Шанс

(трагедия, произошедшая в Новосибирске; основано на реальных событиях).

   Санька родился по залету, когда его родителям не было еще девятнадцати, и вопреки тому, что от него хотели избавиться еще на стадии зародыша. Помогло слабоволие отца, неспособного принять окончательное решение на категоричный вопрос матери: – «Ну-у-у?!..».
   Он мямлил с ответом до тех пор, пока будущий Санька не поставил его перед свершившимся фактом в форме округлого маминого животика. По случаю бедности выбора, отец наконец-то решился на – «ну-у-у, оставляем» и «выходи за меня замуж», «тогда, уж».
   Последние два слова он благоразумно проглотил, чтобы вечером проглотить еще и ужин, который по обыкновению готовила, теперь уже, его невеста. Тогда они совместно делили комнатку в заводской общаге.
   Наверное потому, что еще эмбрионом Саньке пришлось отвоевывать место под солнцем, он привык к постоянной борьбе, и вырос волевым человеком. Чего только стоило заявление шестилетнего чада своим родителям, что если его больного бросят в больнице, то он подберет нового папу. Для отца он стал неведомым существом, который ничего не боялся и всегда знал, что надо делать. Например, воевать в Чечне.
   Хоть отец и называл сына Санькой, но за глаза величал Александром. И ни разу, Александром Николаевичем. Не совмещалось в его подсознании твердь и мякоть. Мякотью, вполне справедливо, считал себя сам Николай. Как впрочем, и жена его, Ольга.
   По несчастью, пришлось Николаю затвердеть. Согласно законам физики, вещество способно менять свое агрегатное состояние при изменении параметров окружающей среды. И как-то, они изменились основательно.
   Николай увидел Александра, лежащего на госпитальной койке в Ростове. Отец остолбенел, когда тот неловко пытался залить себе в рот воду из стакана. Лежа, такую процедуру проделать непросто, и подавившись, его сын взахлеб закашлялся. Вода расплескалась, стекая ручейками по шее. Николаю показалось, что это была кровь. Просто, сквозь прозрачную жидкость просвечивала натертая до пурпурной красноты кожа. Наверное, сын метался на больничных простынях или может, еще что-то. Было страшно спрашивать его о такой ерунде, когда…
   Пододеяльник на Александре предательски опадал сразу после паха. Николай, возмущенно, видимо на судьбу, попытался его одернуть, чтобы заполнить эту страшную пустоту. Но только открыл новую. Краешек покрывала сполз, оголяя культю левой руки. Упавшая на глаза обморочная пелена не позволила определить отцу, сохранился ли там еще, и локтевой сустав?         
   Николай, кажется, жалко улыбнулся, снова приподнял пододеяльник над отсутствующими ногами, и оставил руку на весу… Стало легче. Словно он исправил фатальную ошибку судьбы. Хоть так. Пока он держит руку, у его сына как прежде есть ноги. А он может держать так бесконечно, сколько надо…
– Сколько надо, сынок? – без слов спросил сына Николай.
   Александр не сообщил родителям о тяжести своего ранения. Уберег их от душевных ран на целую вечность – на несколько дней, пока отец добирался на поезде до Ростова.
– Сколько надо, сынок?!
   Ну что еще могли переспросить налитые виноградом глаза отца? Может быть, голос бы и смог, но горло сдавило удавом. Тем же удавом, что и горло сына. Они разговаривали одними глазами.
   Это не были привычные для отца прищуренные глаза сильного Александра, это были непривычно круглые глаза ослабевшего духом Саньки:
– Пап, здесь врачи не врачи, не знают что делать! Меня же на бойню посылали, ведь знали, что может покалечить? Должны же теперь знать, как вернуть все это обратно?!.. Пап, ну ты то ведь знаешь, скажи?               
– Да сынок, конечно, я знаю, знаю… Вот видишь, одеяло держу.
   Круглые влажные глаза Саньки остекленели от отчаяния. Он понял, что знания отца распространяются не дальше этого застиранного в кровавых разводах пододеяльника. Сын нервно провел под ним уцелевшей правой ладонью, в последней надежде на воскрешающую чудотворность отца… Тщетно искал. Разочарованные глаза замолкли за плотно сжатыми веками.
– Ничего, ничего Санька Николаич… – с натугой прошипел Николай. Кажется, это  отчество впервые пришлось впору к имени, и даже подавило его. Так неуместно, так не вовремя.
   Странно, но никогда еще Николай не чувствовал такого прилива душевных сил. Кажется, он мог бы вырастить сыну оторванные конечности. Лишь бы, тот поверил и дождался.
   Это было не праздное опасение – к отцу, прожившему за несколько минут целую жизнь, подступило невыносимое откровение. Силы, наполнявшие душу Николая, неумолимо перетекали от обессилевающего сына. Как было остановить этот насильственный донорский поток? Как будто непослушные вероломные руки отца выхватили кувшин с водой изо рта засыхающего от жажды сына, и вливали холодную струю в свой пресыщенный рот. А что не влезало, то на голову и за шиворот.
   Внезапно, течь перестало. Звонил Санька по мобильному телефону, но...
   До позднего вечера они с сыном проболтали в палате, вспоминая смешные истории из его недавнего детства. Звонок застал отца утром, съёженном на застеленной гостиничной койке – незнакомый официальный голос в трубке сына просил срочно приехать.
   Утекающей силы хватило Саньке до середины ночи. Потом, удар стаканом об пол, потом, его острыми зазубринами себе по шее… Не воду, стекающую по шее сына видел Николай. Не чудотворец.
   Если бы не Санькины силы… трудно сказать, но Николай просто запил. Имел право?.. Если раньше он был трезвым бараном, то сейчас стал пьяным волком. Такие вот, некрасивые поминки, и не очень достойное применение подаренным силам. А Ольга, и того хуже. Ну не могла она прятаться в стакане с водкой. Пряталась в Церкви, и в забытье нескончаемых нервных исступлений.
   Возможно, что это Санька с того света потребовал спасти свою мать, и упрямая настойчивость Николая заделала ему брата. А коли все силы оттянул на себя отец, то Алешка («старорежимное» имя, но соответствующее эпохе его возрастных родителей) родился слабеньким, сентиментальным и плаксивым, не в пример старшему брату.
   Но природа всегда компенсирует, и не делает худа без добра. Из худосочного Алешкиного тельца прорастали сочные ростки человеческого добродушия. Чего только стоило заявление шестилетнего чада родителям, что лучше его болезного оставить здесь в больнице, и народить себе нового и здорового. Так было жаль ему в нахлынувшем душевном порыве маму и папу, страдающих от хронического недуга своего сына.
   Алешка, Лешка, но не Алексей, никак не приставало жесткое имя к мягкому милосердному существу. Тонкая кость, соломенные непослушные волосы, большие грустные глаза над вечно улыбающимся ртом. Кто плохо знал этого мальчишку, мог бы заподозрить неискренность в таком противоречивом соседстве. Но это было не так, он просто поглощал глазами окружающую грусть, и перерабатывал ее в сияющую радость улыбки.
   Алешке доставляло истинное удовольствие наблюдать, как облезлая собачка поедает косточки, наполняясь жизненной силой, что вот теперь-то она проживет подольше… И нет, нет, не благодаря заботе Алешки, а просто проживет. Его милосердие не было напоказ, ему было достаточно быть анонимным. Если поблизости не оказывалось обделенных тварей, то мальчик просто оставлял объедки в условленных местах. Но всегда проверял, съедены ли они, и если да, то светился счастливой улыбкой. Вселенское милосердие соседствовало в его душе с рациональной справедливостью – свои дары Алешка ревностно берег только для голодающих бездомных существ. 
   Возможно, что у него была какая-то незримая связь с теми, кому он помогал, или чувствуя чужую боль, пытался заглушить ее. Или своей добровольной ответственностью, Алешка встраивал себя в этот безжалостный мир.
   Его не устраивало быть постоянно битым и угнетенным в школе, но он не озлобился, а протестовал против жестокости милосердием. Не мог плыть по течению, хотел помочь всем, но не имел на это смелости. Хотя, смелости ему хватало, чтобы не оправдывать собственную трусость и слабоволие. Он просто съедал себя душевными терзаниями, конечно, созвучными текущему семилетнему возрасту.         
   Николай прекрасно понимал все чаяния Алешки. Его отец когда-то был таким же мягкотелым, но со значительной поправкой – Николай никогда не был милосердным, а после потери сына еще больше озлобился. Правда, больше на себя. Ему казалось, что Санькина смерть стала карой за преступную нерешительность его отца, когда в утробе матери решалась судьба сына. В любой момент Николай мог заставить Ольгу сделать аборт, и выходит, он глумился над правом Саньки жить. Над самым святым!
   Теперь же, всю нерастраченную теплоту Николай отдавал Алешке. И тот благодарно ее принимал – благодарил ответной любовью к родителям и всему миру. Он был цветком на родительской клумбе, домашним ребенком, его так просто было беречь от невзгод. Ведь, так несложно сберечь то, что послушно тебе и всегда находится рядом. Но наверное, до тех пор, пока это не кажется столь легким?

   В тот злополучный январский день, прямо с утра начал закручивать жестокий мороз. Алешка с интересом наблюдал, как витиеватые кружева Снежной Королевы медленно пеленали кухонное окно – а он, храбрый Кай, не мог ничем ему помочь.
   Неделя зимней оттепели расслабила праздных горожан, догуливающих новогодние каникулы. Толпа подвыпивших мужиков во дворе устала растирать красные носы, и едва закончив пару партий в домино, разбрелась по домам. 
– Пап, не пей, а? Это же вредно, умрешь рано, что мы с мамой делать будем? Я так люблю, когда ты трезвый… – наставлял Алешка отца, дипломатично избегая выражения – «я не люблю когда ты пьяный».
   Сынок делал ему внушение потому, что Николай сегодня был сравнительно трезв, и мог воспринимать несложные речевые конструкции. Алешка просил редко, да и отцова печенка ныла в унисон сыну с раннего утра. Повинуясь такому дружному напору, Николай перелил рюмку обратно в бутылку.
– Коль, сходи в погреб за картошкой! Уплетаете как пылесосы, только готовить успевай, – незлобиво ворчала Ольга, заботясь о предстоящем ужине.
   Вместе с отцом напросился и Лешка. В гараже у него был свой слесарный уголок (очумелые ручки) с любимыми инструментами и незамысловатыми ребячьими поделками. Надо было проведать. Мама была только рада, пустив с отцом совсем нелишнего контролера за культурой пития.
– Мы к брату тада зайдем, посидим… давно уже звал, неудобно.
   Брат Николая жил с семьей с другой стороны гаражного массива. За все каникулы он так и не зашел к нему в гости. И братец, тоже не промах, отвечал тому зеркальной любезностью. А все потому, что он идейно не употреблял спиртного.
   Скажите, ну разве за чаем душевно заостришь глобальные мировые проблемы? Ведь, хочется иногда абстррра… абстрагироваться, когда на их вселенском фоне, гнилые трубы отопления в сортире и россыпи использованных шприцев в подъезде, кажутся такими пустяшными и далекими.   
   Побыть подольше в одиночестве вполне устраивало Ольгу. Она решила немного поспать, устав от праздничного отдыха больше, нежели от повседневных будней кладовщицы в супермаркете… 
– Бросаю пить! – непонятно почему, дал себе зарок Николай по дороге в гараж. Может быть потому, что взыграла зависть к младшему брату, жизнь которого начала резко налаживаться сразу после сухой присяги. Даже 3D телевизор купил к новому году.
   Воспоминание об этом сделало контрольный выстрел в пьяную голову старшего брата. Теперь он займется благополучием семьи и светлым будущим сына.
   Было ли то, серьезным заявлением или пошлым трюком хронического алкоголика, обещающего начать новую жизнь с понедельника? Ведь прозвучало оно с отступническим обременением: – «Бросаю, не вот прям счас, а завтра, сегодня уже все равно карма запачкана».
   Ну, захотел Николай напоследок оторваться. А вернее, данное себе обещание прозвучало в предвкушении этого «оторваться», на что намекала приоткрытая гаражная калитка его соседа по подъезду, и тягучий белесый парок, прорывающийся заманчивым зеленым змием сквозь металлическую щель.
– Вход только со своим! – не утруждаясь взглянуть на нового посетителя, заявил хозяин гаража, одновременно впечатывая кость домино в замасленную деревянную столешницу видавшего виды верстака.
– А за своим? Ты помнишь, сколь мне должен?!
– А-а-а, Колёк! – ретировался на знакомый голос сосед, не отрывая глаз от игрального стола, – Это ты удачно зашел, ща долги мои списывать буем.
   Списание задолженности подразумевалось наспех сервированным копченым салом, ядовито-красным соевым сервелатом, селедочной пресервой и пластиковым контейнером с заветренным пожелтевшим оливье. На окраине этих остатков былой новогодней роскоши, вонзаясь узкими шпилями в низкие облака из сизого табачного дыма, возвышалась стайка небоскребов из непочатых бутылок беленькой. Уже початая стеклотара, по-новогоднему весело позвякивала под ногами у игроков.
   Николай сложил в уме стеклянные небоскребы и поделил означенную сумму на количество обитателей данного мегаполиса, тесно сгрудившихся на узком пространстве между стеной и УАЗиком. Получалось маловато, даже для частичного погашения долга.
– Не смори, шо мало! – словно предугадал эти упаднические мысли сосед: – Вовка вон, самопал нагнал на дубовой коре, напалм – 60 очей… – глаза хозяина гаража округлились как два больших ноля, и Николаю даже показалось, что тот врет, что самогон потянет на все 600 градусов… – Чисто нервно-паралитическое оружие, абсент отдыхает!
– Это штоль? – кредитор бесцеремонно, прямо через головы сидящих потянулся к бутылке с неродной крышкой, плеснул в стакан пару бульков вязкой белесой жидкости и брезгливо махнул в себя.
– С водкой мешай, как бальзам, а то от чистогана… – своды гаража затряслись от дружного гогота посетителей заведения… – Генка вон, не донес, как пес дворовый, прям здесь угол обоссал. Думал наверное, что на улицу вышел… Во-о-о, где сила, а ты небось думаешь, ма-а-ало! 
   Несчастливо облегчившаяся мишень для приколов дремала поодаль на куче гаражного хлама, не в состоянии подтвердить или опровергнуть выдвинутые против нее обвинения.               
– Пап, холодно! – словно потусторонний голос заполнил замкнутое пространство гаража.
   Отец вздрогнул. Это его Лешка жаловался через щелку калитки, не решаясь ее приоткрыть. Не зря Ольга навялила ему сына в попутчики.
– Семья – это святое! – глумливо напутствовал сосед уходящего Николая.
– Зря радуешься, я не прощаюсь! – парировал его кредитор.
   У Николая созревал коварный план: пары-тройки килограмм картошки на ужин вполне хватит, вот с ними он и отправит сына домой…
   В этот момент, еще не успевшая уснуть Ольга вздрогнула, опустила с кровати отекшие ноги и подошла к окну. Уличный термометр показывал 31 градус, а ясное перистое небо грозилось, что это далеко не предел. «А они еще к брату собрались!» - запоздало опомнилась женщина. «Не надо было сына пускать, губы обветрит на таком морозе».
   Последний раз бросила взгляд на улицу сквозь узкую незамерзшую бойницу окна. Теплокровная жизнь с другой стороны стекла замерла, уступив место белому безмолвию – ни людей, ни зверей. Наступающие сумерки начали уверенно скрадывать занесенные снегом крыши гаражей. Невыносимо хотелось спать.
   «Скоро придут мои оглоеды» – это был сигнал к тому, что стоило ловить момент, пока давали.
   Ольга открыла кухонный шкафчик, и достала оттуда крем. «Как придут, не забыть намазать сыну губы». С чувством выполненного долга, мать с наслаждением растянулась на кровати…
– Пап, я буду врачом, – по дороге в погреб строил планы на будущее Алешка, остро почувствовав, что отец еще более отдалился от него, ушел в себя, после посещения соседского гаража: – Буду лечить, чтобы люди не пили… Или это… кем надо быть, пап, ну-у-у… изобрести такую водку, чтобы как вода, ее пьешь, и не пьянеешь, а? – не переставал дергать за руку Николая, пытаясь привести в чувство и приблизить к себе.
   Он даже снял свою варежку, чтобы голой рукой залезть в рукавицу к отцу, и прикосновением кожи к коже дать ему понять, как хочет он, чтобы отец всегда был с ним; ну, значит, был трезвым.
– Химиком надо быть, наверно, или кондитером, не знаю? – пробурчал Николай, твердо решив про себя, что сделает все возможно и невозможное, чтобы сын стал этим самым кондитером или кровавым диктатором, если захочет.            
   Пока Алешка набирал в погребе клубни, отец решил починить проводку. Но хлопнув себя по карманам, с досадой обнаружил пропажу прихваченных из дома инструментов. Завернутый в пакетик электрический тестер и кое-что по мелочи, кажется выпали по дороге. Знал же, что в этом полушубке мелкие карманы.
   «Точно, возле ворот соседа, я там в проем не вписался» – подумал Николай, выбегая из своего гаража, в надежде обнаружить потерю по горячим следам.
   Уже в дороге спохватился, что второпях захлопнул калитку. Ее сейфовый замок мог отпираться лишь с улицы. Нужно было звать Лешку и передавать изнутри в щелку ключ, оставленный на верстаке… Николай резонно решил отложить эту процедуру на потом, пока его потерянным инструментам не нашелся новый хозяин.       
   Как и предполагалось, сверток сиротливо лежал с внутренней стороны соседкой калитки, не замеченный веселой компанией. Да что там какой-то маленький белый сверток, на его месте остался бы незамеченным лежащий в полный рост Николай, или даже чернокожий президент Барак Обама, без разницы. 
– А-а-а… всякого на родину рвет! – широким жестом сосед пригласил Николая на родину, которой по ситуации служила освободившаяся табуретка возле праздничного верстака. Ее бывший герой лежал рядом, громко икая, и всячески пытаясь не вырвать на свою историческую родину злополучным самогоном в 60 очей.               
   Счастливо освободившееся место словно удавом гипнотизировало Николая. «Сейчас наверняка кто-нибудь припрется!» - взыграла внутри него законная зависть, заставив топтаться у двери в нелепой нерешительности.
– Место держи, щас только сына домой отправлю…
   Не успел наставить хозяина, как тут же скрипнула на холоде калитка, пропуская внутрь похмельных чертей с соседнего двора, только что всуе помянутых Николаем. Его шестая точка ревностно прилипла к свободной табуретке.
   «Сейчас эти, еще и остатки выжрут, вне очереди» – резонно прикинул ближайший  очередник, вспоминая, что хозяин гаража задолжал денег еще половине двора.
– Чем греетесь? – тут же хищно поинтересовалась пришлая «половина двора».
– Чем бог послал…
   Пока хозяин объяснял, чего им бог послал, Николай под шумок отлил себе чекушку самогона, и без тоста опрокинул в себя. Пошло легко.
   Старт был дан, и со всех сторон через голову Николая полезли желтые от никотина пальцы и раскатанные под небритой щетиной губы. Кто-то наливал, кто-то выхватывал из пластиковой посуды закуску, чавкал под ухом.
   Не выпуская из рук бутылку, Николай повторил себе еще полстакана, долил из пустеющей тары другим, и уже под чей-то пресловутый тост: «Ну, будем, дабы не отвыкнуть» – залпом выпил. 
   С улицы начали прибывать очередные халявщики. Пространство между верстаком и воротами оказалось плотно забито страждущими праздника, бесцеремонно изгнанными из дома стервозными супругами. Появилась и свежая выпивка. Ценность за место у стола стала приравниваться к VIP-ложе на футбольном стадионе. 
   Где-то между жалобами очередных посетителей на сорокаградусный мороз и тостом: «Здоровья, здоровья, и еще раз денег!» – Николай вспомнил, что надо отправить Лешку домой.   
   Скрипя сердцем и затекшими суставами, он поднял седалище с валютного места и вывалился на улицу. Стоячее положение прибавило хмельного градуса в голове. Мороза совсем не чувствовалось. Да и куда этим внешним минус сорок, против внутренних – плюс шестьдесят.
   Николай шумно выдохнул, и наметил предстоящий маршрут: «До поворота, потом направо, прямо, возле трубы передых… Вот и ворота… Лех, тавай, тавай домой! Мамке кажи, коро буду. Не беги смори, а то горло застуишь!.. Все, потом, потом…».
   Следующее, что помнил Николай, как в клубах белого пара, шатаясь, поливал гаражные ворота соседского гаража. Застегнуть ширинку не смог – обмороженные пальцы не гнулись. «Домой, в таком состоянии?.. Не-е-е, Лешку жалко… испугается, расстроится, чувственный он у меня пацанчик». 
   Николай ввалился в знакомую калитку, буром протиснулся сквозь плотную пьяную биомассу, которая сопротивляясь, стянула по дороге с наглеца полушубок и сбила шапку. Наконец, пристроился возле электрического козла, попутно возмущаясь, что сосед ворует электричество у всего кооператива, и у него в частности. Что он имеет право на этого козла, имеет право…   
   Очнулся в кромешной темноте от острого холода, пошарил вокруг, наткнулся на остывший козел. Наверное, от перегрузки выбило общий автомат. Ни шапки, ни полушубка. Пропитый мозг сверлила какая-то острая неоформленная в опасность тревога. Скорее даже не холод, а именно она его и разбудила. 
 
   У Николая такое уже бывало, когда сведущее подсознание пыталось достучаться до забывчивого разума. Однажды, будучи электриком, он ночью вскочил с постели, и забыв накинуть куртку, в одном свитере помчался на работу. Потому что давеча, работая на щитке в строящейся многоэтажке, уловил мимоходом запах газа из кабель-канала.
   Разбудив вахтера, с фонариком спустился в подвал… Короче, если бы утренняя смена врубила электрический рубильник, то произошла бы маленькая Хиросима. Тогда, бдительный Николай спас людям жизнь, да и саму постройку.
   Помнится после этого, его подсознание уехало вместе с разумом в короткую командировку, празднуя небольшую внеплановую премию от начальства. Ровно такую, чтобы отметить ее вечером на троих, а утром опохмелиться. Без особой помпы.
   
   Николай перекопал в голове всю возможную почву, из которой могла произрастать эта навязчивая тревога. Методом исключения оставил два варианта – «не закрыл гараж», «как добрался до дома Алешка?!»… Первый вариант, можно было проверить не откладывая.
   Еще раз тщетно поискав на ощупь свою верхнюю одежду, он снял с кого-то шапку, и перешагивая через спящие тела, выпал на темную улицу. Сильный мороз бодрил сквозь тонкий свитер.
   «Бегом туда-сюда, не замерзну, заодно и протрезвею… Сколько же сейчас времени? Мобильник блин, еще в гараже оставил».
   А оставил его Николай не зря, но с прицелом – чтобы Ольга не беспокоила. Еще же подумал, что «потом грехи замолю, когда пить брошу». Знал бы, он…
   Мороз придавал резвости гнущимся как макаронины ногам. Через несколько минут Николай стоял возле своего гаража. Закрытого... На одну проблему стало меньше.
   Внезапно, его окосевший взгляд зацепился за валяющийся на льду ключ, прямо под щелкой в воротине. Очень знакомый ключ… Точно, его ключ.
   «Обронил?» – зацепилось сознание за спасительную соломинку. «Еще и свет забыл выключить», – подсказали светящиеся гаражные щели.   
– О-о, и мобильник заберу, – трясущимся, но не от холода голосом вслух проговорил Николай.    
   Руки не слушались, не хотели проворачивать ключ в замке, хотя и не были замерзшими. Где-то внутри, под стылыми ребрами зарождался нечеловеческий вой. Сдавленное накатившим комком горло еще могло его сдерживать. Стало невыносимо жарко, холодный пот ручьями заструился по горячей спине.
   Замок поддался, можно уже распахивать калитку… Но, то же самое подсознание, что привело его сюда, потребовало броситься назад наутек. Оно что-то заподозрило, посовещавшись с бдительным инстинктом самосохранения. Оно уже раскаивалось, просило идти домой… Прямо так, без полушубка, бегом: «Там Ольга… ну да, да… и Леха твой там, ждет!..».
   Силой воли, Николай сломал эти бабские уговоры мозговой подкорки, дернул жалобно застонавшую в петлях калитку, и ступил в залитый электрическим светом гараж.       
   Вот, мобильник на верстаке превратился в ледышку, погреб не закрыли в такой-то мороз… к такой-то матери… Чё? – Направо повернуться? Зачем, я больше ничего не забывал?.. «Иди, иди!» – что-то выталкивало его наружу.
   Вроде как машинально, чтобы уйти, Николай повернулся к выходу через правое плечо и…
   Прислоненный к воротам, на полу сидел жалкий комочек, в до боли знакомом синем пуховичке. Еще летом Ольга заставила купить его на распродаже.
   Мир сузился до границ четырех обшарпанных стен. Онемевшие ноги вросли в мерзлоту бетонного пола. Николай неуместно, привередливо осмотрелся, словно оценивая на глазок никудышный интерьер своего последнего вечного пристанища. Отец твердо решил – если сбудутся его страшные подозрения, он отсюда уже не выйдет.   
– Нет, нет, погоди?!.. – умоляюще взмолился к неподвижно непреклонному сыну.
   Чего годить? – Ну, может отмотать назад несколько кадров? Всего немного, когда Николай бездумно захлопнул ворота гаража?
– Давай, я сейчас выйду, и заново зайду? – деловито предложил отец, надеясь на какое-то чудо перезагрузки из компьютерного мира.
– «Может уйти, выспаться?.. Нет, ну в смысле, проснуться?» – подумал про себя, защелкнув снаружи калитку… Нельзя было приходить в себя… Бежать!..
– Ле-е-е-ешка?! – прервав секундное колебание, вкрадчиво позвал сына, добавив голосу угрожающих интонаций, чтобы тот перестал проказничать и глумиться над самым святым.   
   Тишина.         
   Разозлившись не на шутку, Николай ворвался внутрь, желая проучить зарвавшегося сорванца. Совершенно бесстрастно, как врач скорой помощи, он взял в крупные мозолистые ладони кукольное лицо сына. На нем застыло живое удивление, и неживое спокойствие. Щечки были твердыми и мерзлыми, как лед на реке. Тонкая голубиная шейка совсем не гнулась от грубоватых прикосновений.
   Николай приподнял сына за подмышки. Мерзлый невесомый комочек нисколько не распрямился. Сунул руку за пазуху пуховика, кажется, там было теплее, но так обычно стучащее по отцовским ладоням сердечко, не билось. Не к месту представилось мясо из морозилки, которое презентовала им Ольга перед самым новым годом – как будущую ароматную буженину с корочкой.
– «Я больше никогда, никогда не буду есть мяса!» – зачем-то неистово поклялся отец. Может быть для того, чтобы вымолить для себя новый шанс, пожертвовав любимым блюдом?      
   Наконец встал и глупо улыбнулся.
– «Ну конечно, не может быть, я же сплю – пьяный, в соседнем гараже?!».
– Ну, да! – уже прокричал вслух, пугаясь собственного внятного голоса, потому что во сне, он должен быть каким-то ватным, что ли?
– Я же обещал, что брошу пить, нельзя было до завтра подождать?! – уже, куда-то к небесам громко вопросил Николай.
   А это, с-с-с-сука… всегда предательски больное сердце – почему не отказывает?! Почему не хватит его удар?!
   Он сжал кулак, и с волчьей свирепостью вонзил зубы в ненавистную плоть. Рванул от себя руку – между большим и указательным пальцем повис кровавый ошметок. Боли не было. «Точно сплю!» – пришел успокоительной вывод.
   Отец упал на колени, и прижался щекой к щеке сына. Какая холодная и мокрая… «Нет, что это?» – это хлыстала кровь из руки Николая. Он выгнул назад спину, напрягся до синевы, и… наконец-то выпустил из грудной клетки этот клокочущий протяжный вой – вой идеальной тоски, вой тысячи волчиц, потерявших своих волчат, свой лес и вожделенную свободу… обретших свою луну и попавших в лютый капкан одновременно.
  Нет, только во сне такой вой не смог бы оживить любое умершее существо, только во сне. А наяву, так выть нельзя, так не получится, иначе восстанут все почившие с окрестных погостов.
   Отец надеялся, что это сон, и только потому не сходил с ума. Под его теплыми руками оттаивала кожа на лице сына. Ее уже можно было растянуть в робкую улыбку. Как раз в такую, какая и получалась у живого Алешки. Может быть, это он сам улыбался? Это же сон?
   Как же мог отец принять сон за явь? Как же мог убедить себя, что открывал гараж, и провожал сына домой? Зачем захлопнул калитку?.. Треклятая, стоклятая водка! Ведь, был всего лишь шаг, который надо было ступить от одного гаража к другому?.. Не ступил!.. Ступил только в своем пьяном замутненном воображении. Теперь, этот шаг – длиною в вечность.
– Что же ты, родимый, не позвонил по сотовому, он же на верстаке?!.. Что же, не залез в погреб, там же тепло?.. Ждал под дверью, под щелкой, чтобы поближе ко мне, да? Выбросил ключ на улицу, кричал, помощи моей искал, сынок?.. Напрасно искал!.. – то ли отчитывал Алешку, то ли причитал в воздух безутешный отец. 
   Замерзшее тельце сына размякало под энергичными объятиями Николая. «Помнишь, как мы с тобой ходили на карася? А сколько ты снова просился на рыбалку? А я все занят, занят!.. Но ты сам виноват – отпусти рыбу, отпусти… Ну, теперь, хоть завтра, нет, сегодня… собирайся… Собирайся, а то переду-у-у-у-умаю!» – кричащие стенания перешли в тягучий плач. Переполненные глаза брызнули.
   Теплые струйки слез потекли по щекам сына… словно Алешкины слезки. Но какая теперь разница, это уже был единый организм.
– Вот видишь, я же говорил, сейчас оттаешь! – отец задрал сыну толстовку, и кажется, ногтями разверзнул свою грудь, чтобы распахнутыми ребрами, как горячими крыльями накрыть тщедушное мерзлое тельце… Тепло пошло к тому без задержки. – Живи родненький, живи пожалуйста!..
   Воздух гаража загустел непроходимым бетоном, словно замуровал в вечную неподвижность, его живое содержимое. Или окаменело все живое, утратив способность двигаться в легком воздухе. И только яркая лампочка желтого света, играючи бликовала на синеве примерзших друг к другу щеках отца и сына, глумливо оживляя скорбную композицию безжалостного скульптора, без устали набивающего руку на мрачных артефактах вездесущему Зеленому Змию.    

– Папка… да ладно тебе, щекотно же!.. Пусти, я домой пойду, тискаешь меня как девчонку! – услышал отец новые жесткие нотки в интонации сына. Кажется, что сила Николая, как-то переходила к Алексею.
   Он крепко сжал руку отца, гордый и счастливый от того, что они вместе и…
– Я так счастлив, папка – ты не забыл, ты обещал, что бросишь пить?!
   Вот, все и налаживалось, лишь только одно слегка тревожило отца – что здесь, в таком неприглядном виде, застанет их погибший сын-Санька, и заругает отца. Эх-х-х заругает!.. Но, по делу.            

   Николай тяжело поднял голову, и осмотрелся. Странный, невиданный свет теснил липкий мрак соседского гаража… Потолок, стены, электрический козел, лампочка, куча порожней стеклотары – все было покрыто толстой шубой поблескивающего бахромчатого инея. Какая-то ледяная пещера! Но откуда разливается свет, может ото льда?   
   Николай поднес к глазам кулаки. – Никакой рваной раны. Все это был сон?!..  Он тут же отчетливо, во всех подробностях вспомнил, как провожал сына до подъезда дома. Иного, и быть не могло! А еще вспомнил, как замерзая сам, словно из-под обстрела тащил в подъезд дома холодеющего соседа и двух его приятелей.
   Это был шанс. Бог дал ему второй шанс. Сейчас он пойдет домой и обнимет по праву ругающуюся жену и всепрощающего сына. Обнимет, как никогда… Милые мои, простите…
– Они простят, и я не заругаю… – положил ему на колени полушубок и шапку улыбающийся сын-Санька. В парадном военном мундире, со здоровыми руками и ногами… – Может это шанс, а может награда… – сдержанно рассмеялся: – Премия внеплановая, от небесного начальства.
– «Лучше, если шанс!» – подумал отец, напрягаясь, чтобы изгнать остатки липкого сна. 

   
   PS   Алешка сладко спал под теплым одеялом, то и дело сжимая в ладошке краешек подушки. Его тонкие обветренные губешки с любовью намазанные мамой кремом, блестели в скудном свете звездного январского неба. Сперва они обиженно дулись на папку, за то что тот не пришел вечером домой, а потом заулыбались – папаня, обещал его скоро взять на карасевую рыбалку… Да ладно уж, лишь бы не простыл – бегает по такому морозу в одном свитере.