Плещутся волны. Читая Александра Грина...

В детстве Александр Гриневский, будущий писатель Грин, любил читать. Читал он с увлечением,как приключенческую литературу, так и русскую классику. Один из любимых авторов - Антон Павлович Чехов, современник, обогнавший его по возрасту на двадцать лет. Из всех чеховских произведений Грин в зрелости особенно выделял повесть «Моя жизнь». Он находил в ней сходство с тем, что происходило с ним, с его душой в детстве в Вятке: «Я увидел свою жизнь в молодости, свои стремления вырваться из болота предрассудков, лжи, ханжества, фальши, окружавших меня».
Грина легко ассоциировать и с героями чеховской истории «Мальчики». Гимназисты бредят приключениями. Накануне Рождества мечтают не о подарках под ёлкой, а о побеге из дома, дальних странах, романтических поворотах судьбы и опасностях. И, если их побег окажется неудачным, а поэтому и приготовления к нему выглядят забавными и наивными, то в случае с Грином побег удался на славу.
Правда, в тот момент мамы Саши уже не было на свете, а отец сам снаряжал шестнадцатилетнего отпрыска в путь, так как ему трудно было кормить и растить сына, но всё же происшедшее с Сашей очень напоминает побег. Прежде всего духом поступка — погоней за жизнью, свободной от диктата обыденности и полной приключений. Высокой степенью риска и  самостоятельности. Шестнадцатилетний Саша уезжает из Вятки и ищет счастья в одесском порту, пытается стать моряком. Детские представления об этой специфической профессии мало совпали с реальностью, да ещё здоровье не то, что требуется для моряка, но скитания станут отныне его жизнью. Он попробует множество профессий, ни одну из которых не сможет с полным правом назвать своей, а найдёт себя в литературе. Его «Автобиография» - повесть печальная и захватывающая, она поражает не только глубиной страдания, но и глубиной самоанализа.
Тот, кто в наше время скорбит об «утраченном рае» — монархической, дореволюционной России, пусть не торопясь почитает и рассказы Чехова, и «Автобиографию» Александра Степановича. Как-то не вяжутся горькие жизни выдуманного Ваньки Жукова, да реального Саши Гриневского с идеальным образом добольшевистского государства.
Но славу Грину принесут другие истории, те, персонажи которых живут и действуют в особом гриновском пространстве, «Гринландии», по определению критика К.Зелинского.
Гринландия — густонаселённая страна, многочисленные её обитатели курсируют между призрачно-прекрасными городами Зурбаганом, Лиссом,  Покетом, Гель-гью... Города и дороги у них общие, а названия гриновских произведений, в которых эти города описываются, сюжеты и персонажи разные. Но общность пространства позволяет говорить,что главным открытием автора стала именно эта сочинённая страна. Как Томас Мор подарил нам Утопию, так Грин Гринландию. Это тоже страна-мечта, манящая и волнующая, но, в отличие от моровской, куда более честная. Жизнь в ней плохо организована для всех, а для каждого может как складываться, так и нет, её  прелесть не в лёгкости и справедливости бытия, а в другом - здесь всегда человеку устраивают самую требовательную проверку на прочность, борьба за своё достоинство во время этой проверки и есть его и наша встреча с прекрасным.
Повторим ещё раз — не первенство, не власть. не комфорт,  не слава, не богатство, то есть, не всё то многое престижное, что так ценится обществом, смотрится привлекательно в этой стране. Счастливое и неземное чувство прекрасного в системе гринландских ценностей соотносится с самим фактом борьбы за своё человеческое достоинство.
Прекрасен, подобно божеству тот, кто отстаивает своё высшее «я» до конца, пусть даже и ценой гибели или перехода к безумию. Чувство гармонии от созерцания этой борьбы рождается и в читателе. При этом многие персонажи, порой полярные по своим человеческим характеристикам, в чём-то соотносятся с автором, как будто личность его раздробилась на множество отражений, в каждом из которых есть частичка гриновского опыта, гриновского осмысления поступков, гриновского же анализа бытия.
Обо всём этом стоит помнить, оценивая и творчество писателя, и его личность. Младший друг Грина и тоже великолепный автор Константин Паустовский посвятит ему повесть «Чёрное море», где среди прочего будут произнесены и такие обидные для Грина слова: «Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего — неудачником». Конечно, в системе обыденных ценностей Грин прожил бесконечно трудную, беспокойную и безрадостную жизнь. В системе гринландских ценностей эта же жизнь была выражением полной и абсолютной гармонии, того самого исключительного счастья «сбываться». И именно поэтому он с такой предельной ясностью и красотой смог написать для нас о Несбывшемся.
Известно, что свою Гринландию в воображении автор видел чётко и уверенно, так как если бы она существовала в действительности. Он мог подробно рассказать о рельефе её местности, деталях пейзажа, а потом повторить в точности этот же рассказ спустя много времени. Эта его уверенность, а он и к читателю обращается так, словно тот тысячу раз бывал в Лиссе или Зурбагане, хорошо себе представляет их вид и взаимное расположение, ну, в крайнем случае, будто бы читатель может свериться с путеводителем или картой, эта его уверенность передаётся нам через строки. Карта Гринландии, опубликованная в книге о Грине серии ЖЗЛ и размещённая на сайте одного из его музеев никак не рисует нам образ этого чудесного мира. Во-первых, потому что подавляющее большинство гриновских названий там отсутствует, а во-вторых, потому, что не учтены топографические соотношения между ними.
В повести «Чёрное море» о Грине сказано и достаточно замечательного, восторженного. Биография беллетризирована, но из неё мы узнаём много важного о молодости писателя и того, что происходило тогда в стране и Севастополе, где он занимался революционной деятельностью. Однако, хотя, Паустовский и большой мастер слова, эта повесть написана довольно сумбурно. Ей не хватает чёткости сюжета. Грин в ней действует то под именем Гарта, то под своим собственным. Паустовский видит в романтике Грина отвлечение от действительности. С его точки зрения, настоящим делом для писателя стало бы сочинение о подвиге лейтенанта Шмидта. На самом деле Грин успел написать о нём, но рукопись не издали сразу, да ещё и потеряли, труд пропал даром. Паустовский сам фактически выполняет эту же работу. Героический Шмидт становится вторым главным действующим лицом «Чёрного моря».
В наше время лейтенант Шмидт гораздо больше известен как «один из отцов Остапа Бендера», революционные идеалы попраны. И вот уже в учебном пособии для нынешних школьников некий профессор педагогики спешит уверить детей, что история превращения «Красных парусов» (первоначальное название феерии) в «Алые паруса» отражает трансформацию взглядов автора. По версии профессора, Грин поменял название, так как разочаровался в советской власти и, как следствие, символике... Но достаточно просто прочесть книгу, даже не очень внимательно, чтобы заметить, что дело-то здесь совсем в другом1
И так всегда. Власть идеологических или мировоззренческих установок мешает объективному восприятию Грина. Что касается его связей с революционерами, то его молодость тесно была связана с эсерами, террористами. Думается, это было вполне естественное течение событий. Уже сам список профессий и занятий, к которым за время молодости успел приобщиться Грин, говорит о большем, нежели, чем банальный поиск заработка. Он перепробовал такие виды деятельности и варианты компаний, какие в наибольшей степени давали пищу его творчеству. Конечно, чаще всего выбор происходил неосознанно и с предсказуемым результатом, но клубок дорог, постепенно разматываясь, вёл его в результате по дороге литературного творчества.
Так в молодости Грин уходит в армию. По законам российской империи он, как первый сын в семье, от службы был освобождён. Грин, помнивший о том, как его в детстве исключили из училища из-за слабой дисциплины, мог бы догадаться, что с армией, где дисциплина ещё выше, его отношения не могут сложиться. И всё-таки, он идёт, и проводит большую часть службы в карцере: «Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия»  скажет он позже.  Он решается на дезертирство и эсеры помогают ему бежать, достать фальшивый паспорт. Дальше он  участвует в их деятельности, но решительно отказывается заниматься бомбометательством. Ему дают задание написать прокламацию и один из его товарищей, читая её, замечает, что Гриневский мог бы быть писателем. Замечание звучит для него откровением и пророчеством.
Армейский и революционный опыт сказывается в первом же рассказе «Заслуга рядового Пантелеева». Солдаты, повинуясь приказу, подавляют деревенский бунт. Описание их «подвига» трагично и безобразно, как любая бессмысленная жестокость. Армейский и революционный опыт отразится и в некоторых других произведениях, но задавать вопрос: «С кем вы, мастер культуры? А вы за кого, за белых или за красных?» бесполезно.
Вот рассказ «История одного убийства». Действие разворачивается в солдатской караулке. Молоденький солдат Банников страдает от издевательств старших по службе. Явление под названием «дедовщина» знакомо и тем, кто служил уже не в царской армии, а в советской, да и в демократической России оно живуче. Это что-то вроде болезни, часто заканчивающейся летальным исходом. И автор наблюдает и исследует её, ставит обществу диагноз. Актуальность рассказа не пропадет со временем и переменами власти.
В двадцатые годы Грин не находит нужным скрывать, что верит в бога, а также что не разделяет мстительной ненависти тех, кто топил без разбора в волнах Чёрного моря белых офицеров.
В рассказе «Повесть, оконченная благодаря пуле» в центре повествования писатель Коломбо, пишущий о террористах, а уже в центре внимания Коломбо образ террористки, что собирается бросить в толпу бомбу, да раздумывает. Коломбо хочет, чтобы его сочинение выглядело убедительным, правдоподобным, но не находит сразу, как же выстроить психологические ходы. Как объяснить читателю, почему террористка повела себя так, как свойственно людям, а не злодеям. Рука судьбы внезапно перебрасывает Коломбо на войну. Там он оказывается на краю гибели, острое экзистенциальное переживание помогает ему собраться с мыслями и решить загадку повести. Мысленное созерцание возможной близкой смерти переворачивает его сознание. Теперь Коломбо готов поделиться своим психологическим открытием с читателями.
Схожий мотив разрабатывается в рассказе «Подаренная жизнь». Профессиональный убийца Коркин должен совершить очередное убийство. Он долго подстерегает жертву и, коротая время, случайно попадает в анатомический кабинет. Там с ним  происходит чудо преображения. Коркин оказывается настолько потрясённым, что совершить убийство у него  уже не поднимется рука. Разглядывая анатомические муляжи, он понимает, какое это великое и невероятное творение, человек. Есть ещё что-то, кроме грубой необходимости убивать ради собственного выживания...

«И происходит чудо», «Есть ещё что-то» - это же можно сказать и о героях гриновской «Акварели». Там речь пойдёт уже не о жизни и смерти, а о том, как жить... Двое пьяниц-супругов смертельно бранятся друг с другом. Скандаля и переругиваясь, они оба случайно забегают на выставку картин. Состояние гнева и раздражения спадает, как пелена с глаз, когда они видят на одной из  акварелей собственный дом. Картинка прекрасна, дом выглядит таким милым, что душевный переворот свершается, они вернутся с выставки другими.
«И происходит чудо», «Есть ещё что-то» - лейтмотив многих гриновских произведений, в явной или неявной форме. Душевное потрясение, иногда очень тесно связанное с физическим — вот что волнует автора. Душевный переворот, а не революционный, государственный, не политическое устройство страны.
При жизни Грина обвиняли в подражании зарубежным писателям, упрекали в отшельничестве. В годы Советской власти о каких-то струнах его творчества просто невозможно было говорить. Писательское мастерство Грина формировалось в начале XX века. Это поистине фантастическое время, когда шла колоссальная ломка старого уклада жизни и рождение мира нового, доселе небывалого. Наряду с появлением на карте новых государств, часто на месте снесённых старых, является и с необычайной силой мечта о новом, небывалом человеке. Но идеологи видят его не так, как поэты и эзотерики. Для политиков новый человек — совершенное творение природы и разума, выращенное порой искусственным, селекционным путём, на таких должна опираться государственная машина.
Для поэтов и эзотериков сверхчеловек — это тот, кто приобщён к тайнам бытия, в чью сферу входит сообщение со сверхъестественными силами. На начало века приходится пик увлечения мистическими учениями. Последователи Блаватской (1831-1891), Рерих (1874-1947), Гурджиев (1872-1942), Штейнер (1861-1925) — и множество ещё менее известных, но тоже претендующих на роль гуру имён имеют массу поклонников. Часть Гриновских рассказов прямо посвящены мистике и вопросам сверхчеловеческих сил: аллегория «Гатт, Витт и Редотт», «Преступление Отпавшего листа», «Приключения Бирка», «Львиный удар», «Мат в три хода», «Загадка предвиденной смерти», ... В них  слышны отголоски религиозных воззрений, теософских умствований, интеллигентских споров о запредельном.
Но едва ли не с большей энергией Грин посвящает свои произведения теме искусства... Причём под его пером эти три тайны Вселенной:
Несбывшееся,
Неведомое
По-неземному прекрасное
оказываются идентичны.
Искусство и сверхъестественное — два лица одной и той же силы, способной как вознести человека, так и начисто уничтожить.
Грин так и этак исследует влияние искусства на жизнь, взаимоотношения искусства и действительности. Традиционно писателя причисляют к литераторам-маринистам, то есть тем, чьи произведения посвящены морю и морякам. Но среди гриновских героев художников, артистов едва ли не больше, чем капитанов. Вспомним только рассказы: «Чёрный алмаз», «Искатель приключений», «Слепой Дей Канет», «Баталист Шуан», «Победитель», «Таинственная пластинка», «Как я умирал на экране»,«Белый огонь»...
В «Чёрном алмазе» об искусстве говорится, как об идеальном выражении всякой свободы, оно неспособно нести зло. В «Искателе приключений», как и в «Силе непостижимого», от искусства можно ожидать чего угодно, оно способно погрузить душу в бездну ужаса и толкнуть человека на величайшее преступление. Поэтому главная задача художника - быть осторожным, вовремя остановиться.
В рассказе «Как я умирал на экране» Грин снова нащупывает острейшую  социальную проблему, актуальность которой к нынешнему дню только возросла. Владельцы кинофабрики ищут добровольцев, готовых за большие деньги покончить с жизнью перед кинокамерой. Жестокое зрелище для них — товар, который им хочется подороже продать. Рассказ закончится благополучно. Потенциальная жертва спасётся и получит деньги, а вместо гибели всерьёз чудовищу синема будет предложено искусство актёра. Не  пострадают зрители, ведь изображённая смерть на экране выглядит куда эффектнее и убедительнее, чем подлинная. Рассказ закончится благополучно, но мы-то знаем, что аппетиты монстров кинобизнеса к началу нашего века выйдут из всех границ. В погоне за острыми ощущениями современные кинематографисты частенько будут снимать такое кино, смотря которое думаешь, что люди даже не для зрителя стараются, просто таким законным способом удовлетворяют собственные садистские устремления.
В рассказе «Забытое», посвящённом документальному кинематографу, писатель также ставит острейший, актуальный и сегодня вопрос, должен ли репортёр быть только безучастным наблюдателем и фиксатором событий, или он обязан в поворотный момент бросить камеру и действовать, действовать...
Родство искусства и магии сверхъестественного в наибольшей степени выражено в рассказах «Фанданго» и «Сила непостижимого».
В «Фанданго» знакомство главного героя с великолепным произведением живописи становится первым шагом к целой серии невероятных, необъяснимых и опасных приключений, кульминацией которых будет необыкновенный, фантастический вечер в петроградском КУБУ (Комитет Улучшения Быта Учёных, известный позднее как Ленинградский Дом Учёных, ныне канувший в лету).
В «Силе непостижимого» скрипач Грациан Дюплэ видит необыкновенные сны, в которых слышна ему потрясающая музыка: Музыка эта была откровением гармонии, какой не возникало ещё нигде. Её красота ужасала сверхъестественной силой созвучий, способных, казалось, превратить ад в лазурь». Чтобы вспомнить и воспроизвести наяву эту «божественно-ликующую музыку», Грациан обращается к гипнотизёру, доктору Румиеру. Румиер проделывает опыт гипноза. Грациан играет. Румиер понимает,что «под действием такой музыки человек, кто бы он ни был — совершит всё с одинаковой яростью упоения — величайшее злодейство и величайшую жертву». Румиер решает, что не стоит никому больше слушать опасные мелодии, он заверяет Грациана, что его музыка была  банальна. Через короткое время случайный прохожий откроет скрипачу истину. Обманутый Грациан,тоскующий по своей неземной мечте, в конце концов, оказывается в психбольнице.
При чтении этого рассказа сразу вспоминаются строчки стихотворения Николая Гумилёва (1886-1921): «Духи ада любят слушать эти звуки, Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей...» А загадочная и могущественная сверхъестественная сила*, скрывающаяся в звуках музыки сегодня может ассоциироваться с музыкальными наркотиками, современными военными экспериментами по созданию психотропного оружия, главной действующей силой которого является звук. И в этом плане рассказ «Сила непостижимого» не настолько понятный в прошлом, становится актуальным в наши дни.
В области искусства человек может экспериментировать с красками, глиной и мрамором, киноплёнкой, но встречаются и те, кому хочется наслаждаться экспериментами с другими «человеками»... Грин совершенно прямо говорит об этом в рассказе «Создание Аспера». Его герой Гаккер считает высшим назначением человека творчество. И сам занимается тем,что выдумывает и пускает в жизнь необыкновенные формы животных и образы людей. Так он придумывает нелепые фигуры: «Дама под вуалью», «поэт Теклин», «разбойник Аспер». Порождение странной фантазии этого кустаря,претендующего на роль Творца, они живут подобно настоящим людям. Имеют свою биографию, будят в людских сердцах любопытство, страх, восторг. Гаккер не жалеет на свои создания затрат, но ему ничего взамен не требуется, им руководит одно пустое тщеславие.
Ещё одним любителем поиграться с «человеками» является Авель Хоггей, персонаж рассказов «Пропавшее солнце» и «Гладиаторы». Авелем руководит уже не тщеславие, а жажда власти, цинизм. Когда в его руках оказывается очередная живая и беспомощная игрушка, он, наблюдая за чужими страданиями, удовлетворяет своё «эго».
Но каждый раз мы становимся свидетелями его поражения. В первый раз шутка просто не удаётся. Он выращивает четырнадцать лет мальчика в комнате при электрическом свете при полном отсутствии солнца. Наконец, мальчика выводят в сад, но говорят при этом, что увиденное им впервые солнце ждёт скорая гибель. Солнце зайдёт и исчезнет навсегда. Авель четырнадцать лет ждал момента, чтобы насладиться эффектом, который должен был бы быть произведён на чувства несчастного ребёнка. Но всё оказывается гораздо проще, природное чутьё подсказывает подопытному, что его обманывают. Он не верит в гибель солнца на закате. В следующий раз Авель устраивает для потехи гладиаторские бои, но тут уже ему самому придётся погибнуть от меча гладиатора.

Рассказ за рассказом Грин создает галерею человеческих типов, состояний. Это, как мы уже сказали:
Художники всех мастей. (Как разрабатывается тема искусства, отношения художника и действительности, можно было бы сказать и подробнее, но не сейчас...)
Психи («Элда и Анготея», «Белый огонь»,  «Огонь и вода», «Сила непостижимого», «Канат», «Возвращённый ад»)
Слепые («Голос и глаз», «Ужасное зрение», «Слепой Дей Канет», «Судьба, взятая за рога»)
Чудом спасшиеся от смерти или, напротив, уходящие в небытиё («Джесси и Моргиана», «Корабли в Лиссе», «Возвращение», «Пьер и Суринэ», «Происшествие в улице Пса», «Змея», «Загадка предвиденной смерти», «Борьба со смертью»)...
То есть, автор чрезвычайно интересуется и описывает пограничные состояния личности. И слепота физическая, конечно, многократно сопоставляется у него с внутренней слепотой. В рассказе «Слепой Дей Канет» мы просто видим двух слепых -один,Дей Канет, слеп в буквальном смысле, а другой, Юс, в переносном. На контрасте этих двух противоположных личностей и строится действие.
Любопытно отношение автора к природе, физиологии. Начало XX века отмечено не только всплеском мистицизма, но и бурным развитием науки о физиологии человека и животных -это, в первую очередь, эксперименты Павлова, Сеченова. Учёные открыли, какая мощь, колоссальная созидательная сила кроется в ресурсах головного мозга, рефлексах, как могуче и всёпобеждающе бывает порою наше подсознание. Грин словно иллюстрирует эти научные положения.
Если тяга к искусству для людей может обернуться ловушкой непостижимого зла, то как раз на физиологию стоит положиться. Нигде ни в одном рассказе об этом не говорится прямо, но вывод вытекает из самих сюжетов произведений. Вот перед нами городской сумасшедший, герой рассказа «Канат». Как и всякий безумец, он не понимает происходящего с ним, но неожиданно для себя и для всех он оказывается вместо профессионального канатоходца идущим по канату на огромной высоте. Акробатически сложная ситуация выводит ум из состояния оцепенения. Сумасшествия больше нет — герой видит и волнующуюся под ним внизу толпу на площади, и осознаёт свою личность.
«Судьба, взятая за рога» повествует об ослепшем Рене. Не в силах вернуться в родной дом к любимой жене инвалидом, он задумывает застрелиться в момент свидания. Выстрел не попадает в цель, но производит то необходимое действие, к которому Рен стремился, от шока наступает прозрение.
Полон драматизма и напряжения рассказ «Борьба со смертью». Происходит эта борьба не в диком лесу или штормящем море, а в постели умирающего. Все ждут, когда же скончается Лорх, а тот не желает уходить из жизни. Его самолечение строится на цепочке физиологических реакций: нанести себе на ноге ножевую рану, чтобы вызвать прилив крови к голове, выпить бутылку коньяка и выкупаться в бассейне с ледяной водой... Пережитый шок помогает прийти в себя. Ещё проще всё происходит в «Джесси и Моргиане». Злая Моргиана задумала отравить младшую и красивую сестру, которой она смертельно завидует. Но юность и здоровая сила природы побеждают яд...
В этом же ряду находится и гриновский рассказ «Голос сирены». Восемнадцатилетний Артур Детерви разбит параличом. Он не встаёт с инвалидного кресла и кажется безнадёжно больным. Семья переезжает в южный портовый город. Когда Артур сидит у окна, до него доносятся гудки портовых пароходов. Их звуки так волнуют и будоражат нервы, что Артур не выдерживает и просит рабочих из сада отнести его ближе к порту. Там он слушает симфонию гудков, которая помогает его конечностям ожить. Юноша встаёт, наконец, с инвалидного кресла и делает первый шаг...

Итак, при жизни Грина обвиняли в подражании зарубежным авторам. Читателей часто смущали звучащие непривычно имена героев и населённых пунктов из его произведений, а также язык, который казался будто бы не совсем русским, переводным. К 2010 году глобализация сильно изменила мир. Современные российские и крымские дети уже не очень понимают, что такое национальная идентичность, они слишком часто воображают себя не Иванами да Марьями, Богданами и Оксанами, а Джонами да Мэри. Буйное вмешательство западной, в первую очередь, американской культуры сделало своё мрачное дело. Когда ребята приносят показать, что они сочиняют для себя, для души, то слишком часто видишь что действие в их творениях развивается где-то в заморских далях, а текст пестрит иностранными именами. Естественно, что здесь и в помине нет того художественного эффекта, к какому стремился Грин.
Для Грина всё это было средством привлечь наше внимание, зафиксировать его на движениях души, очищенных от грубой одежды быта. Его в первую очередь волновали лабиринты души — их мрачные закоулки, затхлые тупики или,напротив, сокровищницы и кладовые. Поэтому автор и не намеревался передавать сюжеты самым лёгким и доступным способом. В своём творчестве Грин обращается не к арифметике души, а к её высшей алгебре. Хотел бы подражать, мог бы просто заимствовать иноземные названия и имена, ничего не выдумывая. Иногда можно встретить у него и подлинные географические названия и имена, что сообщает достоверность и убедительность выдуманным. Пёстрая смесь из небольшой доли реального и большой нафантазированного несёт в себе новые для уха звуковые образы. Эти образы обладают силой будить нервные окончания, подобно трубным пароходным сигналам из «Голоса сирены».
В рассказе «Клубный арап» Грин долго рассказывает историю деградации, морального падения Юнга. Персонаж является в игорный клуб обеспеченным игроком, но мало-помалу спускает деньги и становится в самое униженное положение перед прочими. Герой уже решается покончить с собой, когда берёт в руки стереоскоп с картинкой и начинает разглядывать: «Сначала освещённое электричеством изображение оставалось плоским, но скоро, уступая напряжению взгляда, выявило понемногу перспективу и жизненность трёх измерений» - трюк, всем нам хорошо знакомый по собственному опыту общения со стереокартинками. Что-то подобное происходит с нами и при чтении Грина. Язык его порой кажется чересчур орнаментальным, навороченным. Иногда,чтобы понять, о чём речь, перечитываешь фразу или весь рассказ дважды. Сюжет понимается не сразу, требуется дополнительное интеллектуальное напряжение, фокусировка внутреннего зрения. Но, когда фокус налажен, видишь объём и игру красок литературной картины. Всё это в полной мере относится и к «Клубному арапу». Мы долго следим за метаниями героя и уже готовы презирать его, чтобы под конец понять истинную подоплёку его полубезумного поведения. Оказывается, умерла от тифа его любимая девушка и не праздношатание, а смертельная тоска движет им. Всю силу этой тоски по ней мы почувствуем,когда подаренная Юнгу женщиной из стереоскопа волшебная колода карт даст ему было шанс на встречу с возлюбленной, но шанс, сопряжённый со смертельным риском, которым Юнг без колебаний воспользуется, чтобы самому умереть.

В отношении автора к мистике нет и капли подобострастия. Нет и зудящего желания погрузиться в неё с головой Нас приводят за руку на порог тайны. Иногда мы заглядываем и даже переступаем вместе с автором через этот порог. Мы даже можем в компании с ним некоторое время в пространстве этой тайны существовать. Но вот парадокс, непостижимое от этого не станет постижимым, то есть, по Грину, природа настоящей тайны такова, что её в принципе невозможно препарировать, освоить, подчинить разуму и воле, да и не нужно.

И, конечно, Грин знакомит нас с ещё одним типом человека:
Капитан («Капитан Дюк», «Корабли в Лиссе», «Комендант порта», «Огненная вода», «Пролив бурь», «Враги», «Бегущая по волнам», «Алые паруса»).
В одном рассказе «Корабли в Лиссе мы встречаемся сразу с несколькими: Капитан «Марианны» Дюк, капитан «Арамеи» Эстамп, капитан «Президента» Рениор  и капитан «Пустынника» Чинчар. Как правило, тип капитана самый привлекательный. Но всех лучше будет Грэй из «Алых парусов» и его брат-близнец, капитан таинственной «Фелициаты» Эскирос из тех же «Кораблей в Лиссе». Обоих отличает аристократизм духа и особая требовательность к тому, что можно дать жизни и взять от неё: «В прошлом у меня были несчастья. Сломить они меня не могли, но благодаря им открылись новые, неведомые желания; взгляд стал обширнее, мир ближе и доступнее. Влечёт он меня весь, как в гости». - говорит о себе Эскирос. Поэтичность и артистизм личности — вот главные характеристики любимых персонажей Грина. К ним примыкают также:
Старатели и Бродяги («Позорный столб», «Сто вёрст по реке», «Четырнадцать футов», «Легенда о Фергюсоне», «Сердце пустыни», «Чужая вина», «На облачном берегу», «Вперёд и назад», «Лошадиная голова», «Как бы там ни было», «Весёлый попутчик», «Ужасное зрение», «Безногий», «Леаль у себя дома»...

Самые энергичные из них наделены способностью творить новую, более совершенную действительность,как Эммануил Стиль. Над ним хотели подшутить, рассказав историю о маленькой великолепной колонии поселенцев в диких лесах, вдали от цивилизации под названием «Сердце пустыни». Стиль так увлёкся рассказом, что не только бросился на её поиски, но и, догадавшись потом об обмане, сам решил создать подобное чудо. Вложил деньги в строительство домов, нашел желающих переехать туда, а затем ещё пригласил шутника приехать полюбоваться, что приключилось из его шутки.

Бродягой по сути является и персонаж «Блистающего мира» Друд, хотя он реже путешествует пешком, чем по воздуху, от природы наделён способностью летать. Грин был убеждён, что прежде это искусство давалось людям и когда-нибудь они смогут снова летать. Но в романе он такой один, поэтому скоро становится объектом погони. Его преследуют власти и полиция, так как опасаются,что безобидный мечтатель сможет завладеть политическими и военными секретами.
Роман Уэллса «Человек-невидимка» вышел в свет в 1897 году, книга Александра Беляева «Человек-амфибия» в 1928, фильм «Эдвардс — Человек-ножницы» с Джонни Деппом в конце  двадцатого века. Все произведения, безразлично, их герой добрая душа или нет, в какой стране происходит действие, толкуют о том, что общество терпеть не может выскочек, кто не такой как все. Пусть даже и человек обладает  уникальной способностью. Феноменальный дар всегда является проклятием для него.
И здесь уместно будет сказать, что претензия к Грину, будто он частенько пользовался чужими мотивами в творчестве, не выдерживает критики. Мотивы не чужие и не его персональные, они общечеловеческие. И уж точно не специфически- западные. Романтизация моря и сильных духом моряков свойственна всем народам и во все времена, начиная с гомеровской «Одиссеи». А «Белеет парус одинокий» Лермонтова разве не пересекается с гриновским восприятием жизни? А стихотворения «Капитаны» Гумилёва (1886 -1921) и «Ты помнишь, в нашей бухте сонной...» Блока (1880 -1921)? А чей дух больше выражает стихотворение Павла Когана «Надоело говорить и спорить»,  Стивенсона или Грина, или обоих?
Летают люди на картинах Марка Шагала (1887 — 1985). А повесть Ивана Тургенева (1818-1883) «Ася», разве не вся она целиком посвящена взаимоотношению человека и его Несбывшегося? Только сделано это в другое время и на другом материале,да нет в её тексте таких прозрачных и чётких формулировок.
А пафос пьесы «Золушка» Евгения Шварца, по которой в послевоенном Ленинграде сняли одноимённый фильм, где произносятся слова о дружбе, позволяющей нам делать настоящие чудеса? Разве не соотносится он с пафосом «Алых парусов» Грина?
И наконец, пресловутый гриновский романтизм.... Есть у писателя несколько рассказов, которых можно смело назвать едкой насмешкой над романтизмом или мистицизмом, свидетельством его трезвого и спокойного взгляда на вещи: «Легенда о Фергюсоне», «Огненная вода», «Заколоченный дом», «Барка на Зелёном канале»...
Тайна «заколоченного дома» кроется не в том, что там обитают привидения, а в том, что в нём скрывается от навязчивых любопытных модный драматург Топелиус. Героем легенды о красавце и силаче Фергюсоне в действительности оказывается худосочный заика. Романтиков, унаследовавших  старинный родовой замок Пелегрин, можно в два счёта выселить из него, совсем не заботясь об юридическом обосновании поступка... Пленительную девушку из барки на Зелёном канале приятно нести на руках, как в каком-то кино о любви, только в результате она окажется мошенницей и сообщницей убийцы...

Переживание романтических чувств ни в коем случае не самоцель. Как и в путешествии по неведомой, обещающей приключения, Гринландии, цель не экстрим, а переживание духовного опыта.
Восторженное: «Грин — создатель жанра русского фэнтази»  противоречит тем нравственным и философским установкам, которым руководствовался автор.
Фантастика пытается постичь законы реального мира и определить путь, по которому стоит в нём следовать, строит относительно нашего мира прогнозы. Фантастика способствует созиданию его, но чаще игнорирует мистическое и религиозное начало. Во всяком случае, не на него опирается.
Фэнтази увлекается мистическим, уводит сознание в параллельные миры. Воздействие этого жанра подобно наркотическому опьянению, это морока, галлюцинация, майя... Фэнтази мало интересует устройство и дыхание реального мира. Её цель — создание иллюзий, и ей всё одно, соотносится ли происходящее в волшебных мирах с законами реальности или полностью им противоречит.
А вот феерия... В основе феерии лежит глубокое нравственное, духовное начало. Красота феерии — божественная красота, которая становится доступной человеку, если он открывает для себя и реализует в своих поступках божественные законы бытия, управляющие нашим единственным миром и судьбами каждого из нас. Автор  феерии не призывает к побегу из реального мира,он сторонится мороки. Его усилие всегда направлено на ещё более серьёзное и полное постижение реального мира  и преображение его к лучшему.