Как обстояло дело с похищением Европы

ABRAXAS

Автор выражает огромную благодарность многоуважаемой госпоже Елене Никиткиной, талантливой писательнице и специалисту до древнегреческой мифологии, за предоставленные ею ценнейшие сведения, изложенные в ее труде "Похищение Европы. Секс с богами" /1/, без которых не смог бы написать настоящее сочинение.

Знает всяк, кто хоть немного
С мифологией знаком,
Что Европа с неким богом
Сочеталась, как с быком.

По легенде, сам верховный бог древних эллинов Зевс-Громовержец явился Европе, прекрасной, как бессмертная богиня, царской дочери, когда она играла на морском берегу с подругами, в виде быка (по одним источникам - белого, по другим - золотистого, с серебряным пятном во лбу, напоминавшим своей формой полную луну) и похитил её, увезя на своей спине на остров Крит.

К сожалению, у большинства нынешних обитателей Земли запас знаний о красавице Европе этими немногими сведениями и ограничивается. Еще со времен Античности существует полнейший разнобой касательно места рождения героини одного из самых занимательных древнегреческих мифов. Одни называют в качестве места ее рождения беотийский городок Тевмесс. Другие - знаменитый финикийский город Тир, снабжавший весь Древний Мир добываемой из морских улиток-багрянок бесценной пурпурной краской и окрашенными этой краской дорогими тканями, носить которые долгое время могли себе позволить лишь цари и самые знатные вельможи. Третьи (например Мосх, автор известной поэмы "Идиллии") - не менее богатый город Сидон, считавшийся столицей Финикии (вследствие чего не только греки и другие народы, но и сами финикийцы, в каком бы городе они ни проживали, именовали себя сидонянами). Не существует единства мнений о том, кто был отцом Европы. Одни античные авторы называют в качестве такового царя Тира Агенора, другие - его сына Феникса, третьи - Тития. В качестве матери Европы называют то супругу Феникса Перимеду, то жену Агенора Телефассу. В-общем, "темна вода во облацех"...

"Европа" в переводе с древнегреческого на русский язык значит "Широкоглазая". И действительно глаза у царской дочери были поставлены широко. Темно-голубые, мерцающие глаза, окруженные густыми, темными ресницами. Даже сам грозный царь Сидона Агенор, уделяя редкие, свободные от государственных забот, часы семье, при виде их гладил свою единственную дочь по голове, ласково приговаривая: "Девочка моя широкоглазая!" Таких голубых глаз, огненно-рыжих волос и такой белой кожи, как у дочери Агенора, не было ни у одной другой девицы в Финикии - девушки и женщины (как, впрочем, и мужчины) были там темноглазые, смуглокожие и черноволосые. Поэтому шептались о божественном происхождении Европы, блиставшей красотой своей среди других финикиянок, наподобие богини Афродите, окруженной юными харитами (так, по крайне мере, говорили эллинские наемники, охранявшие царский дворец, и эллинские же невольницы, в этом дворце прислуживавшие - все эллины уже в то далекое время, когда еще не были сочинены ни "Илиада" и "Одиссея" Гомера, ни "Теогония" и "Труды и дни" Гесиода, ни, тем более, "Идиллии" Мосха, умели изъясняться высоким поэтическим языком, несмотря на, казалось бы, низкий род своих занятий). Как утверждает госпожа Никиткина в своем известном "Похищении Европы", из-за своих широко поставленных глаз юная сидонская царевна была похожа в профиль на испуганного олененка. Не было в Финикии человека, который бы не слышал о широкоглазой царской дочери. Народная молва окрестила ее странной, даже дикой, и уж, без всякого сомнения, пугливой. Все же эти качества были не не к лицу Европе, дочери гордого сидонского владыки, правившего своим царством самовластно - он был не чета какому-нибудь греческому василевсу, во всем зависевшего от народного собрания и мнения. Так, по крайней мере, считали люди, а людская молва - что морская волна...

Широкоглазая росла в одиночестве, подруг у нее не было, потому что она не стремилась их заводить. В саду, в поле, в лесу, Европа любила оставаться одна, но одинокой себя не чувствовала.

Ибо повсюду, как казалось широкоглазой царской дочери, ее сопровождали взгляды... Неведомо чьи, но чувствовала она их всем своим существом и не пугалась... Пугалась она только людей, их резких голосов, стремительных движений. А таинственные взгляды (хоть и неведомо чьи), казалось, ласкали ее, нежили, разливались теплом по коже. Европа старалась незаметно оглянуться, ей хотелось подстеречь того, кто на нее так смотрит. Но это ей все никак не удавалось.

Дворцовые служанки к ней были всегда почтительны, хотя Европа знала, что они не любят ее. Но ей было все равно, ведь она их тоже не любила.

В день совершеннолетия дворцовые служанки поднесли Широкоглазой необычной формы хлеб. Подношение сопровождалось перешептываньем, сдержанным хихиканьем, странными подмигиваниями. Европа, ничего не подозревая, взяла хлеб в руки и только тогда увидела, что выпечен он в форме фаллоса, значение которого было ей известно, хотя она никоим образом и никогда не относила его к себе. Царской дочери и прежде приходилось видеть подобные изображения. Фаллос держала богиня Луны на храмовом празднестве, каменный фаллос стоял на краю каждого хлебного поля в качестве межевого столба. Но этот, румяный и местами слегка подгоревший детородный уд, у нее в руках, отчего-то вдруг смутил Широкоглазую. Но прислужницы уже подсовывали царевне крупную соль в массивной золотой солонке, и, с хрустом отломив головку хлебного члена, понуждали Европу съесть ее, совершив тем самым символический обряд посвящения в женщины.

Дочь Агенора отделалась от не в меру игривых и назойливых прислужниц, только съев немалый кус аппетитно подрумяненного, с хрустящей корочкой, ритуального хлеба. Служанки принялись жадно доедать остальное, весело хохоча и выкрикивая царевне поздравления. Морщась от их казавшихся ей грубыми и непристойными пожеланий, Европа убежала из дворца на опушку леса, подходящего к самому обрыву. Там, внизу, шумело винноцветное море, этот шум ее успокаивал и баюкал... Царевна прилегла на траву и незаметно для себя заснула, разморенная полуденным солнцем.

И ей приснилось, будто Азия и тот материк, что отделен от Азии морем (названия которого рыжеволосой дочке Агенора не было известно), в образе двух разительно отличавшихся друг от друга своим внешним видом женщин, борются за нее, сойдясь в жестокой схватке, как ей показалось, не на жизнь, а на смерть. Азия была невысокой, приземистой, круглолицей, смуглокожей, темноглазой, со сросшимися на переносице бровями, покатыми плечами, широкими бедрами, огромным толстым задом, крепкими толстыми ногами, пышной грудью и густой копной черных как смоль, вьющихся мелкими колечками кудрей. Ее противница, имя которой было неведомо Европе - белокожей,  рыжекудрой и голубоглазой, с рослой фигурой, маленькой, но крепкой и упругой грудью, хорошо развитыми, хотя и небольшими, ягодицами /2/, округлыми бедрами и стройными, длинными голенями, с волосами, завязанными тугим узлом на затылке, что подчеркивало всю красоту ее длинных, прямых, пышных золотых волос и продолговатую форму ее головы и лица, как две капли воды, походившей на дочь Агенора, с замиранием сердца наблюдавшей за схваткой двух столь непохожих друг на друга таинственных красавиц. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить царевну другой - рыжекудрой и высокорослой, с улыбкой шагнувшей навстречу Широкоглазой, широко раскрыв ей свои объятья и крепко прижав трепещущую в страхе царевну к своей тугой груди. Европа в страхе проснулась, не в силах понять значения этого сна.

Вернувшись под отчий кров, юная дочь Агенора почему-то не решилась рассказать о своем странном сне никому - ни родителям, ни братьям, не говоря уже о придворных толкователях сновидений. Уединившись в своей горнице, широкоглазая царевна преклонила колена перед алтарем богини Артемиды - покровительницы дев - и стала смиренно молить богиню (именуемую в Финикии также Астартой, Ваалет, Раббет, Танит и Тиннит), а вместе с ней - и всех других богов - отвратить от нее несчастье, если сон грозит ей таковым.

В ту ночь дочь Агенора долго не могла заснуть. В голове мелькали обрывки хаотичных мыслей, она никак не могла ни на чем сосредоточиться. Распростертая без сна нагой на ложе, среди скомканных простынь, Европа, чтобы успокоиться, стала ласкать свое тело, как это вошло у Широкоглазой в привычку после того, как у нее начались месячные истечения - мучение дев.

Стараясь как можно нежнее прикасаться к себе, Европа ласкала свои смеженные негой глаза, щеки и губы, проводя руками по своей точеной шее, по гладкой ложбинке меж маленьких девственных грудей, по их упругим холмикам, по нераспустившимся розам сосков, сжимая их повлажневшими пальцами, сперва слегка, а потом все сильнее, растирая соски между пальцами, ощущая, как ее груди твердеют, вставая торчком, а соски набухают между становящимися все более влажными пальцами, как все ее тело начинает выгибаться, и, продолжая левой рукой сжимать и ласкать свою левую грудь, проведя ладонью правой руки вниз по гладкому животу и прикрыв ею свое поросшее светлыми шелковистыми кудрями повлажневшее лоно, стала нежно ласкать свой набухающий розовый бутон, кусая губы, постепенно, медленно вводя в его сначала плотно сжатые, а затем открывшиеся, как розовые лепестки, уста сначала средний, затем указательный, затем безымянный палец, сначала медленно и осторожно, а затем все быстрее вращая ими, массируя дрожащими пальцами влажные стенки влагалища, входя все глубже, пока не проникла дрожащими пальцами, натолкнувшись на невидимую, упругую преграду, как ей казалось, до конца в свой переполненный благоуханным, клейким соком грот, заполнив его пустоту, вплоть до этой незримой преграды и, ощутив, как весь низ ее живота обожгло неудержимой горячей волной, сотрясаемая содроганиями всего тела, не впилась зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ пронзительные крики...

Наутро, облаченная служанками в зеленоватый, с золотою оторочкою, хитон из драгоценного полупрозрачного виссона и в пурпурную хламиду, затканную золотом, Европа, пошла, в сопровождении дворцовых рабынь, прогуляться на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Резвясь, собирали девушки в корзиночки душистые весенние цветы. Набрав цветов, служанки стали со смехом водить веселый хоровод. Их звонкие молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по лазурному морю, заглушая его тихий ласковый плеск.

Отойдя подальше от служанок с их шумными играми, Европа пришла на то же самое место, на котором накануне уснула и увидела сон о борьбе двух таинственных женщин - темной и светлой - борьбе, наградой в которой победительнице послужила она сама, дочь Агенора. Мелькнула мысль, а не приснится ли ей, если она опять заснет на прежнем месте, снова вчерашний удивительный сон.

Широкоглазая, отставив в сторону цветочную корзинку, развязав ремешки сандалий, чтобы дать отдых своим узким ступням, расстелила на траве свою пурпурную хламиду, раскинулась на ней, зевнула и, закрыв глаза, уснула крепким сном. На этот раз Европе не приснилось ничего. Рыжеволосая спала, пока ее не разбудил жучок, бродивший по голой ступне царевны. Немного беспокойно повертев босой ногой, она проснулась, села и тотчас же принялась закалывать растрепанные волосы. Но тут же, испытав давно знакомое ей ощущение, что кто-то смотрит на нее, решила осмотреться - и увидела не слишком крупного, как показалось ей, белого круторогого быка. Его серповидные рога были изогнуты, подобно молодому месяцу, когда тот впервые виден в лучах пурпурного заката. Белый бык неотрывно, пристально смотрел на еще полусонную царевну. Взгляд странного животного совсем не походил на взгляд обычного быка. Бычьи глаза как будто излучали какое-то несказанно ласковое тепло. Бык подошел ближе, все так же неотрывно глядя на Широкоглазую. И внезапно Европа поняла, в чем тут странность – бык смотрел на нее, не моргая!

Если верить данным, изложенным в "Похищению Европы" Еленой Никиткиной, бык наклонил свою бугристую голову к лежащей, слегка приподнявшись и опираясь на локоть, дочери Агенора и высунул язык. Европа скосила глаза на язык – он был нежно розовый, в темную крапинку, как будто у быка на языке выступили веснушки. Царевна улыбнулась, а потом улыбнулась еще шире, когда бык лизнул ей руку. Еще раз, и еще... Бык подходил к Европе все ближе и ближе, он лизал ей руки и ласкался к ней. Дыхание быка благоухало амвросией, весь воздух был наполнен этим благоуханием. Рассмеявшись, дочь Агенора погладила быка своей нежной рукой по белой шерсти, неожиданно для себя самой обняла его голову и поцеловала быка во влажную морду с раздувающимися ноздрями, обдавшими ее теплым ароматным дыханием. Наклонив голову, бык лизнул царевну в ногу - и она снова засмеялась - так ей это было приятно. Горячий и шершавый, нежный и твердый одновременно, горячий и влажный бычий язык лизал ее маленькие ступни, стройные длинные голени и округлые бедра, постепенно задирая подол ее длинного зеленоватого виссонного хитона все выше и выше, пока самой Широкоглазой вдруг не захотелось снять с себя хитон, раскинуть руки и ноги и отдаться неведомым дотоле чувствам, переполнявшим ее, не оставляя места мыслям. Поддавшись безотчетному порыву, царевна Сидона, пройдя через море внезапно охватившего ее огня, и вправду сбросила с себя зеленоватый, как трава, хитон, как если бы была совсем одна в своей девичьей спальне, где ей не перед кем было стыдиться своей наготы.

Как-то автору этих строк пришлось прочитать о том, что вслед за тем между быком и Европой произошло, якобы, следующее:

"Бык встал на колени, навис над Европой и она увидела, как там, в подбрюшье, что-то растет и надвигается на нее. Она сама подлезла под быка, одной ногой опираясь на землю, другую закинув ему на спину, обняла за шею руками и отдалась спокойному ритму движений, которые напоминали размеренно набегающие волны..."

Что тут скажешь? Во-первых, это явно написала женщина, а во-вторых, эта женщина, вне всякого сомнения, если и видела когда-нибудь быка, то только издали (и явно не во время случки). В действительности все было со всем по-другому.

Бык медленно поднялся на дыбы, навис над Европой, и она увидела, как у него в подбрюшье что-то растет и надвигается на нее. Царевна сразу поняла, что это, вспомнив про хлеб в форме фаллоса, который ей пришлось не так давно отведать. Однако восстающий фаллос дивного быка отличался от всех виденных ею ранее фаллосов - и золотых, и каменных, и хлебных - своей формой, он был длинный, заостренный, без головки, розовый, с какой-то странной закорючкой на конце, но главное - он был неизмеримо больше, превосходя длиной и толщиной и хлебный фаллос, и золотые священные фаллосы на празднестве в храме богини Луны, приближаясь размером к тем каменным фаллосам, что стояли в качестве межевых столбов по краям хлебного поля. Как будто подчиняясь чьему-то молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, дочь Агенора сама подлезла под быка, твердо уперлась широко расставленными ногами в землю, наклонилась и взялась обеими руками за ноги чуть выше щиколоток. Ощутив пробежавшую по всему своему застывшему в ожидании чего-то неведомого телу внезапную дрожь и все нарастающую боль в грудях и лобке, она почувствовала, как бык копытом передней ноги (оказавшимся, к удивлению царской дочери, совсем не твердым, а удивительно мягким и даже нежным) коснулся затейливо заплетенного узла волос у нее на затылке - и огненно-рыжие волосы царевны, выпущенные на свободу, тут же упали до земли. Ощутив близость припавшего к ней быка до мурашек на коже, Европа дрожала всем телом, напряженным, как скифский натянутый лук. Огромный, горячий, пахучий и влажный фаллос дивного быка прошел снизу между ягодицами царевны и стал тереться о ее обливающееся клейкими слезами лоно и втянутый живот, доходя своим благоуханным концом со странной закорючкой до ложбинки меж грудей царевны, оставляя на ней липкие. ароматные капли. Охваченная все более неудержимой дрожью, дочь Агенора в безотчетном порыве схватила свои груди, сдавила ими конец бычьего фаллоса и начала без устали тереть его грудями. Сопение и фырканье быка перешло в сдержанный рев, и Европа ощутила, что упругий бычий уд, стиснутый между ее грудями, стал тверже железа. Одурманенная его ароматом, царевна, теряя последние силы, выпустила затвердевший бычий фаллос из плена своих грудей - и  в следующее мгновение бык вошёл в трепещущую Европу, истекающую благовонным соком... Такого ощущения она не могла себе и представить. Исполненный невыразимой муки, пронзительный крик пропоротой, как казалось обезумевшей от боли царевне, насквозь  огромным бычьим удом дочери Агенора разнесся по всему берегу моря, и резвившиеся на берегу служанки не услышали его лишь потому, что он был заглушен их собственными криками и смехом. Европе мнилось, что совсем недавно еще такой ласковый и нежный, теперь же столь неистовый бык разорвал все у нее внутри, и каждый новый толчок и удар бычьего уда, с неудержимой силой, вновь и вновь, входившего в кровоточащее лоно и проникавшего в истерзанное нутро Широкоглазой, заставлял ее пронзительно кричать, содрогаясь всем телом от боли. Европа звала свою мать, крича, что умирает. Однако вскоре казавшаяся невыносимой боль в кровоточащей ране лона и пронзенном чреве царевны стала как будто отступать перед нараставшим все сильнее возбуждением, могучий бычий фаллос не уменьшился в своих размерах, но горячие влажные губы пронзаемого им вновь и вновь окровавленного лона дочери Агенора, стали все плотнее смыкаться на нем, а лоно царевны - все плотней обволакивать его, вмещая бычий фаллос, как ножны боевого меча вмещают его клинок, подогнанные точно по его размеру. И она, всецело отдалась властному ритму движений, напоминающих размеренно набегающие волны морского прибоя, истаивая под горячим телом дивного быка, неустанно бившего во врата Европы, как бьют тараном во врата неприятельской крепости, с каждым ударом исторгая из груди царевны все новые стоны, пока возбуждение не достигло наивысшей точки, и все более громкие стоны изнемогающей дочери Агенора, ощутившей, как заполнивший все ее нутро огромный бычий уд вдруг взорвался, излив в нее потоки обжигающе-горячего семени, не перешли в заглушившие рев сладострастного быка отчаянные, пронзительные крики - теперь уже не только боли, но и наслаждения. И в этот краткий миг почудилось Европе, что свет солнца сменился черной, слепящей тьмой, из которой, осиянная новым, радостным блеском, пред ней предстала необъятная тайна мироздания...

Широкоглазая проснулась от чьих-то громких голосов. Дочь Агенора лежала на траве, залитой местами уже запекшейся кровью. Круторогий лежал рядом и так же неотрывно смотрел на Широкоглазую. Из леса к ней бежали люди - судя по одежде, дворцовые служители - и что-то кричали царевне. Европе было лень напрячь слух, чтобы понять, что именно. Почему-то ей казалось совершенно не важным знать, что они кричали. Преодолевая боль, Широкоглазая улыбнулась быку, к которому не испытывала никаких чувств, кроме невыразимой нежности. Круторогий придвинулся к Европе, повернулся к ней спиной и приглашающе оглянулся. Не колеблясь ни мгновения, царевна Сидона вскочила ему на спину, подавив невольный крик - огнем горело, как казалось ей, в клочья изодранное лоно, промежность и, казалось, все тело все еще болели. Спина у Круторогого была широкой,  и Европе, несмотря на боль, пришлось напрячь ноги, чтобы удержаться, когда бык встал и пошел к краю обрыва. Дворцовые служители, бежавшие к ним со стороны леса, приближались, и теперь дочь Агенора, наконец, расслышала, что именно они кричали. А они кричали:

- Прыгай, госпожа! Беги! Спасайся!

Но Широкоглазая вовсе не думала и не хотела спасаться! Она хотела только одного – руками держаться как можно крепче за крутые, серповидные рога, а между ногами чувствовать могучие мускулы, перекатывающиеся под этой молочной шкурой и ласкающие ее так, как никто и никогда не будет ласкать. И боль, все еще испытываемая ею, была уже не мучительной, а желанной.

Дворцовые служители уже подбегали к ним, когда бык одним мощным скачком достиг края обрыва и с разбега прыгнул вниз.

Сверху до стремительно падающей вниз, прижавшись всем телом к быку, Европы донесся отзвук криков тех, кто остался на краю обрыва. Царевна невольно зажмурилась, а когда открыла наконец глаза, увидела, что плывет на спине быка по бескрайнему морю и теплые волны щекочут ее босые ноги. Родной ей берег Финикии давно уже скрылся в голубой дали. Кругом Европа видела лишь море да синее небо. И вся Широкоглазая, нагая, нежилась в лучах вечернего солнца, заходящего у нее за спиной.

Бык быстро, как дельфин, плыл по зеленоватым, как хитон Широкоглазой, водам Внутреннего моря. Морские волны расступались пред ним, и брызги их скатывались, как алмазы, с его шерсти, не смочив ее. Европе чудилось, что всплыли из морской глубины прекрасные нереиды; они кружили вокруг быка и плыли за ним. Казалось ей, что сам бог моря Посейдон, окруженный морскими божествами, плывет впереди на своей колеснице, своим трезубцем укрощая волны, ровняя путь по морю дивному быку с драгоценной ношей на спине. Трепеща от страха и восторга, сидела на спине быка Европа, держась за его серповидные рога. Море ласково шумело, то и дело долетали до царевны его соленые брызги. Морской ветер колыхал рыжие волосы Европы и развевал их по ветру, словно покрывало.
 
Море все не кончалось, а они все плыли. Время от времени Круторогий поворачивал голову и смотрел на Широкоглазую, как будто говорил – ну, потерпи еще немного. Царевна же в ответ только смеялась, думая: вот так бы плыть и плыть!

Ей даже стало немного жаль, когда в морской дали показался темный лесистый берег.

Доставленная на славный остров Крит могучим Круторогим, Широкоглазая зачала с ним и произвела на свет трех сыновей - Миноса, Радаманфа и Сарпедона.

По местному критскому мифу, сам Тучегонитель Зевс в образе быка возлежал с Европой под платаном у Гортины. Согласно изображениям на прасийских монетах, они сочетались в ветвях самого платана, причем Зевс для этого стал птицей (совсем как Аполлон ради совокупления с прекрасной Ледой, царицей спартанцев). По версии поэта Антимаха, Европа была скрыта Зевсом в пещере.

По другой версии, Европу скрывали в местечке Тевмесс в Беотии, а супругом Европы называли Зевса-беотийца.

Впоследствии Европа вышла замуж за царя Крита Астерия, который, умирая бездетным, оставил власть над островом сыновьям Европы от Зевса-быка.

Общеизвестно, что девственница не испытывает оргазма не только в ходе дефлорации, но обычно и еще достаточно долгое время после нее. Однако в случае Европы дело обстояло иначе, поскольку, согласно представлениям древних греков, с ней сочетался не земной мужчина, а бессмертный бог, пусть даже в облике быка.

ПРИМЕЧАНИЕ

/1/ См.: Елена Никиткина. Похищение Европы / Секс с богами. © Copyright: Елена Никиткина, 2007

/2/ Люди эллинской культуры весьма ценили у женщин красивый зад. Во-первых, развитые упругие женские ягодицы создавали, по их мнению, телесную гармонию. Во-вторых (что было еще важнее), они свидетельствовали о хорошем телесном здоровье женщины, и о ее способности к производству здорового потомства. Идеальным типом женской фигуры эллины считали «грушу» со сравнительно небольшой грудью, но объемистыми бедрами (рост: 164 см, окружность груди: 86 см, талии – 69 см, бедер: 93 см.). Да и современное выражение «есть за что подержаться» наличествует в фольклоре всех народов как высокая оценка мужчинами женских телесных достоинств.

Благодарим мастера кисти Гиви Сипрошвили за любезно предоставленную иллюстрацию.