Друзья гл. 1 Дорога

На призывном пункте царило оживление, не то веселое и беззаботное, с пылающими букетами цветов и звонкими соловьиными девичьими песнями, но обостренного чувства тревоги и грозной опасности. Все изменилось. Если раньше заливисто растягивалась гармонь, матери понемногу плакали, девчонки, в праздничных платьях, хихикали, парни гордо смотрели на провожающих, глазами взрослых мужчин, отцы под хмельком делились опытом, рассказывая служивые байки - нестройный гомон кружил над пестрой площадью. Сейчас территорию военкомата окутала трепетная тишина, лишь отрывистые негромкие голоса и шарканье ног. Никто не плакал и не смеялся, никто не плясал и не пел прощальных песен. Суровое время, суровые лица – ВОЙНА! - знали, думали, готовились, но как же неожиданно, прошла злая острым клинком по каждому сердцу.
      Солнце меркло в бескрайней лиловой туче, что медленно накрывала землю огромной коричневой тенью, словно изголодавшийся дракон, поглощая лазоревые реки, изумрудные леса, радужные луга. С первых слов В.М.Молотова, выступившего по всесоюзному радио с Заявлением Советского правительства, стало ясно – это не провокация, не пограничный конфликт, не обособленное военное столкновение, а огромная непоправимая беда. В эти пять минут, что длилась речь наркома иностранных дел, произошел тектонический разлом, - вздыбились гигантские монолиты тверди, разверзнув бездонную пропасть, между, еще с утра мирной жизнью и настоящим, где гремело набатом колоколов белокаменных звонниц только одно слово «ВОЙНА».
      Благоухали свежей зеленью леса, колосились золотые нивы, мальчишки и девчонки разъезжались на каникулы к бабушкам в деревни, в пионерлагеря, выпускники, вчера попрощавшись со школой, строили светлые планы на будущее, рабочие и служащие готовились и разъезжали в отпуска - все это в прошлом. Жирная черная линия разделила время, на мирное,  довоенное - счастливое и настоящее – военное, несущее смерть и страдания, неисчислимые разрушения и утраты, голод и муки. Где та невидимая смоляная кисть, что каждой секундой перекрашивала бытие и думы? Война, казалось еще далеко, где-то на краю земли, как паровоз, несущийся еле заметной темной стрелкой в голубой дымке линии горизонта, но клубы его едкого чада ветер разносит скоро и уже чувствуется удушливой запах гари.
        Два «не разлей вода» друга Вовка и Толик подошли к дощатому зданию военкомату в полдень, там уже толпилось много людей: кто также с повестками в руках, а кто и по зову сердца, добровольно, среди таких выделялись подростки на толстых каблуках и кого не наспех пометила мудростью седина, но были и другие, невзрачные, помятые, что жались по курилкам и углам, муслюкая праведные и неправедные справки, - «авось не вызовут, пропустят, комиссуют, бронируют».
      Вовка и Толик всю жизнь были вместе, родились в один день в одном роддоме; жили по соседству; вместе делали первые косолапые шажки, гуляя за ручку с мамами во дворе; потверже став на ноги, дружно бегали по лужам, распугивая голубей; вместе пошли в школу и просидели за одной партой все десять классов. Они и внешне выглядели схоже, оба среднего роста, правда Вовка на пару сантиметров повыше и потому чуть заносился; русоволосые, - у Толика слегка тронутые речной рябью с завитушками на концах, у друга – прямые, как хворостинки соломы; глубоко посаженные добрые светло-голубые глаза разделяли еще по-детски чуть вздернутые прямые носы, от переносицы взлетали воробьиные крылышки, а под шмыгалками колкой остью пробивались первые жесткие гребешки усов - в школе их так и прозвали - «братья». Вот и призывные повестки они получили одновременно. Друзья твердо решили (по-другому и представить не могли), что будут проситься служить вместе - не важно куда: в пехоту, в артиллерию, на флот, хотя мечтали стать танкистам, - но вместе. После двухчасового ожидания в душном прокуренном коридоре, подошла их очередь. Вдвоем они и ввалились в кабинет  военкома. Заместитель военного комиссара майор Тугаев хотел было выставить наглецов, но, глянув на простодушный подростков, смягчился, взял документы и долго искал фамилии ребят в списках. (Он уже повоевал в финскую компанию, и видел, сколько вот таких желторотиков необученных, необстрелянных побило, померзло, покалечило, но знал что именно на них, молодых, дерзких, крепких и честных ребятах держится сильная армия). Вовка, а он всегда заводил в их двуединой компании, начал объяснять, что они хотят на фронт вместе, но военком легким махом ладони остановил его, наконец, найдя нужные фамилии, сделав какие-то пометки, поднял голову, испытующе посмотрел: «Ну, что, хотите вместе?», - по-отечески, с чуть заметной улыбкой, предположил майор. Мальчишки, переглянувшись, закивали. «А как окончили школу?» - построже спросил зам. военкома. «Твердо хорошо» - ответил за двоих Вовка, протягивая гербовые аттестаты наркомата просвещения РСФСР. Это было правдой, после девятого класса, на каникулах они решили, что хватит валять дурака, школу надо окончить «хорошистами» - «впереди светлая и большая жизнь, коммунизм должны строить образованные люди» - так учат комсомол и партия Ленина-Сталина. И в ущерб улице и забавам взялись за науки, штудируя учебники, часами просиживая в библиотеке, друг друга «гоняя» по изучаемому материалу. Бегло взглянув на предоставленные документы, майор похвалил ребят, открыл гроссбух и, переспросив фамилии призывников, вписал обоих в толстую книгу, затем, достал из верхнего ящика стола два бланка, и по пергаментной бумаге заскрипело перо, периодически нырявшее в ученическую непроливайку, заполняя графы титула. Наконец он встал и, протягивая мальчишкам госбумаги, торжественно официально произнес: «Для прохождения действительной воинской службы, вы направляетесь в Подольское артиллерийское училище, получите в строевой части проездные документы и завтра же оправляйтесь».
     Теплился вечер, друзья торопились домой. Проведя еще пару часов в строевом отделе, они сбегали на вокзал, надеясь заранее узнать расписание и приобрести билеты, но ни того, ни другого не оказалось, дежурная по вокзалу посоветовала «приходите с утра, получите билеты и ждите поезда на Москву – объявят».
      Ребята шли по предночному городу, с которым завтра предстояло расставание, правда, как им думалось, ненадолго – уверенно считая: скоро накостыляют этим гадам, вышвырнут за границу, и «здравствуй мама»!
      Родной город, поднимаясь в звездное небо, засыпал. Устало, покачиваясь и поскрипывая, звякая на излучинах стальной реки, проплыл и растворился во мгле остывающего жаркого летнего дня последний трамвай, один за другим гасли окна невысоких строений, одинокие прохожие исчезали во тьме дворов. Друзья, пожав крепко, по взрослому руки, договорились на завтра в шесть утра отправиться на вокзал, Вовка расписал, кому что брать и они разошлись по подъездам.
      Толик жил вдвоем с мамой, войдя в комнату, а обитали они в квартире на три семьи, рассказал ей о военкомате, показал направлении в военное училище и посетовал на неопределенность расписания поезда. Мать не заплакала при нем, зная, что он будет ругать, а только спросила, что возьмет с собой, и накрыла стол. Быстро поужинав, сын, не раздеваясь, устало повалился на кровать и, как ежик, свернувшись клубочком, уснул крепким детским сном. Мать долго смотрела, на посапывающего сыночка и думала: «набегался, слава богу, хоть не сразу на фронт, пока проучится, глядь и война кончиться, может господь и милует» - но легче ее сердцу не становилось. Кончиком фартука немолодая женщина смахнула накатившую слезу и начала нехитрые сборы. Толик был поздним ребенком, Антонина уже и не надеялась иметь семью, детей, когда встретила того единственного и бесконечно любимого человека, правда женатого. Их вечерний романс длился недолго, вскоре того перевели в другой город, и связь потерялась, она так и не решилась поведать ему о беременности. Всю нерастраченную женскую любовь мать воздавала сыну, которого и нарекла в честь отца.
      Вовка жил с отцом и матерью, и ему труднее доставалась юношеская независимость. Родитель кипел строгостью, мог и поддать, если что не так, невзирая на супругу, которая всегда старалась понять, защищала, жалела сына. Может, поэтому он и стремился к лидерству в незыблемой дружбе с Толиком, в дворовых мальчишеских собраниях, компаниях со школьными товарищами, таким образом самоутверждая себя.
      Когда на следующее утро друзья встретились, солнце, поднималось все выше и выше, тени домов убегали в распахнутые окна и двери, деревья и кустарники дружно расправляя сонную листву, радуясь теплым поцелуям светила, осыпали ранних прохожих перламутровым дождиком. Немного заспанные ребята, поприветствовав друг друга соприкосновением кулачков, отправились на вокзал, навсегда покинув родной двор.
      Главный перрон утопал в шумном многолюдье. Бабы и мужики с плаксивыми чадами, окруженные корзинами, ведрами, мешками, тюками, котомками, чемоданами, зачем-то перетаскивали поклажу с места на место, ругались, спорили, что-то друг другу доказывали - все это напоминало залом на реке, беспорядочностью, стихийностью, необузданной силой.  Ребята приютились в тени, старинного, красного кирпича, здания вокзала, сев на свои чемоданчики стали ждать, иногда перекидываясь несколькими фразами. Становилось жарко, муравейник потихоньку замирал, но стоило пронестись лихой вести о возможном прибытии поезда, как снова воскипало броуновское движение. Но ни одним составом пустая молва не порадовала беспокойных мешочников. Только после полудня четырехугольный динамик, напоминавший трубу старинного граммофона, ожил - похрипел, посвистел и стеклянный женский голос объявил: «паровоз на Самару ожидается через час на четырнадцатом пути». Что тут началось, все многообразие хозяев ручной клади прыгало на сверкающие холодной сталью рельсы и обугленные, едко-вонючие креозотные шпалы, спотыкаясь, падая, с руганью и тяжелыми охами. Бурлящая волна личного имущества схлынула с главного перрона, и медленно перетекая через платформы и насыпи, устремилась к дальнему пути. У здания вокзала остались, кто как Вовка и Толик, с парусиновыми портфелями и картонными чемоданами ожидали пассажирского на Москву. Поезд до Самары не пришел ни через час, ни через два. В этот день вообще гражданских составов не случилось. Только тяжело прогремели по товарным путям два воинских эшелона, с закатанными наглухо дверьми товарниками и несколькими платформами, под брезентом которых угадывались очертания танков. Стало темнеть, друзья порешили домой не возвращаться, что бы не расстраивать родителей и снова не видеть слез матерей, а ночевать на вокзале, дабы не упустить, возможного ночного поезда. Вовка, предвидя ночевку, заблаговременно «застолбил» половину рельсообразной скамьи в зале ожидания, недалеко от выхода. Устроившись на лавчонке валетом, положив под головы прямоугольную кладь, мальчишки, утомленные опустошающим душным днем уснули скоро. Толику привидилось, что он в новенькой отутюженной военной форме с петлицами лейтенанта, в хромовых зеркальных сапогах, командует артиллерией, по его команде, взмахом руки (как не раз показывали в киножурналах), десятки пушек содрогнувшись, одновременно производят огненный залп. И после этого испепеляющего смертельного града беспорядочно драпают уцелевшие перепуганные фашисты, все низенькие, с черными чаплинскими усиками и лисьими глазками. И тут уже с неба, рассекая снежную дымку облаков, беспощадным ураганным ветром, на врагов обрушивается кавалерия, где они с Вовкой в буденовках, в крылатых бурках, как у начдива Чапаева, во главе эскадрона, сверкая направо, налево сталью клинков, рубят крысиные головки недобитой гитлеровской нечисти. Один мерзкий карлик ухватился за его голенище, моля о пощаде, Толик отпихивается, стремясь сбросить «налипшую грязь» с сапог, но тот будто приклеился. В этот момент он очнулся, его тряс за брючину друг.
- Ты чо брыкаешься. Вставай, сказали, что ожидается московский, - объявила Вовкина тень.
В просвеченных луной окнах сменяя друг друга, разгоняя душный воздух, появлялись и исчезали мужские и женские силуэты в шляпах, панамах, с чемоданами, саквояжами, ридикюлями, - все стремилось к выходу.
   Они вскочили и влились в темный поток. Немноголюдный перрон зевал и покуривал (в последнее время у обывателя западное направление не пользовалось популярностью, вот на восток – поезда шли переполненные). Июльская ночь обливала прохладой, невольно вызывая внутреннюю послесонную дрожь, с медного таза луны сочился матовый ручеек, растекаясь по асфальту платформы серой наледью.
     Действительно, через полчаса, пыхтя белым дымком, кряхтя тормозами, подошел, как и положено столичному на главный путь, паровоз с десятью пассажирскими вагонами. Юркие ребята первыми проскользнули в узкий, сумрачный, спертый коридор и, подталкивая коленками впереди себя поклажу, щупали глазами темноту ища свободные места. Все скамьи и полоки казались заняты: внизу люди спали сидя, плотно прижавшись плечами, на верху лежали и по двое. Делать нечего – решили обосноваться на ночь в нерабочем тамбуре, благо он был пуст. Кое-как умяв в себя новых пассажиров, состав с грохотом тронулся. Вспомнив, что со вчерашнего утра почти ничего не ели, будущие красные курсанты достали хлеба, вареной картошки, яйца, огурцы и, усевшись по-каваллеристки верхом на свои чемоданы, начисто расправились с домашней снедью. За мутным в паутине трещин окном двери тамбура, в июльской ночи оставалось детство - родители, друзья, школа, улицы и дворы – все то, что составляло их прежнюю жизнь. Они не думали об этом, не вглядывались в темноту, пытаясь последний раз увидеть знакомые очертания любимого города, а, поев, покачиваясь в такт движения вагона, мирно досыпали, склонившись, друг к другу головами. Это город, школа, родители и друзья в эту минуту прощались с ними, отпуская своих питомцев в другую неизвестную жизнь. Что готовит им судьба – никто не знал.
      Ребят разбудил пожилой проводник, потрясся каждого за плечо: «Ну, чего расселись, нашли место, давайте билету». Вовка, протирая глаза, достал их проездную воинскую литеру, старик, рассмотрев, ахнул: «И вы на войну, что же это, стало быть без вас никак не сладят?».
     Рассвело, поезд стоял среди заколка*, набиравшей силу пшеницы, за полем виднелся изгиб реки, за синей лентой, в ласковых лучах утреннего солнца весело зеленела березовая роща.
«Уважаемый – окликнул Толик проводника, глубиной голоса стараясь прибавить себе пару лет - долго ли будем стоять?»
- Может Вам и расписание поднесть? – не поворачиваясь, зло и саркастически проворчал кондуктор.
- Сколь надобно, столь и постоим, - и, смягчившись, добавил, - часа два будет, не меньше, - а, глянув на заспанные простодушные лица пацанов, махнул рукой, - а кто его, лешего, знает!
- А что это за речка, дедуля? – обычным тембром спросил Толик, уловив сиюминутную мягкость строгого старца, показывая рукой в заоконную даль.
Проводник недоуменно с заботой посмотрел на парня, - А я думал ты хворый, с утра сипишь, - и вновь оседлав спесивого горбунка, продолжил, - Какой я тебе дедуля, косой заяц тебе дедуля, - он смерил пустым взглядом лопоухих подростков, - нашелся ишь родственничек..., при исполнении я, вот и величай подобающе, по нынешнему значит: «товарищ проводник»…
- А речка, она и есть речка, сколь их на Руси, куда ни глянь, словно растрепанные волосенки по хмуру лбу рассыпаны, - усмирив, было вскипевшую негодованием черную кровь, доставая папироску рассуждал кондуктор, - где вода там и люд приживается, река она ведь жизнь, и накормит и напоит, покой жалует и сердце сугреет…
не может без воды животина, до нас текла века и наши грешные души унесет в столетья.
- Дедуля! Ишь надумал! – ни как не успокоясь, вновь пробормотал он.
- Бежим? – Толик, уже не слушая ворчания, горящими озорными глазами  вопросительно посмотрел на друга.
- Бежим! - так же молча ответил взглядом Вовка. Не сговариваясь, ребята открыли замок двери, опустили ступеньку, спрыгнули на гравийную насыпь и кинулись реке.
- Куды вас понесло, чертенята неугомонные! А коли тронемся? – окинув взглядом прогнувшиеся чемоданчики, озабоченно крикнул вослед проводник, еле заметной улыбкой провожая вспыхнувшими огоньками прищуренных очей, летящие от вагона к реке, две вихрастые головы, временами исчезавшие в высокой ниве.
      Глядя сверху по полю, до речки казалось метров триста-четыреста, но сталось не меньше километра. Добежав, чуть запыхавшись, пыльные с ног до головы и поколотые молодой остью, скидывая на ходу ботинки, мальчишки прямо в одежде бросились в воду. Река, возмущенная внезапным вторжением, обожгла не прошеных гостей студеными иглами, но задорный юный смех и счастливое фырканье, укоротили праведный гнев и, сжалившись, обитель русалок одарила строптивцев негой утренней свежести. Немного поныряв на отмели и смыв дорожное сало, друзья принялись осыпать друг друга, гроздями семицветных жемчужин, высекая их ладонями из бирюзовой глади утреннего покоя. Наплескавшись и насмеявшись, радостные ребята, выйдя на берег, скинули портки, рубашки, трусы и, отжав, развесили по годовалым побегам тальника. Взбодрившийся Толик, в став вверх тормашками, на руках прошелся несколько метров по вытканному свежезеленым клевером, в орнаменте нежно-розовых пушистых «ранеток», упругому ковру бережка, а Вовка накоротке разогнался от кромки поля и прокрутил один за другим пять сальто по пологу речного спуска, и на шестом плюхнулся в благословенно-мягкую влекущую золотыми переливами прохладу. После купаний ребята блаженствуя, растянулись на бархатистой травке, вдыхая медовый аромат кашки,  с сочным хрустом наслаждения вытягивая суставы рук и ног, истомленные двухдневным скрюченным состоянием - по закоулкам крепнущих мышц устремилась приятная истома. Ласковое солнышко и тонкий зоревой ветерок, словно заботливая мать свежим махровым полотенцем, смахивали перламутровые бусинки реки с костлявых тел пацанов. Протяжный взволнованный гудок паровоза прервал беззаботное утро, глянув на пыльную прокопченную вереницу состава, парни заметили, что те, кто не спал в душных плацкартах, очевидно с завистью, наблюдали за их водными процедурами и гимнастическими упражнениями. Смутившись, они быстро облачились, в еще чуть влажную одёжку, подпрыгивая и подталкивая друг друга, легкой трусцой засеменили проложенной тропкой обратно к своему вагону. Старый проводник стоял у открытой двери, смотря вдаль за реку, дожевывал очередной огрызок папироски, о чем-то с грустью думая. Когда друзья подошли, он первому подал руку, помогая влезть.
- Хороша водица, - явно остыв и подобрев, то ли спросил, то ли вспоминая свою молодость, произнес он.
    Еще два раза с небольшими интервалами натужно погудев, поезд тронулся через тридцать минут, лениво и неохотно, точно разомлевший под южным солнцем отпускник, отозванный с курорта на работу. Часа два потрясся, опять долго постоял, и так несколько раз до вечера. Серафим Никандрыч, так звали проводника, уверенно предположил: «При таких скоростях, и завтрема не поспеем». Они разговорились, старик, угощая огурцами и помидорами голодных ребят, не торопясь, с длительными паузами, как и его поезд, обстоятельно рассказал свою анкету, так он называл жизненный путь. Серафим Никандрыч оказался потомственным железнодорожником, отец его служил еще на знаменитой николаевской, сначала вольнонаемным на утрамбовке грунта и укладке рельсов, а затем пристроился в путевую стражу, то бишь обходчиком, так до конца дней и выстукивал колокольный гром из ржавых двутавров.  Два его сына тоже прикипели к пропахшему дегтем гремучему пути. Да нет уже давно, ни отца, ни брата, родитель сгинул в пургу, только по волчьим следам сыскали, фельдшер сказал, что случился удар, так околоточный* в протоколе и записал, а брат по пьяному делу, очень уж любил горькую приголубить после смены в мастерских, возвращаясь ночью спотыкнулся, упал на пути и уснул, курьерский гудел, гудел, но не добудился. Серафим Никандрыч - начинал помощником истопника, потом истопником, как раньше называли кочегара, учеником машиниста, машинистом, - «а теперяча вот дослужился - чаи разношу, чего изволите-с» … «тьфу, прости господи» - понизив голос, огорченно закончил старик. Мальчишки клевали носами, Серафим Никандрыч молча докурил, посмотрел на засыпающих слушателей, вздохнул и ушел к себе.
     Как и предполагал умудренный ветеран, а прослужил он на «железке» без малого полвека, в Москву состав доплелся, только под вечер следующего дня. Выходя последними, друзья тепло поблагодарили проводника за хлеб-соль, а тот подробно объяснив, как им добраться до Курско-Нижегородского вокзала, напутствовал: «Коли придется заночевать, сыщите Парамона Пирамендоновича, запомнили? мой свояк, там его каждый знает, скажете, от Никандрыча, мол, двоюрородные внучки сыскались (тут он с хитринкой улыбнулся и покашлял) – он пристроит!».
      На Казанском вокзале как всегда было шумно и суетно. Во внутреннем дворике духовой оркестр, провожая очередной детский сад в летний лагерь, играл популярный марш известного композитора М. Л. Старокадомского «Мы страны Советской дети, мы счастливей всех на свете», слова которого друзья знали наизусть с пионерского возраста.
      Ребята вышли на Каланчевскую (ныне Комсомольская), площадь в кольцевой трамвай «Б» втиснуться не смогли ни в первый, ни во второй, ни в третий и решили, как научил старый проводник «идтить» пешком вдоль трамвайных путей, чтоб не заплутать, «тама не далече, за полчаса и ноги не успеете размять» - помнились его слова. Действительно вскоре они оказались у высокого дворца с колоннами и часами, оглядываясь по сторонам, поднялись по гранитным ступеням в здание, снаружи чем-то напоминавшее царский Зимний дворец в Ленинграде времен Великой Октябрьской социалистической революции. Во все кассы-окошки извивались пятнистыми змеями, длиннющие очереди. Будущие пассажиры, многоголосо кричали, трясли, верно, очень важными бумажками, доказывая, что их причина получить картонный квиточек весомее других – все куда-то ехали, все опаздывали и все, естественно по государственной необходимости. Провинциалы ткнулись в одну живую бечеву, другую – бесполезно, никто ничего не знал. Они вышли к перронам, пытаясь узнать там, но слышали один ответ: «ждите, объявят, мы тоже ждем!». Толик остался с вещами, а Вовка отправился искать буфет, купить, чего-нибудь поесть. Давка в буфете мало чем отличалась от баталий у касс, какой-то доброхот, жуя бутерброд с сыром и запивая желтым чаем, подсказал мятущемуся около толпы парнишке, что через дорогу есть гастроном, там хлеб, вареная колбаса, конфеты. Вовка кинулся к выходу, и уже перебежав дорогу, наткнулся на плотного военного, чуть не сбив того с ног.
- Ты куда так спешишь? – строго спросил краском*.
Вовка, растерявшись что-то промямлил, про магазин, хлеб и колбасу.
- Ладно, хлопец, помоги погрузить коробки в грузовик, дам банку тушенки, в магазине все равно пусто – показывая рукой на стоящее в невдалеке от магазинного склада столбики картонных упаковок у автомашины, примирительно сказал капитан. Когда ящики перекочевали в кузов тентованного грузовичка, командир, доставая из кабины обещанное вознаграждение, поинтересовался: «сам-то, откуда и куда?». Вовка поведал ему о незадаче с билетами на Подольск.
- А зачем тебе в Подольск? Родня, там какая проживает?
И случайный грузчик рассказал о направлении в военное училище, о друге на перроне и о перспективе ночевке на вокзале – начинало темнеть.
Военный посмотрел на часы: «Даю пять минут, беги за товарищем – подвезу». Капитан оказался интендантом Подольского пехотного училища, соседствующего с обозначенным в направлении военкомата. Вовка, забыв о голоде, бросился обратно за Толиком. Через четыре минуты, запыхавшись, оба стояли навытяжку перед командиром.
- Вольно, вольно! – проверив документы, улыбнулся интендант, и добавил, - полезайте в кузов, вот вам банка, нож то есть? – спросил он, отламывая будущим курсантам еще и по осьмушке хлеба.
- Есть, есть. Спасибо, спасибо, товарищ капитан, - в один голос затараторили ребята.
- Ладно, хорошо, только смотрите там – не балуйте! –
Машина тронулась. У переднего борта нашлись старые шинели, друзья удобно устроились на них, улучив момент, когда грузовик остановился на перекрестке, открыли консерву и приступили к трапезе. У них было отличное настроение, подпрыгивая и смеясь, давились едой, порой пронося ее мимо рта, что вызывало особый хохот. Под натянутым тентом кузова темнело быстрее, «заморив червячка» и нахохотавшись, утомленные двухдневной дорогой, две ночи, дремавшие сидя на чемоданах, Вовка и Толик, полулежа на мягких шинелях, слегка покачиваясь на поворотах, безмятежно уснули голова к голове.
      Они не думали о завтрашнем дне, о войне, они еще оставались просто мальчишками Вовкой и Толиком – и чему-то улыбаясь,  далеко улетали в последнем сне детства… Детство – у каждого свое, счастливое или не очень, но это то волшебное время, которое по прошествии лет всегда вспоминается с улыбкой и философской грустью.
      Машина до полуночи кружила по Москве, заезжая в различные ведомства и службы, в условиях военной поры государственные учреждения работали допоздна, в них круглосуточно дежурили ответственные лица. Только к трем часам ночи грузовик добрался до городка, где им предстояло постигать военную науку. Выспаться толком не удалось, еще два или три раза они грузили какие-то опломбированные ящики, коробки, тюки, мешки, уже в темноте их периодически останавливал патрули, последний раз при выезде из города, и ребятам всякий раз приходилось вылезать из кузова, при проверке документов, когда луч фонарика придирчиво изучал их полусонные лица. Наверное, именно тогда при удостоверении личностей вооруженным нарядом они поняли, что отныне не принадлежат себе, с этого дня их судьбу, как и судьбы миллионов советских людей определяет одно страшное слово - «война»…
      Машина затормозила у КПП (контрольно-пропускного пункта) пехотного училища, небольшого одноэтажного прямоугольного, больше походившего на овин, обитого дранкой здания, вправо и влево тянулся двухметровый высоты дощатый забор, крашенный в тяжелый густо-зеленый цвет. Интендант 3-го ранга Гиркин, ребята запомнили, как он представлялся начальникам московских патрулей, настойчиво постучал по борту: «Вылезай, туристы, приехали!». Пассажиры дружно спрыгнули с заднего борта, он пожал мальчишкам руки и объяснил, как дойти до КПП ПАУ (Подольское артиллерийское училище). Подхватив чемоданчики, Вовка и Толик окунулись в сумрак незнакомого спящего города, и через минуту холодный свет ночного светила поглотил щуплые фигуры долговязых подростков.

* заколок -  поле за лесом
* околоточный - чиновник городской полиции
* краском* -  красный командир