Из книги сполохи

ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
Сидел в «Пирамиде» на Пушкинской площади, пил пиво. Рядом за двумя сдвинутыми столиками - молодёжная компания: хрустели чипсами, ели сашими, тартар, фаланги краба в кисло-сладком соусе, пили свежевыжатые соки, колу, громко смеялись, разговаривали:
- …Жесть!.. Я говорю: да что вы мне мозги выносите?.. А обставлено по правилам фэн-шуй… Мой ex-boyfriend приходил, работает в финансах в BONY, весь в таком прикиде, вау! – туфли «Ferragamo», запонки от «Paul Smith», на костюмчике от Canali», рубашечке от «Pal Zileri»… Да ты не грузись, не парься, все хотят фана!.. Всё какое-то фрикативное там, я забил на это… Не могу больше базарить на все эти старпёрские темы, ну полный отстой!.. А кто ему экстази в клубе продал, его же так штырило - жесть!.. Постоянные зависания… Я фанатею… Полный бесперспективняк… Да просто он хотел полазить по кислотным вечеринкам, врубиться в модные фишки… Круто!.. Жесть!... А это так, для стёба… Он гонит, будто мулик баксов обещали… Заморочки не нужны, не напряжная, на одних отходниках… Вот грёбаный вопрос, да цены неподъёмные, ну просто ****уццо!… лажовое местечко, разве что дознуться бутиратами… И это всё, что можно в удалённом доступе, горбатого-то не лепи!.. Я ему предъявы кинул… Возрастные кексы, лохи… Объедос…Шеф наш – неврубный старпёр, не в тему всё и лоховат, но говорят, что чуть ли не ярд баксов на счету в Швейцарии, жесть!.. Вы, метросексуалы, не грузите меня вашим негативом, иногда такой дипер накатывает… Он мне высушил весь мозг, вот планку и подвинуло… Всё, отжигать пора, ты набери меня… Ну, тупорылые… А он мне эсэмэски шлёт, что можно прогонять левые телеги… Попсово… весь этот трэш… Ширяться…Доставай набитый свой лопатник, лузер!.. Мутные они… Зависли мы в этом мандёжнике, что зря время-то палить?.. Жопло, в реале!..
Возросшему на книгах Пушкина, Тургенева, Бунина, Булгакова, Трифонова, песнях Высоцкого, мне казалось, что я не в России, в другой стране. Да так оно и было. И есть. Сплошная жесть. Но, с другой стороны, поклонникам поэтов Тредиаковского, Ломоносова, Державина, возможно, русский язык после Пушкина резал слух не менее; и любители песен Петра Лещенко, Леонида Утёсова, Александра Вертинского, должно быть, морщились, когда слышали первые хрипло-сиплые магнитофонные записи Владимира Высоцкого, не говоря уж про более поздних Гребенщикова, Цоя, Шевчука, разговоры молодёжи на улицах… А русский язык – великий и могучий – и это снесёт.

КЛАДБИЩЕ АЛЬПИНИСТОВ
Чуть выше Донбая в Карачаево-Черкесии есть кладбище альпинистов. На дереве прибита табличка со строками из песни Владимира Высоцкого: «Нет алых роз и траурных лент, и не похож на монумент, тот камень, что покой тебе подарил…» Роз и лент действительно нет – кладбище запущенное, неухоженное. Я бродил между заросшими могилами и думал о том, что камни эти могильные – памятники не столько людям, сколько идеям романтики и свободы 60-х, 70-х, 80-х годов XX века, свободы в совсем не свободной государстве, свободы, искомой здесь, в горах. С трудом разбирая почти смытые снегами и дождями надписи: «Погиб при спасении…», «Погиб во время спасательных работ…», «Погиб, спасая экспедицию московских альпинистов…», ещё я думал о том, что никто не сложил песен об этих простых кавказских ребятах, которые спасали, нередко ценой собственной жизни, неумело ползущую в горы и повисавшую, проваливавшуюся московскую, питерскую, киевскую интеллигенцию. И вдруг я увидел портрет парня, с которым был знаком в конце 70-х, когда приезжал сюда на студенческие каникулы. Черкес, кажется, по национальности, а может быть, кабардинец (в ту пору этому значения не придавалось, все были советскими), ровесник нам, студентам, но уже профессиональный спасатель, он лучше всех в застолье играл на гитаре, пел песни того же Высоцкого, Визбора, свои, отличавшиеся простотой и чрезвычайной точностью слов и чувств, легко и свободно говорил с альпинистами из Швеции и Норвегии на английском, рисовал шаржи, рассказывал анекдоты так, что все лежали от хохота, и ушёл с девушкой, с которой мы все мечтали уйти… Он погиб той же весной, на спуске, спасая экспедицию учёных из Москвы (которых, как я потом узнал, спас, всю связку, большинство из них давно эмигрировали, живут и зарабатывают за рубежом). И, понимая, что на то они и спасатели, я всё-таки подумал, неужели неизбежно, неотвратимо это: и на войне, и во время катаклизмов, и вот здесь, в горах всегда погибают лучшие?..

ЭНТУЗИАСТ
Такая была у них игра. Они приходили с каких-нибудь премьер, вернисажей или из гостей поздно. Он раздевался и делал вид, что заснул, она, которая была в два с половиной раза моложе его, тоже ложилась, но вскоре поднималась, надевала сапоги со шпильками, подаренную им длинную норковую шубу на голое тело и выходила. А возвращалась некоторое время спустя вся расхристанная, с распущенными, спутавшимися волосами, с размазанной вокруг рта помадой, с подтеками туши на щеках, начинённая горячей спермой одноклассников или случайных знакомых, специально для этого приводимых малолетней оторвой-соседкой, устраивавшей по ночам кошачьи концерты за стеной их унылой супружеской спальни. Муж, преподаватель ВГИКа, бывший комсомольский вожак первых пятилеток, прослушав страстные стоны, крики, взвизги удалившейся «закатывать скандал соседям» жены, а затем детальный её рассказ о том, сколько и в каких именно позах всё происходило, чуя запах самца, шалея от вида насосанных юными пылкими созданиями сосков, набрасывался на коварную изменщицу. По утрам, не первый уже год, по договору с Киностудией детских и юношеских фильмов имени Максима Горького он засаживался за сценарий о подвиге комсомолки-партизанки. Называл себя классиком, расхаживая, подобно Льву Толстому в Ясной поляне, босиком, проповедуя вегетарианство и непротивление злу. Так и жили. Скончался он ночью, когда супруга за стеной в очередной раз неистовствовала с молодёжью (произносил он слово «молодёжь» как-то по-красноармейски лихо, с ударением на первом слоге, объясняя непонятливой супруге, всё стремившейся к «недостойной художника бездарной моногамии», что именно в «неизбывном освобождении» кроется секрет его вечной молодости и вдохновения), от обширного инфаркта. Мастурбируя. С улыбкой на лице, полной задора и комсомольского энтузиазма.

LET IT BE
...Поднялась вся Дворцовая площадь поднялась. Точнее - восстала…
Возвращались самой длинной белой ночью. И вспомнился рассказ Владимира Набокова «Круг». Во-вторых, потому что разыгралась ностальгия по юности, по СССР – «Back in the USSR» в буквальном смысле. В-третьих, потому что испытываешь светлую печаль, опустошение (многие классики завуалировано или прямо, как Хемингуэй, сравнивали с близостью с женщиной), когда сбывается заветная мечта, понимаешь, что самым сладким было ожидание, томление, прелюдия. А она, мечта, сбылась – 20 июня на концерте не русского миллионера Пола Маккартни на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге…
Съезжались со всей страны: регулярные авиарейсы, поезда, автобусы не могли вместить всех страждущих, запустили чартерные, подогнали курские, смоленские, вологодские, архангельские составы. С раннего утра город трех революций томился. Даже чопорные смотрительницы музеев - Эрмитажа, Русского, квартиры Пушкина на Мойке – интересовались, известна ли уже программа концерта, какие именно песни исполнит сэр Пол. И на музейных экспонатах, гениальных, вечных, бесценных, казалось, лежал муар предвкушения встречи с юностью – главным мерилом ценностей. По Невскому проспекту, по набережным, по всему Питеру разгуливали, сидели на скамейках, в кафе, на парапетах, проплывали на речных трамвайчиках и прочих плавсредствах немолодые битломаны и битломанки в майках с портретом кумира на груди, со значками и английскими флажками в руках. Отовсюду слышались песни The Beatles. Илья, мой двадцатилетний сын, с которым мы приехали на концерт из Москвы, спрашивал, больше для соблюдения этикета, с какого диска та или иная песня или композиция, когда вышел, кто именно из четверки сочинил музыку и слова…
И невскими мутными волнами накатывали воспоминания о том времени, когда за джинсы или виниловый диск, даже так называемую «сорокапятку» сигали из окон; и казалось, что иностранцы (а особенно иностранки) даже устроены иначе, не потеют, например, а лишь благоухают французским парфюмом или фирменными сигаретами; и смысл жизни заключается в том, чтобы хоть на мгновенье вырваться, вдохнуть, одним глазком увидеть, кончиком мизинца прикоснуться к Её Величеству Загранице… О, времена, о, нравы!..
Запускать начали за два часа до начала шоу: со «стоячими» билетами (600 р.) со стороны Невского, Дворцового моста, Адмиралтейского сада, с «сидячими» в партере (от 3000 до 55000) – строго через Арку Главного Штаба. И это, видно, кто-то срежиссировал. Потому что в «танцевальный», «стоячий» сектор 50 тысяч человек прошло беспрепятственно. А под Аркой сразу началась давка «богатеньких», притом значения не имело, за 100 долларов купил билет или в первые ряды за 2000 долларов. Некоторые – в «Brioni», «Cartier», «Patek Philippe», солнечных «Ray Ban Wraparound», «Christian Labutan» на шпильках – возмущались. Но поделать ничего не могли. Надушенные, декольтированные, унизанные бриллиантами дамы (жёны нефтяников, банкиров или авторитетных бандитов, судя по спеси) с грудились с разнокалиберной научной и творческой интеллигенцией, выросшей на битлах и скопившей на билет, а также с мелкими предпринимателями и вольноопределяющимися.
Когда сзади поднажали, в толпе стали раздаваться возгласы и вопли. Тут и там хором затягивали сперва битловские хиты, а по прошествии часа столпотворения в удушье углекислоты и потовыделений под дождём – «Вставай, проклятьем заклеймённый!», «Вихри враждебные!», «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!»… Кто-то вспомнил, что именно здесь, под Аркой, начинался штурм Зимнего. Кто-то крикнул «Долой!..»
Но продавили. Прорвались. Просочились-таки сквозь блюстителей и рамки-металлоискатели. (Не исключено, что кто-то наверху просто решил: «С них довольно».) Помятые, матерящиеся, но уже почти счастливые, стали рассаживаться. Из дорогих билетов вашему корреспонденту достался самый дешёвый, на задворки, к подножию Александрийского столпа. Сияющее солнце сменялось ливнем (хотя говорили, что тучи разгонят авиацией, как мэр Лужков в Москве). Длинноногие девахи уже начинали «разогрев» публики, когда нас, подбирающихся поближе, внезапно отсчитали и, проведя по проходам, усадили в первый ряд – кто-то не пришёл, надо было срочно заполнить позорно зияющую перед телекамерами всего мира пустоту. Таким образом элита – известные, богатые, могущественные (губернатор Валентина Матвиенко и Пётр Авен, совладелец группы «Альфа», спонсировавшей концерт, а также бойцы «золотой сотни» Forbes) оказались сзади. И лицезреть великого сэра Пола я начал в качестве особо приближённого, под сверлящими взглядами – что за прелесть было это ощущение!.. Я почувствовал себя причастным к власти, даже на полкорпуса опережающим её!.. Очень скоро, правда, всех нас, самозванцев, вытурили: пришли припоздавшие законные обладатели элитных мест. Но это уже не имело значения.
О концерте, длившемся три с лишним часа вместо запланированных двух с четвертью, 20-метровой в высоту сцене, о гигантских экранах, на которых показывали то самого Маккартни, то молодых и всех ещё живых битлов, о силе звука в 75 тысяч ватт, о том, как зрители не хотели отпускать по-прежнему блистательного гения, «Моцарта XX века», как свою неповторимую эпоху, о фейерверках, взмывающих в белое небо, о всеобщей ажитации на «Back in the USSR», о мобильниках, взмывающих в зажатых руках над головами, чтобы слушали близкие и друзья, где б они ни находились в эти мгновенья, о коллективном коме в горле и массовых слезах на «Yesterday», исполненной под простую акустическую гитару, как сорок лет назад, о коротких, как песня, тёплых ливнях и солнце, выскальзывавшем из-под туч, о том, как кричал сэр Пол в микрофон «Русскис, я льюблю вас! Льюблю Раша! Сэнкт-Питербург!» и носился в кроссовках и джинсах по сцене, размахивая российским флагом, не говорю – это надо было видеть и слышать.
К чему это я? Сам не знаю. Просто хотелось поделиться. Напомнить о том, что есть бренные, а есть вечные ценности. И неважно, по какой цене купил билет и сколько у тебя на шее и на пальцах бриллиантов, и какой марки мобильный телефон. Ибо вдруг может всё перемениться, первыми станут последними.
Но, во-первых, хотелось рассказать о шестилетнем карапузе, с восторгом носившемся по проходам под дождём и плясавшим под самую первую песню The Beatles, записанную ещё в Ливерпуле в складчину скинувшимися по одному фунту стерлингов отроками Полом, Джоном, Джорджем. И сказать, что мечты рано или поздно сбываются. Если веришь. Let it be.
И только в поезде я вдруг понял очевидное, банальное, избитое, пошлое: гениальное – просто. И понятно. Всем. Остальное – от лукавого.

УБИЙСТВО
Позвонила из абортария моя студенческая подруга Марина и за минуту до того, как её забрали в операционную, спросила: «А может, оставим? Мне кажется, он там уже живой, уже чуть-чуть шевелится…» Я сказал, что был пьян и лучше не рисковать. И потом понял, что совершил убийство. Но было поздно. Оно осталось на моей совести. И судьбе.

РАСИСТ
- Ты же не хочешь сказать, что всё ещё меня ревнуешь? – спросила она. – Ты просто расист!
Дверь в её общежитскую комнату была не заперта. Я вошёл без стука. Рассыпанные по подушке волосы, капелька испарины на виске, торчащий сосок правой расплющенной груди, дрожащие белые ноги, согнутые в коленях, между которыми трепыхались чьи-то напряжённые, розовые, как у макаки, ягодицы, и протяжный стон – так закончилась моя любовь на третьем курсе.

НА СТАЖИРОВКУ
Отправляясь на долгосрочную, как тогда выражались (кстати, с крушением СССР это прилагательное стало употребляться почему-то гораздо реже) стажировку в Гаванский университет, с захватываемым от восторга, от предчувствия того, что весь мир передо мною, дыханием я безбожно пьянствовал с друзьями и подругами, разъезжая по Москве и дачам Подмосковья, выкаблучиваясь, выпендриваясь, вопя под гитару шлягер на стихи вагантов «Во французской стороне на чужой планете предстоит учиться мне в университете…» и т.д. и т.п. Мой приемный сын Илья, отправляясь после того же факультета журналистики МГУ на курсы именно «во французскую сторону», в Париж (по сути, та же стажировка), не пил, не пел, но всю ночь накануне вылета настраивал с приятелем свой только что купленный note-book, проклиная провайдера, прервавшего «по техническим причинам» доступ во «Всемирную паутину» - Интернет.

НАПОЛЕОН
В конце службы в армии, будучи уже «дедушкой», я несколько дней исполнял обязанности замкомвзвода. Было это на учениях в горах Армении…. (учения в момент кризиса Турции и Кипра, я замкомвзвода, двенадцать подчинённых салаг и черпаков, наши отношения (мне нравилось их гнуть, хотя сперва было не по себе) мы совершаем марш-бросок, останавливаемся в какой-то деревне… женщины, девушки… мужчины… а мы с оружием… мы полновластны, прикажи я… размышляю, мечтаю, что могли бы мы… пойти, отвоевать Карс, за который сражался мой дед, дальше, дальше, выйти к Босфору, Дарданеллам… Разбудил меня пинком прапор… опустив на грешную землю…

ИДЕАЛИСТ
Был секретарь Союза писателей… назовём его товарищем Ко…ко. Поговаривали, что его поставил КГБ. Летом 1989 года я гостил у друзей в Стокгольме и туда приехал мой отец в составе писательской группы, возглавляемой секретарём. После ужина в гостинице я предложил поэтам, прозаикам, критикам, публицистам прогуляться по городу, который к тому времени уже стал мне знакомым. И не преминул продемонстрировать одну из достопримечательностей – располагавшийся в полуподвале крупный sex-shop, диковинку тогда для советских людей. Большинство из писателей и все поголовно поэтессы с энтузиазмом спустились по ступеням, стали разглядывать богатый ассортимент: разнообразные фаллоимитаторы, резиновые надувные куклы, презервативы с пупырышками и усиками, обложки порнографических кассет, смазки, кожаные одежды в заклёпках, ошейники, плети и прочие приспособления для удовлетворения естественных и противоестественных человеческих потребностей. Ко…ко же остался на улице. «Что-то не так? - осведомился я, поднявшись. – Вам неинтересно?» - «Нет, - отвечал он. – Мне неинтересно. Я считаю, должны быть какие-то нравственные устои, идеалы. Тем более у нас, русских писателей. За нами ведь Толстой, Достоевский…» - «Должны», - потупился я… Даже не предполагая, что через несколько лет, в перестройку этот секретарь возглавит Литфонд и путём хитроумных махинаций разворует, распродаст колоссальное имущество Союза писателей – дома, земли… - и от тюрьмы его спасёт лишь скоропостижная смерть.

НА ПАСХУ
На Пасху хочется сбежать – как много лет назад, когда не смог уснуть в детском саду во время «тихого часа», перелез через ограду, раздавив недостаточно вкрутую сваренное крашенное пасхальное яичко в нагрудном кармане, и убежал в первую свою весну. Ах, как я бежал, не в церковь, о существовании которой имел смутное представление, а куда глаза глядят, вдыхая всей грудью распускающийся, раскрывающийся навстречу бесконечный солнечный мир!.. Меня изловили, воротили за ухо. Ругали. Заставили самого отстирывать испачканный яйцом костюмчик. Но ощущение полной, совершенной свободы, воскрешения каких-то давних, исконных, в прошлых, может быть, жизнях неосуществлённых надежд и мечтаний осталось. И хочется сбежать.

БЕЗОБРАЗИЕ!
Это было накануне визита Брежнева на Украину, в 1970-х.
-…Безобразие! – воскликнул секретарь областного комитета коммунистической партии Одессы, во время заседания, посвящённого подготовке к визиту, вдруг уставившись в окно огромного кабинета (а славился секретарь крутым нравом, мог сходу снять любого и навсегда вычеркнуть из номенклатуры). – Это что такое, я спрашиваю! – ткнул он волосатым пальцем в переносицу сидевшего слева от него секретаря одесского горкома. – Что?!
- Наш оперный театр, - растерянно отвечал подчинённый. – Ему уже двести лет, - зачем-то уточнил.
- Театр? А бабы с сиськами – это что?! – указывал начальник на полуобнажённых кариатид и муз. – В самом центре города, где люди ходят, детишки бегают – развели порнографию, безобразие! Убрать!..
Сбить с фасада легендарного Одесского оперного театра кариатид, слава богу, не успели – секретаря обкома посадили в тюрьму за хищения государственной собственности в особо крупных размерах и организацию на государственной даче на берегу моря под Одессой подпольного публичного дома для оргий с высокопоставленными гостями из Киева и Москвы.

ЗАБЫВЧИВОСТЬ
Порой человек забывается и смотрит на окружающих своими, но двадцатилетней давности глазами. И кажется, например, в вагоне метро, подойди он, заговори – и любая ему ответит, улыбнётся. Не ответит. Не улыбнётся. Увы – но с неопределённых (вот проклятье!) пор разве что за деньги.

СИЛА ТЕЛЕВИДЕНИЯ
Однажды я на себе испытал силу телевидения. По первому, главному, самому массовому, со зрительской аудиторией миллионов в сто человек телеканалу показали большой фильм про народного артиста СССР Михаила Ульянова в рубрике «Последние 24 часа». У меня брали интервью, притом оставили в эфире довольно много, минут десять-двенадцать в общей сложности, разбросанных авторами по фильму: раз появился, другой, третий, и что-то рассказываю, сидя в кресле, про своего бывшего тестя – великого артиста… Эффект превзошёл ожидания. Во-первых, через минуту после окончания позвонила Лена, его дочь, моя бывшая супруга, и сказала, что всегда знала, но не знала, что до такой степени, что навсегда вычеркивает меня из списка своих знакомых, что проклинает навеки, что и дочь наша, Лизавета, тоже вычёркивает и проклинает, и все, буквально все!.. Я долго не мог понять причину ярости, но потом вник. Дело было в том, что телевизионщики оставили, слегка вырвав, как всегда сообразно своей специфике, из контекста мой рассказ о том (сама Елена мне это многократно и в красках рассказывала) о том, как в молодости её отец жутко пил, его приводили, приносили из Дома актёра и прочих мест собутыльники, прислоняли к двери, звонили, убегали, а он падал в открытую дверь лицом вниз и засыпал на полу в прихожей, и маленькая Ленка бегала вокруг и кричала: «Папа! Папа!..» И одним прекрасным утром Алла Петровна Парфаньяк, его жена, её мать, встала на подоконник, а жили они на девятом этаже, открыла окно и сказала мужу: «Я – или водка?» И он бросил пить. Навсегда. Нашёл в себе волю, мужество – и великую любовь. И состоялся (чуть ли не на все 100%) как личность, как артист, как политик, получив все мыслимые и немыслимые звания, призы, награды, премии страны, сыграв все или почти все роли, о которых мечтал… «Так ведь гордиться надо!» - пытался возражать я бывшей супруге, но куда там!.. (Потом мне многие посмотревшие говорили, что живенько так вышло с подоконником, а то не человек, а бронзовый памятник получался уже при жизни.) А во-вторых, узнавали меня – всюду: на улицах, в магазинах, в прачечных, в автосервисе, в ресторане, в банке… Поехал в Тверскую область, зашёл в районную управу за какими-то справками – и там сразу узнали, заулыбались, и в улыбках, во взглядах наряду с растерянностью, восторгом и будто бы некоторым недоверием тому, что перед ними именно я, тот самый, который был в телевизоре, сквозил, просвечивал и очевидный идиотизм… И я с содроганием, с ужасом подумал: какова же сила воздействия на массы (как называл народ В.И. Ленин) телевизионных сериалов!

ВИРТУАЛЬНЫЙ СЕКС
Для книги о сакральной эротике в папку «Современные жрицы любви» скачивал с сайтов московских проституток фотографии. Девчонки, совсем молоденькие в том числе, попадаются на загляденье (одной, по имени или, скорее, псевдониму Камила даже позвонил, не удержался, и она пригласила к себе, сказала с интонацией психотерапевта «не бойтесь, приезжайте, поговорим»)… Скачивал, сам себе со стороны напоминая престарелого онаниста и оправдываясь тем, что, мол, токмо ради будущей книги стараюсь… А на утро грохнулся мой ноутбук сразу от целого букета вирусов. Пришлось вызывать из фирмы системного администратора. Обошлась мне эта «ночь любви» в тысячу с лишним долларов. Однако.

ХОТЕЛОСЬ БЫ
…А когда она ушла из его гостиничного номера, он подумал, вдыхая запах духов, оставшийся на подушке и в простынях, о том, что женщины делятся на тех, которых раздевают мужчины, и тех, которые раздеваются сами, только когда сами этого хотят. Ему, к сожалению, встречались в основном последние… А как хотелось бы раздеть, сорвать, порвать, лишить!.. Не в ответ, а вопреки, наперекор… Судьба.

ВЕСНОЙ НА ДАЧЕ
После долгой зимы стал налаживать водный насос для полива и наполнения бассейна – вода из шланга не идёт. Снял, снова поставил – мотор гудит, а воды нет, хоть ты тресни!
Вдруг что-то тёмное мелькнуло в шланге. Отвинчиваю в очередной раз хомут, стягиваю – мышь-полёвка. Извлекши, подивившись тому, как она там оказалась, надеваю шланг, включаю – не идёт вода. Оказалось, там ещё двое мёртвых мышат. По всей видимости, полёвка забралась в шланг и там, в тиши и покое, произвела на свет потомство. В двадцатый раз включаю – ни хрена! Мотор уже взвывает на пределе. Вытягиваю десятиметровый шланг из скважины – в медный клапан угодила лягушка!..
А над головой барражируют скворцы, снося всякое добро в скворечники, где обосновались. Пахнет берёзовыми серёжками, новенькими, размякшими на солнце сосновыми побегами, отогревшейся землёй, зеленеющей травкой...
И думаешь: хорошо, что не оказался на месте этой полёвки или этой лягушки. Пусть и в переносном смысле.
Жизнь прекрасна.

РАЙСКИЙ УГОЛОК
В этот маленький австрийский городок мы въехали на рассвете. Вот он - уголок рая, подумалось. Обычно так говорят о далёких экзотических островах с белым песком и пальмами. Но на островах, как показала история, возможны цунами. А здесь – тишь, да гладь, да божья благодать: лебеди и утки в озере, солнечные брызги маленького, но своего водопада, радостно раскрашенные, будто игрушечные домики с замысловатыми оконцами и флюгерами, вымытая со специальным благоухающим шампунем брусчатка улочек и крохотной площади, улыбающиеся молочницы, кондитеры, рестораторы, торговцы зеленью, газетами, полицейский, просто прохожие, всюду розы, орхидеи, ирисы, лилии, пионы, ромашки… Невозможно было поверить в то, что в этом чудесном городке уважаемый всеми доктор двадцать четыре года продержал в подвале дочь, насилуя и производя с ней детей-внуков; слабеньких, вызывавших сомнение он там же и закапывал, а крепышей отдавал своей ни о чём, якобы, не подозревающей супруге наверх, которая, умиляясь, их трогательно с ним усыновляла.

С РОКФЕЛЛЕРА ЖИЗНЬ ДЕЛАЕТ,
ИЛИ ЕЩЁ ОДНА ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
- С Рокфеллера жизнь делает, как вы не понимаете! – горячилась фотомодель, дочь моих давних приятелей, занявшая на каком-то конкурсе красоты какое-то время назад какое-то почётное место и только что вернувшаяся из французского горнолыжного курорта Куршевель в компании молодых миллионеров. – Один в один, на все сто! Он настоящий, крутейший мажор! И так же, как Рокфеллер, в Бога верит, всё время причащается. И точно так же начинал, впаривая своим одноклассникам какие-то конфеты, шоколадки. Он умеет извлекать бабло даже из воздуха! И точь-в-точь, как основатель династии, Уильям Рокфеллер по прозвищу Большой Билл – а я прочла книгу о династии, он мне её дал, как когда-то сыну дал Библию Большой Билл, пообещав заплатить пять долларов, если тот прочтёт её от корки до корки, - привёл меня в апартаменты, вернее, в президентский люкс, в котором со своей girlfriend проживал, и предложил быть… ну, втроём, короче, ну и что? Женившись на Элизе Дэвисон, Большой Билл не пожелал бросать свою прежнюю пассию Нэнси Браун, привёл её в дом – и преспокойно зажил с двумя сразу. Сначала Элиза родила первую дочку, Люси, спустя пару месяцев Нэнси её догнала, родив Клоринду, ещё через год появился Джон, а сразу за ним ещё девочка Корнелия… Так склалось, что меньше чем через два года Большой Биллу сделал на одной постели четверых детишек, один из которых и стал знаменитым Джоном Рокфеллером. Жесть! Одноклассница моя назвала то, что было у нас в Куршевеле, обычным группешником, но она просто мне завидует, дура! Сама-то отдыхает в полном отстое с лузерами!..»
Примерно через год мне позвонила её мать, чуть ли не с гордостью сообщила, что тот самый миллионер, а ныне известный мультимиллионер был включён в список журнала «Forbes».
Дочь их в его список фотомоделей, приглашённых на рождественские каникулы в Куршевель, включена, к сожалению, не была. Второй мисс Рокфеллер не «склалось». Сделав аборт (за свой счёт), не получив ни цента «отступных», она уехала и пребывает где-то в Европе. То ли вышла замуж, то ли устроилась по случаю в какой-нибудь гамбургский или амстердамский бордель. Ещё одна обыкновенная история.

 
АРТЕФАКТ
В вагоне метро. Проходящие, прокатывающие в инвалидных креслах, проползающие на культях нищие или псевдонищие. Пожилые, среднего возраста мужчины, женщины – зевающие, дремлющие, глазеющие по сторонам или уставившиеся в одну точку, читающие газеты про спорт и президента с премьер-министром, глянцевые журналы про кулинарию, моду, автомобили, частную жизнь звёзд... Молодые люди, девушки, отроки, отроковицы - читающие планшетники, отправляющие с мобильников, айфонов, айпадов СМС-сообщения, просматривающие новости в Интернете, играющие в игры, гогочущие... И вдруг взгляд задержался на девушке с томиком стихов, погружённой в чтение. Одухотворённой. Как в былые времена. Это так поразило, что, любуясь, я проехал свою станцию.
22.02.12

С ПУМ-ПОНОМ
Утром вышел за машиной на охраняемую стоянку во дворе. Охранник стоит с милиционером (сиречь полицейским, если можно из милиционера в одночасье по указу президента России превратиться в полицейского). «В чём дело?» - интересуюсь. «Джип «Lexus» вчера вечером ушёл, - с нервическим смешком отвечает охранник. – Новый, из салона». - «Что значит – ушёл? Куда?» - «Хозяин приехал, паркуется, а перед радиатором, на территории стоянки, молодой человек стоит в куртке-пуховике, в спортивной вязаной шапочке с помпоном, приветливо ему так улыбается... с ноутбуком в руках...» - «А ты где был?» - спрашиваю. «С другой стороны машину парковал, не видел за сугробами». – «И что дальше?» - «Поздравил молодой человек хозяина с удачной покупкой, чёрный «Lexus» и впрямь был красавец, со всеми наворотами. Руку пожал, мол, от всей души... А сам код считывал на ноутбуке. Счастливый хозяин, хрипловато-блатным голосом под Григория Лепса напевая «Рюмки на столе», позвякивая бутылками, поторопился домой обмывать приобретение. А через минуту – хозяин и до подъезда не дошёл – молодой человек в шапочке с помпоном открывает центральный замок с одновременным отключением сигнализации, садится за руль и неторопливо так выезжает со стоянки. Ушёл «Lexus». Миллиона три как минимум. Незастрахованный». - «С пум-поном, говоришь?» – задумчиво уточнил милиционер-полицейский, что-то помечая у себя в блокнотике. «Ага, с помпоном», - подобострастно улыбаясь, отвечал охранник. – «Так какого ж рожна стоишь-то здесь, как истукан?! – вдруг заорал на весь двор блюститель. – Мигом закрыть шлагбаум!».
Теперь нам всем подолгу, притом и ночью, приходится сигналить, чтобы дежурный, тотально просматривающий телепередачи, услыхал и поднял шлагбаум. Плату за охрану повысили. Охранник почему-то стал носить вязанную спортивную шапочку с помпоном.

КОММЕНТАРИЙ
Смотрели с дамой футбол. И было почему-то неловко.
- …До финального свистка остаётся менее трёх минут! – голосил комментатор. – Сисин выбивает из вратарской, Онанидзе проходит по левому краю, отдаёт Малофееву, тот пасует назад, на Влагалищева, передача ****ько, тот едва не упускает мяч за боковую, но переводит на правый край, где остроумно открылся Членов, обыгрывает одного, второго, пас Совокупленко, тот играет в стенку с вышедшим на замену Паебоевым, хорошо, ну!.. И вот наш дебютант Елпыздыко Паебоев выходит один на один вратарём, обманное движение корпусом, вводит мяч во вратарскую – го-о-ол!!. С почином, Паебоев!..
Шало посверкивали и затуманивались глаза любительницы футбола.
30.03.12

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ
Первого апреля, в воскресенье вечером возвращался из имения в Тверской области. Садилось солнце, лёд на Волге ещё едва ли не в метр толщиной, снег вокруг стабильный, уверенный в себе, что нонсенс для начала апреля. Но приоткрываешь окно в машине – врывается запах весны, от которого хочется жить. Ехал по Ленинградке и думал о том, что никто меня не обманул в это первое апреля, никого я не надул, с ностальгией вспоминал былые первые апреля. Ах, какие же приколы мы чинили в редакции!.. Всё проходит... На въезде в Клин - пробка. Решил свернуть направо и по сорокакилометровой перемычке выехать на Новорижское шоссе, которое, как правило, более свободное и скоростное. Не доезжая до нашего национального автобана, на перекрёстке увидел блондинку лет двадцати пяти в белом BMW с включёнными «аварийками». Остановился, спросил, в чём дело. Оказалось, кончился бензин, она вызвала по мобильному телефону своего бойфренда, но он едет уже два с лишним часа и, возможно, вовсе не приедет, а она замёрзла. У меня в канистре оставалось немного бензина, вылил ей в бак, BMW утробно мягко заурчал. Осведомился, нельзя ли к Новой Риге проехать по той дороге, по которой она выехала, вроде ходили слухи, что откроют проезд. Девушка, улыбнувшись, отвечала, что срезать, разумеется, можно, а это короче километров на двадцать пять или все тридцать. На прощанье она продиктовала свой мобильный и неожиданно чмокнула меня в краешек губ холодными мягкими губами. Радостный, можно сказать, счастливый (как мало нужно для счастья) я решил рискнуть и помчал по неизведанному пути. Темнело. Дорога становилась всё хуже, постепенно перешла в просёлочную. Повернув раз десять направо, налево, пару раз развернувшись, чтобы объехать очевидное бездорожье, я перестал ориентироваться. Похолодало, высыпали звёзды. А я всё ехал, хотя понимал, что отмахал уже гораздо больше тридцати вёрст и давно должен был бы оказаться в Москве. Бензина становилось всё меньше, загорелась жёлтая лампочка. Я ехал, слушая музыку, думая о первом апреля, об этой девушке, о её поцелуе, свежим холодком сохранившемся на уголке губ, о её бойфренде, гадая, каким он может быть, о том, что совсем недавно я отметил полтинник, но вот уже не за горами и... Эх, где твои семнадцать лет!.. Посреди поля, с грохотом (бедные шаровые!) угодив в яму с жижей и льдом на дне, моя Volvo встала. Пытался выбраться - буксовала, летели брызги, но ни вперёд, ни назад машина не двигалась. С коробкой-автоматом это особенно неприятно, шофера поймут. Часа через полтора, раньше, чем я предполагал, кончился бензин... Лишь в половине восьмого утра, когда уже рассвело и я чуть не окоченел, удалось остановить «Москвич»-«каблучок» и уговорить шофёра отлить мне немного бензина. Сработала шоферская выручка – Никитич, так его звали, даже от денег поначалу отказывался. Объяснив, как ехать, но усомнившись в моей сообразительности после ночи в лесу, он проводил почти до автобана и, многозначительно махнув рукой, уехал. А я, выбравшись наконец на Новорижское шоссе, помчался к Москве. Набрал номер блондинки, забитый в мобильник, но раздражённый мужик ответил, что не туда попал. И я подумал: никто тебя не обманет, если сам себя не обманешь. Даже первого апреля. Как у Пушкина? «Ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад».
2.04.12

СПОЛОХИ
Конец мая. Парит. Носятся ласточки на бреющем полёте. В тёмно-коричневых торфяных прудах, не подёрнутых ряской, отражаются ели, сосны, берёзы. Всё замерло в томлении. Лишь белоснежные чайки кричат на бескрайнюю лиловую тучу, нависшую над миром. Темнеет. Всполох. Ещё и ещё. Тут и там сполохи. Беззвучные. Смолкают даже чайки. Кажется - и не было звуков. Никаких. Ни пения птиц. Ни криков «осанна!». Ни криков «распни!». Ни Моцарта, ни Чайковского. Жутко. И лишь сполохи словно пытаются прорвать немую тьму. Докричаться. И когда уже совсем хоть глаз выколи, от обессилившего сполоха, как от последней спички, вспыхивает небо – и громом низвергается в тартарары. И начинается, но тут же обрывается ливень. И с новой силой сверкают сполохи. И в какое-то мгновение мир виден с такой ясностью, будто только сотворён. Не замутнён. Не обесценен. И всё ещё впереди.
30.05.12

НА РЮ ДАРЮ В ПАРИЖЕ
Летнее воскресное утро в Париже. По пустынному прохладному городу направляюсь на утреннюю службу в русский православный собор Александра Невского на рю Дарю. Не был там больше двадцати лет. И почему-то волнуюсь. Тогда, в 1988 году, таким же ранним летним утром я пришёл на службу с художником-эмигрантом Анатолием Путилиным, с которым познакомился в русском ресторане «Балалайка», где он пел под гитару цыганские романсы. И был потрясён: таких одухотворённых лиц, таких прямых и тонких профилей, таких выправок, таких лебединых девичьих шей я в жизни не видел, разве что в кино. Я зачаровано стоял со свечой в углу. Священник вёл службу. Пел хор. Выделялся голос божественной красоты, похожей на Сикстинскую Мадонну девушки. И звучали во мне строки Александра Блока: «Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю...» После службы Анатолий представил меня большой весёлой компании, состоящей в основном из детей дворян-эмигрантов, от звучания фамилий которых захватывало дух: Трубецкие, Оболенские, Голицыны, Капнисты, Чернышовы-Безобразовы, Тизенгаузены... И я был приглашён на воскресный обед в пригород Парижа Медон.
Посреди вишнёвого сада стоял длинный, покрытый белой скатертью изысканно сервированный стол. Съезжались гости, чинно троекратно расцеловывались, приветствовали друг друга в основном по-французски, в ходе разговора переходя на русский, смеялись чему-то своему. С террасы выкатили старика в кресле-каталке, ноги которого были укрыты шотландским пледом. Меня к нему подвели, оказалось – князь. Седой, светло-голубоглазый, с кистями рук, казавшимися слишком большими для его сухопарого тела. И с абсолютно прямой спиной. Анатолий потом поведал мне, что князь воевал в Гражданскую войну у Корнилова, был пленён красными, его пытали, и особую ярость вызывала выправка, поставленная чуть ли не с рождения и в Пажеском корпусе. То, что он не мог им кланяться. Били прикладами по спине, перебили позвоночник. Но сказалось это много позже, уже во время Второй мировой, когда воевал в Сопротивлении. Парализовало ноги. Но спина по-прежнему была пряма. И светел взгляд.
Помолились. Начался обед. Пили вино и водку, наполняя лафетнички из запотевших лафитников, хрустя малосольными огурчиками, нахваливая грибочки и белужью икру, привезённую мною из Москвы, живо обсуждая, почему у нас она почти ничего не стоит по европейским меркам, что первой ценительницей икры была царица Древнего Египта Хатшепсут, что слово «caviar» восходит к древнегреческому «avyon» – «яйцо», что в Англии каждый отловленный осётр считался собственностью короля, а в Провансе во время народных праздников практиковалась «Игра в осетра»: на запряжённую лошадьми телегу устанавливали лодку, наполненную водой, и обрызгивали всех встречных женщин, символизируя оплодотворение, потому что с античных времен чёрная икра считалась сильным афродизиаком... Все смеялись, мне же было не до смеха: застыв, как истукан, я глазел на дивной красоты княгинь и графинь в белых платьях, в перчатках и шляпках. Потом играли на фортепьяно, пели под гитару старинные русские романсы... «Так пел её голос, летящий в купол...»
И вот с волнительно (знаю, что не совсем по-русски, но более точного слова не нашёл) бьющимся сердцем, будто предстояло свидание с некогда любимой женщиной, по улице Дарю я подхожу к Свято-Александро-Невскому Кафедральному Собору. Где отпевали Тургенева, Шаляпина, Бунина, Тарковского, Окуджаву... Те же пять куполов, символизирующих Христа с четырьмя евангелистами. На фасаде то же мозаичное изображение «Благословляющего Спасителя на троне». Поднимаюсь по ступенькам, вхожу, осенив себя крестом. Тот же иконостас, тот же Крест-Памятник, воздвигнутый по почину и трудами Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II «Императору Великому Мученику, Его Царственной Семье, Его верным слугам, с Ним мученический венец принявшим, и всем Россиянам, богоборческой властью умученным и убиенным». Но поискал глазами и не нашёл я – хотя втайне надеялся на чудо - в полумраке девушек с прямыми спинами, с лебедиными шеями, с тонкими скульптурными запястьями. Вместо них - приземистые низкорослые чернявые выходцы из бывшего соцлагаря, из СССР, эмигранты четвёртой, пятой и уже непонятно какой волны: русские, евреи, хохлы, румыны... Сутулые. Будто сызмальства согласные и привыкшие кланяться. И тут я осознал, что все эти годы – девяностые, нулевые, когда разрушали и добивали великую империю (или она сама себя добивала) – душу мне согревало воспоминание о той утренней службе в храме на рю Дарю. Я слышал молитву. Слышал церковный хор. Слышал, как пела та девушка. «И всем казалось, что радость будет...» И вот я вернулся двадцать с лишним лет спустя, а былого и след простыл. Почти век хранили традиции дедов и отцов, держали спины. А за несколько лет исчезли. Словно не было и в помине. Я не тот час обнаружил, точнее, смог сформулировать причинно-следственную связь между существованием Советского Союза и выправкой «белой гвардии» во многих поколениях. Но она безусловна.
Я вышел из обшарпанного, нуждающегося в ремонте храма, и побрёл по воскресному Парижу. Вышел на набережную, перешёл на другую сторону Сены... Тут и там нищенствовали выходцы из бывшего социалистического лагеря. Особенно много - из бывшей Югославии и представителей чуть ли не всех «республик свободных» нашей бывшей великой империи. В кафе «Куполь» прочитал в газете, что прошлой ночью под Триумфальной аркой задержаны сыновья российских олигархов из списка «Forbes», устроившие в пьяном виде гонки по Елисейским полям на «Ламборгини» и «Мазератти» и подравшиеся с полицией. Поздно вечером гулял по бульварам, прилегающим к площади Пигаль, где по-прежнему скопление секс-шоу и секс-шопов, по улице Сен-Дени... Всюду теперь слышна славянская речь, подавляющее большинство парижских проституток – из наших. «И голос был сладок, и луч был тонок...».


   ИНТЕРВЬЮ НА БОСФОРЕ

   Ездил в так называемом пуле, в команде журналистов, освещавших официальный визит председателя Совета Федерации С.М. Миронова в Турцию. (Дело, кстати сказать, преунизительнейшее, прессу в таких поездках в грош не ставят, даже кофе порой не дают допить.) И вот 27 марта 2007 года сидели на последнем этаже отеля «Свисс Босфорус», я брал интервью у Миронова в неизменном присутствии его личного пресс-секретаря и руководителя пресс-службы Совета Федерации, Миронов политкорректно делился впечатлениями о визите, о встречах на высшем уровне - и вдруг пришло сообщение о том, что в Москве ночью скончался, не приходя в сознание, народный артист СССР Михаил Ульянов. Мой бывший тесть, дед моей дочери Лизы. Глядя на панораму Босфора со множеством теплоходов, барж, яхт, катеров, лодок, глядя на легендарный мост вдали, соединяющий Европу и Азию, на Голубую мечеть и Айя-Софию, я вспомнил, как двадцать лет назад во время круиза по Средиземноморью мы были здесь с женой, Еленой Ульяновой, её отцом, Михаилом Александровичем, и мамой, Аллой Петровной, и как бродили по Стамбулу, по Гран-Базару, где его узнавали, и как молоды мы были и все живы… И отточенные, продуманные фразы опытного политика, третьего человека в российском государстве, только что наполненные значительным, государственным смыслом, от которых очень многое зависит и в мировой геополитике, и в экономике, но особенно важны для будущего России, вдруг утратили смысл и предстали пустым сотрясанием воздуха: слова, слова, слова… И безумный вопрос застучал изнутри в висок: а зачем они, если великого русского артиста Ульянова - Председателя, Мити Карамазова, генерала Чарноты, маршала Жукова, Ворошиловского стрелка - больше нет и никогда уже не будет? Вообще - зачем всё?.. Застучал, и горло сдавило до такой степени, что захотелось треснуть спикера верхней палаты парламента по башке початой бутылкой минеральной воды, стоявшей на столе или, по крайней мере, выплеснуть ему в лицо кофе, чтобы прекратил лгать. Но парламентский корреспондент совладал с собой и продолжил интервью. С.М. Миронов выразил соболезнование родным и близким покойного.
                ЗА ЧТО ЕГО РАСПЯЛИ?
   Очерк с таким названием я задумал написать, отправляясь в туристическую поездку по Израилю. Но, вернувшись, сидя за письменным столом перед чистым листом бумаги, вспоминая Вия Долороза, Храм Гроба Господня, Назарет, дно Мертвого моря, рассмеялся над своей затеей. На этот вопрос, по большому, по главному счёту, не смогли ответить ни Рафаэль, ни Моцарт, ни Шекспир, ни Гёте, ни Пушкин, ни Толстой, ни Достоевский, ни Булгаков… И подумал, что в том числе и в претенциозности моя проблема, помешавшая сполна выполнить предначертанное. Но когда в субботу утром, с туристической группой почти полчаса прождав на жаре в автобусе экскурсовода, я зашёл к нему в многоквартирный дом и обнаружил стоящим в лифте в ожидании, что кто-нибудь откроет (он был выходцем из хасидов, в шабат считал даже собственноручное открывание дверей запретной работой, а экскурсию с нами – позволенной торой субботней прогулкой), когда австриец-еврей, приглашённый на работу в качестве генерального менеджера одного из пятизвёздочных отелей в Эйлате, с изумлением, чуть ли не со слезами на глазах поведал мне, как по распоряжению «смотрящего» раввина, заметившего муху в огромном помещении, где хранились десятки литров и килограммов свежих молочных продуктов, вынужден был отправить их на свалку как уже не кошерные (муха – она тоже мясо, которое не может быть рядом с молоком), когда пейсатые рыжие отроки в кипах, уверенные, что не пристало им, богоизбранным, стоять в очереди вместе со всеми к Стене Плача, грубо отпихнули старуху-туристку и она упала, а они рванули вперёд, даже не подав ей руки, когда я выслушал исповедь блудницы из России, вынужденной исполнять невообразимые прихоти ортодоксальных иудеев, прибегающих к её профессиональным услугам пока (большую часть месяца) совокупления с женой запрещены торой - мне показалось, что пусть на толику, но я приблизился к ответу. Это о пользе путешествий.
   На обратном пути, пройдя на вылете в аэропорту «Бен-Гурион» не имеющий в мире аналогов шмон, уже в самолёте над землёй вспомнив, как на свадьбе в Туркменистане почти забили камнями невесту, оказавшуюся не девственной, как на Тверской в Москве недалеко от ресторана «Якорь» на моих глазах взорвала себя юная шахидка, как у Ленинградского вокзала был застрелен из индийского ручного пулемёта INSAS вышедший из джипа мужчина с сыном-подростком, я вновь подумал: «Всё-таки: за что?..»
                ОСТАНОВИЛСЯ ПОЕЗД
   Мальчонка лет шести в вагоне всё теребил деда и его товарища-ровесника, те устало отвечали, кое-кто из пожилых пассажиров смеялся, о чём-то думая своём . Состав остановился, не доехав до станции, погас свет. Прошло минуты полторы. Когда свет зажёгся и поезд снова тронулся , в глазах мальчишки был ужас: будто отразилось в них в какой-то момент всё то, что не сбылось в их жизнях,  но что непременно, по Воле свыше должно сбыться в его…
                НА ВЫСТАВКЕ VENUS
   На крупнейшей в мире эротической выставке VENUS в Берлине, где в огромных залах на стендах представляют свою продукцию производители фаллоимитаторов, секс-косметики, эротических нарядов, всевозможной порнографии, приспособлений и инструментов для садомазохистов, специфические турагентства зазывают в секс-туры по всему миру, демонстрируются последние достижения в области секс-пирсинга, секс-тату, секс-мебели, организации и оборудования борделей по последнему слову техники и так далее и тому подобное – много калек. Особенно в субботу, предпоследний день работы выставки, когда некоторые из порно-див позволяют посетителям потрогать себя за обнаженные груди. Не забуду, как к неправдоподобно огромным грудям негритянской звезды нью-йоркского секс-шоу тянулись из инвалидных кресел сразу пятеро инвалидов первой группы, крайней степени, скрюченные, безглазые, безногие, обожженные, в струпьях, во что бы то ни стало стремясь подержаться за эти захватанные, будто отполированные тысячами ладоней, лоснящиеся от пота гигантские груди, припасть к ним, кресла сцеплялись друг с другом, опрокидывались на бок, ремни запутывались, несчастные вываливались на пол, но и оттуда, извиваясь, ползя, издавая нечленораздельные звуки, тянулись, тянулись, тянулись… Звезда секс-шоу белозубо улыбалась. Пресса фотографировала. Стоявший неподалеку лилипут с лицом старичка грустно на это взирал.
               
                КАК ВСЁ МЕНЯЕТСЯ
- …Да я сам водитель, - повторял сбитый нами пешеход, когда я пытался его, поначалу показавшегося вовсе бездыханным, поднять со льда. – Сам шофёр… - Будто профессия его была оберегом от всех бед и несчастий.
   Я успел поменяться местами с беременной жены за мгновенье до приезда гаишников: Елена только получила водительское удостоверение, после перекрёстка Ломоносовского проспекта с Ленинским, у Черёмушкинского рынка, на гололёде не рассчитала скорость, сбила выбежавшего вдруг появившегося из-за троллейбуса на остановке пешехода, изрядно поддатого, который влетел нам головой прямо в лобовое стекло.
   Я сидел и думал о том, как всё меняется: ещё полчаса назад мы отмечали с отцом (потому я и не сел за руль) выход моей первой книжки «Мечтаю быть…» и вся будущая жизнь представлялась сплошным воплощением мечты, ярким разноцветным праздником: новые публикации, книги, тысячи поклонников и поклонниц, выступления, поездки на книжные ярмарки во Франкфурт-на-Майне, в Париж, в Оттаву… А теперь впереди – годы за решёткой или колючей проволокой, сплошная чернота.
- Я сам водитель, - упрямо твердил сбитый, - сам шофёр…
- Убили, убили! – кричала его спутница, не решавшаяся даже подойти. – Они ехали, а мой выбежал из-за троллейбуса спиной, понесло его, очень пьяный был, на ногах не стоял,  говорила ж я, не пей так много, сволочь, бац – и под ихние «Жигули»!..
   Потом, выйдя из шокового состояния, она от своих слов отказалась, стала обвинять во всём нас, но гаишники, замерявшие тормозной путь, её первоначальные показания запротоколировали, дай им бог здоровья. Кончилось тем, что сам же пострадавший, вылечившись в больнице от ушибов, и выплачивал нам ущерб за разбитое лобовое стекло.
                ТЕЛЯЧИЙ ВОСТОРГ
   Животное начало в человеке порой преобладает. Это когда хочется лишь орать от восторга - как резаному. Такое бывает, когда со справкой об освобождении выходишь за ворота зоны или воинской части, где оттрубил годы; ранним майским утром в поле; на серебрящейся, окутанной морозной дымкой лыжне; когда после безрезультатного трёхдневного поиска в океанский шторм на утлом судёнышке вдруг из поднятого с глубины снюрревода выплёскивается на корму тонна палтуса, трески, камбалы, минтая, морских звёзд, в которых бродишь по колено; когда выходишь из самолёта и впервые ступаешь ногой на землю чужого континента; в полёте с парашютом; с жестокого похмелья перед кружкой холодного пенистого пива с горячими дымящимися раками; с женщиной; в тот момент, когда впервые берёшь на руки своего ребёнка… Редко, но бывает.
                УРОДЫ
- Уроды! – донеслось вслед юным, сложенным, как олимпийские боги, чернокожим атлетам, пробежавшим ранним летним утром трусцой мимо ограды московского интерната для детей с явными психическими и физическими отклонениями. – Черножопые уроды!..
 
                АДАМ И ЕВА, ИЛИ ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ
   Память человеческая избирательна. Она сохраняет с течением времени красоту, лишь самую красивую женскую  (и мужскую) наготу, а уродство, посредственность, серость сбрасывающую, как шелуху… Итак, Коверсада – всемирно известный, старейший центр  натуризма, нудизма. Золотисто-зелёная Адриатика вокруг. Пять или десять тысяч обнажённых, без купальных костюмов загорающих, играющих в волейбол и крокет, катающихся на велосипедах людей. Общие туалеты, где порой оказываешься перед писсуаром по соседству с присевшей дамой, с любопытством взирающей на то, как ты справляешь малую нужду, стараясь её не обрызгать («Мужчина! – восклицает рыжая ирландка из Дублина. – У меня сын когда был маленький, писал мимо горшка, вы не возражаете, если я подержу, направлю, только не смущайтесь, писайте спокойно – ну, вот, совсем другое дело!»). И даже в кафе и ресторанах большинство отдыхающих наги… Как-то под вечер по сосновому острову навстречу в солнце шла молодая женщина, еще не обсохшая после купания, вся в изумрудных капельках Адриатики, с аккуратно подбритым лобком с оставленной вокруг половых губ полосочкой, с распущенные по плечам волнистые волосами. Шоколадные груди её, широкие в основании, подобные спелым дыням, увесисто покачивались из стороны в сторону на шагу. В руке с тонким смуглым запястьем было яблоко, она его ела, сочился сок по губам, капелька стекала по подбородку. Протяни она мне плод, вкусил бы, соблазнился, не задумываясь над тем, что изгонят из сада Эдемского.


У БИЛЕТНОЙ КАССЫ
Много в Москве стало приезжих. А по-русски говорят всё хуже – это уже почти не язык интернационального общения великого бескрайнего СССР. Вот какой диалог довелось мне услышать недавно в билетных кассах на Курском вокзале:
- Дэвушка, - говорит приезжий, по виду – лицо кавказской, но неопределённой национальности, - билат минэт хачу!
- Я милицию вызову! – пунцовея, возмущается хорошенькая молоденькая билетёрша.
- Билат минэт! – горячится горец.
- Он билет хочет поменять, - догадываюсь я, стоя в очереди за ним.
- Да, правилно, спасыбо, брат! – Радуется благодарный гость столицы. – А то чуть что у вас - милыцию! Минэт билат!
17.09.09
МУЖЧИНЫ
8 декабря пришло сообщение, что в Перми, в клубе «Хромая лошадь» сгорело 120 человек. Был праздник, дискотека, фейерверк… И вот факт: 20% погибших мужчин, 80% - женщин. Женщины – это совсем молоденькие девушки, будущие мамы. 20-ти – 25-летние мужики рвались к единственному выходу, расталкивая, отпихивая, сметая девушек, чтобы вырваться… Били, крушили, ломали, вышибали… Вырвались. На улицу. И потом смотрели, как догорают не успевшие вырваться девчонки… И чего стоит эта страна?! Мужчины… Так оказалось, вы – мы – во всём – и виноваты: и в расстреле царской фамилии, и в 37-м… Какая же мерзость: русский мужчина. Например, я, у которого в пятой графе анкеты неизменно и, казалось, гордо значится: «Русский». Хоть и был я в ту бедственную ночь за тысячу километров от «Хромой лошади» - не имеет значения.
10.12.09

В ПЕРЕСТРОЙКУ
Во второй половине 1980-х, он, загадочный полукитаец с нитевидными усиками, приехав по чьему-либо приглашению на подмосковную дачу, в Жуковку, Барвиху, на Николину Гору или на Икшу, дождавшись в компании момента, когда мужья или спутники дам в разгар горбачёвского «сухого закона» дойдут до кондиции (не только благодаря остродефицитным вино-водочным или самогонным изделиям, но и, например, спорам взахлёб о путях и судьбах перестройки, русской интеллигенции, трансляции по телевидению чемпионата мира по футболу, фигурному катанию или боксу), исподволь, с юморком приглашал зевающую прекрасную половину собравшегося общества на мансарду, дабы «посвятить в великое таинство Востока». Там, наверху, заперев дверь, он зажигал и расставлял на полках и полу маленькие свечки, проникновенным полушёпотом предлагал наложить ему чёрную повязку на глаза, убедиться, не ли щелочки, и под негромкую тягучую восточную музыку (кассету привозил с собой) начинал медленно обнажаться, демонстрируя в бликах восьмидесяти одной свечи недюжинную пластику, тренированный торс, сперва со спины, а затем и ан фас, вдруг оборачиваясь и являя умопомрачительной длины эрегированный «нефритовый стебель», покрытый замысловатой многоцветной фосфоресцирующей татуировкой в виде огнедышащего дракона. Женщины ахали (о мужском стриптизе в СССР в ту пору знали разве что понаслышке), охали, прикрывали глаза широко расставленными пальцами и замирали, как крольчихи под взглядом удава. Внушая им, что созерцание этого «вздыбившегося им навстречу эзотерического» естества прибавляет от недели до семи недель жизни, простое прикосновение пальцами – не менее года, оральный контакт – три года, а проникновение в нефритовые ворота, да ещё с окончанием – дарует, практически, вечность, он щедро и безвозмездно (хотя от подарков в виде золотых безделушек или даже ещё не всеми тогда виданных стодолларовых купюр не отказывался, квалифицируя отказ женщине в чём бы то ни было как весьма дурной тон в даосизме) давал уроки доверчивым светским и полусветским советским львицам «истинной тантры» и «истинного дао», выставляя даже оценки по пятибалльной шкале своим «способным ученицам». Многие из учениц по сей день вспоминают те уроки с ностальгией, как одни из «самых волнительных мгновений жизни». Да и то сказать: ускорение, перестройка, гласность, демократизация, Горби, всё только начиналось, «как молоды мы были» и как хотелось жить вечно!
12.07.10

УЛИЦА СОЛЖЕНИЦЫНА
Вышел на Таганке, спросил у молодёжной компании, где улица Александра Солженицына.
-Кого?
- Бывшая Большая Коммунистическая, ныне писателя Солженицына.
- А-а, это который на Сталина бочку катил?..
Указали. И я задумался о смысле переименований.
19.08.10

ПРИРОДУ НЕ ОБМАНЕШЬ
«Природу не обманешь!» – вдохновенно твердил нам преподаватель ботаники по кличке Стручок, рассказывая про пестик и тычинку. А весь класс реготал над Андреем Пестиковым и Наташкой Тычиной (то ли правнучкой, то ли однофамилицей классика украинской литературы Павло Тычины, а дразнили её, естественно, Тычинкой), которые жили в одном подъезде и всегда в школу и из школы ходили вместе, он носил её портфель. В первом классе их дразнили: «Жених и невеста, ти-ли-ти-ли тесто!» После восьмого класса Наташа поступила в медучилище, окончив его, не поступив в медицинский институт, вышла замуж, родила, с мужем-офицером переезжала из части в часть, из Калининграда во Владивосток… Андрей, отслужив в армии, женился, развёлся, снова женился… Они встретились случайно в аэропорту Адлера – она улетала с отдыха в Сочи, он прилетел на отдых в Гагры. Обоим было уже под пятьдесят. И, выпив водянистого бочкового кофе в кафе аэровокзала, съев по бутерброду с сыром, поговорив о том, о сём, поглядев друг другу в глаза, решили больше не расставаться. Недавно я узнал, что они расписались, живут в небольшой квартире в Балашихе. У них родился сын.
15.09.10


КРИК
В октябре 2010 казалось, что Москва ещё отходит после противоестественно жаркого дымно-удушливого лета, как бы зализывая ожоги, вслушиваясь в самую себя. Я прилёг вечером в спальне, окно которой выходит во двор-колодец, вздремнуть перед поездкой за город. Уснул. И вдруг в сон ворвался крик, жуткий, нутряной, нечеловеческий, потусторонний – и удар об асфальт, сотрясший весь микрорайон панельных 17-этажек. Ещё, казалась, колышется, подрагивает земля после удара, уже принимая в себя то, что когда-то произвела на свет, а крик всё летел и летел в чёрное беззвёздное октябрьское небо, в заоблачные неведомые выси. Будто пытаясь до кого-то там докричаться. Не забыть этот крик.
25.10.10