Нас учили политические

          В глухой тайге в 110 километрах от Тюмени и в 360 километрах от Свердловска есть город Тавда, и стоит он на живописнейшей одноименной реке, впадающей в Тобол. Там я и родился в 1937 году. В те годы город административно входил в Омскую область.
          Для жителей близлежащих таежных деревень Тавда – это как крупный центр, как мегаполис, как Рио-де-Жанейро. А на самом деле это тоже деревня, только побольше. Тавда с окраинами насчитывала 20 тысяч жителей. Этого было достаточно, чтобы считаться городом.
          Прямо в городе и вокруг него отбывали свой срок зэки в лагерях «Тавдалеса» – маленького осколочка архипелага ГУЛАГ, который открыл для народа и проклял писатель Солженицин.
          Тысячи и тысячи заключенных томились в застенках коммунистического гестапо. Они были разные. Мелкий воришка, специалист по карманным кражам, рабочий, опоздавший на смену, женщина и врач, сделавшие подпольный аборт, крестьянин, укравший ведро зерна для спасения от голодной смерти своих детей, шофер, сбивший прохожего, – это зэки. Были там матерые уголовники, криминальные преступники, насильники, серийные убийцы, людоеды, человекообразные маньяки – это тоже зэки. Были там и политические – как правило, добропорядочные люди, объявленные советским аппаратом подавления врагами народа, приговоренные советским судом к 10 годам заключения с пожизненной ссылкой и проживанием за зоной в городе Тавде.
          Всем было ужасно трудно. Но им, политическим, – особенно. Уголовники звали их фашистами, издевались над ними не меньше, чем охрана. Это была, в основном, интеллигенция, не приспособленная к физическому труду, к зимним лютым морозам, к летней жаре с тучами комаров и мошкары, оводов и слепней. Ведь это Западносибирская низменность с резко континентальным климатом. Но еще тяжелее было терпеть оскорбления, унижения, моральные издевательства. Безысходность и никакой надежды на освобождение. При этом политические точно знали, что свержения советской власти они не готовили, убийство Сталина не планировали, шпионской деятельностью не занимались. Без вины виноватые.
          Народ в те годы находился в психозе, пропагандой и агитацией доведенный до умопомрачения. Многие жены, мужья, дети поверили в то, что их отцы, матери, мужья и жены действительно враги народа. Родители могли поверить в то, что их сын или дочь – шпионы иностранных разведок. Дети отрекались от родителей, родители отрекались от детей. Это было ужасно: все помешались на беззаветной любви к советской власти и преданности вождю.
          Заключенные умирали от мороза и голода тысячами. Десятки тысяч были расстреляны якобы при попытке к бегству. Теперь-то известно: в сталинских лагерях загублены десятки миллионов советских граждан.
          А в самом городе Тавде жили спецпереселенцы: это бывшие, так называемые кулаки, а во время второй мировой войны к ним прибавившиеся поволжские немцы, крымские татары и греки, болгары, калмыки, чеченцы.
Жили они в резервациях, которые назывались отрядами. Выделенная для каждой народности территория была обнесена глухим дощатым забором. Ворота, калитка и проходная будка.
          На самой территории – быстро построенные засыпные бараки. То есть стены из досок внутри засыпались опилками или шлаком от угля, сгоревшего в котельных. Со временем засыпка проседала, высыпалась из стеновых щелей, клетушки-квартирки продувались ветром. Зимой стены заваливались снаружи снегом – было теплее. Вход и выход с территории был свободен и для жителей, и для гостей.
          Семью Вольф Андрея Христиановича депортировали из города Вольска, с Поволжья. Главу семейства отправили в Караганду, жену с двумя малыми детьми загнали к нам, в Тавду. Ида Богдановна сумела купить избу недалеко от нас, она подружилась с моей мамой. Еще оказалось, что она профессиональная швея, портниха, шила замечательно модную женскую одежду, тем самым подрабатывала на жизнь.

          Мой отец работал директором кирпичного завода, а вскоре завод был передан в систему НКВД. Отец использовал свои внутригородские связи, деловые отношения с сотрудниками НКВД и ему удалось после приложения максимальных усилий перевести Андрея Христиановича из Караганды в Тавду к своей семье. Он оказался толковым бухгалтером и был принят на кирпичный завод для работы по специальности. Когда семья воссоединилась, они обзавелись хозяйством, появились корова, поросенок, куры… Большой огород, а это значит – своя картошка и все остальные овощи. Трудились в поте лица и родители, и дети. Хозяин семьи еще зарабатывал деньги, тру¬дился главным бухгалтером предприятия. Материальная жизнь наладилась. Но морально… Надо было раз в месяц брать дочь Эльзу и сына Володю и вести или везти на санках их в комендатуру при любом морозе и вьюгах, чтобы представиться и представить своих детей милиционеру, таким образом отметиться, показать, что они вот здесь целехоньки и никуда не удрали.
          А куда бежать, да еще с детьми? Вокруг тайга и тысячи километров до родных поволжских мест. К концу войны некоторые другие семьи тоже смогли купить или построить избы, где им разрешалось жить.
          Но школы были общие, учились все вместе. Не было ни ссор, ни национальной вражды. Я точно знаю, что была дружба детей и молодых людей независимо от национальности. Конечно, были уроды, которые к нашим немцам относились враждебно. Внешне все выглядело благопристойно, они же все до единого труженики. Инженеров использовали по специальности на заводах и фабриках, учителя преподавали в школах язык. Но и наслушались они от подонков это страшное слово «фашист».
          Морально немцам было хуже всех других сосланных народов.
Еще в городе жили так называемые местные: сотрудники управления лагерей – офицеры, другие военнослужащие – солдаты, сержанты, старшины, вольнонаемные и «элита» – работники партийных и советских органов, почты, военкомата, хлебозавода, банка, больницы, школ и других служб.
          Политические, получившие срок в тридцатых годах, отсидели свои отмеренные 10 лет, и вышли за зону, став ссыльными. Это были врачи, ученые, профессора, музыканты, певцы, пианисты, был композитор, балетмейстер…
          В такой маленький, глухой, окруженный нескончаемой тайгой городишко был вброшен интеллектуальный десант, который хотя бы только своим присутствием влиял на всех жителей, неся просвещение в каждую семью.
          Вольных специалистов не хватало, поэтому в поликлинике работали бывшие зэки, в школах преподавали зэки – ученые, в доме пионеров полтавский композитор создал оркестр народных инструментов, одесский певец организовал великолепный хор, в доме культуры работала с молодежью танцовщица – тоже «изменница» Родины. Рижский балетмейстер в школе учил детей бальным танцам, и ученики, живущие в этом проклятом месте, танцевали мазурку, па-де-грас, па-де-катр и многие другие неведомые танцы.
          Эти люди были, как сказал классик, «лучом света в темном царстве».
          А потом пришла реабилитация и началась очередная трагедия: истерзанные люди начали умирать от … инфаркта, узнав, наконец, о признании собственной невиновности. Мало у кого сохранились семьи, многие создали новые семьи с себе подобными. Но многие уехали, и судьбы их неизвестны.
         
          С тех пор прошло полвека, а я с благодарностью вспоминаю этих советских декабристов, которые собственной жизнью облагораживали ссыльный и таежный люд, открывая им двери в цивилизацию.