Жил старик

ЖИЛ СТАРИК

Никто и не подозревал в доме, ни внучка, ни жена сына, ни, пожалуй, уже сам сын, что он был когда-то молодым, уверенным в своих силах мужчиной, которого можно было любить и даже бояться, ни, тем более, ребенком, которым можно было восхищаться и которого можно было пожалеть. Казалось, он таким и пришел, гость из бездны времени, сухой, морщинистый, со слезящимися глазами, да так и засиделся, забыв дорогу назад.
Тем летом на даче он подолгу сидел на лавочке, греясь на солнце, в своем белом летнем полотняном костюме, с головой, покрытой старой соломенной шляпой, которую ему нашли, чтобы его не хватил солнечный удар. Он мог подолгу так сидеть, ни с кем не разговаривая и ничего не делая. Впрочем, он давно уже почти ни с кем не разговаривал, да и не проявлял ни к чему особого интереса. Порой солнце жгло нещадно, а ему только тогда казалось, что тепло начинает согревать его остывшие минералы костей. Иногда он брал с собой газету, но больше по привычке, потому что не читал ее, а просто сидел неподвижно, и со стороны можно было подумать, что он погружен в воспоминания, но и они давно уже утеряли яркость и лишь как тени бродили по поверхности сознания, не вызывая волнения.
Никто и не подозревал, что единственной, самой большой реальностью в то время для него оставался лишь солнечный свет. Он мог до бесконечности общаться с ним, наблюдая за игрой бликов от листвы на земле, наслаждаясь лаской лучей, обнимающих кокон его тела. Обычно за этим занятием он незаметно засыпал.
Часто он этим пугал внучку. Подкравшись сзади, она с бьющимся сердцем наблюдала за его неподвижной костлявой спиной с торчащими лопатками, пытаясь понять, жив он или умер. Застыв так, как каменный, с полуоткрытым ртом он, казалось. совсем не дышал, и часто ей хотелось закричать. Броситься со всех ног к матери, может быть еще успеют что-нибудь сделать может быть именно сейчас надо помочь, но что-то удерживало ее.
Вместо этого она чуть дыша тихонько подходила к нему, подбирала газету и протягивала ее деду, замирая от ужаса, начинала звать его все громче и громче:
-Де-еда, де-еда!
Наконец он открывал землистые веки, морщинистое лицо его начинало передвигаться, изображая улыбку и он тянул, хихикая, сухим надтреснутым голосом:
-А-а, шалунья!
-Деда. У тебя газета упала, - говорила внучка, краснея, протягивая ее старику, она не понимала, почему он ее называет все время шалуньей, ведь ничего такого она не сделала.
-Хорошо, хорошо, - говорил он, беря газету. – Молодец.
Считалось, что дед любил внучку, но это было не так. Окружающие люди, которые время от времени появлялись в его сознании, мало чем отличались от тех же теней воспоминаний, они лишь были даже еще скучнее, потому что не принадлежали ему и лишь сильнее утомляли.
В полдень его звали обедать, но находясь за столом он почти не прислушивался к разговорам и не участвовал в них, поэтому его давно перестали замечать. Сосредоточив все свое внимание, он молча ел, методично прожевывая и не чувствуя вкуса пищи, лишь затем, чтобы закончив обед вновь устроиться на лавочке и продолжать причудливую беседу с солнцем до заката. Иногда во время обеда он вдруг спрашивал по привычке: «Какой сегодня день?» или: «Который час?». Сидящие за столом члены семьи удивленно и чуть насмешливо переглядывались между собой и кто-нибудь, наконец, отвечал.
-Та-ак. – произносил дед и снова надолго замолкал, а общий разговор вновь возвращался к тому месту, где только что был прерван.
Постепенно девочка перестала испытывать страх, смотря сзади на неподвижного деда. Ей даже стало нравиться, что он ее в это время не видит. Она подходила к нему совсем близко. Однажды она даже провела по спине деда травинкой. Он кашлянул. Девочка застыла, сердце у нее неистово заколотилось, но старик не оглянулся. Обнадеженная, она чуть не подпрыгнула от радости и сорвав большой лист лопуха, замирая от возбуждения и еле сдерживая себя оттого, чтобы не прыснуть со смеху, привстала на цыпочки и положила его на шляпу спящему деду.
Отбежав, она стала нетерпеливо наблюдать за стариком.
Проснувшись, он кряхтя, встал, не расправляя сутулящейся фигуры, и направился, постукивая палочкой, к дому. При этом лист лопуха смешно и нелепо раскачивался у него на шляпе в такт его шаркающим шажкам и никак не падал.
-Де-да! Де-еда! – позвала внучка звенящим голосом, еле сдерживаясь, чтобы не упасть на землю схватившись за живот от хохота, готовая броситься прочь в случае опасности.
Он остановился и полуобернулся, улыбаясь внучке…
-А-а, шалунья, - только и сказал он.
Лист лопуха слетел со шляпы, мягко скользнул по плечу и упал перед ним, а он, повернувшись, снова направился к дому. Он не обратил внимания на тень, мелькнувшую перед глазами, какое это имеет значение, может быть, ему это просто показалось, а может это было какое-нибудь мимолетное воспоминание, навсегда его покинувшее?
Вся большая семья, в это субботний день обедала на веранде. Дед, как обычно, ел методично и молча, как обычно, никто не обращался к нему, и девочке вдруг стало так нестерпимо жалко старика и обидно за свою шутку, что она разрыдалась. Насилу уговорили ее рассказать, в чем дело. И тут, при всех, размазывая по щекам слезы, она рассказала о своей шалости.
Все пытались ее успокаивать, совали ей яркую мокрую клубнику, но она, почти успокоившись, все продолжала еще всхлипывать, уже больше облегченно. Старик все это время сидел неподвижно. И тут произошел взрыв.
-Н-никудышная! Б-бесполезная девчонка! - вдруг отчетливо выкрикнул он, вне себя от охватившего его беспорядочного волнения, его руки тряслись сильней обычного и, когда он хотел положить кусок сахара в чашку, промахнулся, сдвинув ее, и обжег себе пролившимся через край чаем пальцы.
За столом поднялся шум - одни защищали девочку, говоря, что она дитя и нельзя всерьез принимать ее проделки, другие подсказывали ей извиниться перед дедом.
Кончилось тем, что она попросила прощения у деда, и ей сказали, что он ее простил.

-Тоже мне "никудышная", "бесполезная", - передразнила невестка, широколицая, начинающая полнеть женщина, закручивая банки с компотом на веранде. - Полезный нашелся, производитель!
-Ты же знаешь, глубокий склероз, - сказал муж, словно оправдываясь.
-Склероз! - буркнула жена. - А как на ребенка орать, так можно?
Лицо у нее было красное, в капельках пота, и муж, вздохнув, промолчал, решив, что сейчас с ней связываться не стоит.

Ночью девочке стало тоскливо. Она вдруг почувствовала страх, так часто терзающий детское сердце: страз смерти ее и ее близких.  Ее воображение рисовало ужасающие по своей яркости картины утрат. Дрожа от страха, она гнала их прочь, но они приходили снова и снова, рожденные тьмой. Все происходило до ужаса просто и случайно. Она видела даже выражение лиц матери и отца в момент их гибели, непривычно по-детски растерянное. То их убивала какая-то страшная грузовая машина и их родные лица становились страшны своей отчужденностью, то палач весь в ярко алом, в капюшоне с прорезями для глаз, рубил им головы огромным топором, и била струя алой крови, родной крови, а она в это время смеялась…
-Как я могу, как я могу так думать!? - спрашивала она себя и, холодея, дрожа от страха, сжимала головку.
-Какая я жестокая, какая я злая!
А что, если бы они узнали о том, что творится в ней, сколько способов казни придумала она им, того сама не желая, как это было бы ужасно, они, наверное, отказались бы от своей дочери! "И я осталась бы совсем одна!" - подумала девочка, слезы брызнули из ее глаз, и она уткнулась в подушку, чтобы заглушить свои рыдания - теперь ей было жалко себя.
Через минуту, встав с постели, она пробралась в комнату родителей.
-Ты что, доча? - спросила мать, проведя рукой по ее мокрым щекам.
-Мам, а мам, а мы все умрем? - прошептала она, словно с мольбой. - Я не хочу, чтобы мы умирали! Пускай лучше я!
-Ах, вот ты о чем! - тихо, с облегчением рассмеялась в темноте мать. - Глупенькая, да разве можно об этом думать? Да у тебя целая жизнь впереди. Успокойся, - ласково гладила она ее по волосам, - никто и не собирается умирать.
-Все равно, я не хочу. Чтобы мы умирали, - расплакалась девочка, - ты мне скажи, ты ведь не умрешь?
-Не умру, доченька, не умру, я буду долго-долго с тобой, будь спокойна.
-И папа?
-И папа тоже.
-И дедушка?
-И дедушка…
Побыв еще немного с матерью и, теперь совсем успокоенная, девочка пошла к себе. Она чувствовала себя усталой и счастливой и заснула сразу.

Некоторое время женщина лежала молча, смотря в темноту, сон не шел к ней.
-Николай, - наконец тихо позвала она, - ты не спишь?
-Нет, - ответил муж тоном человека, который давно уже проснулся.
Она некоторое время молча кусала себе губы, женская гордость, гордость той юной и чистой девушки, какой она когда-то была, не позволяла просить ее прямо.
-Когда у нас с тобой последний раз было? - наконец спросила она.
-Кажется, недели полторы назад, неуверенно ответил он, немного помолчав - он понял.
Жалобно скрипнула кровать, их тела сплетались, находя друг друга. Вся обрюзглость и угловатость тела ее куда-то исчезла, и он почувствовал в ней гибкую силу и теплую нежность. Загрубелая от домашней работы и стирок ладонь гладила ему плечо, и ему вдруг показалось, что это вновь та девушка, с которой он встретился когда-то впервые…
………………………
Наконец, она облегченно вздохнула, и он увидел, что она улыбается ему в темноте.
Перед тем как заснуть они немного поговорили о домашнем хозяйстве.
-В этом году много помидор, надо будет сделать засол на зиму, - сказала женщина.
Утром она заглянула в лицо спящей дочери, на которое уже падал солнечный свет. На нем была легкая свежая улыбка, верхняя губа была чуть удивленно вздернута, как будто в этот момент она видела во сне какого-нибудь забавного фокусника с красным носом и шахматных штанах или фею из сказки.

На следующий день девочка сама принесла сидящему на лавочке деду газету.
-А-а, - заулыбался он, увидев ее, не добавив обычного своего "шалунья", - Вчерашняя? Ну, ничего, я ее еще не дочитал…
Он ласково похлопал ее по спине: - Беги играть.
-Не шали! - погрозил он ей вслед сухим пальцем, и она осчастливленная, вспорхнула и помчалась над лугом стремительной стрекозой, только сейчас чувствуя себя окончательно прощенной.
А он снова принялся наблюдать за бликами солнца на земле, впитывая ощущение тепла, льющегося на его плечи. Потом его внимание перешло на ноготь большого пальца руки. Он был потрескавшийся, сухой, с блестящими на солнце гранями и казался чужим. Он пошевелил пальцем, удостоверившись, что это именно его ноготь.
Он подумал, что таких вот солнечных дней Остается совсем немного, и скоро придет холодная осень сеет  дождями и сырой морокой, они уедут в город, а там и зима…
"Хорошо бы переехать на юг, туда, где всегда солнце и жара", - подумал он. Это безнадежное желание слабым светом озарило его душу, вызвав к жизни полузабытое, смутное, словно о ком-то другом, воспоминание.
Где же это было? Кажется в каком-то санатории. Много солнца и синее, как индиго, море. Да, там была женщина. Странно, неужели нет ничего более подходящего и достойного за всю жизнь, что можно было бы сейчас вспомнить? Ведь он в свое время сделал неплохую карьеру, и как-то даже, на открытии моста через Волгу, в проектировании которого он участвовал, сам член правительства пожал ему руку. А то ведь была так, интермедия! Глупость. Он и имени ее уже давно не помнит. Но было много солнца, было жарко, это точно… Но что же она говорила… Какие-то слова… Ах, да: "Как я люблю тебя!" Надо же, он все-таки вспомнил!
"Как я люблю тебя!" - шептала она в порыве страсти. А он смеялся, он знал, что это неправда, и это лишь обычное курортное приключение. Но ни от кого, ни до, ни после, даже от жены, он не слышал таких слов. Потом, перед самым его отъездом, у нее, кажется, был роман с каким-то моряком. Все прошло приятно и безболезненно, но все же в глубине души все же осталась какая-то оскомина, словно он ждал чего-то, а это так и не пришло.
Красное солнце садилось за кроны деревьев, и становилось холоднее. По земле змеились сумерки, а стекла веранды засветились алым светом. Было пора. Он встал и направился к дому по тенистой аллее. Он шел по тропинке и овеваемая ветром листва, словно печально шептала вслед проходящей мумии на языке, понятном лишь только ему и ветру, одни и те же слова, горестно, в своей запоздалой искренности:
-Как я люблю тебя!…
-Как я люблю тебя!…
Ветер праздно листал страницы забытой на скамейке газеты.

Это случилось через месяц, видимо, еще до наступления рассвета. Утром его нашли в постели совсем холодным, и лоб был холоден, словно род ним лежал снег. Все сообщали друг другу о случившемся шепотом, и стало слышно как в доме под тихими шагами скрипят старые половицы. Девочку сразу отправили погостить на несколько дней на дачу к соседям, и скоро она уже бегала с заставившими ее своими юными заботами все позабыть сверстницами по лугу и лесу. Они ловили кузнечиков и бабочек и, прикалывая их булавками, прикрепляли к доске для коллекции. Природа стремительно исцеляла горечь. Дело шло к осени, но погода стояла отличная, ясная и солнечная, и кто-то даже в шутку сказал, что в этом году скоро наступит второе лето.
сеет  дождями и сырой морокой, они уедут в город, а там и зима…
"Хорошо бы переехать на юг, туда, где всегда солнце и жара", - подумал он. Это безнадежное желание слабым светом озарило его душу, вызвав к жизни полузабытое, смутное, словно о ком-то другом, воспоминание.
Где же это было? Кажется в каком-то санатории. Много солнца и синее, как индиго, море. Да, там была женщина. Странно, неужели нет ничего более подходящего и достойного за всю жизнь, что можно было бы сейчас вспомнить? Ведь он в свое время сделал неплохую карьеру, и как-то даже, на открытии моста через Волгу, в проектировании которого он участвовал, сам член правительства пожал ему руку. А то ведь была так, интермедия! Глупость. Он и имени ее уже давно не помнит. Но было много солнца, было жарко, это точно… Но что же она говорила… Какие-то слова… Ах, да: "Как я люблю тебя!" Надо же, он все-таки вспомнил!
"Как я люблю тебя!" - шептала она в порыве страсти. А он смеялся, он знал, что это неправда, и это лишь обычное курортное приключение. Но ни от кого, ни до, ни после, даже от жены, он не слышал таких слов. Потом, перед самым его отъездом, у нее, кажется, был роман с каким-то моряком. Все прошло приятно и безболезненно, но все же в глубине души все же осталась какая-то оскомина, словно он ждал чего-то, а это так и не пришло.
Красное солнце садилось за кроны деревьев, и становилось холоднее. По земле змеились сумерки, а стекла веранды засветились алым светом. Было пора. Он встал и направился к дому по тенистой аллее. Он шел по тропинке и овеваемая ветром листва, словно печально шептала вслед проходящей мумии на языке, понятном лишь только ему и ветру, одни и те же слова, горестно, в своей запоздалой искренности:
-Как я люблю тебя!…
-Как я люблю тебя!…
Ветер праздно листал страницы забытой на скамейке газеты.

Это случилось через месяц, видимо, еще до наступления рассвета. Утром его нашли в постели совсем холодным, и лоб был холоден, словно род ним лежал снег. Все сообщали друг другу о случившемся шепотом, и стало слышно как в доме под тихими шагами скрипят старые половицы. Девочку сразу отправили погостить на несколько дней на дачу к соседям, и скоро она уже бегала с заставившими ее своими юными заботами все позабыть сверстницами по лугу и лесу. Они ловили кузнечиков и бабочек и, прикалывая их булавками, прикрепляли к доске для коллекции. Природа стремительно исцеляла горечь. Дело шло к осени, но погода стояла отличная, ясная и солнечная, и кто-то даже в шутку сказал, что в этом году скоро наступит второе лето.