Храбрые невелички воробьиного отряда

Ближе к вечеру я вышел на полевую дорогу с нагоняющими страх колеями, полными черной воды. Глазурованный пряник солнца уже скрылся на западе в дальних перелесках.Слегка зарумянившихся, запущенно зеленокудрых.
Упал он в тамошние паутиновые сети и притушил опочивший блеск.
Вот  чего  много было  нынешней  осенью,  так  это  не опят, опушённых нежными кружевами под пластинчатыми шляпками. Как раз  -  беловатых паутинок.
Их избыточность наблюдалась в тихих рощах.
Летела невесомая шелковистая пряжа  над  купами  прозрачных берез, пламенеющих клёнов. Над мокрыми проселками, соединяющими грустные деревни. Те нынче  -  все с высокими печными дымами.
Ведет  меня  тропа  меж дорожных луж  из  одного поселения  в  другое.  Иду,  ощущаю, как скользят по лицу неуловимые белесые нити, уносясь прочь. Туда они стремились,куда веял ветерок, начинающий отсыревать в подступавших сумерках.
На макушке холма в ближайшем селе высветился огонек.
Был бы он в ряду приземистых домов  -  ничего удивительного.
Взял и включил свет, не пожелал сумерничать упористый хозяин. Щелкнул выключателем, от чего мигом заоранжевело окошко. Проста разгадка. Однако блескучий огонек
вспыхнул в школьном саду, и это не могло не вызвать прищуреного недоумения. Там ли на деле горит?
Точно, вне всяких сомнений. Но в саду какие лампочки?
Никто не подвешивал их к яблоням и вишням. Всё же что-то красновато  мерцает  среди  густых деревьев,  отсвечивает  в синеве теплого вечера, бросает лучи в сторону поля.
Вспомнил  -  с утра собирали ребята  в  саду  листву,  уже ни на волос не зеленую. Желтоватую,  с  бурыми  пятнами.
Много было  радостного  визга,  заливистого смеха,  колготного  толкания,  круговой  беготни  с граблями. Наверное, закончив сейчас  работу  и попутно  наигравшись  досыта, они сгребли всё подобранное  в соединенную кучу,  запустили туда огонь.
Что ж, это неплохо: опавшая  желтень  перестанет  шуршать под ногами, сугробиться вызывающе пышно, строить козни вольному возле школы гулянию. Пусть идет дымом       парша, иные грибные болезни,  тогда здоровее  будет  сад, немало бед перенесший в прошедшее дождливое лето.
Если сейчас подкормить понурые вишни и яблони, они еще порадуют молодой  народ  урожаем  на  будущий  год.
Юным садоводам не полагается опускать руки перед капризами погоды, которые можно часто наблюдать в последнее время по всей Центральной России.
Думаю  так,  а  сам  споро шагаю по дороге, не забывая уделять  внимание  заковыристым  колдобинам,  глубоким лужам,  острым камням, всему  тому,  что тщится попридержать досужего путника.
Впереди,  на  бугре,  заалел  еще один  огонек.   Выбрали     местечко посуше и разложили костер…велосипедисты. Они прикатили сюда, чтобы угоститься…чем?
-  Валера!   -    говорит  тот,   что  постарше.   По-видимому, заботливый отец,  пожелавший  приобщить сын к прелестям путешествующей жизни.    -     Давай   сюда   всё   из сумки. Сегодня сколько надо  напечем.  У нас  это  быстро. Вкусно будет.
Может, угощаться печеной картошкой на  бугре посреди поля, пустынного и ветром просвистанного, впрямь приятно. Вдруг и верно: здесь трапеза получается вкусней.
Вообще-то, августовскими календами предпочтительней   -   заниматься  поварским искусством.  Тем самым, которым упражняются молчаливые сосредоточенные шашлычных  дел  мастера.  Занимаются которым и стряпухи на отличку бойкие, и неравнодушные академики от кулинарии, и простые приверженцы книги «О вкусной и здоровой пище».
Никак автор увлекся посторонними соображениями. Про кого всё-таки идет речь? Про академиков?
Я не обижаю природу  -  живописую то, что вижу. Именно про поздне-летнюю благодать продолжаю рассказ.
Откушать мы  все  не   дураки.  Особенно,  когда  тянется  душа к рассыпчатой картохе и ты печешь ее в горячих углях, пошевеливая вместе с ребятами все эти яблоки, обгорелые поверху и духмяно-обворожительные внутри.
Однако нынче  подкачало  оно,  лето  красное  в  моих  краях,  -  плакучее вышло чересчур.  Старатели простецкого застолья,  любители  посидеть  вокруг  рдеющих  березовых полешек на чистом воздухе и отведать  черных  печенюшек, обжигающе лакомых, эти обожатели приспособили для своих нужд окошечко в дождях.
И правильно сделали,  потому  как  бабье  лето  в  полях.
Жизни радоваться и по эту пору стоит, ведь отчего в самом деле не испытать долгожданное удовольствие, коли просит душа и позволяет природа?!

+      +      +

Прошел я мимо отдыхающих велосипедистов. Мимо валяющихся в пожухлой траве твердых картофельных корок  -  к ним  прислонились  беловатые  комочки,  что пахли весьма завлекательно.
Наладился идти дальше, но остановила меня стая пичуг, которая посиживала на одинокой березе метрах в тридцати.
Расположились птички основательно, улетать им явно было не к спеху, поскольку даже перепархивать с ветки на ветку не желалось  -  приклеились, не иначе.
Несколько синиц смирно поджидали у моря погоды.
А  какого  лешего  тут  упористо караулить,  когда небогато осеннее дерево семенами либо гусеничками? По нынешней поре поживиться здесь нечем.
Ясное дело, нечем, однако же наблюдается нешуточная приклеенность, и можно услышать тихий пересвист. Не в наглую ведется разговор, не в полный голос. И чудится: в не-назойливом пении есть, есть он, сокровенный смысл.
Почему-то хочется до него добраться.
«Птичий язык» нынче выражение всё больше иносказательное. В том значении, что ничего не разобрать  -  несут   говорильщики замысловатую чушь, ненужную тарабарщину.
Но  если  глянуть  в  глубины  веков,  то  вспомнишь:  на Киевской-то Руси птичий язык уважали и пользовались им воины сторожевого охранения, когда подавали звукоподражательные сигналы насчет тайно подступавших врагов.
Я,  мне  думалось,  никакой  не  живоглот-неприятель синичкам. И значит, не одинокий путник причина их пересвиста,  усидчиво  настойчивого,  хотя  и негромкого,  тихо-мирного.
Стайка, может, поджидает здесь чего? Неуж кормежки со стороны картофельных велосипедистов?
Это соображение пустое скорее всего. В двух километрах  отсюда  лесопитомник.  Там в липняке видел  я пару кормушек.  И  что,  сегодня  полезным  гостьям  не  подсы-пали хлебных крошек?
Стою, шебуршится подберезовая мысль, и беспокоит меня оглушительный запах картофельных печенюшек со стороны костра, и не пропадет желание распознать язык странных птиц, и понимаю, что поджимает меня время.
Скажите на милость, какая объявилась неотступная мысль! Ой, не отправиться ли тебе, путник, туда, куда вели ноги?!
Вестимо, отправился. Но когда вдругорядь приключился досточтимый случай постоять под деревом, неискоренимо таинственным и привлекательным, вернулись заковыристые вопросы.
Потом не раз бывал у березы, частенько сюда приводили  дорожки, то длинные, то короткие. И что позволял себе  -  постоять здесь, послушать тишину.
Почитай, каждый раз я задумчиво вглядывался в сарафанистую крону да в недоумении посматривал на тот бугор, где пекли картоху полевые сидельцы. Чувствовал:  есть тут
какая-то связь, есть причина, которая свела вместе путешествующих велосипедистов и стайку птах, известных своей пугливостью.
Уж такие-то они осторожные! Настолько ловко крутят головками, оглядывая всё вокруг! Так быстро стреляют бусинками глаз по сторонам! Полагаю: ежели ты птицелов, упаришься их подманивать. Находчивы слишком. Отменно юрки.  Признаюсь,  что  непростую задачку  задало   мне семейство синицевых из отряда воробьиных.
Орнитологи, небось, подскажут, насколько много у нас в стране  всяких  малых  птиц  -  истинное  видовое  разнообразие. Взять хоть вьюрковых. Простой среднерусский проживатель,  думаю,  не откажется  сблизить  вьюрковых с примечтельно юркими особами.  Наш  народ  издревле не отказывался закладывать в разные слова особые значения,  выказывая свою приметливость и образный строй мыслей. Хорошо поют  -  красиво, с чувством  -  эти невелички.
Например, те же коноплянки. В одном они отряде с воробьями, однако последние исполняют песни более скромные. По простому чирикают, без затей.
Что теперь сказать? Если б воробьи сплоченной группой подступали к полевой на бугре трапезе, удивляться наблюдателю с какой стати? Кто-кто, но я бы  скорей  и  внимания  не обратил на бойких нахалов. Знаю  этих  беспокойных  деревенских  и  городских  обитателей,  их  ежеминутную  готовность к нестихающему чирикающему наступу.
Миновали осенние календы, и  какое-то  время  спустя  прихотливые пути-дорожки привели меня в центральную    районную библиотеку. Там как раз и пришла мысль: синицы, всем известно, что осторожны, а с чего бы у громко чик-чирикающего народца беспокойный характер? коли близкие родственники синицевым и столь же невелики? раз такая наступательно-подступательная повадка обозначается не по росточку?
Посмотреть на тех же коноплянок или мухоловок  -  они   тоже из отряда воробьиных  -  так ведь поведение их не назовешь настырным.
Признаюсь: загадки природы не обхожу равнодушно-дальней стороной. Тк что был случай  - заглянул в том естествоиспытателя Брэма, где излагались свеления о бойких птицах,    давших название целому отряду пернатых.
Узнал  я:  автор  знаменитой  энциклопедии  о  жизни  животных не отказывал себе в возможности поудивляться насчет понятливости воробьев. И всегда-то готовы они познакомиться с человеком, и не проходит у них желание распознать его образ жизни. И очень заметно, что в городских кварталах эти птахи держат себя  иначе, нежели в  деревенских условиях.
Что еще изумляет Брэма  -  на сельских улицах чирикающий народец надоедливо преследует лошадей, нисколько их не боясь, а что касается собак, то с каждой воробьи ведут себя в строгой зависимости от того, какой у нее нрав. С доброй, например,  -  доверчиво, но всегда настороже они, когда имеют   дело со  злобной особой, чей нрав не сулит ничего    хорошего.
Когда возвращался домой, улыбался про себя, цеплялись дружка за дружку усмешливые соображения. 
Ишь, какая хитрая вырисовывается любомудрая штука!
Гоняются легкокрылые летуны за лошадьми не по причине цоканья копыт  -  как раз корень в том, что эти крупные домашние животные запросто потчуют желающих птах непереваренными овсяными зернышками. Кушайте кому потребно! 
И выходит, что савраска  -  при человеке, а воробей   -  при непременной тягловой силе, без которой землепашцу либо воину-коннику давно уже в тягость проживание.
Ой, сколько тысячелетий прошло, сколько миновало зим и лет с той ветхозаветной поры, как приручил человек лошадку!
А кормить-то и всячески холить полезную животину в повседневности существования вестимо необходимо. Она   весело ржёт, послушно работает, быстро под седлом скачет, когда вволю скармливают ей любимое кушанье  -  сладкий  овес.
Не одно беремя поднесут рачительные хозяева дорогим   сивкам-буркам, однако те не каждое зернышко напрочь переваривают. и вот вам, воробьишки, надежное столованье. Жмитесь к человеку, не прогадаете нынче. теперь он с табунами каурок  -  что в Африке, что в Азии, что в Европе.
С веками набирает силу Человек Разумный, крепнет людская мощь, всё способней соображает воробей, куда ему  порхать. кому надоедать. Тьма причинно минувших годов научила его, любителя зернышек, уважать свою выгоду.
Что есть, то есть  -  очень понятливой стала эта птаха,  когда неказистая дикая лошадь превратилась которая в арабского красавца-скакуна, а которая в могучего владимирского тяжеловоза.
Прихожу домой, но шарики в голове   - или что там   еще?   -  как крутились, так и крутятся: некоторым хорошо! у некоторых с человеком такой расчудесный симбиоз, что куда синицам?! им, бедолагам, бойчить потрудней, чем  некоторым!

+      +      +               

Всё же мою метафору не берите близко к горячему сердцу.
Поскольку образное выражение не всегда суть и непреклонное дело. К тому говорю, что не след торопиться.
Разве, назвав кроху-птицу бедолагой, я отразил в точности доскональное многообразие синичкиного пребывания на   Земле?
В отряде воробьиных это симпатичное семейство не на  самом худом месте. И лазоревки или князьки, и малюсенькие   гаечки или пухляки, и московки, и длиннохвостые, и буроголовые, и сероголовые  -  все они, хоть порой и бедуют по   причине своей осторожности, находят пропитание.
Однажды воочию наблюдал я одну красавистую особу. По-видимому, она была из больших синиц. Что их отличает? Чтоб  не вдаваться в подробное описание, скажу лишь о белоснежных щечках, о желтой грудке с черным галстуком, о зеленой спинке   и голубоватом хвостике. Всё это признаки, имеющие для орнитологов существенное значение, когда надобно определить, что за гостья тенькает на ветке.
Однако спецом по быстрым пернатым себя не считал -  потом уж понял кто передо мной  -  и присматривался я  прежде всего к поведению красотки.
Дело происходило ясным днем при честном народе.
Шумели электрички, оглашая гудками окрестности станции. Сотрясали тяжелыми колесами высокую изящную платформу  на бетонных столбах.
Не очень меня удивила стая воробьев, которых здешний шум-гам не сумел напугать. Проявилась у них прихоть навестить железную дорогу, ну так и какие у вас вопросы, приезжие человеки, а и прочие отъезжающие?!
У меня вопросов  -  незамедлительный, значит, ноль. Однако стою и смотрю. Проворные пичуги садятся прямо на платформу. Они шныряют у решетчатой стальной ограды, за которой стоят неуклонные тополя, приземистые магазинные палатки. На дымной площади рычат, исходя бензиновым  смрадом, грузовики и легковушки.
Летучие, легкие на подъем гости самозабвенно щелкают клювиками по оброненной шелухе семечек. Пассажиры идут  по платформе туда и сюда, не шибко оглядываясь на галдящих шнырей у ограды, потому как воробьи  -  они такие! завсегда прыгучие, чирикающие и нахальные!
Но вот прилетела, спорхнула с тополиной ветки синица. С ходу присоединилась к серой бесцеремонной стае, нисколь не родной, не единоутробной, не такой, чтоб кровь от крови своей.
Сторожко  -  не забывая оборачиваться на соседей  -  начинает по их неугомонному почину шнырять у перил, щелкать клювиком по шелухе. Головкой крутит, как заведенная, ускользает от наскоков соперников, столь серых, столь расхристанно взъерошенных  -  без галстуков, без желтой  манишки на груди, О щеках и говорить не приходится  -  никакой вам ослепительной белизны!
Подлетает еще одна синичка, она заметно меньше, хотя в поведении особо крупной отлички не видать. Может, дочкой  слывет у той, что первая объявилась, поскольку подскок у  малышки чуточку иной. По-девчоночьи суетливый и даже какой-то неуверенный.
Не исключено все-таки, что ей прямая родня те же гаечки: именно у них такие головки  -  более темные, отдающие чернью.
Вообще-то как раз синицы к нашим малым птицам, в их кормящиеся говорливые стайки, залетают частенько. Есть у красавистых особ привычка в охотку присоединяться к разным родственникам по воробьиному отряду.
Азартная охота за ядрышками подсолнуховых семечек продолжается на глазах пассажиров, и те вынуждены вежливо обходить щебечущих гостей. Кое-кто из молодых даже подбрасывает к ограде хлебных лакомств, булочных крошек. Питайтесь, нам не жалко. Ничуть не желаем скаредничать,  нам  -  интересно!
Чтоб набучить, набедокурить на пиршестве, этого у синиц нет ни капельки. Всё та же у них повадка  -  сторожкая, а у воробьев, конечно, хватает что прыжков, что гама хлопающих крыльев.
Прошла мимо парочка при барабанистом транзисторе, и последовала заметная подсолнуховая подсыпка. У пернатых вновь пошла торопливая охота. И первые скоростники в ней кто?
Шныри-воробьи?
Как раз белощёкая невеличка, что стало мне очень непривычным зрелищем. Хлопотуньи клювиками вильнут  -  порх, прыг и во вторую очередь прыг дружка за дружкой.
В мгновение ока большая охотница клювиком щёлк, за ней поспешает маленькая и тако же  -  щёлк.
У них забота: где тут ядрышко прячется? оно сгодится  нам обязательно!
Пока тяжеловатая стая подлетит, отважные синички уже успевают проверить угощение на предмет содержания.
Вот какие они быстрые да отважные, зеленые спинки, ловкие хвостики! А, господа отрядные хозяева? Запаздываете вы малость, чтоб не сказать нечто большее.
Порх-прыг-виль-родственницы не иначе творят чудеса, так как на диво умненькие и многое понимают.    
Знают нынче: электричек бояться нечего, пассажиры здесь добродушные собрались на платформе. К тому же вы, завсегда взъерошенные шныри, неразворотливы, когда начнешь  соревноваться с вами.
Храбрость синиц продуманная, и потому она вызывает почтительное уважение. Ну ведь каждая молодец молодцом,  что тут еще скажешь?! Эти птицы, пусть пусть нет у них привычек гоняться за лошадьми, не жалуются на отсутствие  хитрого симбиоза с человеком. Бойчат себе не хуже воробьев, хоть природный распорядок бытия у них несколько  иной.
Выходит, кормежка на особицу  -  по сравнению с почти всеядными хозяевами отряда  -  даже лучше смотрится, коли  птичья смелость не убывает, а ловкости прибавляется мера.
Может, оно и так, однако есть здесь одна заковыка.

+      +      +               

Орнитологами изучен  рацион синиц и даже взвешан в буквальном смысле на весах. Охотно употребляют в обеденное застолье и гусениц, и насекомых. Всякую мелкую,  значит, живность с ее  личинками, куколками, яичками.  И за сутки успевает каждая съесть столько всего, подтачивающего  здоровье леса, что как раз вровень с собственным весом.
Не случайно заговорил о лесе, поскольку рощи больше по сердцу, нежели городское многодомье,  всем  -  и московкам, и лазоревкам, и длиннохвостым красавицам. И уж обязательно ремезу, который вьет гнездо из растительного пуха. Он подвешивает свое обиталище именно что на ветке в тихой обильно-листвяной роще.
В народе говорят: «немного синичка из моря упьет». Имеется в виду малый объем ее разового обеда, и потому в городских поселениях хватает желающих подкармливать юрких гостей такой дорогой пищей  -  салом.
По зимнему времени те часто навещают горожан. Подобное поведение у них вошло в обыкновение.               
Припомните: крупные русские поселения еще не так давно были богаты  конским поголовьем не в меньшей степени, чем деревни с весенней пахотой, неспешными     телегами, лошадиными стойлами.
Ясное дело, воробьям не в новинку было, хотя бы и на городских улицах, добывать себе овсяное пропитание. Потом, что  ж… скоренько привыкли они к трамвайному   грёму, к дымному чаду автомобилей . Вот только почему сегодня красавистые лесные проживательницы столь удобно чувствуют себя в неуюте строгих бетонных кварталов?
Небось, залетая в каменные джунгли, не мечтали о  непременных кусочках несоленого сала. Это уж яснее ясного. Раз была у них такая храбрая особица, чтоб с хитрыми  шнырями хороводиться без страха, то и последовали за смелыми нахалами в средоточие всяческих угроз. Не за конными экипажами начали гоняться, а возле человека стали крутиться, у него под окнами поджидая разных угощений.
У воробьев учились науке проживания вблизи людей. Разве не так?
Догадка возможно что и не лишена оснований. Нынче   записные лесные обитательницы, большие и малые, лазоревые и черноголовые, охотно летят к разного рода кормушкам что в парках, что в каменных колодцах дворов. Что в хозяйственных насаждениях  -  в лесопитомниках.
Тут им и кое-что булочное, и пшено, и семечки подсолнуховые. Сейчас вспоминаю. как охотно платформенные гости подбирали жареные ядрышки у ограды. Думаю: не   напугало их то, что угощение поджарено, попахивает  пригарью.
Тогда, когда наблюдал приклеенную стайку птиц на  березе, была, наверное, заминка в лесопитомнике. Не подсыпали злаков в развешенные кормушки. А может, подмокли, раскисли хлебные крошки, пшено из-за прошедших накануне дождей.
Умные синички распознали, где жарится нечто вкусное. Прилетели к путешественникам. Стали поджидать, когда огнище поутихнет, велосипедисты поедут по своим делам. И  -  можно будет пощелкать клювиками по горелым коркам, на которых явственно виднелись белые крошки еды.
Что с того, что она с пригарью? Эта беда не беда. Хуже  сегодня остаться вовсе без обеда!    
Вот как оно получается. Вслед за воробьями и синицы не против того, чтобы присоседиться к людям. Наблюдается и здесь хитрый симбиоз. Пусть более опосредованный, чем воробьино-лошадино-человеческий. Неуж все прочие в этом  отряде пернатых склоняются к тесному совместному проживанию с Человеком Разумным?

+      +      +               

Взять хоть семейство вьюрковых, о котором уже упоминал вначале. Надобно согласиться  -  те же коноплянки не зря прослыли отличными певуньями. Они в наших садах, на опушках лесных, повсюду разливают свою негромкую  музыку. Ежели приходится им пребывать в клетках, то и  там в прелести мелодий не уступают завлекательному таланту канареек.
Поселяются крошечные пичуги обычно в перелесках, в низких кустах. А когда со времен Киевской Руси пошли сады от Днепра, да к медлительной Оке, да к широкой Волге и дальше в Заволжье, то и в невысоких вишенниках восточных селян стали звучать песнопенья, греющие по сию  пору наши сердца.
У меня возле дома  - невдалеке от того места, где известный русский художник написал свою девушку с персиками  -  по весне свила гнездышко отважная коноплянка.
Родственники по воробьиному отряду ей подсказали, а может, что сами люди приучили милых песельников не бояться, но только приметно было: соседка не торопилась облетать стороной мой дом.
К нам окрестные коты заглядывали частенько, ёжик по вечерам шебуршился возле крыльца, собаки наведывались к сахарным косточкам у дорожки, ведущей к вишням.  И всё же коноплянка держалась, не покидала нас, пока не вывела птенцов.
Гнездо было в развилке маленького дерева на высоте метра-полутора. Стволик, к счастью, оказался котам не в  подъем, слишком тонким для того, чтобы лезть со всей кошачьей ловкостью наверх.
Опасным гостям не достать птенцов, а люди старались не тревожить невеличку-мамашу.
Знала, что ли, здесь живут обязательные приятственные  души?  Это ее дело, важно  -  не подвела она свой храбрый воробьиный отряд. Кто-кто, однако я и сейчас ею горжусь. К тому же автор очерка не в обиде на всех добрых людей, на  Человека Разумного. Чем плохо мне  -  поведать нынче про счастливый случай?!
Я еще и не такое расскажу про семейства смелого отряда!  Но поскольку их все-таки много, буду закругляться, обнародовав лишь историю про мухоловок.
О них тоже упоминал ранее и, честно признаюсь, нисколько не случайно, не в бездумье каком. Ведь когда крохотулечка, умеющая летать и быстро, и ловко, мою вишенку отличила, она допрежь насиживания птенцов вкуснеющие рулады выводила  -  чисто нежная флейта.
Тем очень мне понравилась, запомнилась. И возмечтал я, признательный любитель живой музыки и сладких звуков, залучить в чащору высоченной папировки новую парочку.
В искусные строители не метил высоколобо, брал для птичьей домушки те нетесаные плахи, что были под торопливой рукой. После того, как подвел сооружение под кры-шу и водрузил его на шест возле старой яблони, выяснилось:   леток прорубил узкий.
Скворцы покрутились у дерева, но попасть с улицы в уютную комнату новостройки не получилось у них. В очередь применили свое умение. Почали долбить леток клю- вами. Костяные острые долота из аккуратного отверстия   сотворили дыру с щербатыми краями. Ан всё равно пролезть уличным визитерам  -  извините, подвиньтесь! И отправились они в более способные помещения. В комнаты, распо-  ложенные на березах соседей.
Зато малюсенькие обоеполо серые птички  -  впоследствии узнал, что они считаются своими по всему континенту  -  не растерялись. Неровности выщербленной доски приняли с дорогой душой. Им вообще всякие искусственные сооружения всегда в благодарную приязнь и никогда не препятствие, чтобы с пылом-жаром приступить к заселению.
Долгое время я не мог понять, день за днем держа их  под прицелом наблюдательного глаза, что за парочка объявилась у меня сбоку яблоневой макушки. Почешешься поди  -  забраться на верхотуру папировки.
Соседская собачонка регулярно прибегала, навещала нашу плошку возле крылечка. Досконально плошкино содержимое подъедала и претенциозно лаяла на пичуг. Те име-ли обыкновение сидеть на ветке. Она тянулась от ствола  яблони довольно далеко и нависала над ступеньками.    
Уж чего-чего, а полаять на прохожих, на котов или  просто в ангельскую прозрачную голубизну высокого неба старалась заливистая гостья от всей души. Получалось у нее прекрасно, тут не прибавить, не убавить. Так превосходно  -  по разумению соседскому  -   выходило, что закладывало у меня уши.
Однако на ветке сидельцы посиживали прочно. Нет, вспорхнуть, схватить яблоневую моль или что там еще -  это было в порядке вещей.
Приметил я в конце концов: им коноплянки, что обожали копошиться в траве, никакой не указ. Подселенцы яблоневые скорее всего равнодушны к семенам полевых и луговых растений. А если им вниз с ветки слететь, попрыгать по земле, то никогда себе такого не позволяют.
По дорожке шнырять, мои семечки подсолнуховые щелкать парочке завсегда неинтересно. При этом на звонкую  собачонку поглядывают с дерева настолько смело, что поневоле призадумаешься: надобно уделить внимание справочникам, энциклопедиям, литературе знатоков.
Обнаружился примечательный факт. В разных книгах встречается про моих загадочных особ вполне схожая история.
Один мальчик залучил себе пичужку вместе с птенцами, поймал их и принес домой. Там заботливая мамаша что принялась делать? Правильно. Кормить потомство необходимо, вот она и стала гоняться за мухами. Всех переловила при  крепко закрытых дверях.
Обитать в доме людям получилось несравнено прекрасней. И пошел по деревне  -  слух.
Мальчика, хозяина способной летуньи, наперебой стали просить насчет успокоения  -  избавления от надоедливых  мух.
Он и принялся ходить с крылатым народцем по всему  селению, пока дом за домом не вздохнул в свободе успокоенного проживания.
Сказка не сказка, но у моих мухоловок было такое умение, чтоб ловко порхать возле яблони, и была у них несомненная храбрость, которая в диковинку пришлась соседке-пустолайке и заставила ее заливаться чуть не до потери пульса.
Она и по сию пору всё шумит, шумит. А я, узнав кое-что о семействе серых мухоловок, продолжаю усмехаться на беспокойную подъедалу, рассудительно сооб-   ражаю:
«Храбрость  -  это человеческое свойство, поскольку именно что преодоление животного инстинкта. Того самого, о котором все наслышаны. Этот инстинкт имеет отношение к обязательному выживанию вида. Только разум способен с ним, с его природно-неуклонным диктатом,  справиться».
Так вот получается. Станет тебе, дорогой читатель, жить привольней и безмятежней, если будешь верить: мы, люди, сами по себе, а птицы всегда пребудут в порхающей независимости, тоже сами по себе.      
Потом что ж…начинаю думать про говорящих попугаев, про говорящих воронов. Про умнеющих в необыкновенном симбиозе воробьев. И затем я уже готов отказаться от своих поспешных рассуждений, приходит на ум сказать другое:
- Будьте вдвое разумней, люди. Не разжигайте атомно-водородного пожара, берегите всячески Землю. И тогда -  через тысячу лет или через тысячу веков  -  выпадет вам  счастье. Какое? Такое, чтоб перекинуться парой словечек хоть и с воробьем. Неискоренимо поумневшим возле хозяина планеты.
Ударился в фантастику?
Но ведь развить речевой аппарат, коли есть неплохие мозги,  -  это форменные пустяки для белковой жизни. Столь присуще изменчивой и многообразной, эволюционирующей неотступно, последовательно. В явном стремлении к совер-     шенствованию.
Последнее мое соображение: мечтать невредно, когда  для Человека  -  море пользы. Когда есть у него время,  чтобы ждать.
Будем беречь жизнь на планете  -  нас ждут удивительные, поистине волшебные если не превращения, то изменения, которые позволят всем нам любить свою планету, свою Мать Землю, еще сильней, еще преданней.