вы постелите сверху сугроба что-нибудь потверже, вроде тряпки какой!

     – Ну, Палыч! – обрадовано ухватились мужики за поданный с небес дельный совет. – Верно говорят, – спасение утопающих – дело рук самих утопающих! Скидывай все ватники! А ты, Палыч, режь конец, только аккуратно, не дёргайся!

     Анатолий Палыч, с превеликой осторожностью перепилив верёвку, оторвался от последних волокон и с уханьем летящей мины рухнул вниз. Валом всплеснувшийся снег из-под ватников, глухой шлепок и дружный вздох облегчения подтвердили успешное окончание рисковой операции. Торчащая из сугроба голова плотника ошалелыми глазами обводила всех взглядом, словно ища подтверждения чуду спасения в лицах радостно восклицавших мужиков:
 
     – Палыч, живой, едрён батон!..

     – Ну, мужики, вовек не забуду! – растроганно восклицал Анатолий Палыч. – От смерти ведь меня спасли сейчас!

     Его искренние слова, промодулированные исходившей крупным колотуном нижней губой, подтверждали всю глубину его чувств.

     – Ты свою благодарность покамест отставь! Вот отметить бы твоё второе рождение надо бы честь по чести!.. Как следует!.. Ты, Палыч, ставь пузырь на каждого, мы тебе теперь, как отцы родные!.. – гудели мужики.
 
     Чувство каждого из них удесятерялось близкой возможностью закрепить их искренность в принятии благодарной жертвы от избавленного от верной гибели сотоварища в виде обильного возлияния. Быстренько они извлекли Анатолия Палыча из его спасительных тенет. Обхлопав как следует с него снег, мужики приступили к разработке плана празднования.
 
     Так как избежать послеобеденного рандеву с «Черепом» было невозможно, решили немедленно отовариться всем необходимым и в роскошной мастерской Гены-электрика накрыть стол. Только по большим праздникам случались такие оказии. Двери своей мастерской от коллег Гена всегда держал закрытыми. Пара роскошных диванов вкупе со столом и двухкамерным холодильником, то ли подарком от благодарных жильцов за какую-то услугу, то ли в качестве щедрой оплаты за  работу, – но эти предметы роскоши превратили мастерскую Гены чуть ли не в номер пятизвёздочного отеля.

     Все мужики так и норовили провести пару-тройку часов в этих чудесных хоромах, в качестве входного билета за пользование выставив его владельцу полновесный литр классной водочки. Но сейчас, проникнувшись всей значимостью момента, Гена не смог отказать мужикам в их просьбе. И пока шло сотворение празднества,  обеденное время словно выдуло сквознячком. Опомнившиеся мужики рванули в контору.Чудом успев в бригадирскую, уже сидя по местам, они с деловыми рожами встретили приход Макарыча.
 
     Макарыч был, как всегда, прост и конкретен:

     – Всё сделали?

     – Степан Макарыч, ты чего! Там же снега вагонами навалило! – ответил за всех Виталий. Его длинное, с рельефными волнообразными губами, лицо приобрело обиженное выражение. – До сливов ещё добраться надо! Это уж до конца дня торчать придётся, а то и завтра ещё!..

     – Понятно…

     Он окинул их взглядом и распорядился:

     – Чтоб за сегодня всё закончили! Завтра проверка из управы будет! Ясно!?

     Мужики хором выдохнули «ясно».Так как исчезла причина задерживаться дольше в бригадирской, дружно поднялись и гурьбой выжались через дверь. Мысль о скорой телесно-духовной утехе подхлёстывала всех ретивее любого допинга. Виктор, в душе досадуя на вынужденную проволочку, отпихнув обступивших Макарыча малярш, начал вполголоса докладывать ему о выполненном задании. Макарыч кивнул и что-то сказал. Витя, с невольно просветлевшим лицом, сдёрнул Стаса со стула и, не мешкая, покинул контору.

     В апартаментах Гены уже всё было готово! Стас и Виктор, удобно разместившись между приглашённой Верой и техником-смотрителем, – вальяжной красавицей Леной, – замерли в предвкушении торжественной  минуты. И только Виталий донёс до собравшихся благую весть о чудесном спасении их товарища, лишь только закрепили его слова второй здравицей в честь спасенного, как далее смешалось всё, полилось, зажевалось, загудело приветственными кликами и оформилось в единую гармонию праздничного застолья!

     В братском единении душ незаметно пролетело два часа. Гена, вдруг вставши, решительным жестом привлёк к себе внимание пиршественного люда:

     – Мужики, всё, аквариум закрывается!
 
     На минуту всё смолкло, но затем рёв, обалдевших от Гениной наглости мужиков, обдал его водопадом  кипящих эмоций! Но Гена оставался непреклонен! Он и вправду был невероятно заинтересован в скором освобождении своего номера-люкса, так как несколько минут назад заручился согласием красавицы Лены провести в его обществе некоторое время наедине.
Высказывая слова осуждения и неприязни в адрес хозяина, компания быстро собрала со стола снедь и, под звук запираемой на замок двери, отправилась в место своей постоянной дислокации – комнату отдыха.
 
     Впрочем, её опостылевшая обстановка не была ими принята во внимание, так как праздничный настрой ещё горячил возбуждённые натуры.  Со стола быстренько всё было сметено, уставлено принесённой закуской и через миг, как и не было переселения! Анатолий Палыч, от принятых эмоциональных и алкогольных перегрузок прикорнувший в углу, уже никого не интересовал! Гораздо насущнее встал вопрос о пополнении праздничных стимулов. Была быстренько отряжена команда на вылазку и в ожидании её оставшиеся мужики, чтобы с пользой заполнить временную брешь, устроили культурное мероприятие.

     Всучив Вите–маленькому гитару в руки, мужики потребовали песен из его лагерного репертуара. Витя-маленький опробовал инструмент и, нависнув над ним своим тщедушным телом, огласил комнату душещипательной историей лагерного страдальца:

Птицы не летят над Магаданом.
Облетают зону стороной.
А не то с последним караваном,
Я послал бы весточку домой!
Там, в степях за Доном, за рекою,
Мать-старушка ждёт меня давно
И не знает старая покою,      
И не гасит допоздна окно.

      Птицы, птицы, погодите птицы!
       Мне сидеть ещё двенадцать лет!
       И к далёкой маленькой станице
       Мне не скоро выпишут билет…

Мне судьбой отпущено немного,
Горло изорвало хворью мне.
Ждёт меня  последняя  дорога.
Не в станицу к маме, а к земле.
И лежать мне в стороне далёкой.
На могилку мама не придёт!
И никто на холмик одинокий
Слёз печальных тихо не прольёт!

        Птицы, птицы, погодите птицы!
        Мне сидеть ещё двенадцать лет!
        И к далёкой маленькой станице
        Мне уже не выпишут билет…

      Допеть Вите-маленькому не пришлось. В дверь влетели посланные ходоки, и он тут же сменил гитару на инструмент, который доводилось держать каждому из собравшихся гораздо чаще. 
Действо, отработанное годами, продолжилось и всё бы хорошо, но не истекло ещё рабочее время! Не убереглись мужики от лихой напасти!  Явилась она им в лице Харицкой совсем уже к концу, когда они, умиротворенные славным днём, уж было собрались к родным очагам!

      С каменным лицом,  обведя всех провально-темными очами, она тихо обронила: «Лишаю всех премии...» и удалилась, оставив в умах потрясённых сим видением мужиков нехорошее предчувствие. Притихшие мужики, обводя друг друга вмиг протрезвевшими глазами, пересидев ещё некоторое время, сказали разом: «Не к добру это!». Устрашённые дурным предчувствием все быстро засобирались, и к исходу пяти-шести минут ничто в комнате уже не напоминало о счастливом застолье.

      Стас весь вечер промучился сознанием того, что попался на глаза Харицкой в такой ситуации. Квартира ему светила уже совсем издали слабым трепещущим на ветру огоньком свечного фитилька. «Вот, мать ети, эту пьянку!.. Теперь не сунешься к ней!..». Тоскливо слушая брюзжанье жены насчёт его алкоголизма, Стас озлоблённо думал об Анатолии Павловиче. Что б ему свалиться чуть раньше! Тогда бы они с Виктором непременно опоздали бы на всё, и не случилось бы такого вечернего казуса. С этими мыслями он и заснул, ровно до того момента, когда почувствовал, что его энергично тормошат:
 
      – Ну, отстань, чего тебе?..
 
     Стас разлепил веки и услышал:

     – Иди к телефону. Из диспетчерской тебя требуют!

     Жена сунула ему трубку, и Стас сонно прохрипел:

     – Алёу?

     – Станислав Николаич, заявка есть. Запишите адрес.
 
     – Понятно. Никонову звонили?

     – К нему не дозвонились. Вы идите, а я буду звонить ему ещё.

     Получив вводную, он с тихими проклятиями в адрес придурков-жильцов, злобно ломающих по ночам сантехнические приборы, собрался и, захватив инструменты, вышел. Лелея мстительную мысль по поводу собранной с жильца огромной мзды, он оказался перед дверьми квартиры и надавил на кнопку звонка.
 
     Дверь распахнулась и в её проёме возникло нечто такое, от чего у Стаса настроение круто переменилось со злобно-раздраженного на оторопело-изумлённое. Перед ним этаким сильфидным видением стояла обнажённая фигура рослой девицы. Деловито осведомившись «Ты, чтоли, слесарь?», она развернула свои роскошные бедра, ибо Стас, обозревая возникшие перед ним красоты, остановил свой взгляд на них, как на самом значимом предмете её тела. Девица крикнула вглубь квартиры:

     – Сантехник пришёл!
 
     Раздавшийся из недр квартиры рёв мощной голосины заставил Стаса вздрогнуть:

     – А, бл…на, теперь ты меня на слесарюгу променяла!!!

     Из соседней комнаты возникла уже другая фигура –  валуевских габаритов и также, как и девица, абсолютно голая. 
Стас на мгновение ощутил чувство, похожее на «дежа вю», так как вновь был изумлён - настолько  его поразил вид этой образины.
 
     Девица, шлёпая босыми ногами по залитому, как заметил Стас, на два пальца водой полу, не замедлила с репликой:
– Саня, у тебя что, вальты в голове тусуются? Ты мне всю квартиру залил и теперь ещё права качаешь!..

     Изрядная доля градусов помешала девице связно донести свою мысль до воспаленного чудовищной дозой спиртного мозга Санька. В его двухметроворостую тушу надо было залить тройную дозу, потребную для обычного мужика, что, по всей видимости, и было сделано с изрядным перехлёстом, чтобы довести до состояния прострации. Иначе объяснить его следующий звуковой пассаж ничем иным, как этим состоянием, было невозможно:

     – Курва пида…сная, ты её нарочно залила, чтобы вызвать своего ё…аря!!! Думала, что я в отключке, бл…дина! Так я его сейчас раз…бу, как яичко  на Пасху!!!

     Он покачнулся, выпростал скрытую за наличником двери руку и с проворством, неожиданным для пьяного в «дугаря» огромного мужика, махнул ею.   Леденящий душу звук дерева и металла соединились в едином стуке и в косяке двери, совсем рядом, около уха, затрепетало длинное тонкое, с массивной ручкой, лезвие ножа.

     Стас отпрянул от косяка со скоростью не уловленной мухи! Скатываясь по лестничному маршу, напрочь забыв про лифт, Стас до самого первого этажа слышал рёв оскорблённого в своих самых интимных чувствах неандертальца. Ворвавшись в диспетчерскую, он с порога заорал сонной  Галине Михайловне:

     –  Звони в милицию! Вызывай наряд по заявке! Меня там сейчас чуть не пришили!

     Галина Михайловна оторопело воззрилась на Стаса:

     – Что случилось?!

     – Ничего, кроме того, что двухметровая пьянь бросилась на меня с ножом! Там вся квартира залита, но туда я не пойду, пока менты не заберут его оттуда!

     Сон мигом слетел с перепугавшейся Галины Михайловны.Через минуту она уже объясняла ситуацию дежурному по отделению. Положив трубку, она сказала стоявшему рядом с обозлённым выражением на красном лице Стасу:
– Иди туда, к подъезду, милиция сейчас будет.

     Подходя к подъезду дома, Стас увидел выезжающий из-за угла милицейский «газик». Предусмотрительно пропустив вперед парней в камуфляжной форме, Стас осторожненько встал позади. Через пять минут вся бронированная кавалькада из четырёх человек вместе с примкнувшим к ним Стасом оказалась на лестничной площадке. Стас молча ткнул пальцем в искомую дверь, скрывавшую вооружённого бандита, но спецгруппа не спешила обнаруживать своё присутствие. Они настороженно прислушались. Из квартиры не доносилось ни звука. Один из спецназовцев нажал на кнопку звонка. Трезвон отчетливо был слышен даже на площадке, но и он не дал никаких результатов. Квартира словно вымерла. Оттрезвонив минут пять мужики в бронежилетах решили, что этого им вполне достаточно, чтобы начать собственно действия, ради которых они топтались перед дверью по набухшему от просочившейся воды коврику столько времени.

     Отработанным движением  двое из них надавили на хлипкую препону. Дверь отсалютовала им весёлым треском выдавленной филёнки. Когда все очутились в квартире, их насторожила непонятная тишина. Вроде бы на только что раздававшиеся звуки должен был выскочить хозяин квартиры, по меньшей мере, с топором в руке, чтобы полюбопытствовать, кто это так нагло ломится в его крепость.
 
     Всё прояснилось, когда освещённая квартира явила оторопелым зрителям удивительную картину. Огромная голая туша мужика с раскинутыми руками плавала посреди комнаты в совершенном довольстве в компании свалившейся со стола посуды. Саму же скатерть он пристроил себе под голову и тем, видимо, донельзя довольный, с блаженной улыбкой почивал мирным сном. На диване, укутанная пледом, пристроилась девица. Она также спала сном младенца.

     Указав омоновцам пальцем на торчащий в наличнике нож, Стас, не мешкая ни минуты, отремонтировал кран и был таков!