первый парень и первый снег

После поступления в институт, нас сразу же отправили в колхоз.
Немыслимый кошмар, в сентябре еще прекрасный пляж...
Я планировала стать психиатром, а не крестьянкой, поэтому удивилась этому первому препятствию между мной и психиатрией.
Несколько поколебавшись, я выбрала пляж и справку от врача, в этот раз у меня был адский бронхит, такое бывает; экзамены, стресс, бедная девочка...
Но к середине сентября я заскучала, погода испортилась, все дни я просиживала дома, лил дождь, и я читала, читала, то Золя, то Платона.
Скука нарастала, и тогда я решила проветрится, внушив себе, что можно гулять и по полям, закаты в поле бывают красивые, там чистый воздух, запах земли и трав, простор и воля, взляд не упирается в стены домов. - решено, еду!
Набросав в большую голубую спортивную сумку пригодных вещей в бледных розово - голубых тонах, я отправилась в деканат, заготовив честное лицо и ложь о великой мощи антибиотиков.
Декан уставился на меня в удивлении, он был свой мужик и все понял сразу.
- Ну и чего тебе дома - то не сидится, хорошая справка, приходи в конце уж на занятия.
Я настаивала, я уже собралась, как он не понимает, и честно сказала: "мне скучно, хочу в поле, к людям!"
- В поле, к людям, - декан хохотал, как ребенок.
Я, видимо, его здорово развеселила.
- Там работать надо, на свои руки посмотри, какой инструмент?пианино?
- Плавание и теннис,  мне слон на ухо, такое бывает..- злобно зыркнула я(он попал на больное место) показывая, что все решено и разговор окончен, даже бицепс накачанный показала и гордо выпрямила спинку.
Декан впечатлился.
- Ого, - сказал он, - не слабо, а по виду не скажешь! В наше время спортсмены были крупные, а ты по виду просто эльф.
-По виду!
Декану стало еще веселее.
- А что ты в поле собираешься делать?
- Гулять.
Декан уже хохотал в голос.
- Я тебя на кухню отправлю, там, ну, ты понимаешь, лучшее место, а ты меня не забудешь, кто у тебя там..э - э -э..
- Мохнатая лапа?!
Декан радостно закивал, от такого внезапного взаимопонимания и грустно сказал: "Год до пенсии, а они меня хотят уволить...".
Я указала рукой в небо.
- Лапа там!Я буду молиться...
Декан понял, что это не меньше министра и, совсем разнеженно улыбался.
- Ладно, делай что хочешь, машина идет послезавтра, тебя заберет.
Машина была грузовик, и я загрузилась со своей голубой сумкой, в то место, которое не кабина, а как называется не знаю, но на чистом воздухе.
Под ногами валялся какой - то навоз и сердобольный водитель дал мне старую шкуру, чтоб я себе все кости там не отбила.
Выгрузили меня в смачную русскую грязь, я улькнула туда в своих белых кроссовках и запрыгала по направлению к нелицеприятным баракам, признаться я уже жалела. - взгляд, конечно не упирался в бетонные стены, но то, во что он упирался было еще мрачнее.
Адаптировавшийся народ неприкаянно шлялся по лагерю в сапогах и фуфайках, голодный и угрюмый, мало похожий на будущих хирургов и терапевтов.
В фуфайке весь интеллект с лица куда - то улетучивается и приобретается такое естественное, тревожно - недоверчиво - угрюмое выражение.
Захотелось курить.
Желание курить просто наполняло воздух, со стороны могло показаться, что все бродят в поисках окурков и еды.
Я заковыляла к бараку, заметно погрустнев, ничего не радовало глаз, а  это - смерть.
Мне выделили койку на втором ярусе, рядом с продуваемой всеми ветрами дверью.
У моих знакомых дверь в курятник была поплотнее, мы ее в детстве с трудом отворяли, чтоб воровать яйца прямо из - под кур и засовывать курам под хвост маленькие огурцы, чтоб понять нравится им секс или нет.
Куры, определенно, теряли от секса голову, мы это проверили опытным путем, теперь предупреждены и проинформированы.
На поле я выползала часам к двенадцати, выспавшись и одиноко сидела там на набитом мешке, сидеть было неудобно.
Иногда ко мне присоединялся длинный сын другого декана, он числился бригадиром и тоже неприкаянно прогуливался по полю, заложив руки за спину, то и дело поправляя очки, чтоб хоть что - то делать и  пытался подгонять студентов.
Они его беззлобно посылали, он интеллигентно отворачивался и уходил, а они курили и пинали грязную от земли картошку, как футбольный мяч, в земле рылись только робкие девочки из села, поступившие по направлению колхоза.
По интуитивной советской привычке отлынивать так уж откровенно себе не позволяли, делали вид, что работают и не боятся бригадира "кто ты, мол, тут такой, парень, попадись ты нам в темном переулке..." - такой взгляд из - под нахмуренных бровей читаешь сразу.
Такое впечатление, что это были не студенты, а заматерелые урки.
С моим первым парнем мы не могли не познакомиться, он бродил по лагерю так же неприкаянно, стилистически близкий мне по духу, бездельник в голубом спортивном костюме, он него несло нормальным парфюмом, он был всегда гладко выбрит и грыз шоколад, весь лагерь пах только им одним, никто другой там парфюмом территорию не метил.
Я тоже прихватила духи, поэтому мы должны были неизбежно смешаться как благоуханные травы.
Он был приписан к кухне.
Тоже был видимо мускулистый и передвигался плавно и осторожно, как борец.
Он долго делал вид, что в упор меня не замечает, но наконец прислал посла с шоколадом и посол донес до моего сведения, что барин намерен познакомиться.
Затем явился и сам барин.
Грузин!
Но меня это не смутило, я с детства привыкла, родители меня частенько отсылали на полгода в санатории на море, там я быстро приживалась и домой уже не хотела, тоска по дому мне была неизвестна как чувство, я вила гнезда на любой территории из своих душевных энергий.
Мой дом всегда был там, где я, ничего временного, ничего проходящего - только сейчас имело значение., я не из тех, кто с тоской смотрит в окна и ждет перемен.
В райском месте жили грузины, радостные как инопланетяне и щедрые, как боги, я приезжала толстая, как бочонок, кормили меня там все, от нянек до главврача, что  - то я такое излучала притягательное для людей, да мне уже и было, что рассказать собеседнику, я рано поняла, что я это только я, а не мама, папа и родина.
Если надо прорыть тоннель в горе, я его пророю, не заботясь о том, что на это уходит моя жизнь, я сделаю это кайфом.
Так мы и смешались, два бездельника.
Продолжили в городе.
Ничего интересного между нами не происходило, но от первого парня ничего и не ждешь, мы принюхивались друг к другу и болтали без перерыва, у меня перед глазами неотлучно торчали осоловевшие, бессмысленные глаза кур и их обмякшие тельца...
Какая мерзость, и до чего глупое зрелище!
Народ на нас косился, по отдельности два тунеядца еще ничего, но вместе это скандал!
Он был настоящий маньяк, так любил анатомию и все время торчал в анатомичке, нормального человека туда калачом не заманишь, а он по своей воле, каждый день, о, боги!
Никогда не забуду один случай.
Я опоздала и пришла, когда он уже был в своем месте силы, в это время совершенно пустом, да и вообще там людей было не густо, маньяков в нашем институте было мало, все учились, чтоб только сдать как - нибудь и забыть ужас из ужасов меда.
В призрачном синеватом свете этого преддверия морга, под падающим от уличного фонаря лучом, как будто специально высветившем горбоносое сосредоточенное лицо, стоял нагнувшись над столом, мой грузин и рылся в отрезанной по самую верхушку бедра женской ноге.
Нога была на удивление молодая и красивая, даже какая - то кокетливая, в хорошим педикюром и красным свежим лаком, но он ничего этого не замечал, поднимая ее и переворачивая за седалищный нерв, а это, как прочная веревка.
Я застыла на входе, что - то остановило меня, так бывает не можешь зайти в заброшенный дом, там что - то было, оно там незримо ощущалось и будто бросилось ко мне как кошка, но я сделала шаг навстречу и прошла насквозь.
На моем друге были тонкие желтые кожаные перчатки и плащ, наконец, он опустил лицо настолько низко к разрезу в ноге, что его облик почти слился с ней, образовав единый силуэт какого - то странного существа, полу- женщины, полу - мужчины.
Меня эти перчатки больно резанули по глазам.
Желтые перчатки это не просто перчатки, это очень высокомерный цвет и в таких перчатках нельзя прикасаться к женщине, да и вообще это неэтично.
Впрочем, он мог просто забыть про них, устремившись к своему препарату.
Он услышал как я вошла и вскинул взгляд, призрачный и далекий.
В этот момент мы являли собой прелюбопытнейшую композицию; я на пороге анатомички, тусклый свет, огромные казенные окна,из - за которых вечно чувствуешь себя подопытным кроликом или рыбой в аквариуме, выставленной на всеобщее обозрение.  посередине холла стол, над ним склонился грузин,обнимая кусок женщины с красным лаком на ногтях и изо всех углов на нас уставились пустыми сморщенными личиками нерожденные младенцы в формалиновых банках, как в скафандрах.а так же прочие разные ампутированные части тел, известные при жизни своими размерами, ну, вы понимаете о чем я, там был даже сорокасантиметровый некоего ломового извозчика, теперь грустный жилец формалиновой банки.
Мы, условно живые, плавали внутри большой банки с воздухом, а они, младенцы, условно мертвые, глядели на нас из банок, стоящих в клетках шкафов под замком, еще где - то тут бродило любовно - озабоченное безногое привидение, в поисках выхода или компании.
Перчатки потянулись ко мне ,будто по воздуху перелетели, отдельно от всего остального, так резко они контрастировали с основным призрачным колоритом, и обвились вокруг талии.
Я сдала назад и выскользнула из желтой кожи.
 - Сначала ее, потом меня.... - мой голос почти дрожал от злости, я готова была ему в волосы вцепиться.
-Неужели ты не понимаешь, сними же перчатки, наконец,это пытка!
- Какую ее,ты в своем уме, что еще за она, какие перчатки, что за чушь?
Я показала глазами на стол и только тут он увидел красный лак и педикюр, а на своих руках злополучные приросшие перчатки.
- Ух, ты!Надо же, точно баба, а я думал бомж! - он даже отскочил от стола, заметно зардевшись, а потом побледнел и уставился на красный лак в ужасе, судорожным движением сдирая перчатки.
- О, боже, она совсем молодая! - но больше ничего не увидел, - была, молодая!
Мне казалось, что я вижу Ее, Она здесь, рядом с нами, обнимает Его, ластится и просит ногу пришить, но он слеп и глух, роется в Ее имуществе, как ни в чем ни бывало, самодовольный идиот, а она здесь, здесь...
Потом Она пошла смотреть на детей в банках, чего с нас взять.
Но я не могла не отметить что где - то радуюсь его слепоте, я его успела приревновать к ноге и призраку, шутка ли, без тебя твой парень обнимает ногу, да еще такую, какая разница мертвая она или живая, главное - красивая, а это больно!
Вообще, его бесила моя страсть к всякой психической патологии, он предпочитал держаться подальше от моих интересов и даже заявил, что с такими интересами я окончу свои дни на помойке, а он, конечно, станет профессором, респектабельным и уважаемым, в пенсне. Проходя мимо моей помойки, он будет смотреть на меня свысока и, эдак, через губу, потирая руки в желтых перчатках... о, светлые мечты юности.
- Душа!, - самоуверенно восклицал он, - скоро твою душу изучат под микроскопом и выяснится, что нет никакой души, как в космосе нет Бога,и никому не нужна твоя психиатрия, психи неизлечимы, дать им таблеток, пусть спят, а это может и терапевт, увидел, что псих, отправил в палату спать и всех дел.
Хирургия - вот вершина человеческого Духа, в Дух, как интеллект, он свято верил, хирургия -  Гомер в медицине, окончательно заключал он и после этого спорить было бесполезно.
- Ты спишь, - беззлобно огрызалась я, - но и это еще не самое ужасное, ты - старомоден, это же классика девятнадцатого века, так и вижу как ты проституток потрошил на столе перед аудиторией.
Но разве можно что - то доказать материалисту, чувства слабый довод в дискуссии с хирургом, да еще начинающим,остается только издеваться над его умом, как он издевается над моей чувствительностью.
Потом они становятся вменяемы, под конец жизни, когда всякого насмотрятся и увидят, как нелогична жизнь, вначале же карьеры - это беда, какие скептики.
Время незаметно пролетело до декабря, темный мистик и материалист были дружны и неразлучны,мы вяло переругивались, спорили, бросались тортами, он запрещал мне курить, разыгрывая мачо, и его маленький брат следил за нами, все докладывая маме. Но тут случилось страшное -  у него кончились деньги, мне он, ясное дело, ничего не сказал, а перед этим продал шапку.
Я ни о чем не подозревала,однако вместо ужина его вдруг обуяла страсть к прогулкам на чистом воздухе.
Сначала мы три часа педантично кружили по кварталу, а затем он предложил пойти в кино, я была уже синяя и чуть не стучала зубами, он без шапки тоже имел жалкий вид.
Когда мы пробегали мимо афиш, я видела, что там что - то русское.
Тут выяснилось, что русское кино гениально, а Тарковский гений из гениев и только такая балда, как я, этого не понимает, и мы должны обязательно посмотреть.
"Зеркало",  - таков был, по его словам, план с самого начала.
Странно, ведь до этого он предпочитал итальянцев и американцев, теперь вдруг возжаждал познать.
Пошли познавать, он героически смотрел на экран, я изнылась и извертелась, к тому моменту я уже оттаяла и хотела есть и двигаться,а не сидеть и тупить в черно - белое кино.
Вышли на заснеженную уже поземкой улицу, было пустынно, фонари горели стройным рядом, не было не души, только одинокая собака вилась вокруг столба,сиротливо, как накрутившийся на столб воздушный змей.
Теперь я знаю, что это был знак, а не просто собака, духи ищут себе хозяев среди людей, подобно бродячим псам.
И вот тут - то со мной случился духовный прорыв, точнее провал в инобытие, я загремела туда со всей страстью и пылом, будучи вырвана из реальности чьей - то мощной рукой, будто появившейся из самого экрана.
Странно, как фильм мог так повлиять, если я и пять минут его не смотрела.
Я поняла, что мы себя не знаем, нас ничего не связывает и мы чужие люди, два незнакомы робота, внутренне отдаленные друг от друга и холодные, а где - то есть настоящая жизнь и, я должна быть не здесь, а там, где делают такое кино.
Упс!
Я поняла откуда такое равнодушие постороннего, медицина мне просто не интересна,что толку копаться в трупах, если ищешь живую душу, а психиатрия вовсе не то, чем кажется - они ни черта не знают о душе, только в искусстве еще можно что - то раскопать, по каплям, по крупицам.
Глядя ему в глаза я сказала: "мы должны расстаться и мы расстанемся!", я боялась, что моей решимости не хватит на долгий разговор и сделала резкий шаг с разворота.
Он думал - шутка и как - то заискивающе сказал:" а домой ты пешком пойдешь?"
Я молча устремилась прямо навстречу метели в темные улицы, которые зияли пустыми провалами дорог, как разверстые титанические глотки с метелью - языком.
Он бежал за мной, просил поговорить, объясниться, но я была упорна и безжалостна.
Я почти перешла на бег, и он отстал, за мной же еще долго бежала собака, но и она растворилась в метели, свернув в переулок.
Пришла я домой почти к утру, еле живая и какая - то оглушенная и растерянная, меня трясло как в лихорадке от чрезмерного нервного напряжения, я бежала не ногами, это толкали тело мои оголившиеся вдруг нервы.
Уснуть не удалось, а к полудню я уже раскаивалась и жалела, прозрение прошло,галлюциногенная ясность ума меня покинула, и он снова был не такой уж и чужой, душа отчаянно рвалась к теплу из мертвой хватки черно - белого экрана.
Фильм показался нудным, я его специально пересмотрела и снова вернулась к французским мелодрамам.
Но он меня не простил.
Пару раз присылал шоколадки, и все затихло..
Вскоре его семья уехала во Францию, оставив ему прекрасную квартиру в старом центре, а я жила в темных трущобах со своими призраками, писала на стенах этих адских клоповников стихи и рисовала свои безумные картины, отовсюду сама жизнь гнала меня, как собаку, пользуясь невменяемой волей людей. Волею судеб я сама превратилась в бомжа именно с такими красивыми ногами, как анатомический препарат с душой.Анатомировать мою жизнь и совать в нее свой нос, не всегда умный, не всегда длинный, но от этого не менее любопытный,считали все своим прямым долгом, до меня отчего - то всем было дело, я лежала на том столе и не сопротивлялась желтым перчаткам материалистов, мне нечем было крыть, призраки не имеют прописки и вида на жительство здесь.
Спасала от улицы выброшенных породистых псов и кой - как училась, к людям я потеряла интерес абсолютно, как продвинутый йог.
Сначала я все ждала, что, наконец, начнется то, что можно назвать учебой, то есть то, что дает знания, но ничего не происходило.Лекции это какое - то извращение, никто ничего не понимает, думать некогда, вопросов у студентов никогда нет и лектор сам не знает, что он там делает.Какой смысл вставать с утра, тащиться в хмурой утренней толпе через весь промороженный город, чтоб послушать аудиокнигу, все это с успехом можно прочесть в учебнике, мне кажется профессорам просто надо где - то работать и создавать видимость процесса, самим им дела тоже ни до чего нет, с истинным азартом наши анатомы бежали только выпить, все остальное давалось им через силу, студенты же поголовно идиоты - таково их мнение, а кому надо учится сам.
Какой - то замкнутый круг, заговор невежества.
Все это я быстренько смекнула и перестала туда ходить, как когда - то перестала ходить в школу классе в седьмом, вот это и называется "здравствуй, жизнь!", возьми меня, режь, кромсай, мучай, ставь на мне свои жестокие эксперименты, только не бросай, не оставляй меня своим вниманием, я не хочу быть живым бесчувственным мертвецом, дай мне встречу со смертью, как встречают любовь!
Больше никто и ничто не заслоняет тебя от меня, никакие ложные самообольщения, я предоставляю тебе свое тело при жизни, как некоторые завещают науке мертвое тело.
Рано или поздно все мы упремся в плоский экран, это только видимо проницаемое небо и обнаружим там пустую кирпичную кладку стены кинозала, там нет ничего, кроме пыльного старого кирпича, а хозяин кинозала давно скрылся, прихватив наши эмоции и деньги.
Так получилось, что я интуитивно отдала ум и то, что он может дать в мире, за крохи любви, которые собирала по каплям из открытых сердец, как воробей клюет зерна, отказаться от ума так рано, значит стать "никем" в мире, где все хотят превзойти друг друга, я же пала ниже некуда и начала оттуда сбор своих драгоценны сокровищ любви.
Ум всегда хочет протащить тело на тот свет, отсюда эти сны с люками, которые издалека кажутся открытыми и огромными, а подойдешь - там узкое отверстие, в которое и уж не проползет, но ты видишь, что перед тобой по этой лестнице прошло миллион человек и все как - то вышли, а ты не можешь. .
Вот тут - то ум и должен пасть в безумие, лучше себя к этому подготовить, чтоб не биться головой о стены, как обезумевшие от ужаса птицы в стенах пустого цеха.
А он женился на моей упрощенной копии(рано или поздно все так поступают, никто не знает благодаря чьей незримой любви оживают их души и в какой грязи порой приходится рыться, чтоб найти этот свет) стал хирургом и к тридцати растолстел и померк, как тусклое стекло. Неужели некому подарить бессмертие?!
Однажды я смотрела ему в спину в трамвае и просила обернуться, он обернулся и не узнал меня, я была все та же девочка с пляжа, а на меня смотрел преждевременный старик, с темными собачьими кругами вокруг печальных глаз, я впервые увидела как он низок ростом и широк в плечах, как тяжела его осанка и какой безнадежной тоской веет от всего облика, теперь уже окончательно чужого. Почему он не захотел отдать свою душу в мой бордель тотальной любви с мирозданьем, я бы превратила ее в алмаз...
Мои друзья удивляются, по всем законам жанра я должна была пропитаться этой грязью и должна быть уже вконец опустившимся человеком, зрящие такие бездны страстей, не остаются прежними.
Но не все так просто, духи показали мне ад, самую изнанку человеческой жизни, то. чего никогда не увидят даже самые умные из врачей, но они же и вывели оттуда за ручку, как Вергилий вверг и вывел из ада Данте.
Моей же матери в то время приснился сон.
Я каталась на коньках, прекрасно и самозабвенно, как настоящие фигуристы, пока не увидела и не заинтересовалась чем - то блестящим под льдом.
Я упала на колени и начала рыть и скрести лед руками, лед стал красным от  крови, но я все рыла и рыла дыру под лед.
Каток опустел, я одна, в драном платье, в полной тьме,  разодранными руками, продолжала скрести этот бесконечный, толстый лед.
Подо льдом что - то блестело и уходило все глубже и глубже, утаскивая меня за собой.
Наконец, я вся скрылась в той дыре, но оттуда из глубины в полном мраке разливалось сияние.
PS
Творчество действительно требует от художника «гибели всерьез» в самом трагичном смысле сказанного. Предназначенность искусства не в том, как это часто полагают, чтобы внушать мысли, заражать идеями, служить примером. Цель искусства заключается в том, чтобы подготовить человека к смерти, вспахать и взрыхлить его душу, сделав ее способной обратиться к добру.

Андрей Тарковский