Массовик-затейник

          Два моих друга, Витя Помазан и Володя Соболев, поступили в строительный техникум города Свердловска. Я тоже поступил туда через год. Но учиться не пришлось, так как через два месяца после начала учебного года меня призвали на службу в Советскую Армию. А еще один наш земляк Володя Дягилев по кличке «Друг» не смог поступить. Возвращаться обратно в свой городок ему не хотелось, да и мы намеревались «тормознуть» его в столице Урала: друг ведь наш. Попалось в газете объявление о приеме в Культпросветшколу. На вступительных экзаменах надо было доказать комиссии наличие музыкального слуха и сдать какой-то предмет, но это уже чисто формально.
          Решили, что Володе надо поступать туда, так как поступать больше было некуда, вступительные экзамены в остальные учебные заведения закончились. Мы знали, что музыкального слуха у него нет, ну никакого. Решено было, что вместо него экзамен сдавать надо мне. На экзаменационном листе была его фотография. Ее подогрели, попарили, отклеили. На ее место приклеили «меня», как-то подрисовав печать. И я пошел сдавать экзамены. Первый – музыкальный. Экзаменатор наиграл на пианино одну музыкальную фразу только что появившейся песни «Подмосковные вечера». Предложил повторить эту мелодию голосом. Я повторил. Потом были еще какие-то упражнения. Они были настолько примитивны, что мне не стоило никакого труда их выполнить. Сдал еще какой-то экзамен, и меня зачислили на дирижерско-хоровое отделение. Тогда мы произвели манипуляцию с фотокарточками обратным ходом, и Володя пошел приобретать профессию массовика-затейника.
          Я знал, что у человека бывает абсолютный музыкальный слух. Но мне в голову не могло прийти, что слух может абсолютно отсутствовать. «Во саду ли в огороде» Володя отличает от Гимна Советского Союза исключительно по словам. Значительно позже Володя часто приезжал ко мне. Мои московские друзья знали о таком его «таланте». При этом Володя любил петь и знал слова всех популярных песен. Когда он приезжал ко мне, я всегда брал его с собой. Во время застолий, после принятия первых рюмок водки, по первой же просьбе «трудящихся» Володя начинал петь. Передать это на бумаге мне сложно, изобразить голосом немыслимо. Он «взревывал» громко, выразительно и продолжал реветь от начала песни до ее конца. Ровно столько мы «рыдали» от смеха, умываясь слезами. Он не обращал на нас никакого внимания, а мы ржали до колик в животе. Он пел. Лицо его было серьезным, он старался, получал удовольствие сам и, довольный нашей реакцией, невозмутимо выкладывал от начала до конца слова очередной песни. Первого сентября Володя пошел учиться. На первом же занятии, как только он открыл рот и издал звук, наша афера раскрылась. Володю выгнали. Меня, разумеется, он не выдал. А люди не получили горе-массовика-затейника.