Роман по ту сторону книга 1 алдан законы лагерей

                От автора

Этот роман предостережение всем, кто стоит на шатком жизненном пути и ещё не столкнулся с исправительной системой. В романе жестокая, правда взаимоотношений между осужденными, умение выживать, приспосабливаться, и противостоять лагерным традициям.
В романе есть все – любовь, ненависть и жестокость, дружба и преданность. Запутанные и закрученные сюжеты, интриги и разборки. Блатные, воры, «красные» и опущенные, - предстанут перед вами в истинном свете, и возможно заставят по другому взглянуть на мир, по ту сторону забора.



ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Тяжело проседая на борта, автомобиль спецконвоя вьехал в шлюз на территорию колонии и устало пыхнув, остановился у крыльца. Высокие железные ворота с алыми двездами, протяжно поскрипывая, стальными тросами по роликам медленно закрылись за автозаком. Молодой лейтенант с большим чемоданом в руках, легко выпрыгнул из кабины и поправив полы серой шинели направился в дежурную часть учреждения. Следом, из кабины показался сержант, судя по внешности, выходец с Кавказа. Он потянулся, одернул бушлат и открыв дверь автозака громко прикрикнул на продрогших конвоиров: - Замерзли цуцыки, сейчас разогреетесь! Расклад прежний, с собаками - у машины и у входа, остальные цепью сделали коридор. Автоматы наизготовку, а пока начальник конвоя в дежурке, перекур!
Солдаты быстро выгрузились из автозака и, собравшись кругом, закурили, жадно и глубоко вдыхая каждый глоток едкого табачного дыма. Крепкий ноябрьский морозец пощипывал молоденьких «чекистов», бедняги поеживались и потирая рукавицами уши пританцовывали на месте.
Старший конвоя лейтенант Бурко совсем недавно  окончил училище внутренних войск, по распределению был направлен на службу в конвойный батальон. Это было его первое конвоирование… Утром, прибежал посыльный и доложил, что его срочно вызывают в штаб. Командир части, майор Орлов, встретил Бурко на лестнице:
- Лейтенант! Молодцом, быстро, вообщем так, Губарев вторые сутки с зубом мается, ну сам подумай, куда мне его на сопровождение. Взвод охраны уже собран, все документы в порядке, переоформили на тебя. Сержант Долия с тобой едет, этот службу знает, не раз этапы встречал. Примешь со станции этап и на Двадцатку. Ну, давай, когда-то нужно начинать.
Лейтенант получил оружие и застегивая на ходу кабуру, направился к выходу, где его уже ожидал спецавтомобиль. На станции получили сорок пять человек, погрузили в автозак и доставили в ИТК-20 строгого режима.
В дежурной части СИЗО Бурко встретил высокий капитан, с большими черными усами и короткой стрижкой, он настороженно окинул войсковика оценивающим взглядом:
- Что-то я тебя не видел раньше? Ты что, в первый раз!
Бурко поставил чемодан на стол и выложил перед дежурным личные дела: - Так точно, первое конвоирование. Этап из Владимира, три
рецидивиста, одному вышку заменили, двое авторитетов, два
тубика, у одного старика БК+, ну а остальные так, по
мелочи – воровство, пьяные драки.
Капитан внимательно выслушал Бурко, присвистнул и крикнул в комнату оператора пульта управления охранной системой: - 
Эй, Василий, ты слышал, нам авторитетов подвезли. А кумовья
в эти выходные, по-моему, не дежурят, сказочники на усилении, что делать-то будем?
С операторной вышел старший лейтенант, полный мужчина средних лет, он поздоровался с Бурко и обратился к капитану:
- Владимирович, нам что, впервой? Кумовьев звать не будем, два
часа ночи. Блатных под замок до понедельника, а там придут кумы
разберутся, кого куда. Давай помогу разобрать дела, пусть
лейтенант уж домой едет.
Минут через сорок лейтенант вышел во двор и остановившись у автозака зычно произнес то, что еще далеко до этапа выучил наизусть:
- Граждане осужденные, вы прибыли для отбывания срока в исправительно-трудовую колонию №20! Выходим по одному, руки за спину, передвигаемся бегом, шаг влево, шаг вправо считается побегом,
шаг на месте - провокация! Сержант Долия, подавайте осужденных.
Долия заскочил в автозак, открыл ручкой дверцу и, осмотрев коридор из солдат, прикрикнул на зеков: - С вещами на выход, первый пошел!
«Первый пошел» - подхватили солдаты, по цепочке, и так, пока последний заключенный - сгорбленный, худого телосложения мужчина лет за пятьдесят, с тросточкой, прихрамывая, тяжело спустился с  автозака. Долия прикрикнул на него, в ответ, тот ответил ему, по-грузински, Долия опешил, смутился и тут же замолчал.
В узком коридоре с мрачными зелеными стенами выстроились все прибывшие заключенные. Капитан вышел из дежурки и, брезгливо оглядев этап, грозно нахмурился:
- Так, слушаем сюда, я говорю один раз, второй не повторяю, кто не понял,в стояк на ночь без оправки. Кто будет трепаться или шушукаться, я найду занятие поинтересснее. Сейчас, называю фамилию, тот отзывается, поворачивается лицом ко мне, я проверяю его по личному делу. Мямлить не надо, четко говорим фамилию, имя, отчество, год и место рождения, статью и т.д.и т.п!Все понятно? Слушаем команду, лицом к стене, головные уборы снять! Да! Василий авторитетов этих сразу изолируй, их дела я оставил на столе. Закрой их пока в боксе и вызови ответственного по колонии, пусть помогает, они обязаны с нами этап принимать.
Около часа шла перекличка и дотошная сверка данных и татуировок, наконец, все было завершено, и капитан устало отложив дела на стол,  сурово провел взглядом по этапу:
- Все? Есть кого не назвал? Кого-нибудь пропустил? Теперь слушаем сюда, сейчас вас определят в карантин до понедельника, сидеть будете все
вместе, кроме тех, кто не может содержаться в общей камере, имею в
виду «петушар».
Среди заключенных пробежал легкий смешок, но капитан их грубо осек - Что за смех, я не понял? Я что-то смешное сказал? Повторяю, кто не может содержаться в общей камере, выйти из строя! У кого есть вопросы к конвою? Жалобы? Говорите сразу, потом претензии не приниматся не будут!
Три человека, опустив головы и пряча глаза, неуверенно шагнули вперед. Капитан махнул рукой, указав, куда им идти, и, впившись взглядом в стоящего рядом старика, ткнул ему пальцем в грудь:
- Еще есть с претензиями или жалобами на здоровье? Вот ты
дед, чего молчишь? Ты же тубик, кашляешь как чехотошный, пот с тебя льет, как после стометровки, тебя-то в отдельную надо? А у меня все этапки переполнены.
Старик прокашлялся в кулак и глянул в лицо капитану:
- Гражданин начальник, мне бы в общей хате со всеми, если что со здоровьем, ребятишки помогут, а одному как то не очень, вдруг прихватит и рядом никого.
- И то верно – согласился капитан и оглядев бледного старика, повернулся к своему заму:
- Вася, закрой его в карантин до понедельника, а там пусть решают, что с ним делать? И так, граждане заключенные, напоминаю порядок содержания, за курение в камере, разведение огня для варения чифира, равно, как и за распитие оного, следует строгое наказание, поэтому советую задуматься, прежде чем, что то делать и говорить! У меня все, нале…во следуем  за сержантом. Василий, шмон организуйте как положено, чтобы ни чаинка, ни сигаретка не проскользнула! Шильно-мыльные оставте, а все остальные вещи в каптерку под замок. А я лейтенанта провожу, да журнал заполню.

*   *   *

Тусклый свет едва пробивался сквозь проем в стене в мрачную камеру карантина. Утомленные  переездом и дневной суетой, зека расположились по койкам и положив под головы телогрейки, почти сразу уснули. Кто-то тихонечко посвистывал во сне, кто-то ворочался с боку на бок и стонал. Не спал сухой зека, среднего роста мужчина с грубоватым, восточного типа, лицом, коротко стриженый, с черными глазами, и большим шрамом на шее. Он лежал молча, на нижнем ярусе и не моргая смотрел вверх. Сухожалый мужичок на койке рядом все время покашливал, временами его кашель переходил в удушье. Не выдерживая приступов, он садился, доставал носовой платок и тяжело дыша, со свистом, что вырывался из его легких сплевывал мокроту. Заметив, что сосед не спит старец виновато улыбнулся.
- Извини братишка! Не спишь! Это я тебя кашлем своим донимаю
наверное? Ты уж прости старика, это я на Белом лебеде чахотку
хватанул. Э, а я ведь, парень, за тебя знаю! Ты Костя Чон, слышал о
тебе. Это ж ты во Владимире за мужиков впрягся, а потом с блатными
сцепился. Той же ночью они тебя казнить в барак привалили, правда, всего
десять человек. Я слышал от «Варяга», что ты сущий дьявол, перебил,
переломал всех, а потом еще и в барак к ним наведался со всей семейкой
поквитаться. Там тебе топором чуть голову не отсекли, правда, ты увернулся, но шею задело, тебя по этому шраму везде узнают. Слышал, что ты приятелем Мелика-законника был, а он, на слово остер, правдолюбец, все зоны по воровским законам перестроить хотел. В двух пересылках блатных переломал за беспредел, даже Диму Шевца от общего отстранил, на что тот духовитый был и то не смог от предъяв откусаться. Ты ж тогда рядом с Меликом был, тебе этого не простят. Да и кумовья все на карандаше держат. Я знаю одного такого кума Вова Чубров, интриган каких поискать, такие замутки в лагерях крутит, блатные позавидуют!  Кумом на четверке, любому блатному биографию подпортит. А пока тот мозгами крутить, откуда ветер дует, он ему и лапти сплетет! Этот за всю братву, все
косячки знает, лагерь живет так, как он хочет, а кто ему что
поставит? У всех хвосты, по два, по три, а голова-то одна, не Змей
Горынычи. Вот они и ездят на заднице, а потому ментовской ход в
зоне и воры не воры!
Сосед бросил на старика пытливый взгляд и улыбнулся: - А я тебя тоже знаю, ты ведь не просто мужичок-чахоточник, ты законник, вор всесоюзный, но это теперь не мое дело. После того как Мелика с Ваганом не стало, я от дел отошел. Насмотрелся я на этих бродяг, одно слово и знают: общак, общак. А как Мелик погиб, так в зоне мужики на сухом пайке остались. Вот тебе и блатные. Помню, как малява с воли пришла, что Мелик с Ваганом погибли, ползоны гадья голову подняли и пошли беспредельничать, решили и меня под общий замес. Да не получилось, после кипиша меня на больничку перевели, а оттуда нежданчиком на эту командировку. А здесь, я слышал, менты рулят. Положенец со своей семейкой с лохмачами в связке, барыги под ними, весь хавчик и грев у блатных. Даже вкурсе, что за зоной Седой смотрит, Миша Земов. По Хабаровску славливались, чистой воды беспредельщик, правда, когда надо и лизнет. Вот, видно, и лизнул, когда здесь полгода назад Мага – вор, проездом тормознулся, а Маге что надо? Тот давно на игле, они его по-тихой и укачали, присадили на отраву. А дальше тема старая, под именем воровским кого надо сместили, кого надо подняли и в дамки. А ты Чедия, ты в одной хате с Васькой Бриллиантом на Владимирском централе парился. Со мной у комовьев проблем не будет, я свое отдал, те авторитеты, что с нами этапом пришли, это так, мелочь, я их знаю, кумовья их в зону выгонят. А тебя, батя, если вовремя просчитают, могут и развернуть, зачем им такой гемморой, ты ведь сюда не в гости заехал, я правильно понимаю?
Мужичок лукаво улыбнулся в ответ, лег на нары и повернулся к стене.

*   *   *

Утро понедельника как обычно началось с суеты. Оперуполномоченный Мальцев, едва успел скинуть шинель, как в кабинете нудно зазвонил телефон. Опер поднял трубку и отрывисто ответил:
- Оперотдел, Мальцев!
- Это ДПНК, Силов – донесся с другого конца хриплый голос: - Сергей, у нас в субботу ночью этап большой прибыл, сорок пять человек. Три дырявых, три авторитета, два тубика, остальные мужики. Ты бы хоть глянул  на них, провел беседу, а то нутром чую, привезли нам неприятности, что скажешь?
- Ладно, подойду. Схожу к хозяину на доклад, и на сдачу смены, журнал травм гляну и к тебе. Артемыч, а ты пока своди их а баню и на прожарку. Да, еще, тубиков в санчасть своди на уколы и пусть их на учет поставят! Потом прогони всех через медчасть, пусть быстро пройдут комиссию. А я потом с кем надо побеседую. Ну, все, уже иду к хозяину!
Мальцев одернул китель, глянулся в зеркало, и поправив галстук, направился в кабинет начальника ИТК - Николая Ивановича Артеменко. Подойдя к двери, постучал и, не дожидаясь разрешения, вошел. Офицерский состав и дежурная смена, все уже были здесь. Артеменко глянув на оперативника, кивнул ему на стул рядом, и, оглядев присутствующих начал:
- Товарищи, давайте подробно обо всех происшествиях за
выходные! Начнем с медиков. Владимир Самсонович, вы как начальник
медчасти доложите обстановку по ситуации с больным и в общем плане.
Из-за стола поднялся высокий, средних лет, мужчина, не один год прослуживший в колонии, - майор внутренней службы Кудучев. Он открыл журнал на нужной странице и, надев очки не торопясь, зачитал:
- Ну что, опять-таки, можно сказать, что в общем и целом обстановка не меняется. Только за выходные по колонии двенадцать травм, из них две тяжкие, заключенные госпитализированы. Ну, и как уже сложилось, дежурным фельдшером проведены освидетельствования на предмет употребления алкоголя, при чем, многие в состоянии тяжелого АО.
- Извините, Владимир Самсонович - перебил врача Артеменко, нервно постукивая ручкой по столу, - Уточните, хотелось бы знать, что именно пили?
Кудучев бросил  косой взгляд на Мальцева, и  пожал плечами:
- Самогон, товарищ подполковник! А еще водочку, эксперт у меня,
конечно, не профессор, но человек грамотный, до этого врачом в
горбольнице работал.
Артеменко, явно не в восторге от услышанного, хмуро глянул на Мальцева: - Ну, этим, я думаю, оперативный отдел займется! Сергей
Юрьевич, возьмите в медчасти материалы и в конце концов разберитесь
с поступлением в зону спиртного. Это ваша прямая обязанность!
После совещания Мальцев взял свой новый пропуск и пошел в зону. В дежурной части, он разделся и развалившись в кресле перед пультом, повернулся к дежурному: - Артемыч, дайте мне дела этих авторитетов, полистаю, поглядим, что за пташки? Да, а воров нам не подкинули?
- Нет, Сергей, воров на этот раз вроде нет. Хотя, может, кто и засухарился. Один был такой странный, на Виктора Цоя похож немного, только пониже, шрам на шее. Не возмущался, все время молчал, разговаривал интеллигентно, а главное, спокойный, как удав, только вот статейка у него слабенькая, сел за драку. Если это можно дракой назвать: семерых в баре уделал, переломы челюсти, рук, ног, получил много - семь лет. А самое странное, я по делу глянул, он уже пять колоний разменял, вот это настораживает?
- Артемыч, тут наверняка все гораздо проще. Скорее всего, либо баклан, либо игровой, у этих всегда проблемы, накосячат, а потом за ним охотятся, бьют! Таких, сам знаешь, закроют до этапа, а потом с зоны на зону.
- Ну, ты опер, тебе и карты в руки. Только вот начальник ваш всегда интересовался всеми, а он хитер - всех зауздал: и блатных и шибко блатных. Через два дня выходит, я думаю, заинтересуется этим пареньком.
- Ну ладно, дай его дело.
- А его дела у меня нет, в спецчасть уже отнесли.
- Ладно, там посмотрю. А блатные-то не шибко круты, разве что, рецидивы, один под вышкой ходил, теперь вот «пятнашкой» заменили. Ну ладно, я пойду, гляну на этап, кстати, они сейчас где?
- Да я их как ты и велел, сначала в баню, потом в санчасть, там и поговоришь.
- Ну ладно, Артемыч, я в зону, - Мальцев поднялся, накинул бушлат, шапку надвинул как обычно на бок, и направился в медчасть.

*   *   *

После помывки Чедия и Чон, молча сидели в раздевалке, дожидаясь пока выйдут остальные, казалось, что после вчерашнего разговора им больше нечего было сказать друг другу. В баню зашел молодой паренек лет двадцати - двадцатидвух, остриженный наголо, в застиранной старой робе, но очень ухоженной, и стал раздавать маленькие вафельные полотенца. Получив свое, Чедия неудержался и на его лице расплылась добродушная улыбка:
- Это, родной, что, носовые платки? Ты что на мне сэкономить решил?
Парень, видно не промах, хоть и молодой, уже успел хватануть лиха, поэтому ответил дерзко, без прелюдий:
- Это не я экономлю, это зав.баней, он с Седым в близких, к нему все вопросы. А я банщик, мое дело телячье. Мне до фени эти дела, я сам по себе! Да, еще вот, будьте начеку, сюда часто левые заглядывают – Чирок и Рыжий, подельники, парятся замокруху, бывшие блатные. После того, правда, как в командировку на семерку скатались, Мелик по ним решение вынес и по жизни место указал, вернулись просто Чирком и Рыжим. Теперь вот, лохматят по карантинам с подачи блатных - предостерег новичков паренек, но когда из бани вышли другие осужденные, замолк, нежелая чтобы его разговор донесли до лишних ушей.
Когда все оделись,  дверь в баню со скрипом отворилась, и на пороге появились двое заключенных. В новой отглаженной робе, гладко выбритые и холеные. Один ярко-рыжий, высокий, худой, с вытянутым впалым лицом, длинным носом и тонкими губами. Второй, - среднего роста, атлетического телосложения, с маленькими бегающими глазками, круглым лицом и большими губами. Опираясь о стену, и покручивая в руках четки, они оценивающе осматривали новичков снизу доверху, перебрасываясь между собой острым словцом в адрес пополнения. Очень скоро их взгляд остановился на молоденьком пареньке, ничем не выделявшемся из общей массы заключенных, если не считать его новенькой робы и ботинок.
- Братишка – сдвинув шапку набекрень обратился крепкий зека к новичку - подгони колеса, а то мои поизносились, пока я тут за тебя зону топтал, родной ты наш. А ты, симпатюля, молодец, хочешь, я тебя пристрою в теплое местечко? Ну, колеса-то сымай, да быстрее, пока вертухаи не вернулись.
Однако парень оказался не из робкого десятка, всем своим видом выражая полное безразличие, он не выказал никаких эмоций. Зеки в бане притихли, и в ожидании развязки настороженно поглядывали то на гостей, то на парня. Озлобленный поведением новичка, крепыш сплюнул сквозь зубы и изобразив грозное выражение лица,  повторил более настойчиво:
- Сынок! Я тихо говорю или до тебя плохо доходит? Может, ты чего попутал? Ты случаем на кума пашешь, можа, так, постукиваешь по случаю, так смотри, можешь и в бабий барак случайно заехать. У нас с этим просто, ты скажи, мы завсегда!
Парень глянул ему в лицо, и презрительно улыбнулся:
- Да нет, нормально у меня со слухом! Это ты чего то попутал, верняк, только вот зону ты не не за меня топчешь, а за трусы, что с веревки снял когда их сушить после стирки повесили. За трусы пролетариата нынче дают много, а ты, видно, ничем не брезгуешь.
В следующую минуту здоровяк замахнулся на паренька и тут..Никто и сообразить не успел, как он грузно рухнул на пол с окровавленным лицом, рыжий бросился на помощь приятелю, но получил серию крепких ударов, осел на колени и разбрызгивая кровь зашелся в чехоточном кашле. Здоровяк вскочил, выдавая отборный мат, он встряхнул головой, и беспорядочно размахивая кулаками, бросился на новичка. В очередной раз, налетев на стальные удары в живот и лицо, крепыш со стоном плашмя завалился на спину и уже не смог встать. Рыжий, утерев рукавом кровь с лица, поднялся, вытащил из голенища сапога складной нож и сплюнув, пошел прямо на парня. Прямой удар в переносицу был такой силы, что треск лопнувшей кости разнесся по раздевалке, бедняга, выронив нож схватился за лицо и взвывая как раненый зверь осел на кафельный пол. На глазах у изумленных зеков, те, кто еще пару минут назад презрительно посмеивались над ними и демонсрировали свое превосходство, сейчас, размазывая по кафелю сгустки багровой крови, беспомощно, словно слепые котята  ползали по полу. Рыжий, на ощупь пытался отыскать свой складишок,  глаза его заплыли и отекли, он ничего не видел, оттого то и дело вертел головой. Второй сидел на полу, держась за голову, он раскачивался словно маятник, повторяя:
- Ну, щенок, ты покойник, лучше возьми опаску и вскройся, сука!
Не прошло и пары минут после случившегося, как в баню влетела охрана. Первым с дубинкой в руке вбежал огромного роста мужчина, своим видом больше напоминающий великана из старой сказки. Взглянув на приятелей, он криво улыбнулся, и не без удовольствия добавил:
- Ну что, напоролись? Говорил  я вам, ведь предупреждал же, что нарветесь когда-нибудь, посадят на пику за ваши делишки подлые. О! И перышко рядышком,опять за свое!Ну,теперь вы у меня в ШИЗО попаритесь! А там я вас в БУР упеку!
Без особых усилий он поднял их за шкирку как нашкодивших щенят и, передал охранникам: - Так, этих на вахту, пусть оформляют в ШИЗО, заодно и медик пусть глянет. Остальных в санчасть, и шныря сюда отправь, пусть дерьмо за ними приберет.
Охрана, подхватив незадачливых визитеров под руки, направилась к выходу, а сержант раздраженно прикрикнул: - Ну, что зенки вылупили, встали и за мной в медчасть, вопросов, надеюсь, нет? Идем, молча, не треплемся. Говорю один раз, тем, кто не понял, разъясню дубиналом.
В медчасти Чон подошел к бойкому пареньку, и встал рядом:
- Неплохо, только долго, надо было сразу вырубить, видел же, что у него нож. Я Чирка знаю, два года назад так же на семерке уговорил его, он тогда в больничке демидрол лохматил, на меня нарвался. Ну, я пристроил его там недели на две, после больницы он закрылся, операм написал, что его жизнь в опасности, его как гниду сюда вывезли! А он видишь, как заурчал. Но ты молодец, только теперь будь осторожен, они хоть и суки порядочные, но просто так этого не оставят, это я тебе гарантирую, парень. Кстати, давай знакомиться, Константин Чон, можно Китаец! А ты кто, с какой командировки едешь?
Парень глянул на Чона,  и протянул ему руку: - Я вообще-то с малолетки поднялся, этапа ждал долго, мне пару лет осталось до звонка. А если вы его в больничке подлечили, то я про вас много слышал. Вы близкий Мелика, это вы тогда в баре за его жену заступились, только говорят, что один сынок чей-то был, вот вас и упаковали по-полной, так?
- Ну, почти так, хотя я и сам не знаю уже, что и как, парень.
- А я Николай Бушков.
- Ты где, Коля, так драться научился?
- Отец у меня военный, командир штурмовой бригады, десантура. Он меня дрессировал как щенка, я даже одно время был очень зол на него, а вот знаете, на короедке пригодилось. А еще, воспет у нас был помешан на восточных единоборствах, сам «гонял» и меня заставил тренироваться, три года из меня все соки выжимал, подтягивания, спаринги каждый день устраивал. В общем, через два года я был как машина, а он меня еще на год задержал, так что, я в прекрасной форме. Бой для меня как разминка, игра, противников я для себя уже не находил, все время проводил  в спортзале.
- Ну, парень, и это не предел, если хочешь, я тебя многому научу. Держись меня, тут не малолетка, здесь свои законы, нужно уметь постоять за себя и живым остаться! А то на пику посадят, и моргнуть не успеешь, так вот!
Тогда, в медчасти, они не знали, что судьба не случайно устроила эту встречу, впереди будет много испытаний, и жизнь еще не раз проверит их на прочность.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Тимур
Мальцев принимал субботний ночной этап в кабинете начальника медчасти, по некоторым, как ему казалось стоющим внимания осужденным, делал пометки в рабочей тетради. Может поэтому, когда подошла очередь Чедии, его оперативный пыл слегка поостыл и он отложил тетрадь в сторону. Опираясь на трость, Чедия, прошел в кабинет, прокашлялся в платок, поздоровался, и присел на кушетку. Мальцев окинул взглядом сухощавого зека и покачал головой:
- Ну, что же, будем знакомы, я оперуполномоченный капитан Мальцев, так что, все вопросы ко мне. А пока давайте знакомиться. Фамилия, имя, отчество?
- Чедия Тимур Галеевич,1928 года рождения, уроженец Грузии, ранее пять раз судимый.
- Ну, ничего себе ты даешь старый!
- Да, вот, гражданин начальник, не пошла жизнь сходу, и все. А тюрьма ведь не больница - никого не лечит и не исправляет.
- А общей отсидки у тебя сколько?
- Двадцатьсемь, гражданин начальник, да трешка впереди, все за житейские, бытовуха. Вы уж не подумайте, что урка какой, просто тяжело на воле.
- Туб-то давно поймал?
- Да. Уже не помню, сколько лет назад.  Выжил на меду и собачьем сале, спасибо люди добрые помогли, а так бы точно загнулся. Хорошо еще, в лесной зоне, на лесоповале срок добивал, там хоть воздух свежий и чистый.
- Ну ладно, пойдешь в пятый отряд, он считается у нас больничным, думаю, в карантине с твоими легкими тебе здоровья не прибавится, я насчет тебя позвоню, контролер тебя проводит.  До свидания.
- Спасибо вам, гражданин начальник, за все. Еще просьба, трость у меня из бука, я ее везде ношу - нога у меня больная, радикулит, может, разрешите я ее оставлю? Без нее ногу не волочу!
- Ладно, оставь, я позвоню, а вообще-то, подожди, лучше напишу тебе разрешение, чтоб в зоне не забрали.
Мальцев быстро начеркал что-то в тетради, снизу поставил свою подпись, и, вырвав лист, передал Чедии. Тот, молча, кивнул головой в знак благодарности, и тяжело опираясь на трость, вышел из кабинета.
Через пару минут Чедию уже вели по зоне. Сопровождающий его контролер охранник указал на стоящий неподалеку барак, а сам направился к белому зданию с яркой вывеской «Столовая».
Задыхаясь от прогулки, Тимур зашел в барак. Тут было чисто и прибрано, заключенные, словно муравьи, расползлись по бараку и попрятались по рассечкам. К Чедии, выпятив вперед большое пузо, подвалил крупный  парень. Осмотрел старика с ног до головы, и, покручивая на пальце связку ключей, лениво поинтересовался:
- Это ты, новенький с этапа? Я завхоз отряда, Рыжейников Семен, можно просто–рыжий. Давай за мной, покажу шконяру. Вещей-то много?
Чедия показал небольшую сумку, на что пузатый  простодушно улыбнулся. На проженых урок, у него был глаз наметан, чутье его еще не подводило, поэтому он всегда осторожничал с незнакомцами и жил по принципу гонор не пузо, прежде времени наружу не выпячивать: - Да, отец, не густо у тебя с вещами. У нас тут сейчас полный бардадель, ни курнуть, ни чифирнуть, ни кишку набить, - голяк. А если есть что стоющее из шмоток, можно сменять на хавчик у завстоловой. Эта Кишка все берет, крутит и с ментами, и с блатными. Жрачку братве крапит, хочешь по норме питаться – плати! Один тут пытался справедливость восстановить - не посмотрели, что бродяга, ночью так отделали, в больничке через сутки еле оклемался. Сейчас ходит как воды в рот набрал, а ведь урка порядочный и в авторитете. А Мага заезжал, даже к мужикам в больничку не сходил, окопался у «Седого» и все полтора месяца не выползал.Только когда уходил по этапу маляву отписал: «За себя оставляю Седого, ибо он порядочный арестант, достоин решать дела людские и общие». Ну, и там всякое такое в этом духе. В общем, сейчас у нас как в стране – демократия полная. Начальник «кумтреста» наш в отпуске, тот Седого в узде держал, а как уехал….. Вот раньше можно было что-то решить, а сейчас... Живет он в девятом отряде, у него там охрана, своя рассечка, там и видак, и телик. Менты его не трогают, видеокассеты подгоняют, а «Седой» со всей семейкой зависают - Киса, Банон, Туграй, Чика. На работу не ходят, в буры и зуры их не закрывают, они как вольные, иногда даже в гражданке по зоне шастают! У «Седого» день рождения справляли, вообще, атас. Киса всех мужиков растряс до нитки, шашлыки, ханка, ганжибас, «Седому» даже шмару с воли затягивали. Вертухаям на КПП такие бабки отстегнули - закачаешься, такие в нашем доме дела! А вот и твоя шконка батя, располагайся!
Рыжий повернулся, и хотел было уйти,  но Чедия остановил его:
- Просьба к тебе,  ты не мог бы позвать мне того парня, про которого недавно рассказывал. Ты уж прости старика, но я в должниках ходить
не люблю, сочтемся.
Рыжий глянул на Чедию и  улыбнулся:
- Батя, темный ты человек, будет у нас через тебя какая-нибудь
бодяга! Ну ладно, я ему передам, а там незнаю,
он  мужик  с характером. Вот только запишу твою фамилию, а то менты память отбили, кроме Петров, Иванов нехрена не помню.
Рыжейников вышел из барака, легко соскользнул по ступенькам, и направился по зоне, попутно здороваясь то с одним, то с другим зеком. На крыльце двухэтажного барака орудовал метлой длинный, метра два ростом, зека на рукавее которого красовалась алая повязка с надписью: «Дежурный по 4 отряду». Оглядевшись по сторонам, Рыжий негромко окликнул его:
- Часок в радость, братан! Слышь, Гиблый, позови Лыкова,
базар к нему есть, тут его персоной серьезные люди интересуются!
Дневальный помолчал, глядя в глаза Рыжему, и оставив метлу зашел в барак. Минут через десять на крыльце появился крепкий мужчина лет тридцати - тридцатипяти с ярко-зелеными глазами и горбатым, сломанным носом. По затянувшимся швам было видно, что у него были рассечены обе брови, а огромный шрам разделял нижнюю губу с подбородком пополам. Он настороженно пробежал взглядом по зоне и, не глядя на гостя, тихо спросил:
- Ну, чего тебе, Сема? В больничке проблемы? Если
касается общака или грева, то это не по адресу, сейчас за общаком Киса смотрит, а если ты по ...
Рыжий перебил его и заговорил быстро, словно застрочил пулемет:
- Да нет, Лихо я не о том, там у меня штрибан один в больничку заехал, хочет тебя видеть. Я поначалу отказал, но стреманулся, уж больно фикус подозрительный, смотри сам. Тебе решать, я сказал, ты услышал!
- Что за штрибан, я ведь не священник и не медик, в больничку сам не хожу, если только не носят.
- Да мне это по барабану, но знаешь, у него взгляд, не дай Бог! Чую, он полосатик!
- Фамилию помнишь?
Сема порылся в кармане телогрейки, достал помятый листок, повертел его в руках, и с трудом разбирая расплывшуюся запись прочел:
- Тимур Га-га-галиевич Чедия.
Лыков замер: - Если брешешь, я из тебя все вытрясу, и дух, и душу.
Рыжий, сразу подметил, как переменился в лице Лихо, смутился, и на всякий случай решил для себя уточнить:- Он что, урка какой-нибудь, или...
И указав пальцем вверх, многозначительно поглядел туда же, но ответа так и не дождался. Лихо соскользнул с крыльца и, скрипя сапогами по снегу, направился в сторону больничного барака. Рыжий постоял пару секунд, почесал затылок, и широко расставляя ноги, побежал следом.
В барак они зашли вместе, стряхнули веником снег с сапог и прошли к старику в рассечку. Чедия сидел на койке в старенькой, но чистой и отглаженной робе и, навесив на нос очки, читал роман. Лыков подошел к нему, снял шапку и чуть слышно, с легкой дрожью в голосе окликнул:
- Ну, здравствуй, Батя, звал?
Чедия отложил книгу, медленно поднялся и глянув поверх очков на лицо зека, стал внимательно изучать его шрамы, горестно покачивая седой головою. Затем протянул ему руку и тепло по-отечески приобнял:
 -Здравствуй, Сережа!Шесть лет не виделись!А ты все такой же, не сломался. Я рад, что ты не свернул и несъехал, а, главное, столкнувшись с этим ****ством, не отошел. А вот как допустили, что сучий ход по зоне пошел... Ну да ладно, теперь чего уж! Ты вот что Сережа, собери мне вечером всех, кто к общему близок, я сам на братву гляну, а потом и поговорим. Давай, Сережа, делай, а я пока навещу Седого. Сам я его не знаю, а вот Кису, я еще семь лет назад от общего отстранил, потому вопросы у меня к нему имеются,  почему он руки у общака греет? Ладно, иди, вечером пообщаемся, мне еще о многом поразмыслить надо одному, по-стариковски - Чедия закашлялся, сел на кровать, и махнул рукой в сторону двери. Лихо направился к выходу. Рыжий, догнал его и встал у двери:
- Это кто? Полосатый да, я угадал?
Лихо остановился и, натягивая шапку, ухмыльнулся:
- Дурак ты, Сема! Большой, а дурной! Жалом лишнего не брякай, а
что Батя скажет, то и делай, понял? Это же, а вообщем тебе лучше пока не знать кто это, спокойнее спать будешь!!
Лихо вышел, а Рыжий, открыв рот, уселся на тумбочку дневального. Выражение лица его было настолько глупое, что лежавший напротив зек глухо рассмеялся, рыжий показал ему кулак и побежал в рассечку.
Старик подозвал рыжего, и тихо шепнул на ухо:
- Пробей, куда человека с последнего этапа определили, Костя Чон кличут, попроси, пусть к четырем часам сюда подтянется, и с нужными людьми перетри, чтоб препятствий не чинили. А еще дай мне человека, чтоб проводил к Седому, только не трепи лишнего, а то метлу укорочу!
Рыжий молча, кивнул, подозвал молодого паренька, что-то прошептал ему, указывая рукою в сторону Чедии.
Чедия оделся, натянул на брови шапку, и по-стариковски тяжело опираясь на тросточку, прихрамывая, направился к на улицу. Паренек догнал его на крыльце и забежал вперед: - Я вас в девятый провожу, Сема просил! Вы идите за мной.
Барак, где квартировалась блатная лагерная верхушка и сам смотрящий - Седой, стоял недалеко от запретки. Двухэтажное здание девятого отряда, на крепком фундаменте, по всей вероятности, отстроенное совсем недавно, заметно выделялось среди прочих, уже изрядно покосившихся. Возле барака несколько зеков с лопатами энэргично откидывают снег, а заодно рыскают взглядом по округе, видно, что «дозорные», стерегут покой хозяев. Чедия поднял взгляд на второй этаж, в крайней секции - три окна  завешены яркими фиолетовыми шторами, на подоконнике – цветы, в высокой хрустальной вазе. Дневальный на крыльце, надменно наблюдающий за уборщиками снега, еще издали приметил нежданных гостей и вышел на встречу. Поравнявшись, он как глыба преградил дорогу:
-Куда? Все в промке, в жилзоне никого нет и вообще какого вы ... сюда претесь. Седой вас, что, звал? Нет,то отваливайте, нечего вату катать!
Проводник замешкался, кивнул дневальному на Чедию.
- Ты вот, родной – впился взглядом в наглово дневального Чедия - за жалом своим не следишь. Ты мне не сват, а я тебе не кум, семечками с тобой на рынке не барыжничал. А звал меня Седой или не звал - не твое собачье дело. Ты кто по жизни будешь, что такие вопросы задавать? Ты чего тут, а не в бараке, как положено. Веди к Седому, да поживее, а то взяли моду, комсомольцы, человека первый раз видят, а за метлой не следят.
Дневальный оторопел,  отойдя в сторону, он снял шапку, и растерянно попятился назад – Понял, сделаю.
В бараке было чисто, свежо, на стенах картины в резных рамках, покрытых бронзовой пыльцой, копии работ мастеров живописи Поленова, Шишкина и Левитана, написанные талантливой рукой художника невольника. Дневальный указал лестницу на второй этаж:
- Налево, крайняя дверь.
Опираясь на перила, Чедия поднялся, остановился отдышаться и утерев пот, что катился по вискам направился к комнате Седого. За дверью слышался заразительный смех, несло жареной картошкой и дорогим табаком. Чедия легонько толкнул дверь тростью, та неслышно отворилась. Спиной к нему, развалившись на диване, сидели трое, четвертый лежал на кровати у стены. Все смотрели в  экран большого телевизора, на котором стоял видеомагнитофон. Судя по тому, как заходились постояльцы от смеха, фильм, был видимо очень смешной. В прокуренной комнате стоял полумрак. Чедия тихо прошел внутрь, и нащупав выключатель зажег свет. Лампочка вмиг осветила комнату ярким светом. Все, кроме того, что лежал на койке, оглянулись. Увидев старика, один грубым, сиплым голосом недовольно бросил в его сторону:
- Ты че охренел штрибан, какого приперся? Если что развести, так
на это в отрядах смотрящие есть! Так что давай, вали и фазу придави!
Чедия нахмурил густые брови, и покачивая седой головой, громко прокашлялся в кулак:- Нет, ребята, я по вашу душу, вас пришел развести, меня давно развели, и вам до тех людей не дойти. Ах, вы, засранцы, за плечами не один срок, а разговаривать с гостями не научились! Бродяги, какие вы судьбы решаете, и кто ж это вас поставил за зоной смотреть? Кто Седой?
Лежавший на койке зека, оглянулся, побледнел, губы судорожно затряслись, лицо скривило в ужасе и недоумении. Единственное, что он успел выговорить, была отрывистая несвязная фраза:
- Ба...тя?? Ты же, то?!
Чедия размахнулся тростью и ударил его по лицу, кровь брызгнула на стену. Зек сполз на пол, и глухо простонав, закрыл лицо руками, не переставая повторять: - Батя, прости! Прости! Оставь в людях, прошу, Батя!
Чедия был в ярости, он сразмаху стеганул тростью по экрану телевизора. Громкий хлопок оборвал комедию, словно фейерверк с разбитого экрана в комнату полетели яркие искры. Зеки подскочили с дивана, и шарахнулись в стороны, бросая недоумевающие взгляды то на Чедию, то на семейника с рассеченной бровью. Один из зеков, для верности поинтересовался у приятеля, вытирающего разбитое лицо:
- Киса, что это за штрибан?
Тот сплюнул кровь и искоса глянул на приятеля: - Тимур.
Едва воровское имя долетело до слуха братков, как на них обрушились удары тростью, боль прожигала тела, но зеки мужественно сносили это наказание. На шум, в комнату заглянул дневальный. Открыв от удивления рот, он застыл в недоумении. Кто-то из зеков повернулся к нему и сплюнул сгусток крови и презрительно бросил: - Свали, сквозняк!
Дневальный словно растворился. А Чедия хлестал тростью, не ведая ни жалости, ни сочувствия. Зека с разбитой губой и начисто снесенной бровью, не выдержав, выкрикнул сиплым голосом:
- Батя, я Седой, за что так батя, поясни? Прости, мы ведь тебя не
ждали, не было малявы, что жулик к нам едет, а то бы мы
встретили, как по жизни положено!
Чедия опустил трость, достал носовой платок, и вытирая с лица брызги крови, изподлобья взглянул на смотрящего:
- А как положено? Положено, родные вы мои, чтобы о приезде законника братва узнавала не от кумтреста из попутного конвойного листа, и не из малявы, тем более, что малявы до вас не доходят, тачкуются или намеренно не доводятся. Вот, например, Киса, мною отстранен от «общего», за недостойные поступки, а Мага!!! Только не лечите меня, что маляву не читали, что Мага, решением воров остановлен за дела недостойные воровского имени. Ибо каждый достойный читал воровской прогон по Централам, пересылкам и зонам, так вот там ясно прописано, нет места в наших рядах теофедринщикам и наркоманам, алкоголикам и демидрольщикам. Если имеешь зависимость, отойди сам от «общего». А у вас тут что творится, ****и в зоне как дома, за базаром не следит абсолютно никто, мужиков как при царском режиме задавили оброками, в зоне крысятничество, пьянство, драки, пьяные разборки, больница без грева, смотрящих больше, чем блатных,  осталось смотрящего в зад назначить.
Седой, молча, переминался с ноги на ногу, словно провинившийся школьник. Хлюпая разбитым носом, он с жалостью поглядывал на свою белую рубаху, которая пестрела багровыми пятнами.
- Батя, если бы малява была, что Мага не «вор», то мы бы и поступили соответствующе... – начал было Седой, но Чедия перебил его:
- Да суть не в маляве и не в Маге. Мага остановлен - это дело воров, а ваше дело - порядок в общем доме. Не важно, кто рулит в лагере, лишь бы все во благо. Не было гадских поступков, братва жила по понятиям, получали за гадское, непорядочное пресекали, к мужикам с уважением относились! Важно, чтобы в зоне был ход людской и общак, он ведь на всех - и на мужика, и на блатного, а БУРы? Я слышал, вообще не греются, что говорить об остальном? В четыре часа жду на сходняк.  Бродяги будут решать вашу дальнейшую судьбу, а ты, Киса, на сходку не ходи, по тебе вопрос давно закрыт. Нет тебе места с порядочными арестантами, в нашем доме ты как крыса, общее тащишь. Объявляю тебя лохмачом, прогон вечером до братвы доведем и по зонам запустим!
Чедия неторопливо повернулся и похромал к выходу, на первом этаже обескураженный дневальный кинулся к выходу, заискивающе улыбаясь неловко извинился за свое недавнее поведение и открыл перед гостем двери.
В назначенное время, в бараке где жил Чедия, собралось человек двадцать урок из самых авторитетных семеек лагеря. Они расположились вокруг койки Тимура, с нетерпением и некоторой настороженностью ожидая предстоящего разговора, а зная строптивый характер старого вора, несложно было догадаться какое решение примет он в сложившейся ситуации. Напротив Тимура, во главе своей печально известной семейки сел Седой, справа - Чон, с интересом разглядывая свежие ссадины на лице Седого, которое сейчас больше походило на свежую отбивную. Старик одел очки, и окинул урок сверлящим взглядом:
- Ну, начнем с вопросов, касающихся нашего общего дома, где
каждый день, год за годом проводим мы кто большую, кто меньшую
часть своей жизни. И дело каждого порядочного арестанта делать
добро и благо в этом доме, пресекать лохмачество, крысятничество.
Чедия прокашлялся, и  вытер выступивший  со лба пот:
- Правом, данным мне братьями моими, теми, кто не сломлен в
зонах и ЗУРах, не встал на колени перед ментами, не стал отказником,
жизнь положил за наше дело, я, Тимур Тбилисский, отстраняю от
«общего» Седого за поступки его ****ские и за то, что с его подачи в лагере ментовской ход пошел. Оказывается, в доме нашем, что с ментами, а именно, кумовьями, не общие, житейские дела решаются, а личные! А личное достойный бродяга не имеет право ставить выше общего. Всем, кто рядом был с Седым, с кого я получил, за их молодость и возможно, незнание правильной жизни просто указать, оставить в людях, дабы в будущем они оправдали себя как порядочные арестанты. Далее! Со всех, кто руку поднял на Лихо, получить по всей строгости арестантской жизни. Я лично Лихо знаю очень давно, знаю, что он общее выше личного не ставит, по жизни
порядочный бродяга. Грязными интрижками и делишками пакостными свою честь не запятнал! Не сломался, у общака руки не грел, идей наших не продавал, когда наступали тяжелые времена, за чужими спинами не прятался. Так, что если среди братвы возражений нет, ставлю его смотреть за зоной! Я здесь, скорее всего не задержусь, менты рыть начнут, меня вывезут. А вот вам здесь жить! Ну, так что скажете братки?
Услышав слова одобрения, Тимур продолжил:
- С кого я спросил за поступки, не трогать. Всех, кто рядом с Седым терся, от дел отодвинуть! От общего отстранить и получить как с полноценных, по всей строгости арестанской жизни.! Пусть каждый помнит - за все рано или поздно придется ответить.
На сегодняшней сходке, в отношении каждого недостойного решение примите и поставите новых людей, за которыми все чисто по жизни. Далее, ставлю в курс, что пьяные разборки в зоне - это позор для нас, бакланов усмирить, с тех, кто понятиями пренебрег  получить! Прогон по общему решению запустить до утренней проверки. Время дорого, не хочу, чтобы было как с Кисой: его в трех зонах объявили лохмачом, били, отстраняли, а он как Змей Горыныч, голова отросла и снова среди братвы при понятиях, попер по бездорожью. Хочу, чтобы все поняли, это-плата за поступки, каждый из нас сам выбирает себе путь, но не каждый проходит его достойно. Будьте достойны избранного пути, а если чувствуете, что не вывезете, то и не грузитесь, идите другой дорогой, несите свой крест... Прошли времена сук и беспредела, который творился в зонах с ментовской подачи. Мир переменился, изменились понятия, бабки стали центром, многие воры, не имея понятия о нашей жизни, купили себе имя воровское и решают судьбы людские, обходя понятия. Я вот что скажу! На воле мы разные, живем по-своему, но зона все меняет! Давит человека, гнетет, и порядочный, не встретив здесь должного внимания, может сломаться, сильные становятся слабыми! По ту сторону забора иная жизнь, другие понятия, а здесь наши судьбы принадлежат Богу, и жить надо по нашим законам. Теперь о «петухах», давно было сказано, что наказаний через «опускание» нет, это непорядочно, и никто не имеет права ломать по беспределу чужие судьбы. А теперь, слушаю каждого в отдельности. Ну, начнем с Лиха...
Едва вечер коснулся покосившихся крыш бараков, урки расползлись по отрядам. Протяжный сигнал пронесся над колонией, извещая о начале вечерней проверки. Длинной черной вереницей к вахте стали стекаться зеки. Начальники отрядов, контролеры, толпились у входа в дежурку, курили и шумно что-то обсуждали. Грубый голос дежурного по селектору объявил построение. Прошел еще один день жизни в лагере, через час прозвучит команда отбой и колонию окутает тишина, и только снег, что крупными хлопьями валит с небес, слегка разбавит этот унылый пейзаж.
В этот день Мальцев задержался на работе дольше обычного, заполнял секретные документы, подготавливал отказные материалы в прокуратуру и просматривал журнал учета травм, с короткими выписками врачей. На дворе стоял теплый ноябрьский вечер, за окном падал снег, в кабинете было светло и уютно, такая обстановка располагала к плодотворной работе. Эту умиротворенную тишину, оборвал телефонный звонок. Мальцев вздрогнул и продолжая писать, поднял трубку: - Мальцев слушает!
Из трубки послышался голос ДПНК:
- Сергей Юрьевич, тут такое дело. Я закрыл в ШИЗО Рыжего и
Чирка, они, знаешь, синие все, ну, в смысле, кто-то их так отделал, что и
не узнать. Я взял объяснения, пишут - упали, обычная история. Короче,
мне тут красные на ухо напели, - их молодой отделал с нового этапа,
Бушков, я вот думаю, как бы обратки не было, может его пока….?
Мальцев зевнул и отложил ручку в сторону:
- Закрой его, оформи сутки, утром разберусь. Только в
одиночку, а то черт знает что он за фикус.
 Мальцев посидел в раздумье еще некоторое время, затем поднялся, накинул шинель и выключив свет, вышел из кабинета.
ШИЗО, находилось на окраине колонии. Длинное одноэтажное  здание, блочного исполнения, издали напоминало боевой ДОТ времен японской войны. Низкое, с маленькими окошечками, похожими на бойницы запаянными снаружи железными решетками, которые местные обитатели нежно окрестили – «ресничками», казалось непреступной крепостью. Территория штрафного изолятора по периметру обнесена высоким досщатым забором, поверх которого натянута колючая проволока и стальная проволока – путанка. В самом здании, царил полумрак, было душно и сыро, от скопившегося конденсата  по стенам камер стекала вода, потолки намокали, а свежий воздух считался здесь непозволительной роскошью. Ночное дежурство в ШИЗО, обычно проходило спокойно, поэтому прапорщик, устроившись на кровати в дежурке, открыл книгу на заложенной странице и неторопливо потягивал крепкий чаек, вприкуску с бутербродом. Едва дежурный погрузился в чтение, как над входной дверью зажглась красная лампочка, и словно в агонии забился звонок. – Кого еще черт принес! – выругался прапорщик. Отложив трапезу, он стряхнул с кителя крошки и рассеяно похлопал по карманам. Вынув из кителя связку длинных камерных ключей, он направился к выходу. Он по обыкновению даже не поинтересовался, кто пришел, не глянул в глазок, просто открыл массивный засов и толкнул  тяжелые двери плечом. На пороге стояли два контролера, и Бушков. - О, новоселы – окинув взглядом зека, ухмыльнулся прапорщик - что-то я его не видел раньше, из новеньких что-ли?
 Бушков, стоял молча, держа руки за спиной. Один из контролеров, втолкнул зека в коридор и приглядевшись к прапорщику недовольно повел носом:- Ты что, опять под газом, смотри, залетишь! А это с этапа. Вот
тебе суточное постановление, закрой парня в одиночку. Да, ДПНК передал, чтоб ты самодеятельностью не занимался.
Дежурный повертел бумагу в руках, сложил вдвое, и небрежно сунув в карман, улыбнулся – Да ладно, все нормально будет! Ну, может чайку?
- Времени нет, чаи гонять – огрызнулся контролер и указал Бушкову на коридор: - Проходи, чувствуй себя как дома.
Едва за контролерами захлопнулась дверь, прапорщик сурово глянул на новенького и дыхнув в лицо свежим запахом перегара, ткнул ему в грудь ключами: - Ты че, мразь, лупишься, блатной? Здесь один блатной – Я, усек! Здесь тебя научат лагерной жизни. Это тебе не мамина сися, здесь я хозяин, я тут все решаю, только вякни, враз помогу масть сменить.
Бушков, расправил плечи и взглянул в глаза дежурному:
- Я не мразь, а про мать еще скажете, не погляжу на погоны!
Прапорщика перекосило от негодования, в бешенстве он стеганул Бушкова дубинкой по плечу, замахнулся было еще, но сдержался:
- Руки за спину, вперед по коридору – сухо произнес он, пристегивая дубинку к ремню – Ну щенок, сейчас ты у меня перелкой запоешь. Я добрый, могу простить и передумать, только гордых не люблю, если одумаешься, захочешь прощения попросить, постучи в дверь, я открою, а нет - поутру     петухом запоешь
У камеры прапорщик грубым окриком остановил Бушкова, небрежно развернул его к стене и открыв двери, впихнул внутрь.
В нос ударило настолько едким запахом пота и затхлой одежды, что нормального человека непременно бы стошнило. В камере стоял полумрак, глаза Бушкова некоторое время привыкали к тусклому свету лампы в углублении над дверью. Небольшая четырехместная камера была набита битком, здесь странным образом уместилось человек десять особо отличившихся. Не трудно догадаться, кто занял блатные места на койках, те же, что попроще сидели на полу, хватая свежий воздух и прицениваясь оглядывали Бушкова с головы до ног. Спертость и духота в камере больше напоминала парилку, нежели место наказания. Пот мгновенно проступил на теле Николая, утерев рукавом лоб, он приветливо обратился к зекам:
- Вечер добрый, братва, что за хата, может, мне здесь не место или
я вас потесню?
Среди зеков прокатился легкий язвительный смешок, один поднялся с нижнего яруса и, почесывая исколотую татуировками, словно полотно венецианского художника, грудь, расплылся в счастливой улыбке:
- Если ты босяк, то по масти заехал, тут бродяги парятся. А если мастью ошибся, прости, мы тут вату не катаем, место укажем, например - под шконкой. Мне лично, ты врадость, а понятия потом петухам пропоешь, у них то, все по понятиям. Ты у нас седьмой, те шестеро, ножками дрыгали, кричали, плакали, да видно, не судьба, ты ж видишь, четыре шконки, а нас десять. Ну, парень, решай быстрее, лучше по любви, чем грубое изнасилование.
Бушков опустился на корточки у дверей камеры, и  взглядом пробежался по ее обитателям: - Да я думаю, по любви решать надо! А хата точно черная?
Заключенные рассмеялись, перебивая друг друга, они язвительно подшучивали над новеньким: - Да ты, чо в натуре! Ты у нас как ангел-спаситель, мы тут уже знаешь сколько? Баб, некоторые братки с малолетки не лапали, все тебя пропустим по-братски! Ты уж прости, это в зоне мы бродяги, а здесь?
Бушков осмотрелся: - Да, а места и вправду нет! Плохо это. Только я, ребята, наверное, один здесь останусь, мне отдохнуть бы, поспать. А вы попроситесь в другую хату, прапорщик ждет, он так и сказал, если что стучитесь. Ну?
Прапорщик допил чай, выглянул на коридор, прислушался, убедившись, что все спокойно потер руки и достал из бушлата флягу. Налил в кружку спирта, осушил залпом, занюхал пирожком и сморщив лицо, довольно передернулся - Ух, и хорош, падла! Хоть не скучать в одиночестве.
Он налил еще, но только поднес ко рту, как из камеры громко закричали: - «Начальник, открывай!». Прапорщик отставил кружку на тумбочку и блаженно утер жирные губы салфеткой:
- Ну, вот и все родной, созрел? Таких дерзких, здесь на раз обламывают! Я на вас насмотрелся. Все орлы, пока перья не ощиплют,  а потом, петухами поют.
Звонко лязгая связкой ключей, прапорщик быстро поковылял к камере, куда совсем недавно закрыл Бушкова и откуда доносился отчаянный стук, похожий на барабанную дробь. Довольный собой, прапорщик вставил ключ в замочную скважину и ударил по двери кованым сапогом:
- Ну-ка тихо, живо отвали от двери, урод!
Повернув замок на два оборота, он  дернул на себя двери и отошел в сторону – Выходи блатной!
Однако, в следующую минуту сомодовольная ухмылка на лице прапорщика сменилась недоумением. Не в силах осознать в полной мере происходящее, он с глупым выражением лица наблюдал как из камеры один за другим, понуро повесив бритые головы, выходили заключенные. У первого рассечена бровь, у второго разбита губа, следующие удрученно глядя в пол, что-то невнятно бормотали себе под нос, пряча кровоподтеки и синяки. Прапорщик молча открыл соседнюю камеру, и без распросов впустил туда девятерых,  последнего же придержал. Теряясь в догадках, сотрудник закрыл камеру и махнул зеку рукой на комнату дежурного. Там прапорщик залпом опустошил кружку и не заедая, грубо наехал на сникшего зека: - Вы чо урки, с пацаном справится, не можете? Слышь, Саха, он что, вор? Или авторитет? Или я чего не понял?
Саха, шмыгая носом, искоса глянул на прапора и едва слышно пробубнил:- Саныч, короче, попали мы! В зоне жулик «объявился», за все и со всех спросят. Саныч, войди в положение, закрой к нам в хату  Чирка и Рыжего, а! Батяня выручи, ты меня знаешь, в долгу не останусь! А то ведь, не глянут что бродяга, попадешь под замес сломают как гада, а мне еще пятеру чалиться!
Прапорщик то ли с сочувствием, то ли с недоверием посмотрел на зека и молча, кивнул в сторону камеры: - Пошли.
Светает в Сибири зимой поздно, но время это особенно красиво. Природа, словно девушка, подолгу  нежится в теплой постели под толстым пуховым одеялом. Кругом тихо и спокойно, закроешь глаза и такое ощущение умиротворенности и свободы, что кажется, взмахнешь руками и поднимешся над землей, полетишь словно птица! Так бы и стоял, наслаждаясь этим очарованием.
Вот только зона, с его серым забором и темной колючкой, никак не вписывалась в эту эдилию, здесь жизнь текла по расписанию. Едва прошел подъем, а уже забегали зеки, засуетились, откидывая лопатами снег, что завалил подходы к баракам. На пищеблоке ожили баландеры, закипела в огромных котлах вода, из вытяжки давануло паром и ветерок играючи понес по колонии кисловатый запах баланды. В ожидании смены, оживились на вышках солдаты и поеживаясь от бодрого морозца, поглядывали на тропу наряда. Для всех, кто попал сюда впервые, независимо был ли это заключенный или вновь принятый сотрудник, первое чувство которое непременно овладевало им, было ощущение безысходности. Заборы, колючка, черная зековская роба и угрюмые темные бараки с маленькими оконцами, какой-то неведомой силой давили на сознание человека, заполняя пустотой до самого донышка. Офицеры, что прослужили не один десяток лет, давно смирились с этим, принимая как неотъемлемую часть бытия. Половину своей жизни они проводят в лагере, не замечая, что сами со временем становятся как их подопечные: перенимая жаргон, манеры разговаривать и личное отношение к поступкам. Многие сотрудники, прослужив достаточно долго, так искусно переходят на "феню", что не каждый зека решится с ними поспорить. Отношение зеков к сотрудникам в зоне разное, у каждого свой подход, своя психология, они такие же непохожие, как и зека. Одних сотрудников колонии считают справедливыми, настоящими ментами, других скрыто побаиваются, а тех немногих, что ведут двойную жизнь и за спинами своих товарищей, носят в лагерь водку, чай, сигареты и наркоту, братва называет просто «ноги» или «кирпич». Хотя в лицо таким льстят, называют "настоящим мужиком", дают деньги и в знак благодарности достают зоновские сувениры – «макли», на деле, случись что, таких закладывали первыми, ведь "мента сдать" - святое дело.
Так день за днем, от подъема до отбоя здесь протекает жизнь. Тот, кто ходит по ту сторону забора, может подумать, что там все однотонно, и каждый день - точная копия предыдущего. Но в лагере своя, особая жизнь, такое переплетение судеб, что и не придумаешь. Здесь люди обнажают свою сущность, показывают, на что они способны, многим приходится не жить, а выживать! Часть, желая выделится из общей массы пытается найти себе место потеплее, пристроится среди блатных братков, только и туда путь тернист и опасен, нередко, не достигнув заветной цели, такие зеки просто ломаются. Стоит помнить, что лагеря и зоны - это не место исправления, это место, где человека оставляют наедине с собой, как загнанного охотниками волка, поставив перед выбором, либо смирится с действительностью, либо стать ее жертвой! Третьего здесь не дано. Многим осужденным это не в диковинку, они здесь частые гости, для них это дом родной, тут их знают и уважают, здесь они в своей среде обитания.
Опытный сотрудник, многие годы прослуживший в зоне, как правило, хороший психолог, он может безошибочно определить в оживленной уличной толпе бывшего зека, по осторожной походке, бегающему взгляду прищуренных глаз, что сверлят человека изнутри, словно стараясь угадать, кто ты? Чем живешь? Жить на воле им порою гораздо сложнее, чем в зоне, где общепринятыми правилами и понятиями четко обозначены грани между поступками, где можно одно и под строгим запретом другое. Таким трудно принять действительность, где многое изменилось за годы заключения. Порою, расслабившись, выпив после освобождения, они принимают зоновские нормы за правила, которыми жили там, как результат, это зачастую заканчивается новым сроком. Вообще, жизнь - сложная штука, никто не знает, что ждет его завтра, как повернет его судьба в следующую минуту, и что будет дальше, ибо как говорят – все "дело случая", или воля судьбы! Ни верите? А зря!
Сигнал построения вновь прокатился над зоной, черными колоннами на платцу поотрядно выстроились осужденные, напротив каждого начальники отрядов. Для отрядников, как их называли осужденные, это была рутинная процедура, что повторялась несколько раз в сутки изи дня в день. Проще говоря, это была перекличка и проверка осужденных на лицо,  где называли фамилию, а зека услышав свою, продолжали дальше, - громко произнося имя, отчество, год рождения, статью и срок.
После проверки  офицеры докладывали ДПНК о наличии осужденных, происшествиях за ночь. ДПНК, крепкий мужчина лет сорока с длинным, как у запорожского казака, чубом и коротко остриженным затылком, молча, выслушав каждого, сделал пометки в журнале. Приняв последний доклад, он поднял телефонную трубку на коммутаторе и нажал красную кнопку с надписью «оперотдел».
С утра Мальцев обычно присутствовал на построении, а тут проспал. До последнего провалялся, пока не глянул на часы. Быстро собравшись, он прибежал на работу.  Проскочил в кабинет, не раздеваясь, подогрел чаю, но едва плеснул в стакан кипятку, как зазвонил телефон: - Оперотдел, Мальцев.
В трубке послышался грубый мужской голос:
- Это ДПНК! Сергей, у меня к тебе пара вопросов и новости. Есть
хорошая, есть плохая! С какой начать?
Мальцев снял шапку, расстегнул верхние пуговицы бушлата и, опустившись на стул, тяжело вздохнул:- Ну, давай с хорошей, и плавно переходи к плохой.
- Ну, хорошая новость - сегодня не было ни одной пьянки, ни одного опущенного. Плохая, - это то, что по сверке начальников отрядов в целом по лагерю тридцатьпять человек с побоями, в их числе Киса, Банон и его величество Седой. Проверяю их - трезвые как стеклышки. Второе: Чирка и Рыжего пустили под пресс!
Мальцев с облегчением перевел дух: -  Мне вчера Артемыч докладывал!
ДПНК ухмыльнулся: - Ну, вчера это было вчера! В бане его просто подправили, для вежливости, а вот ночью в ШИЗО, подрихтовали по-отечески. Далее, вчера по твоему указанию по суточному закрыли Бушкова, так он в камере пятерым здоровье поправил, правда, к медикам никто из терпил не обратился, все в один голос твердят, что упали. Чирка и Рыжего я пока отсадил отдельно. Приходи, разбирайся, у Бушкова в 16.50 кончается ШИЗО, я его держать не стану. И еще знаешь, что-то странное в лагере твориться, чую какая задница, прям попахивает неприятностями! Да вот еще тебе информация к размышлению – на завтрак блатные в столовую пришли, баланду по отрядам им шестерки не понесли!
Мальцев  глянул на часы и положив телефонную трубку, стянул с шеи кошне – Да у ДПНК чуйка особая, этот неприятности за неделю чует.
Как в подтверждении его слов дверь в кабинет отворилась и на пороге нарисовалась крупная фигура начальника оперчасти - Шерихова. Он с улыбкой протянул Мальцеву руку и направился к чайнику. Налил в  кружку крепкого чая, и не снимая полушубок, развалился в кресле. Отхлебнув, он повернулся к Мальцеву:
- Все, Серега, завтра выхожу! Слетал я к теще в Днепропетровск,
слушай, вот это жизнь! Отдохнул по полной программе — кабаки,
водка, всего набрал, знаешь, на следующий год опять поеду со своей. У
нас зима, а у них еще и снег не выпал, уезжал в рубашке и плаще!
Приехал, а здесь снег. Вот пришел, билеты сдавать, да к тебе заскочил
узнать, как дела!
Мальцев немного помолчал, затем выложил Шерихову все, что произошло в лагере за ночь, особое внимание, заострив на Чирке, Рыжем и Седом. Шерихов повертел кружку и поставил ее на стол.  Сняв полушубок, закинул его на стул в углу кабинета и, усевшись за стол, стал разглядывать журнал с надписью "Вновь прибывшие". По мере того, как он читал страницу за страницей, его лицо становилось мрачнее и мрачнее. Не глядя на Мальцева, он поинтересовался:
- Сергей, ты с последнего этапа со всеми беседовал?
- Да, со всеми, и с блатными, и с тубиками тоже, только с дырявыми не стал! О чем с ними можно говорить, они ведь сами по себе!
- Сергей, помнишь, что я тебе говорил: основное качество лагерного опера - это умение долго и внимательно слушать, иногда последний петух тебе столько напоет, что и блатной того не знает! Некоторые петухи были раньше весомыми личностями. А Чирок и Рыжий под прикрытием Седого,- лохматили, знаешь, тут что-то не то. У тебя есть списки с последнего этапа, дай гляну, кто пришел, может, из знакомых кто заехал.
Мальцев достал из стола тетрадь и подал Шерихову, тот бегло пробежался по списку и, остановившись на одной фамилии, бросил на Мальцева вопросительный взгляд:
- Ты говорил с Чедия? Или ты его не видел?
- А как же, говорил. Ничего особенного, старикан, спокойный такой, тубик.
- Старикан? С тросточкой, наверное?
- Да, ему даже разрешение на костыль дали, я не возражал, какое от него зло?
- Сережа, родной, я, конечно, тебя не виню, но дело в том, что в зоне у нас "вор"! И не просто "вор", а Тимур Тбилисский всесоюзный вор старой закалки, один из самых авторитетных! А теперь еще и Чона привезли, а это ходячая машина - молоток, теперь, Сережа, надо думать, как нам все под себя строить. Седой уже на сто процентов не "положенец", а маляву, что перехватили, ну, ту, что Киса перехватил, о том, что Мага не вор, убери подальше, она уже ничего не решает. Ладно, я побежал оформлять пропуск, а ты дуй в зону и в БУР. Чирка и Рыжего спрячь подальше, составь постановление как угрозу жизни. Ну, все давай, а я полетел. В зону подойду попозже, а на обед сегодня можешь не ходить.
Кто-бы что бы ни говорил, а в лагере работали люди грамотные. Будь то вор, авторитет, блатной, красный или дырявый в их глазах они были просто заключенные, и наказание несли одинаково. По указанию Шерихова Чона и Чедию изолировали в отдельную камеру в БУР.


РАССКАЗ ТИМУРА

Чедия довольно мягко относился к Чону, возможно, он видел в нем себя в прошлом, такого же непреклонного, упрямого и сильного духом человека, который не боится ничего и для которого честь и порядочность являются эталоном его существования. Чедию никогда не обманывало чутье, за долгие годы в заключении, он научился разбираться в людях и прекрасно понимал, что Чон именно тот человек, который не предаст и не бросит в сложной ситуации. В камере, где они находились, было чисто и сухо, выдали матрасы, подушки, одеяла. Чедия и Чон застелили койки и улеглись поверх покрывала. Первым заговорил Чон:
- Батя, ты прости, конечно, но я до нашей встречи много о тебе слышал и от Мелика, и от других, говорят, ты через многое прошел, тебя и били и собаками травили, зурами и бурами гнобили, многие из бродяг твоих не вынесли, кто съехал, кого сломали, а ты батя, смотри, стал законником.
Чедия улыбнулся, и приветливо глянул на соседа:
- Да, Константин, тогда было время другое. Все было не так, как
сейчас по-иному. Сильно мне, конечно, не досталось и времена "черной
свечи", сук и воров я, слава богу, обошел стороной! Но совлаги прошел
все, ну если и не все, то почти все. Первый срок я отмотал за пустяк, дрались
улица на улицу, юношеские забавы. Второй - взяли торговую лавку,
дружок сдал, ну а дальше пошло, поехало. Последние два срока раскрутился в лагерях. Один случай из жизни помню очень хорошо, он у  меня в памяти и сейчас, перед собой все это вижу, как будто это было вчера, а ведь столько лет прошло.
Первый срок прошел у меня как-то гладко, сам не пойму почему, видимо, малолеткой был, и все казалось романтикой, каждое препятствие - как барьер перед самим собой, а когда поднялся на зону с малолетки, тут меня уже ждали и помогли, и подогрели - так и срок прошел незаметно. А вот второй, - был самый тяжелый. На централе до суда и после, сидел я недолго, это сейчас в хате до посинения парятся, а раньше вывозили в лагеря почти сразу же после суда. Меня заказали в камере с вещами. Собирался-то я надолго, восемь лет мне тогда дали, потому и сумка тяжелая, все передачки мамины.
Собираюсь, хоть и не впервой, а дрожь по телу — куда повезут, далеко, нет, не знаю. Матери даже не сообщал, что уеду, а она такую даль с передачками поедет. Ну, все в хате давай прощаться, из соседней камеры подкричали, что от них пятеро идут, самое обидное, что у меня на завтра - день рождения. А с другой стороны, если не далеко добираться, то день рождения справлю в зоне с мужиками. Собрали нас со всех этажей человек сто пятьдесят - и в дежурку, там нас приняли, конвой — сущие звери: ни одного слова доброго, начальник конвоя капитан, здоровенный детина, все время орал: "Я вас научу, вы здесь никто, влево-вправо — прибью как собаку; кто упал, затормозил — собаками падлу затравлю!" А на улице дождь шпарит как из ведра. Уже смеркалось, включили прожектора, глаза слепит, не видать, что впереди творится! Зашел конвой на обыск, перевернули все вещи, по полу раскидали. Только недовольных среди нас не было. Да и какое к хрену недовольство, поди, попробуй, возмутись. После шмона, мы молча вещи распихили по баулам.  Капитан приказал идти к выходу, мы наручниками с каким-то мужиком вместе пристегнутые вышли на улицу, а там конвой стоит коридором до самого автозака, собаки на коротком поводке, солдаты еле сдерживают свирепых "немок", а те аж хрипят и слюной брызгают, кажется, отпусти и разорвут тебя на мелкие части. Мы бегом, пригнувшись под тяжестью сумок, собаки у самого уха челюстями клацают, дождь всю одежду промочил, напарник мой не добежал, поскользнулся, я помогаю ему подняться, давай, мол, скорее, а его прикладом по спине и орут: "Бегом, падла". Чувствую, что пес меня за рукав хватанул, я только успел руку одернуть, он мне рукав оторвал, как срезал. Я напарника какой-то силой поднял и бегом, а далее как во сне. Залетели в автозак, набили нас битком как селедку в бочку и на вокзал.
Вокзал был не далеко от централа, на машине около часа, подвезли нас к столыпину, и давай опять орать, наручники снимали в автозаке и бегом в вагон, опять собачий лай, крики. Залетели в вагон мокрые, грязные, все зубами стучат от холода, всех загрузили — и в путь. Свой день рождения, двадцатипятилетие, я как во сне провел, жутковато даже. На пятые сутки привезли нас, на какую-то станцию и давай таким же макаром по автозакам мариновать, а в наши вагоны - другой этап. Привезли нас опять же на централ и в транзит, там народу битком. Сидит "вор" один, без пальцев, весь в шрамах, прямо ходячий ужас. Увидел нас и надсмехается, говорит, - что мой баул как у баб с рынка, вы что, говорит, сучиться на зону едете, как барыги затарились! «Шило, мыло и письмо от мамы, а остальным вас система снабдит. Дали срок, дадут и урок, после этого урока не захочешь больше срока!» Тогда зековская почта работала четко, ты приехал, а о тебе уже все знают. Движение в транзитных камерах не уследишь, кимарнул, проснулся, а уже все лица новые, с коридора только и слышно: "Иванов, Петров, вперед!", двери хлопают, слышно, как толпа понеслась, все передвижения только бегом. Иногда было слышно, как какой-нибудь урка против ментов попер, так его так охаживают, что он аж орет на коридоре. Наш вор такое услышал, к глазку в двери и орать: "Суки, менты беспредельничают". Только крикнул - двери распахиваются, его двое за шкурки, и на продол. Слышим, кричит, в камере тишина, через некоторое время обратно закинули, так он, хош верь, хош нет, в штаны от боли сходил, рыдать не рыдал, а слезы ручьями бегут! Тогда менты в зонах и тюрьмах бессловесные были и различий между зеками не делали, им что «вор», что урка, что пидераст - все одно! Оно и верно: и зеки были как звери, и законы волчьи. Мы пока сидели, узнали, что на централе сидит семь воров, но хат порядочных мало, много сук и прессхат, много народу сухарится. Один, заехав, назвался вором, через сутки узнали, что не вор, зарезали прямо в транзитке и сразу парень загрузился, это ведь значило, он стал блатным, авторитетом, раз сухаря заштырил. Много было и таких, которые ломали и блатных, и порядочных, такие хаты объявляли "гадскими» и прогон пускали - хата сорок два - объявлена гадской и каждый порядочный обязан бить их при встрече! А сидеть в карцере за убийство или ранение гада, было как геройский поступок, после карцера таких встречали «хлебом-солью», «воры» писали, чтобы им помогали, «грели» и сообщали, что в любой хате он должен встречаться как достойный. Ворам тогда было тяжело, их участь - это карцер, а пятнадцать суток сырого маленького карцера - это койка только на ночь, ни посидеть, ни поесть, кормежка раз в сутки: кружка воды, краюха хлеба. Многие не выдерживали. Бывало, продляли карцер раза три, четыре, выходили оттуда бледные, как из концлагеря, страшно смотреть, многие даже ехали в другие камеры, ломались. Был, рассказывали, один такой Серый, так он три месяца провел в карцере, а когда ему  продлили, да еще и прессанули, он написал отказ от "воровской" жизни и дал письменное согласие помогать администрации, в общем, сломался. Но менты и на этом не успокоились, закинули в прессхату к тем, кого он "сломал", Серый тогда еще и туб поймал, а в гадской хате его опустить хотели, так он одному кружкой, да силы-то не те, понял, что не вывезет. Решил, что лучше уж смерть, он головой с налету об угол шконки — кровищи полно, его в медчасти чудом откачали, а он на другой день повесился. Тогда на централе сидел "Лева-Бритва", упертый был «вор», почти все совлаги с Серым прошел! Вот  духу было! Он за кориша сам отомстил, на продоле быстро, как смерчь, лезвие изо рта достал, и двоим из той хаты, где Серого опустить хотели, по горлу. Остальным не успел - менты заломали, так отмудохали, что тот неделю со шконки не поднимался. После того случая его вывезли, позже, пару лет спустя, случайно на пересылке узнал, что его зарезали где-то в Магадане, в одиночку на беспредельщиков попер, жаль. Жестокий был вор, но справедливый, любого мог заткнуть, воры сидели, урки матерые, никто ему слова поперек не говорил, вот так!
В общем, пропарились мы сутки на пересылке, вот это ад, я лишь изредка дремал, остальное время смотрел, кто заехал и уехал. За сутки в камере было четыре обыска и все время находили что-то, то деньги, то сахар, то чай, то курево, после этого всех садили на корточки на продоле и держали минут по сорок в наказание. Ну, на ментов обижаться грех, они свое дело делают, мы свое, кому что. В камере была такая духота, что пот буквально тек по рубахе, выжимать приходилось. Дышать ходили под дверь, оттуда еще поддувал свежий воздух, а остальное - парилка. Через сутки опять нас в «Столыпин» и  в дорогу, через двое суток прибыли к месту, тут-то мою биографию и нарисовали во всех красках. Ехал я рядом со стариком, седой, как лунь, весь в морщинах, правда, аккуратный и интеллигентный, ни разу не сматерился, не ругнулся. Я к нему и подъехал показать себя, думал, он - интеллигентишка, а он мне такую тему загнул, что я аж потерялся. Тут-то я с ним и разговорился, он мне рассказал, что сидел и в "сучью войну" и после, что и как, я вот один разговор помню и сейчас. Вот что мне поведал этот старикан.
Начал я еще с сучьих времен, резня, кровь, я тогда-то и закалился, а вот ума набрался гораздо позже, уже после нескольких сроков. Тогда стали "воры" разделяться. Одни считали себя авторитетнее других,  называли себя «честными ворами», подставляли друг друга, резали, вешали.  Потом настало время, когда надо было что-то решать, ведь жизнь кругом менялась. Сидел тогда на Колыме старый вор Колян Тульский, очень хитрый, вживчивый, короновали его последние воры "сучьей войны" Жора Сягин и Митя Шеин, были и еще двое, но тех нашли мертвыми на лесоповале, сторонники их перешли к Сягину и Мите. Однако трех воров было многовато для одного лагеря, решили быстро, что воры будут править вместе. Но вскоре после освобождения Шеина, в лагерь пришел закоренелый урка - Яша Цыган, его многие знали, он и по воле слыл беспредельщиком, сидел за разбой и мокруху! Соответственно авторитет у него стоющий, люди его по лагерям знали. К нему почти треть зоны приклеилась, почетай почти все урки были у него в бараке, а тут еще одно - Жору Сягина сдернули на пересуд. Короче говоря, остался Колян один на один с Яшей, тут и началось их противостояние. У Яшки был явный перевес в силе, а у Тульского хоть и была крутая братва, да в урках перевес небольшой. Страшно стало в зоне, в воздухе запахло кровью. Однажды вечером Колян собрал в бараке урок, блатных и говорит: "Братва, чухаете, что в лагере за дела творятся, менты готовы нас задавить! Они заодно с Яшей Цыганом, а у нас шансы не велики. Я Яшу знаю, он никогда первый вызов не кинет, выждет, как змея, а потом ужалит смертельно. В Магадане он за карточную игру  авторитетов порубил, их даже вывозили по частям. У кого, какие предложения есть? Лично у меня предложение такое, я скажу, а вы решайте! Ночью снять у них шухер и тихо на цирлах подкатить, кого успеем - заточкой в ухо, кого нет - будем валить топорами!" Все дружно и одобрительно закивали головами — да, валить сук надо, сегодня же всех перевалить. Все же я тогда был уже уркой, встал и говорю: - "Нет, так не потянет, нас человек сто, а у Яшки, считая Орловских и беспредельщиков, человек триста наберется, конечно, можем ночью влететь с двух сторон и всех, кого успеем, перевалить, но это будет геройская гибель, большая мокруха. Я вот что предлагаю: в лагере две тысячи, сто пидоров, сук - человек восемдесят, все остальные мужики, а мужиков Яшкина братва прижала, только за последние три месяца из-за него десять человек ушли на рывок, семерых - они завалили. Мужиков надо подтянуть, побазарить, показать, что мы с ними, среди них есть такие, что десятерых стоят. Только надо, чтобы ты Колян, слово им дал, что после нашей последней войны, если наша возьмет, мужики будут жить вольно, и будут иметь почти такие же права, как и мы, не считая наших законов!". Урки долго молчали, курили, переглядывались, ждали, что скажет Тульский. Тульский встал, глянул на всех,  и говорит: "Ладно, Алмаз дело говорит, выхода нет, пусть он этим и займется, а кишки свои на пики намотать и сдохнуть всегда успеем!". С мужиками было нелегко, долго их уговаривали, я им чего только не обещал, а они осторожные, натерпелись от воровских понятий, в общем, согласились они, и к вечеру другого дня с нами была тысяча мужиков. Такой перевес был нам на руку, оставалось только определиться со временем, но все случилось само собой. Вечером к нам забежал мужик, урки в бараке подорвались и за пики, думали, Яшкины урки наведались.  Мужик стоит, говорит, а у самого вся бочина в крови: - "Меня к вам наши отправили, говорят, с урками договор есть, так вот, Орлов пьяный со своими дружками в карты трех мужиков проиграл, наших двух уже порезали, - и показал на свою рану, откуда струилась густая кровь. Теперь они пошли к северному сектору, их человек сорок, с заточками все!".  Урки в бараке слетели с нар, похватали кто что. Тульский закричал: "Так, короче, всем надеть телогрейки, Алмаз и пара урок с тобой! Поднимайте мужиков и летите на Яшку, а мы пошли на Орловцев!".
Орловцы не ожидали, что такое может произойти. Увидев, что урки, скрежеща зубами, врезались в толпу Орловских, мужики вылетели из барака и набросились с другой стороны. Орловцы растерялись, замешкались, а через минуты три бросились врассыпную, их ловили и били по-одному, кто чем, урки не мешкали, били либо топором, либо заточкой, а кто был без всего, просто душил или сворачивал голову. Минут через двадцать, все закончилось, на земле оказалось человек тридцать, кто-то стонал, кто-то лежал, запрокинув голову, и не подавая признаков жизни, раненые, расползались. Наши ринулись к бараку, где жил Яшка. Того уже успели предупредить, что орловцев в северном секторе порезали, он собрал своих, кто был в бараке, и рванул им на выручку. Через некоторое время он встретился между бараками с братвой Тульского, - вот это была резня, такого я некогда не видел, натуральная битва, в ход пошли и топоры, и ножи, и заточки, вообщем все, что попалось под руку. Я с мужиками первый влетел в барак Яшки, там остальная его братва одевалась на разборку, да видно не судьба! Давай мы их кромсать, бить, кровь бежит, крики, смотрим, Яшкины в окна выпрыгивают. Только там, на улице их наша братва молотит, мужики пинают встречают, за своих порезанных мстят. Тут и охрана засуетилась, тревогу сыграли. По селектору, кричат, чтобы разошлись, да куда там! Поздно, все как взбесились. Мы с бараком разобрались и к Тульскому на выручку, врезались прямо в Яшкину братву, они и не ждали, что мы такой шарой навалимся, и через минуту с криками, матами врассыпную, мы за ними. Тут вот ошибочка и вышла, в углу между бараками начали мы их долбить, а тут с соседнего барака остальные орловцы выкатили - и к нам, лоб в лоб. Дальше, помню, в глазах потемнело, зажгло что-то в боку так сильно, что я вскрикнул от боли, опустился на колени, потом рухнул на землю и потерял сознание. Очнулся я уже в больнице через двое суток, голова болит, тяжело, вижу, шнырь, полы моет, увидел, что я глаза открыл, ко мне подошел, оглянулся и давай шептать: - Алмаз, твоя братва уже давно о тебе справлялась, беспокоится, узнавали за тебя, в лагере беспредел кончился, орловцев вывезли, Орлова в ту ночь зарезали, Яшку и пятерых его приближенных братков топорами порубили. Тульский за все сам загрузился, тебя оставил в лагере за смотрящего, а его завтра вывозят на раскрутку.
Больше Тульского я не видел, а с этого дня установились в зоне другие законы, и мужики стали за нас горой. Оставшиеся Яшкины прихлебатели сидели как мыши. А через год заехал к нам один урка и с собой маляву привез. Там доводилось до всех, что поступки мои людские и достойные, гадского с моей стороны нет и братья Коля Тульский, Дима Охотский, Жора Сягин решили что Алмаз - Саша Привалов достоин, носить честное имя "Вора", так я и стал законником. Много было всего в моей дальнейшей жизни, на свободу откинулся, потом новый срок, а дальше пошло и поехало! Возили меня по всем зонам, в трех я устраивал бунты, в одной была резня, а теперь вот еду с тобой на централ, а через три года у меня "звонок". Потом поеду домой, меня уже ждут, думаю, что брат встретит. Знаешь, каждый зек, да и вся братва, хочет в душе семью, свой дом, но способны на это лишь немногие. Тех, кто уже оттащил свои срока, затянула другая жизнь, а семья - это значит либо отойти от этой жизни окончательно, начать жить по-другому! А на это уже многие не способны, да и система не даст человеку выйти, кругом, куда ни пойдешь, печать в паспорте, что визитная карточка, и хочешь ты того или нет, а клеймо на челе твоем будет с тобой до могилы, и если не менты, то свои в жизнь влезут. А у вора, как говорят, угла своего нет, где застала ночь, там ему и хата. Если хочешь быть вором, имей ровно столько, чтобы в течение пяти минут бросить все и свалить, раствориться, а деньги - это мусор, они для общака, для тех, кому на свободе после звонка тяжко и пойти некуда, а нам, чтобы день пожить от души. Вот так, парень! Вижу, ты хваткий, в лагерях не давай себя в обиду, будь самим собой. А еще передашь маляву в лагерь бродягам, я знаю, что тебе на усилок, а он на семнадцатой, остальные лагеря "особые" на этой ветке, а на этой, я слышал, у них беспредел, после того как Реваза вывезли. Но, говорят, там его корешок сейчас парится, если не врут.
Алмаз достал из ботинок стержень, из внутреннего кармана телогрейки листок и начал что-то отрывисто писать, а когда закончил, обратился ко мне:
- Менты в лагерях свой хлеб не зря едят, шмонают, - муха без билета не
пролетит, и зад промоют, заглянут хоть куда, там менты натасканы туго, как
псы, а маляву спалишь! Смотри! Лучше вены перегрызи, в зоне
на возраст не посмотрят, сломают! Учти, малява стремная и запалу не подлежит!
Я, конечно, замешкался, растерялся. Куда, думаю, тарить то ее, раз мусора наизнанку вывернут? Сижу, гоняю, а Алмаз на меня поглядывает и улыбается, хитро так. Пока я голову ломал, что и как, тот маляву в трубочку скатал, в целлофан запаял. Она, как беломорина без табака вышла, ровная, аккуратная. Алмаз, ухмыльнулся и говорит:
- Ты мозги не напрягай, не ищи, куда тарить, я тебе сейчас покажу, как по жизни это делается, куда зашкерить так, что не одна крыса не пропасет. Ты это запомни на всю жизнь, на маляву помочись, да не зыркай ты на меня, я тебе подляны не строю, не впадлу это! Делай, как
велю, да не фраерись ты, так надо, тут дело образования, это как антисептик! Видывал я некоторых, вроде тебя, побрезгуют или еще чего, сам свидетель
как в духоте и сырости рана гнить начинает, а там заражение, абсес, при мне одному такому руку по локоть оттяпали.
Я перечить не стал, старый вор знает, что говорит. Алмаз закатал мне рукав, растер кожу, приподнял, заточенной как лезвие копейкой сдедал надрез, осторожно потолкнул туда маляву, и настроил ее по сухожилию. Она ваккурат рядом с веной легла, сразу и не увидать. Похлопал меня по плечу, а сам улыбается, на меня с хитрецой поглядывает.
- Все, на месте родная! Теперь на рану помочись и крепко
перевяжи, только перед шмоном бинт снять не забудь, у ментов на это дело глаз наметан! А в лагере, стрем не забудь нужным людям передать. Вот тебе мое слово парень, правильный ты путь выбрал - не сойди с него! Помни, крепко стой на ногах, а главное заруби себе на носу - ошибешься раз, свернешь с пути, обратно не встанешь, ошибешься второй - обратной дороги не будет, а дальше тебя враги подтолкнут и друзья, что вчера с тобой за одним столом сидели, нож в спину воткнут – таковы лагерные порядки. А поэтому, парень, живи по людским понятиям, не иди за толпой, а духу хватит, веди сам, ибо толпа в массе безлика! Своей головой думай, на гадское неподписывайся, один раз свяжешься,так в дерьме вымажешься, всю жизнь не отмоешься. Оскорблений не прощай, за правду можешь смело "валить" любого, но правду эту осмысли, правдали это? И твоя ли она? В делах будь решительный, за базаром следи повсеместно, жаргон - это не выражение твоей личности, а всего лишь манера общения среди своей братвы, что нормального языка не понимает! Верь, настанут времена, и это все отойдет,бродяги в люди выйдут, и порядочность станет визиткой каждого. Будешь жить по этим правилам, до остального дойдешь сердцем, люди помогут, если увидят в тебе стержень! Умом такое не понять, это же наши совлаги родные. Ну да ладно, отдыхай, у тебя еще все.
Разве мог я предположить тогда, что эта малява изменит мою жизнь, и что с этой самой минуты судьба моя уже круто повернула и встала на курс твердо и решительно, раз и навсегда.
Проснулся я на станции, по крикам конвоя понял, выгружают этап. На прощание, Алмаз подмигнул мне по-отцовски: - Помни заповедь - неси свой крест сам, на чужие плечи не перекладывай, сынок.
Здесь вот мы и распрощались! Потом я много слышал про Алмаза, , говорили, что был он из интеллигентов, культурный, обходительный, вращался в высших кругах общества, ходил в костюмах с иголочки, а среди своей "малины" такие ввел законы и порядок - хуже, чем в лагере. Умер он своей смертью, слава богу на воле и как говорят, единственное, что у него осталось после его смерти - это фрак, в котором его похоронили, да небольшая церковь в селе Боговарово, на востановление которой он дал пожертвование, и куда ездил часто, до самой смерти. В этой деревне он родился, отсюда понесла его судьба потемной дорожке, он на крытке пятерку добивал, когда отца с матерью схоронили, о чем он, говорят, более всего сожалел, оттого видно и каялся, а последние месяцы, все свое свободное время на могиле родителей проводил. А о чем говорить, ведь все люди на этой земле, и никому людское не чуждо - и вору, и бандиту ласки и тепла хочется.
Далее опять станция, - и все по-новой, крики, псы, солдаты. Погрузили в автозаки - и в лагерь, привезли точно в семнадцатую ИТК усиленного режима. Зона стоит в лесу, кругом ни души, нас в накопитель, а утром чистый ад. Менты вошли спокойные, как удавы, всех подняли и на шмон, да какой! Раздели всех догола и в баню, шмотки  забрали, каждый шовчик вскрыли, каждый миллиметр ткани прощупали. Подстригли наголо, старой машинкой, а после к врачу. Там нам по кружке слабительного и на отстойник. Отстойник, - это туалет, проще говоря, обычная параша, только поверх толкана сетка. После пургенчику так прижмет, давит как из пулемета, и через зад вместе дерьмом все вылетает, и малявы, и бабки и другие штучки. После отстойника голышом на шмон, там и в рот заглянут, и в нос, и в уши,  и слушай, находили и деньги, и "рыжье", и малявы, многие в истерику, как же, через отстойник прошел, а на шмоне спалился! Да только у ментов разговор короткий, по голому заду дубинкой нахлопают —  ощущение скажем, не из приятных, так что в чувство приводили быстро.
После процедур одели в робу - и в медчасть, там осмотр, после - распределение по баракам, по отрядам, меня в четвертый сунули, к блатным, нагрубил на шмоне прапору, ну вот меня вроде как на исправление. Я после отбоя рухнул на шконяру и вырубился.
Ночью, спросонок чую, тормошит меня кто-то. Открываю глаза, лица не вижу, темно, а тот мне шепчет, мол, пошли, пахан с тобой, побазарить хочет. Я оделся и за ними. Прошли в другое крыло барака, там, в углу сидят у свечи урки и режутся в карты, а у окон и у дверей шестерки на стреме за шухером палят. Меня подвели к одному тощему зека, что чадил цыгаркой пуще того паровоза. По всему видно урка на чищире сидит, лицо осунувшееся, темно-желтое, глаза впалые мутные. Глянул он на меня исподлобья, как то по-волчьи дико и говорит басом, сиплым таким:
- Ну что, босота, слышал, по второй ходке на усилок поднялся! – говорил зека неторопливо, морщась от едко-ядовитого дыма самосада, почесывая синие купола на голой груди: - Добро, что в наш барак заехал. Только в толк не возьму, ты либо такой навороченный, что к нам заехал, либо темный – по кумовской путевке определили! Учти, если что за тебя по жизни выплывет, валить не станем, всей шарой отымеем и в петушары переведем, а если ты еще и кумовской, то Черик тебе кровь до миллиграмма спустит  и кумовьям сольет. Сюда урки рвутся, а ты без нашего ведома запархнул! Ладно, пока живи, но если...
Дальше он не успел договорить, влетел шухаренок и растопырив пальцы, прошипел, словно гусь: - Шухер, Сева, вертухаи с обходом чешут, и эта сука Горелый с ними.
Сева, как оказалось, и был поханом, правда, я его себе не таким представлял. Сева махнул всем рукой, мол, по койкам, и указал мне, ты, мол, тоже вали! А потом добавил: время будет — договорим.
Прыгнул я в койку с тяжелым камнем на сердце, поджилки трясутся, на душе непонятно что творится, а тут еще рядом сосед приподнялся чуть с койки и шепчет:
- Слышь, браток, повезло тебе, Сева после того, как Реваза вывезли
год назад, совсем озверел, зону под себя подмял, все на него пашут, а кто
против, тех опускают. А с опущенного или с дырявого какой спрос, он
слова не имеет, дырявый он и в Африке дырявый, с ним проще всего.
А ты смотри, братуха, будь на чеку - завтра они вернутся, начнут укатывать и либо ты, либо они! Если вывезешь все, не сломают, при себе оставят, а нет, то место тебе в  седьмом отряде у «девок». Здесь так, по-другому не бывает! Ты главное не лезь на рожон! Сева урка в авторитете, с него за тебя никто не спросит, дернешься - на пику! Вали завтра к Горелому, это старший кум, проси, чтобы перевел в другой отряд, а то ведь замордуют падлы, я здесь хоть и живу, а свалил бы давно от этих козлов. Если бы не подельничек мой, то меня бы здесь замочили давно, да спасибо ментам, что они этих блатных на поводке держат, как сук давят. Сил моих нет, я либо в петлю, либо завалю кого-нибудь, а там будь что будет, у меня под шконкой одна половица не прибита, под ней перо, если со мной что, имей в виду, может, тебе пригодится, пользуйся.
Я, конечно, поначалу слегка опешил. Зачем он мне все это говорил, совсем незнакомому человеку? Это казалось, по меньшей мере странным, поэтому я не замедлил с ответом: - А ты откуда знаешь, что я тебя не вложу, не сдам Севе? Может, ты из меня что-то тянешь, специально под шкуру
лезешь, под своего косишь.
Тот с обидой в голосе махнул рукою: - Брось, Тимур, я с тобой на малолетке чалился и на взросляк вместе поднимались. На общем в Томске в одном лагере парились, просто не сталкивались, ты у Фиксатого в отряде был, а я у Чибы! Ну, ладно, давай спать, а то менты услышат, на всю ночь подпрягут, у них это просто, работы в зоне всегда хватает.
Я понял, что решать как быть дальше, мне самому и надеяться не на кого. Сева на деле, оказался просто лохмач, правда, при понтах и власти! Дерзкий, властный и безжалостный он сумел подчинить себе всех в лагере и выстроить свою вертикаль власти, жесткую и кровавую, где есть только одно слово - его. Теперь надо было продумать, как поступить в этой ситуации, не спровацировав братков и смотрящего. Соседа своего, что тогда не промолчал, я позже вспомнил, по зоне парень был бойкий, но трепло, язык что помело, у него даже кликуха была – Шмель. Была правда у него слабость – карты, пятью годами позже за них и попал, в промзоне его на пику посадили, не выкарабкался бедолага, а жалко, по понятиям жил.
Потом наступило какое - то странное затишье, ближайшие два дня ко мне не подходили, блатные косились, присматривались, давая понять, что не такая уж я и важная птица, но это меня и настораживало. Какой-то звериный инстинг удерживал меня от того чтобы передать Севе маляву. Друзьями я не обзавелся, пока Сева не дал мне прописку, в бараке от меня шарахались, к кому ж еще обращаться за советом, кроме единственного знакомого: - Слышь, Шмель! В лагере кроме Севы, урки порядочные есть? Или весь лагерь под ним прогнулся? У меня малява стремная от Алмаза, мы с ним в "Столыпине» словились, он сказал порядочным уркам передать, а за Севу я пока ничего доброго не слышал.
Шмель аж подлетел. Да ты что, говорит, у нас еще круче есть, друг Реваза, Жулик погоняло, игровой. Перед самым приездом вора, жулика вдруг ночью подняли и нежданчиком вывезли, сто пудов ментовская прокладка! Так вот, если бы они стыканулись, то Реваз его бы за лагерем смотреть оставил, а не эту сволочь.
Я, конечно, обрадовался, что есть серьезные люди, но как до них дотянуться? Лично? Сомнительно, я ведь новичок, среди прочих не примелькался, ментам на глаза попадусь, сцапают, оформят суток пятнадцать, а там только успевай считать добавки! К ним попади, замордуют. Попросил Шмеля, чтобы он свел меня с семейкой Жулика, в общем, вышло все в цвет, можно сказать, даже очень! Маляву я отдал лично Жулику, один на один в промзоне, никто нас не видел, а вот соседа моего пропасли.
Ночью я проснулся от какаго то нехорошего предчувствия, на душе неспокойно. Я почему то сразу про Шмеля подумал, на его кровать глянул - пустая. Ладонью простынь потрогал, холодная, давно снялся! Если бы менты взяли, заставили бы шконяру заправить, а тут что-то другое. Не скажу, что я все понял, но чуйка подсказала, беда с ним. Ростом я не велик, а в руках сила была, я из-под шконки Шмеля достал перо, хорошее длинное лезвие, путний финак из каленой стали. Влез в брюки и на цыпочках в сортир, у двери затаился, заглянул внутрь осторожно, вижу, - двое Шмеля мордуют, двое наблюдают. Один, лысый со шрамом у виска, присел на корточки перед Шмелем в глаза заглядывает и тихо так тянет:
- Ну что, сука, че ты к «Жулику» лукался? У тебя с ним какие дела? Постанову Севы знаешь, без его добра вопросы не решать! Ну чего молчишь? Не в мусарне, здесь в мочанку играть не надо, не зачтется! Надо будет, маму родную здашь, я из тебя все выжму. А будешь в партизана играть, опустим хором, а Сережа тебя оформит девочкой! В бараке будешь у Севы мамкой, тебя и трогать не будут, девок не бьют! А, как ты хотел, падла! Ну, что зенки выпарил, сука, это по воле мы кореша, а тут прости, у каждого свое!
Шмель трясется как осиновый лист. Хлюпает разбитым носом, забился в угол под раковину и смахивая с глаз слезы, негромко всхлипывает. Мне, честно говоря, его стало жаль, ведь по это моей просьбе он встречался с Жуликом, а значит, придет и моя очередь! Теперь выбор за мной, либо трусливо убежать и трястись в ожидании, когда придут за мной, либо бросится в бой, а там, чья вывезет! В любом случае все решиться здесь и сейчас! Да и раздумывать долго не пришлось, после той картины, что предстала моим глазам, никаких сомнений в этом, у меня не осталось. Двое вытянули Шмеля из-под раковины, несколько раз смаху ударили его под дых, а когда тот согнулся и зашелся кашлем, порвали на нем кальсоны. Другая парочка, сняла брюки до колен и приспустила трусы, поглаживая по голове обессилевшего Шмеля они смеялись ему в лицо. В какой - то момент я понял, что ждать уже нельзя. В углу рядом с раковиной я увидел кусок арматуры, чистить толканы. А дальше, все происходило будто не со мной, я влетел, как обезумевший, схватил арматуру, ударил стоящего ко мне спиной урку по голове, затем прошелся по остальным. Тем, со спущенными штанами, повезло меньше: одному я ткнул ножом в ногу под ягодицей, второму проткнул печень, они завалисись на залитый кровью кафель и громко завопили. Урка со шрамом на виске, с разбитой головой, откуда растекалась по всему лицу кровь, бросился на меня, он был очень здоровый, а я очень быстрый. Пригнувшись, я пролетел под его рукой и вспорол ему брюхо, он отрыгнул и рухнул на колени. На моих глазах его кишки вывалились на пол, он трясся и с ужасом глядел на них. Один из этой компании, воспользовавшись сумятицей, хотел проскочить в двери, но кровь залила ему глаза и он, схватившись за голову, обреченно опустился на пол у входа. Я помог Шмелю поднятся, мы смыли с себя кровь и уже собирались уходить, как услышали, что по улице, скрипя снегом, бежит наряд. Шмель быстро сообразил что делать, выхватил у меня нож, вытер рукоять и сунул в руку лежавшему у двери зеку. Мы побежали в свою секцию, правда у шконяр нас скрутили, слышим, один из сортира закричал: «Ничего не трогать, медиков сюда,  шнырей,  бегом».  В общем,  суета, беготня. Троих увезли на больничку, один скончался в нашей медчасти, а Туз, подельник Шмеля, отделался лишь черепно-мозговой травмой и синяками, через неделю после того, как его выписали из медчасти, его перевели на работы в промзону, где пару дней спустя нашли с ломом в груди. Сева через сутки пошел на рывок и был застрелен часовым с вышки, меня перевели к Жулику в барак. Уже позже я узнал, что в маляве Алмаз писал, что знает о положении в лагере от порядочных людей, Севу со всеми прихлебателями, велел отстранить, а если потребуется, наказать, еще, просил помочь мне встать на верный путь. Что поделаешь, такие были законы. Так что, выходит, я сам воровское решение испонил, братва только батву подчистила. А случай в сортире менты провели обычной разборкой - "конфликтом за сферу влияния", дело закрыли в связи со сметью виновного.
В общем, дальше жизнь пошла по накатонной калее, остальные командировки я проходил, шутя, везде меня встречали как своего. А подошли ко мне, уже на третий срок в Иркутске, и никто иной, а сам Реваз и Жулик. Как только в законе объявили, меня менты на "белой лебедь" в Соликамск. Там я хлебанул, из ШИЗО в БУР, в зону ни разу не выпустили, там туб и выхватил. Всякое бывало, а как становилось тяжко, вспоминал я наставления Алмаза и старался по этим законам в лагерях положение налаживать, не отступать.
Договорить Чедия не успел, железная дверь грузно отворилась и охранник грубым голосом объявил: - Чедия! Чон! С вещами на выход.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

"Кумовья" и "воры"

Все в природе взаимосвязано, и составляет длинную цепь жизненного круга. Вся жизнь — это путь вечного компромисса, ибо существование одного, либо напрямую, либо косвенно, зависит от существования второго, и наоборот.
В суровые послевоенные годы в советских лагерях был строгий устоявшийся режим, все осужденные содержались на одинаковых правах — суки, воры, военные, изменники, враги народа. Со временем, менялась жизнь, менялись и устои, считавшиеся эталоном лагерей. Ближе к семидесятым, многие лагеря перешли в категорию так называемых всесоюзных ЗУРов. Многие зека, прошедшие их, отходили от блатной жизни, другие кончали жизнь самоубийством, третьи умирали от туберкулеза, инфекций, выживали лишь сильные и стойкие, но с заметно пошатнувшимся здоровьем. Таких были единицы, именно они и составили в конце семидесятых верхушку лагерных авторитетов, «воров в законе». Восьмидесятые годы пришлись на взлет "воровских законов" и крепко устоявшихся воровских и лагерных традиций.
Однако лагеря, и вольные преступные группировки в крупных городах, были абсолютно разобщены. «Воров» игнорировали бритоголовые качки, признавая лишь позицию силы и своих мускулов. Но это длилось до тех пор, первая волна преступности бритоголовых не побывала в лагерях за рэкет, вымогательство, разбои и убийства, и уже к середине восьмидесятых практически все криминальные структуры вошли под руководство "воров в законе" и  прочно укрепились в обществе.
К концу восьмидесятых, неожиданный всплеск преступности захлестнул крупные города России, между преступными группировками начались "разборки", дележ за сферу влияния. А каждая кровь порождала месть, тогда и стали обращаться к "авторитетным ворам в законе", для того, чтобы их развели, взяли под свою крышу. В городах, где не было "воров", подъезжали к зонам, тюрьмам, добивались свидания с «ворами», решали свои проблемы, в результате чего воры в законе окончательно взяли контроль над криминальными структурами, авторитетов наиболее крупных структур "короновали", таким образом, появились целые преступные кланы с «ворами» во главе. Однако это вскоре стало препятствием и самим ворам, хотя были в этом и свои плюсы: убрав вора в законе, удавалось все развести без крупных разборок и решить все по-своему. Но в лагерях жизнь все еще принадлежала "ворам", именно там они были полноправными хозяевами. Во многих колониях всем положением заправляли те, кто был в тени, это - оперативные работники, или как их называли заключенные - «кумовья". С виду колония — это хорошо налаженный строй, с его устоявшейся системой, от вора в законе до последнего педераста, однако все это надводная часть айсберга, все, что делается кругом ежечасно, — это не совпадение и не стечение обстоятельств, а глубоко продуманный шаг, за которым обязательно следует определенное событие.
Мальцев пришел утром, словно выжатый лимон. Красные глаза и измученный вид, видно, что не спал всю ночь. Включив настольную лампу, он уселся за стол и стал перелистывать толстую папку с надписью "Ф.И.О., клички, преступные лидеры отрицательной направленности". Мальцев внимательно глядел на страницы и с горечью повторял:
- Как же я так! Вот он Тимур, вот он Китаец - Константин Чон Ван
Ли! Что же это я? Проявил недоразвитость!
В кабинет постучали, Мальцев закрыл книгу, и разрешил войти. Дверь открыла приятная девушка, мило улыбнувшись, она тихо положила на стол пакет и журнал:- Распишитесь, Сергей Юрьевич, пожалуйста, секретная почта для вас!
Мальцев расписался за получение, а когда девушка вышла, распечатал конверт, и прочел содержимое. Потом встал, налил себе крепкого чаю и, подошел к окну: - Поздно, очень поздно, узнали мы об этом, и уже без вас, господа оперативники!               
О чем - то раздумывая он еще раз перечитал секретку, сначала про Тимура, затем про Чона, ему было интересно узнать об этом человеке. В документе содержалась следующая информация: Чон, - Константин Александрович Чон Ван Ли, он же «китаец», уроженец г. Владимира, физически развит, долгое время проходил нелегальное обучение в закрытой школе "Кекушинкай", владеет многими видами единоборств. После семи лет обучения открыл свою подпольную школу рукопашного боя, в двадцатьтри года занял первое место по боям без правил в Ленинграде. В этом же году был арестован и осужден, срок отбывал в колонии общего режима, где познакомился с авторитетом, а позже вором в законе «Меликом». В исправительном учреждении характеризуется положительно, на конфликт с администрацией старается не идти, однако имеет частые конфликты с осужденными. После освобождения был тесно связан с «Меликом, благодаря помощи Китайца его группировка взяла под свой контроль весь город, так же были взяты под крышу и обложены данью все крупные предприниматели во всем городе. Были убиты три лидера разрозненных группировок, не желающие подчиниться. Во время очередной сходки Мелик был взят с оружием и арестован, позже был задержан Китаец, мотивы задержания не ясны. Находясь в ИТК-9 строгого режима, между Меликом и ворами в законе Аразом и Черкизом возник конфликт, тогда его пытались вытеснить из преступной верхушки лагерного правления. Однако ночью четыре человека Мелика во главе с Китайцем проникли в барак со сторонниками Араза и нанесли тяжкие увечья предавшим их заключенным. После этой ночи Араз и Черкиз полностью потеряли контроль над авторитетной верхушкой лагеря. Араза отстранили от общего за пристрастие к наркотикам и "остановили" решением пяти воров, среди них Тимур Тбилисский, Сема Кошелек, самые авторитетные. Черкиз умер в бараке через пару месяцев от передозировки. После освобождения Мелика Китаец отказался от смотрящего в лагере. Жил просто, с лицами авторитетными, не связанными с Меликом, старался связь не поддерживать. В лагерных разборках не участвовал, жил обособленно. После гибели Мелика на Китайца совершили покушение, нападавшие (неофициально свыше десяти человек) получили тяжкие увечья, травмы, переломы, самому Китайцу нанесли топором травму без повреждения жизненно важных органов и тканей, после которой остался шрам на шее. Заключение: ввиду избежания обострения ситуации в ИТК, осужденного Чон Ван Ли этапировать в ИТК-20 строгого режима. Оперуполномоченный СИДиСР капитан Любимов B.C. Ориентировку довести до оперативного отдела учреждения УД 30/ 18".
Мальцев удивился:
- Смотри-ка, а на вид дистрофик! Сутулый, лицо как у забитого шныря, а сам уже такую биографию состряпал. У нас после Седого ему тяжко будет, видно, опять Чон у воров в почете, но не у нас. А еще и Бушков, тоже головная боль, нам бы без них проще было, вот еще боевики хреновы, чтоб вас ..., Мага приезжал, так с ним без проблем, укололи и развели кого надо, любителей правды убрали и горя не знали, но что ж решим!
Мальцев встал, оделся и вышел из кабинета, в коридоре его остановил начальник отряда и сказал, что его ждет к себе Артеменко, срочно.
Мальцев уже предполагал, что его ожидает, и был  готов к предстоящему разговору. Он подошел к двери начальника ИТК и тихо постучал. Не дожидаясь ответа, вошел, за столом сидели Артеменко и Шерихов, оба внимательно читали какие-то документы. Артеменко кивком указал Мальцеву на стул и, не обращая на него никакого внимания, продолжал смотреть в бумаги. Просмотрев их, начальник глянул на оперов, и не торопясь начал: - Ну что, товарищи, я прочел бумаги, по факту прибытия в наше учреждение Бушкова, Чон Ван Ли и Чедия. Я понимаю, что их приезд несанкционирован и вы, можно сказать, были не то чтобы не готовы, а просто упустили  время. Видите ли, я на оперработе не был, и мне тяжело судить о вашей работе со своей колокольни. Но я вам вполне доверяю и не
собираюсь идти на конфликт со своими оперативниками. А потому
согласен, что по изложенным фактам, Чедию необходимо этапировать
в тубколонию. А вот что касается горячих парней! Думаю, Бушкова и Чона надо этапировать севернее, чтобы немного пыл остудить, Чирка и Рыжего подальше от нас, поближе к Магадану, чтобы их тут не убили, а есле вам верить - к этому идет, насколько я понимаю факты, изложенные вами, и я вполне с вами согласен. Сергей Юрьевич, езжай в СИД и оформи документы на этапирование, время не тяни, я уже звонил, тебя там ждут. "Уазик" стоит у входа, если что — звони мне на домашний телефон, ну, всего тебе, удачи

*   *   *

Телефон в квартире Артеменко громко зазвонил,  протяжной трелью разливаясь по комнате. Женщина, нащупав в темноте выключатель, включила свет настольной лампы и щурясь опухшими ото сна глазами, раздраженно буркнула сопящему позади мужу:
- Черт бы тебя побрал с твоей работой, ночь, полночь, никакого покоя от твоей тюрьмы нет!
- Не тюрьмы, а колонии! -  лениво отозвался из-под одеяла  супруг.
Женщина сняла трубку, и с безразличием добавила:
- Один хрен, что тюрьма, что зона, что колония!
Тяжело вздохнула и поднесла трубку к уху:
- Алло, квартира Артеменко,… а добрый день, верней, какой день? -
съязвила она в телефон и глянула на часы, стоявшие тут же на тумбочке, рядом с телефоном: - Извини, Сереженька, родной, но время четыре часа ночи, стесняюсь заметить! Кого? Он спит, ...но если срочно, то ладно... А у вас не срочно хоть когда-нибудь бывает? ...  Ну, ну! — с иронией в голосе проговорила женщина, и нежно толкнула любимого локтем:
- Эй! Начальник! Хватит спать, Мальцев тебе звонит, опять свои оперские секреты тебе хочет раскрыть! Давай просыпайся, мне же на работу скоро!
Артеменко, лениво потягиваясь, взял у супруги трубку:
- Алло... Сережа? Сергей, как у тебя дела, как съездил?
Некоторое время он внимательно вслушивался в каждое слово в телефонной трубке, в знак одобрения слегка покачивая головой, затем взволнованно посмотрел на часы:
- Сергей, ты где сейчас? В штабе! Будь там, я сейчас буду!
Позвони в конвойный батальон, узнай, когда у них этап, и отправь
машину за начальником спецотдела, пусть готовит документы, вызови
Шерихова, чтоб к моему приезду был на месте! Пришли за мной
машину! Ну, все, давай!
После разговора с Мальцевым Артеменко бодро спрыгнул с кровати, и поспешно достал из шифоньера вешалку с формой.
- Кстись! - грузно повернувшись на бок, пролепетала тучная супруга: - Господи! Когда-нибудь ты будешь спокойно спать, без ночных подъемов, тревог, побегов! Или это будет вечно? Дети можно сказать без отца выросли, сироты при живом-то отце.
- Лариса! — застегивая пуговицы на рубашке, ласково произнес он,
- Я же тебе обещал! Осталось три года, и ухожу на пенсию, и провались оно все, а пока прости, служба! Будь она не ладна.

                *   *   *

"Уазик" взвизгнув, резко затормозил у крыльца, из него выскочил Артеменко и, размахивая полами растегнутой шинели, быстро направился к двери. На крыльце его встретил молодой капитан, который, лихо, щелкнув сапогами, поднял руку под козырек:
- Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия...
Артеменко не дал ему договорить, махнул головой и, протянув руку, здороваясь, отрывисто спросил:
-  Мальцев, Шерихов здесь? Давно пришли?
          - Да здесь, пришли минут двадцать назад, верней, пришли Шерихов
и начальник спецчасти, а Мальцев здесь как с центра приехал, они все
в спецчасти. Шерихов связался с конвойным батальоном, те везут в десять
часов этап, так что к нам проскочат часов в восемь. Попутный список
Мальцев привез подписанный, один экземпляр уже конвойникам отвезли,
так что вроде все в норме! — четко доложил дежурный, следуя след в
след за начальником колонии, сбивая с сапог, налипший к подошвам
снег.
- А осужденные? К этапу готовы? — недоверчиво глянув на дежурного, уточнил Артеменко.
- Точно так! Давно собраны, проверены, проблем не будет, товарищ подполковник, — заверил его капитан.
Артеменко поднялся на второй этаж, распахнул двери в спецотдел и с порога громко пробасил:
- Ну, как дела? Все готовы? Да, кстати, доброй ночи!
Шерихов устало улыбнулся и вяло протянул руку начальнику:
- Все готово, Николай Иванович, дела законвертовали, только ваши
росписи и печать, и можно хоть сейчас отправлять.
Артеменко прошел по кабинету, пожимая руки всем присутствующим, и, облегченно вздохнув, уселся на стоящий в углу кабинета диван. Зевнув, он глянул мельком на часы и слегка присвистнул:
- Вот это да! Время спать, а мы не ели, пойду у себя в кабинете вздремну, а вы, как эту троицу в автозак посадите, сообщите! Отгулы возьмете, потом отгуляете. Мальцев может вообще идти домой! Куда их хоть везут?
- Северное направление! Со станции ехать часов десять, двенадцать, — ответил Шерихов, зевнул, и устало опустил голову на стол.
После двенадцати часов изнурительного пути, эшелон наконец-то прибыл на станцию назначения. Тяжелые двери, поскрипывая, открылись перед заключенными. По перрону длинной цепью растянулись солдаты с автоматами наизготовку. Чуть поодаль, на поводке у сержантов смирно ожидая этап, сидели семь овчарок, высунув языки, они настороженно глядели в сторону вагонов. Молодой лейтенант, положив руку на кабуру, подошел к вагону, и загглянул внутрь. Щурясь от снега, что крупными хлопьями валил с неба, он громко и четко обьявил: - Внимание! Вы прибыли на станцию назначения, сейчас проследуете в спецмашины для дальнейшей транспортировки. Следоватьдо спецавтомобилей только бегом, разговаривать сконвоем, курить, останавливаться без команды, строго воспрещено! Шаг влево, шаг вправо считается побегом, шаг на месте провокация!При побеге конвой стреят без предупреждения!
Лейтенант повернулся к солдатам:
- Внимание конвой!!! Cобак на короткий поводок, соблюдать
дистанцию, будьте предельно внимательны, не допускайте, чтобы
овчарки покусали заключенных!
Окончив, он достал из шинели блестящий портсигар, вынул сигарету и натянув шапку на уши, махнул рукой, стоящему у машины прапорщику:
- Варламыч, у тебя как, все готово? Можно подавать!
Варламыч бросил под ноги окурок, растер сапогом и, подняв воротник полушубка, махнул рукой:- Давай, раньше сядем, раньше выйдем!
Лейтенант, указал кивком на ближнего зека: - Первый пошел!
Зек соскочил с платформы и побежал к автозаку, волоча на себе сумку. Учуяв знакомый запах, собаки словно обезумели, рванули повод, хрипя и брызгая слюной, они громко лязгали челюстями. Солдаты едва сдерживали псов, упираясь сапогами в перрон. Вид огромного черно-рыжего животного с алой пастью и рядом огромных клыков приводил заключенных в замешательство, они испуганно шарахались из стороны в сторону под грубые окрики конвоя, и бежали как можно быстрее, стараясь не поднимать на конвоиров растерянных глаз.
Чон подошел к выходу, перед ним стояло еще человек шесть, поэтому он спокойно выглянул на перрон. С неба плотной стеной падал пушистый снег, горевшие уличные фонари выстроились вдоль дороги, словно в белых лохматых шапках, и нагнув головы, молча, всматривались в лица этапируемых. Когда очередь дошла до Чона, он обратился к лейтенанту, уважительно склонив перед ним голову:
        - Гражданин начальник! Разрешите старику помочь до автозака
дойти, а то он совсем плох, туберкулез заел, не откажите, гражданин
начальник! Не дойти ему одному, совсем захворал!
Лейтенант окинул взглядом  Чедию и небрежно махнул рукой:
- Давай помоги, только быстрее.
Чон подхватил под руки Чедию и, торопливо поспешил к автозаку, сзади бежал и нес их вещи Бушков.
В автозаке Чедия немного отошел, кашель слегка отступил и он, воспользовавшись минутой, спокойно заснул. Чон сидел рядом и с жалостью разглядывал измученное лицо старика, удивляясь, откуда в этом худощавом теле, съедаемом туберкулезом, столько воли к жизни и жажды к свободе, до которой он скорее всего, вряд ли дотянет.
Через пару часов автозак грузно остановился у ворот большого трехэтажного здания. Чедия открыл глаза и взглянул в распахнувшиеся двери автозака, щурясь от яркого света прожектора: - Знакомые места, давненько я тут не бывал, «Восточный» централ,сколько судеб здесь переломано, прости и освяти эти стены, Господи!
Он достал висевший на груди крестик и тихо поднес к высохшим губам. Конвойный подошел к двери и, глянув на заключенных, указал кивком на выход. Всех троих, поместили в камеру временного содержания, так называемую - «транзитку». Вместо положенных сорока человек в ней находилось человек восемьдесят. Сквозь маленькое, решетчатое окошко, снаружи заглушенное стальными жалюзями, в камеру ни проникал свежий воздух, а спертый плотным смрадом поднимаясь под потолок, конденсатом в виде крупных капель стекал по бетонным стенам. Опустившись на корточки, зека молча вытирали едкий соленый пот, что как в доброй парилке катился по всему телу. Спали по очереди в две смены, бывало и в три — кто по часу, кто по два. Чедия лежал на нижнем ярусе. Устремив взгляд вверх, он тяжело дышал, что-то тихо шептал побелевшими губами, и время от времени исходил кашлем. Чон смачивал  кусок своего полотенца и клал ему на лицо, тот на некоторое время успокаивался, но вскоре вновь начинал кашлять.
Слух о том, что в транзитке  Тимур, облетел весь централ почти в ту же минуту, когда Чон, Бушков и Тимур  вошли в двери тюрьмы, поэтому дефицита в помощи и внимании к Чедии, Чон не испытывал, каждый ему старался хоть чем-то помочь. Но, несмотря на все старания, через пару часов Чедии стало хуже, у него подскочила температура, пот катился ручьями, и он все чаще стал задыхаться, а вскоре начал бредить. Видя его самочувствие, Чон заволновался, старик выглядел совсем неважно, лежал белый как снег:
- Батяня, тебе в больничку надо!
Чедия медленно повернул голову к Чону и, пытаясь улыбнуться, с трудом хватая горячий воздух, прохрипел:
-Ничего,не кипишуй, я привык по транзиткам, бывало похуже, и то вытягивал. Не привык я, как дешевка, ментам на здоровье жаловаться, может, кому-то ещехуже. Сам виноват, попался! Ты бы попить принес, я потерплю до утра, скоро все равно по камерам поведут.
Костя поднялся, все зеки в камере пристально наблюдали за ним, ожидая, что он скажет. Увидев это, он решил их немного успокоить:
- Братва, батя попить просит!
В камере засуетились, один протянул Чону кружку с прохладной водой и, повернувшись, обратился к седельцам: - Братва, давай воду на окно остужать, бате хуже, да и базарьте потише!
Зеки во что только можно было набрать воду, наполнили до краев и плотно составили на окно остужать. Часа через полтора Чедии стало плохо, на этот раз он уже плохо понимал, что говорит ему Чон, взгляд стал туманным и пустым, он постоянно задыхался и бормотал что-то невнятное.                Увидев это, Чон повернулся к заключенным:
- Братва, ему на больничку надо, до утра в хате не дотянет,
совсем худо, уже не говорит ясно, подсуетимся, братишки!
Осужденные в камере и стали настойчиво стучать в двери, выкрикивая наперебой: - Командир, давай врача, человеку плохо! Живее,
умирает, а вы и рогом не прете, врача, командир, в натуре, штрибанюга
помирает!
- Чо орете как оголтелые? — послышался за дверью возмущенный возглас охранника.
- Как что, человеку плохо, он тубик, распад у него БК плюс, а его сюда! Издеваетесь, что ли? Тубхаты же есть.
- Ладно, прекратите стучать, дежурному передам, он решит!
- Командир, подсуетись, будь человеком, в натуре!!
Через несколько минут камеру открыли и выросший в дверном проеме майор, оглядев заключенных, громко прикрикнул:
- Все на продол, живо, выходим и на корточки, руки за голову,
шевелим порщнями седельцы, сейчас врач зайдет!
Зеки молча исполнили указание, в чем были одеты, в том и выскочили на коридор. После того, как  вышел последний, майор выглянул из камеры: -«Галина Юрьевна, заходите»! Женщина лет тридцати прошла в камеру и натянув на лицо маску, подошла к больному. Она склонилась над ним, внимательно осмотрела, прослушала фонендоскопом и повернулась к майору: - Леонид Петрович, его нужно срочно ко мне, пока не наступил
кризис, в камере с его легкими он до утра не дотянет!
Майор замялся, недовольно вздыхая: - Неужели действительно так плох?
- У него последняя стадия, - распад легких, даже если я введу ему обезбаливающее, в этих условиях ему лучше не станет! Духота и сырость для него сейчас как яд. А здесь как в бане, ничуть не прохладней! - уверенно ответила женщина, снимая с рук перчатки. Майор опять выглянул на коридор: - Стеценко, возьми из камеры двух человек, пусть помогут перенести больного в медчасть, потом отведете провожатых обратно, только аккуратнее смотрите, не капусту охраняем, в конце концов!
В камеру вошел Чон, с ним еще один заключенный, они аккуратно подняли обессилевшее тело Тимура и вынесли на коридор, вслед за ними вышли врач и майор.

                *    *   *

В санчасти тимура аккуратно уложили на кушетку, а Чона и второго заключенного закрыли в камеру рядом. Врач поставила Чедии укол, и положила под капельницу. Подставила к окну стул, и, запрыгнув на него, немного приоткрыла форточку.
Охранники, убедившись, что зека еще без сознания, примостились на стулья у кабинета. Чедия очнулся часа через два, присел на кушетку и с улыбкой глянул на дремлющую за столом женщину. Врач, почувствовав на себе взгляд, подняла голову и заспанными глазами устало взглянула на приветливо улыбающегося старика:
- Извини дочка, — неловко обратился он к медику. — Время ваше
отнял, заставил над стариком поколдовать!
Склонив седую голову, он положил руку на сердце. Врач смутилась:
- Спасибо конечно, но здесь каждый день кто-нибудь лежит, — то сердце, то легкие, то одно, то другое. Кстати, как вы себя чувствуете?
- Спасибо, дочка, уже лучше. Мне бы в камеру! Верно, говоришь, не один я, другим тоже помощь нужна. Вон централ-то какой.
Охранники, услышав разговор, вошли в кабинет, но на этот раз, уже слегка подвыпившие, увидев Чедию в добром здравии, они повеселели:
- О, молодец, давай в хату, а то мы и так время убили из-за тебя!
Врач из-под бровей глянув на парней, возмущенно покачала головой:
- Эх, ребята, ребята, доиграетесь, узнает Чубаков, с работой попрощаетесь. Кстати, мужчину в маломестную камеру до утра, Чубаков в курсе, не верите — позвоните ему!
- Будет ему и камера, и горячий ужин, и какава с чаем! — усмехнулся один из парней и, закурив сигарету, вышел в коридор. Пройдя с сигаретой по коридору, он открыл окно для раздачи пищи, которое находится на двери и среди зеков просто именуется «кормушка»,  нагнулся и, заглянув через нее в камеру, окликнул Чона: - Эй, сейчас поведете своего штрибана обратно в хату, искать ему отдельные камеры я не собираюсь понятно?
Чон отрицательно покачал головой: - Нет, не понятно. Вам же и врач, и дежурный офицер сказали, прости, но человек больной, до утра реши, командир, будь человеком, не за себя прошу, там рассчитаемся!
 - А ты чо за него так печешься, он тебе отец что ли, да и что мне
слово? — с ухмылкой выпуская дым, заплетающимся языком пробурчал
охранник. Напарник Чона, нервно подскочил к кормушке:
-Слышь, гражданин начальник, это человек уважаемый, его все знают, за него, тебе в натуре башню снесут, а если...
Договорить охранник ему не дал, перебил грубо и напористо: - Чо мне трешь, ты чо меня пугаешь? Не таких быков в консервную банку загоняли! Сейчас глянем, что ты за масть, собирайся босота!
Охранник с грохотом захлопнул кормушку, достал из кармана небольшую плоскую фляжку, отхлебнул из нее несколько глотков, и занюхал рукавом. Нервно бросил на пол сигарету, и распахнув двери в кабинет врача  грубо обратился к Чедия:
- Чо развалился, старый, давай пошли, я тебя всю ночь здесь пасти не собираюсь!
Чедия виновато глянул на охранников, поднялся и, еще раз поблагодарив женщину, последовал за ними. Охранник молча шел по коридору покручивая на пальце ключи и что-то насвистывая. Второй в некотором недоумении шел следом, затем догнал приетеля и ухватил за рукав: - Санек, я не понял? Ты его куда прешь-то! Там же гадские хаты, а он вроде правильный?
Санек брезгливо бросил недовольный взгляд на Чедию, и отрывисто бросил напарнику: - Куда, куда, в семь три! К братве, хе-хе!
Второй, оторопев повертел ключом у виска:
- Ты больной, да? Это же пресс хата! Там же гады, они этого старика порвут как промокашку! тут к маме не ходи, ты башкой думай!
- А ты-то чо дергаешься, твоя какая печаль? Скажем, случайно вышло, тем более врач прописала ему камеру, где есть свободная шконка, а у них целых две и вентиляция хорошая! А тебе что, жалко его стало, так забери домой, хе-хе!               
- Смотри, Сашек, мы еще под газом, встрянем как кур в ощип, точно нe отмоемся, бля буду, не дело это!
- Ой, кто бы говорил, а не ты ли пару деньков назад туда пацана, который тебя послал, закрыл! Так я теперь вижу его частенько под шконярой среди обижатов! Это дело было, да?
- Это другое, тут личное, пацан бурой и наглый был! А это-то что, в нем еле душа держится, того дернули и на лыжи, а старика кончат!
- А у меня это тоже личное, меня им пугать решили, удивлю его братков приятно, когда после семь три его к ним закину, он уже и масть сменит, но насчет пола не знаю? Позаряться ли на его костлявую задницу? Ха-ха!
- Зря, Саня, ты это все замутил! Ты же прекрасно Лютого знаешь, ему терять нечего, на нем «крестов» наставлено знаешь сколько, пробы негде ставить!
- Да не ной ты, если что, скажу, что тебя вообще рядом не было! Доволен!
- Ладно, Саша, ты это, только смотри сам! Чтоб если что, без обид! Сам подписался!
Санек остановился на коридоре, и, отвлеченно глянув на напарника туманными от хмеля глазами, заплетающимся языком пробормотал:
- Слушай, выдерни-ка из камеры шесть два - одного, у него пол уха оторвано, тащи его сюда, а то он такой деловой, меня пугал, посмотрим, как перед камерой запоет! Да не суетись ты, я же сказал, что все беру на себя!
Этот полухий обещал мне башку снести!
- Ну, смотри, под твою ответственность, если что, я не при делах.
Погрозил пальцем охранник напарнику и вернулся за другим зека.
Почуяв, что что-то затевается, Чедия насторожился, но виду не подавал, шел так же спокойно вслед за охранником, скрестя руки за спиной. Подойдя к нужной камере, охранник повернулся к зека:
- Лицом к стене, руки на стену!
Чедия беспрекословно выполнил все, что ему велел охранник, и стал терпеливо ожидать,  что будет дальше. Через пару минут показался и другой охранник, со вторым заключенным, тем самым, который недавно нагрубил Саше. Вполне удовлетворенный происходящим, Саня провернул тяжелым железным ключом дверной замок несколько раз и, широко распахнув дверь камеры, крикнул зека, которого вел напарник:
-Пошевеливайся, особого приглашения составлять не будет, со временем туго!
Зек, увидев номер камеры на двери, опешил и встал как вкопанный:
- Да вы что? Это же прессхата, тут беспредельщики, я не пойду!
Это беспредел ментовской!
- Что? Завали-ка пасть, бродяга! - возмущенно пригрозил Саша,
- А куда ты денешься, закинем без твоего хочу-не хочу, не в детском садике, будешь знать, как базарить!
Зек растерялся, глаза испуганно забегали: - Я вены вскрою, но в хату эту не пойду, бля буду начальник!
- Да, будешь, будешь! Это я тебе гарантирую, заходи, некогда с тобой трепаться! Дубиналом по почкам и вперед!
Зек уперся ногами в пол, руками схватился за дверную ручку соседней камеры: - Командир, будь человеком, не ломай жизнь, мне еще
пятеру потеть, ну я ведь не со зла с тобой так, не надо, начальник, там
ведь Лютый сидит, эта мразь никого не признает, крест на нем!
Чедия с презрением бросил на зека строгий взгляд: - Стыдись! Не теряй лицо, нашел, у кого пощады просить!
- А ты правильный у нас, да? Истинный бродяга, внатуре бля?! Хе-хе! — довольный собой бросил охранник Чедия - Ну, раз такой правильный, то давай в хату, не ссы! Если не хочешь, попроси!
- Не за что мне перед тобой в ногах ползать, хата как хата, везде люди сидят! - спокойно ответил Чедия, переступая через порог камеры. Охранник с ухмылкой захлопнул за ним дверь: - Пошел ты! Проповедник! Посмотрим, как ты запоешь через минуту! Тебе тут махом грехи отпустят!
Зкрыв камеру на два оборота Санек повернулся, и грубо ткнул заключенного в грудь ключом: - А ты, если вякнешь про это, будешь жить под нарами, понял, можешь не сомневаться, я слов на ветер не бросаю!
Зек молча опустил голову и, потупив взгляд, направился вслед за охранником. Чедия вошел в камеру, щурясь, оглядел всех и уселся на край кровати: - Ночи доброй братва!
С нижнего яруса, напротив, из-под одеяла высунулся зека, и улыбнулся во все лицо беззубым ртом:
- А мы не братва, не по адресу обратился, ты как сюда заехал? По непонятке, небось мусора закрыли?
- Как заехал? Как и все, открыли дверь, и зашел! Негоже человеку хаты бояться.
- У нас тут свои порядки, ты уж извини, но братву здесь не уважают, или, может, ты по другим законам живешь?
- Я-то? Да я по людским законам живу, по-божьим, судим по законам общества, а других законов не знаю!
С верхнего яруса свесился еще один зека, и пристально разглядывая Чедию, влез в разговор: - Других законов не знаешь? До тебя тут урки тоже на понятия давили, пугали, что жить нам осталось, как ему покурить, только теперь среди дырявых трутся!
- Какие ж это законы? Не законы это, а обычный беспредел! А всех одним гребнем не чеши, ты сам из урок! Я тебя помню по Краслагу, за то, что с ментами цеплялся, тебя Лютым окрестили! Что ж ты теперь на прошлое рукой замахиваешься? Стоит ли оно того? На бродяг решил все свои неудачи свалить, все промахи списать? А законы, верно говоришь, законы, как и у многих бродяг, у вас волчьи. Сдать друг друга за хорошее место в камере готовы, друг друга за сигарету кидаете, что уж говорить о свободе, там старые, добрые, воровские и братские понятия давно умерли, сегодня с корешками вместе пьете, а завтра за долю как овцу ножом по горлу и совесть не замучает. Но я тебе обещаю, Лютый, что ты понесешь наказание за то, что законы наши братские обгадил, пренебрег порядочностью.  А на судьбу не жалуйся, знаю, как ты попал, только ведь не ты один тогда пострадал, с тобой и Сема и Миша Карманник были, однако ведь они сохранили в себе человеческое и жили, несмотря на обращенный к ним беспредел, по-людски. Мага понес наказание за поступки свои, порочащие достоинство арестантское. Решением воровским за ****ские поступки — остановлен! Ибо имя воровское обгадил, выносил решения не по совести, а личное воровским покрывал, и приговор такому один — не мне тебе пояснять, дабы не было разговоров о том, что все могут законники в обход общего. Нет, Лютый, человека можно сломать, можно опустить, но нельзя сломить! Так что, вот он я, здесь в гадской камере, ты кто я — знаешь, делай, что должен. Мне жить осталось и так на хапок, хочу, чтобы ты хоть перед смертью моей увидел, как порядочные люди лицом к лицу смерть свою встречают. Я, Лютый, жил как человек, и умереть хочу по-человечески! Сил у меня тех, что прежде, нет, но кого смогу, с собой утяну, менты на колени не ставили, и вам такого удовольствия не доставлю.
Договорив, Чедия опираясь о стойку нар, медленно поднялся и тяжело дыша, глянул в лицо зека на верхнем ярусе:- Саша, Саша, не думал я, что ты сам как Клыч станешь, слова своего вразрез!
Охранник в ожидании развязки нервно прохаживался по коридору, время от времени прислушиваясь к звукам в камере и поглядывая на часы.
- Санек, иди-ко сюда! - крикнул с другого конца коридора Гриша, но подойти Александру помешал телефонный звонок. Саша плюнул на пол и, недовольно сняв трубку, поднес к уху:
- Шестой пост, сержант Зернов слушает.
- Зернов, у тебя, что это с голосом, оставь за себя Петрова и подойди в дежурку, постарайся поживее! - раздался в трубке резкий и грубый голос дежурного майора Чубакова.
- Иду! - лениво ответил Зернов и, бросив трубку, подозвал
напарника:- Гриня, вали сюда, меня к ДПНТ, наверное, медичка сдала!
Сучка, ладно, посмотри внимательно за семь три, а то старичка забьют как
мамонта! Чубаков сказал, чтоб ты пока меня сменил! Ладно, чао, дорогой!
Грей пойло, скоро буду!
Петров не отходил от камеры, он, то настороженно прислушивался к каждому шороху за дверями, то надолго прилипал к глазку, но на его удивление в камере не происходило ничего странного. Зеки о чем-то тихо переговаривались, что сбивало охранника с толку. Обычно долго здесь никто не засиживался, а если и бывало, то уже конкретно съезжал в «женскую» хату. А такой случай как сейчас, был за время его службы впервые. Бывало, сюда забрасывали мужиков и покрепче, однако те задерживались не более часа. Так, например, один из блотарей Восточного - Миша Орех, что был и на воле авторитетом, после семь три,  тихо и спокойно переехал в мужицкую камеру. Многие тогда на централе даже поговаривали, что Мишу вывезли за то, что мешал администрации, жил по понятиям, а нет! Через несколько месяцев Орех всплыл в Покрове, только уже не Мишей Орехом, а Мишаней — Бугром, на чем его уркаганская биография закончилась, и про него как про урку быстро забыли.
Зная прекрасно все повадки и непримиримую жестокость и ненависть Лютого ко всем блатным и авторитетам, Петров не мог допустить и мысли о том, что старику удастся избежать общей участи. А учитывая его года, - думал про себя Петров, - его либо хватит кондрат, либо еще что-нибудь? Тогда уже всю вину взвалят на него — на Петрова, а Зернов только руками разведет, скажет — был в дежурке, знать ничего не знаю, меня вообще не было на этаже, а что скажу Чубакову, этот разбираться не будет, без разговору сначала в ухо заедет, а потом спросит: - Кто такой премудрый, старика в семь три закрыл? — Вот будет ситуация! Ну, нет! — размышлял Петров, лучше я его закрою, к тем двум, а если Зернову надо будет, пусть потом сам его закрывает, в какую хочет камеру, в конце концов, это его дело.
Не успел он об этом подумать, как в камере закричали и затарабанили в дверь. Сердце у Петрова на мгновение остановилось, зашлось дыхание, и самые страшные картины в одночассье нарисовало его возбужденное сознание. Он подскочил к двери и в считанные секунды отворил их. Однако то, что предстало его изумленному взору, привело его в некоторое замешательство. За отсекающей решеткой стоял Лютый, а за ним пятеро его дружков. «Лютый» с улыбкой глянул на Петрова: - Гриня, будь человеком, закрой нас в «стояк» на больничку или в другую хату, время уже пять часов, через час завтрак, а потом будут с транзитом решать! Вы че к нам чехоточного закинули то? Такого уговору не было, нехватало еще туб поймать!
Петров не понимал, что происходит, но сразу согласился с Лютым:
- Ладно, есть хата свободная, я вас пока туда, а двух с
транзита опять в транзитку!
Чона и второго зека завели в транзитку, увидев их, все стали настойчиво расспрашивать о Чедии, о его здоровье, один зек со смуглым угловатым лицом и частой проседью, махнул Чону рукой в свою сторону из угла камеры: -  Братишка, будь добр, можно тебя на пару слов!
Чон подошел к зеку и, опустившись на корточки, присел рядом, тот, приветливо улыбаясь, протянул руку:
-  Здравствуй, братишка, будем знакомы, Дима Таран!
Чон много слышал о Диме Таранец, более известном в преступном мире как «Таран». Один из влиятельных и авторитетных воров, он считался приверженцем старых воровских традиций. Давно его приметили старые воры, уважали и долгое время следили за его биографией. Десять лет назад в Покрове к нему подошли двое воров со свободы Нукзар и Саша Туз, а в лагере сам Тимур Тбилисский, он и стал крестным  Тарана.
Чон пожал крепкую руку нового знакомого: -  Костя Чон, можно Китаец!
- Наслышан, мы с Меликом полгода катались по союзу, и подходили к нему при мне, а с батей-то где словились?
- На двадцатке, только его сразу в лагерь выгнали, карантин готовили под ремонт, не пробили, и  по виду не определили, что он и кто, а спохватились уже поздно, он пол-лагеря по местам расставил!
Таран добродушно рассмеялся:
- На него похоже! А я опять на доследку, все катают! Спокойно не дадут до звонка досидеть, бате я отписал уже, грева загонять не стал, я его знаю, за грев, еще и обидится, а вот маляве рад будет от души!
- Дима! - прервал разговор другой заключенный из угла камеры, — насчет бати базар!
Таран легко спрыгнул со спальника и подошел к зеку, он что-то серьезно доказывал вору, импульсивно размахивая руками, затем указал пальцем на  того самого зека, с которым Чон относил Чедию. Таран бросил на него суровый взгляд и поманил пальцем. Тот поднялся и, немного смутившись, нерешительно подошел к Тарану, что-то долго и настойчиво объяснял, а после нескольких резких реплик Тарана сел у стены, и виновато опустил голову. Таран что-то назидательно сказал и, вернувшись на место, присел рядом с Чоном: - Ты прикинь, ведь молчал гад, что батю в прессхату закинули, да еще и к Лютому!
Чон приподнялся и взволнованно глянул на Тарана:
- Да ты что, надо что-то решать!
- Да ничего не надо! — поспешил успокоить Константина Таран.
- Ты знаешь, батю, знают везде, с другими бродягами и блотью Лютый не церемонится, час, два и спекся, а батя — это ведь не просто «законник», за него сразу приговор. А тем более Тимур, Нукзар и еще трое «законников» своим решением остановили первого врага Лютого - Магу, крест за его поступки поставили, так что, Лютый с хаты сам съехал со своими «шивронами», мне уже отписали. Все же и в нем еще человеческое осталось. Конечно, Мага с ним обошелся очень непорядочно, но при решении и его вспоминали. Так что вот так бывает, да, жалко, что батей словится не довелось! Только вы его из хаты, меня подвезли!
Дверь в камеру грузно отворилась и появившийся охранник, окинув заключенных беглым взглядом, громко зачитал список:
- Таранец, Чупанов, Камышин, Ярош, Силов! С вещами на выход!
Таранец быстро собрался, закинул на плечи небольшой походный вещмешок и, задержавшись на минуту в дверях, еще раз приветливо махнул рукой:
- Бывайте, братва! Удачи! Чистой свободы и всех благ!
Чон завалился на свободное место и, заложив руки за голову, закрыл глаза, решив пару минут отдохнуть от бурной ночи. Но только он начал погружаться в сон, как его кто-то настойчиво стал трясти за плечо. Чон открыл глаза и увидел перед собой Бушкова, тот, заметив, что Чон проснулся, приветливо улыбнулся и виновато пожал плечами:
- Извини, Костя, что разбудил, хотел у тебя поинтересоваться насчет Тимура?
- А что насчет его интересоваться-то? С ним все в порядке! — спокойно ответил Чон, повернувшись к Бушкову.
- Да нет, я не про то, тут вот сейчас, братва между собой базарила, я услышал краем уха, что батю в гадскую хату закинули, так или не так? — вглядываясь в лицо Чона, спросил Бушков. Чон устало покачал головой, с укором глянув Николаю в глаза: - Ну, закинули в гадскую хату, ну и что?
- Как что? Батя что, не знал, что это гадская хата?
- Почему же не знал, знал!
- Тогда я не вкурю, зачем он в хату вошел, мог бы и отказаться!
- Как это отказаться?
- Как, как, обыкновенно, с ним мужик ходил, отказался, и его не закинули, а батя вошел, зачем?
- Ну, во-первых, Коля, это тюрьма! И твоего согласия здесь никто спрашивать не станет. Во-вторых, Тимур — вор старых понятий, по этим понятиям порядочный арестант обязан зайти в любую хату, и из хаты должны выломиться те, кто там сидел, если они непорядочные, разумеется! А такое как пойду-не пойду — это для тех, кто подсел случайно и свою жизнь с этим миром вязать не станет! Ну, ладно, ты мне совсем мозги запудрил, давай поспим, а то скоро погонят дальше, пользуйся моментом, вздремни!


             Продолжение следует,заходите, читайте...


 Некоторые разъяснения лагерного жаргона встречающиеся в романе
А
Арап – игрок - аферист
Ахмурять - обманывать
Актировка – освобождение по болезни (тяжкой)
Б
Бадем – пока, до встречи
Бан - вокзал
Бабки, хрусты, кости, деревянные – деньги
Бугор – бригадир
Белый Лебедь – Соликамск
Бродяги – лагерная верхушка
Баланда – лагерный (тюремный) рацион пищи
Баландер – разносчик пищи
Беспредельщик – действующий в разрез лагерных понятий
Баклан – отбывающий за драку
Блатной – член преступного мира
Босота – однатипное «братва»
Барыга – торговец
Банщик – вокзальный вор
Болт – перстень (большое кольцо)
В
Вахта – дежурная часть  в ИТК
Вышак – приговоренный к высшей мере наказания
Валить (завалить), кончить – убить
Г
Гулочка, гулка –  прогулка
Ганжибас, анаша – конопля
Гад – зека резкий противник лагерных понятий, сторонник анархии, своими поступками заслуживший к себе ненависть авторитетных зека и приговоренный ими к смерти 
Голубятник - вор белья               
Д
Домушник – отбывающий за кражи
Деловой - вор
Двигать фуфло,  лечить – обманывать, вводить в заблуждение
Дунуть, пыхнуть, оттянуться – покурить (имеется ввиду покурить наркотические вещества)
Дубак, вертухай – охранник
Ж
Жиган – лагерный авторитет
Жмур – покойник
З
Заточка – тоже что и пика (самодельный круглый остро заточенный предмет)
Заштырится, замастырится – ввести в грудь или другую часть тела инородный металлический предмет (членовредительство)
Загнать – передать (тоже жарг. Загнать – продать)
Законник – вор в законе
Зенки – глаза
Зека – заключенный               
Запретка – вспаханная земля, контролируемая с вышек часовыми
Зухер - сыщик
Зеленый – сотрудник колонии
Заменеханный – зека имеющий любой контакт с обиженными или опущенными
К
Качать – разбираться(однт. жарг. «Качалово»)
Крытка – тюрьма
Крытник – приговоренный к тюремному режиму
Кирпич – сотрудник колонии(тюрьмы) имеющий не служебную связь с осужденными, (тоже однотп. жарг. «ноги»)
Колеса – ботинки
Кентуха, кориш – друг, товарищ
Котлы – часы
Короновали – смотреть – подошли
Катала – опытный картежник
Канай – иди
Конь – веревка для пересылки предмета из одного места в другое
Кишка – живот
Кабура – отверстие в стене
Кухонный боец – отбывающий за избиение жены, тещи
Крыса – зека ворующий у своих 
Крысить, крысятничать - воровать у своих
Красный – зека помогающий администрации
Кум – оперуполномоченный ИТК
Купец – крепко заваренный чай, но слабее чем чифир
Колотся (колись) – признаваться в чем-либо
Клифт - пальто
Комель - фуражка
Короеды – малолетки
Л
Лепила – врач, фельдшер
Лепень – пиджак
Лопатник – кошелек
Лохмач – насильно завладевший имуществом более слабых зека
М
Малек, малява, мулька – записка
Мокрушник – отбывающий за убийство
Медвежатник – специалист по сейфам
Мужики – зека работающие в ИТК и не связанные с бродягами
Мусора – сотрудники МВД
Машина – шприц
Мартышка – зеркальце на любом предмете для наблюдения из камеры за             передвижениями охранника
Мастырка –  приспособление для порчи чего-либо
Маклер – зека занимающийся в лагере производством изделий из чего-либо                (ножи, столовые наборы и т.д.)
Макли – изделия «маклеров»
Мойшик – магазинный вор               
Мокрушник – вор - убийца
Н
На арапа – наугад
Нашпилить – проткнуть пикой
О
Общак – воровская касса
Отрядник – начальник отряда
Отрицала – отрицающий все порядки установленные администрацией ИТК
Откусался – доказал свою невиновность
Откинулся – освободился по окончании срока
Обиженный – изнасилованный зека (жарг. дырявый)
Опущенный – зека подвергшийся  унижениям сексуального характера, но не изнасилованный
П
Понт - толпа
Полосатик – заключенный, отбывающий в ИТК особого режима, рецидивист
Прогон – прогон по централу – послание, (тоже разн. «прогон» - неправда, пустая болтовня) 
Положенец – ставленник вора в законе (в зоне)
Подошли – на воровской сходке к нему подошли воры – тоесть признали его тоже вором(жорг. Короновали)
Погоняло – кличка
Продол – тюремный коридор
Плотик – спальный ярус на несколько человек сваренный из цельного металлического листа
Пописал – порезал ножом
Понятия – определенные правила установленные в лагере авторитетными заключенными и крепко устоявшиеся на протяжении многих лет
Перекрыть кислород – лишить чего-либо
Пряник – ранее не судимый, первоходочник
Пика – заточенный остро предмет (электрод) с ручкой или без
По кишке пустить – проглотить опий
Понтер  –  игрок–аферист
Плотно сидеть на игле – регулярно употреблять наркотики
Р
Решка – решетка
Рыжье – золото
Рассечка – место между двух ярусных кроватей напротив друг друга
С
Словились – списались, сговорились
Сухарь – выдавать себя за другого человека, (сухариться – скрывать о себе что либо)
Смотрящий – ставленник бродяг (в зоне)
Семейка – узкий круг сблизившихся между собой заключенных
Спрыгнуть с иглы – перестать употреблять наркотики
Сказочник – заместитель по политической работе
Сплести лапти – загнать в угол, загонять, обложить со всех сторон
Скокарь – вор по квартирам со взломам               
Т
Толкан – унитаз
Тубик – туберкулезник
У
Урка – лагерный авторитет
Ф
Форточник – отбывающий за кражи, совершаемые через форточку, окно
Фан – сильный запах
Фуфло – карточный долг
Фуфлыжник – зека не возвращающий карточный долг
Х
Хозяин – начальник колонии
Хоз бык – неуважительное к зека работающим за зоной (бузконвойники)
Хлебало – рот
Хата – камера
Ханка – опий сырец
Ц
Цветной – сотрудник милиции
Централ – тюремное сооружение
Ч
Чифир – крепко сваренный чай
Ш
Шконяра – спальное место
Штрибан – пожилой человек
Шара – сделанное кое-как
Шлемка – миска
Шутничок – раздвижная (выкидная) дубинка 60-70 см длинной
Шмон – обыск
Шнырь – уборщик
Шухер, атас – предостережение об опасности
Ширка – любое чем колются
Шкерить, тарить, нырыть – прятать
Шкертануть – повесить
Ширмач – карманный вор 
Шалман - притон
Шнифер – вор- громила, совершающий крупные кражи
Шпалер - револьер
Шкеры – брюки
Ширма - карман