12 сентября 2015
25-28 октября продолжение
Наша печь обогревала две смежные комнаты и с лица была похожа на русскую печь, вделанную в стену. Плита уходила в углубление под полукруглой побеленной аркой. Вопрос о том, где спал 33 года Илья Муромец и где валялся Иван-дурачок после удачной рыбалки, решился само собой с помощью кино. «По-щучьему велению и моему хотению»! Но в раннем совсем возрасте предпринимал попытки устроиться в тёплом углублении, как в шалаше. Однажды вечером неожиданно погас свет. Такое происходило гораздо чаще, чем этого хотелось, поэтому в каждом доме имелась хоть одна керосиновая лампа. Печь весело трещала. Багровые отсветы гуляли по потолку и стенам, подрагивали собачьим языком внизу под заслонкой. Старшая сестра вслух учила наизусть стихотворение Пушкина: Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…. В нашей трубе тоже гудел и завывал ветер, и под этот аккомпанемент да ещё при мигающем свете лампы под уже закопченным стеклом стихотворение пробирало до костей! К багровым, пляшущим по потолку и стенам теням, прибавлялись тёмные призраки суеверных страхов! Курчавый ребёнок Пушкин, в страхе закрывающийся от чего-то ужасного из картинки в учебнике сестры очень скоро перекочевал на нашу стену. Вообще картинки из книг и учебников, пока значки букв были ещё недоступны, производили сильное впечатление, часто поражая воображение тем, что оживали в моих фантазиях. Много позже, когда научился читать и занимался уже по своим учебникам, мне часто недоставало той самой «тайны первого прочтения» или, иначе говоря, чистых ощущений непостижимого, которые в своё время назвал «музыкой незнания»! В ней нуждается каждый человек, пытающийся узнать и постигнуть невозможное, обнять необъятное. Бугристый уютный диван, над которым висело то самое «радио, помятое, как зонтик». Голова покоится на ближним к печи валике; на груди вверх обложкой лежит открытая книга, а сам нахожусь между явью и сном. Что-то вспоминаю, о чём-то фантазирую.
Холодное зимнее утро. Мама в неизменном сером шерстяном платке крест-накрест на груди и подвязанном сзади сыплет в растопленную печь мелкий уголь, потом сметает всё до последней крошки в ненасытную пасть. Только что она проделала путь от сарая ко входу в подъезд со двора по обледенелой дорожке, щедро посыпанной угольной крошкой.
Окна зимой и летом. Там, где был балкон. Дафнис и Хлоя. Фикус в кадке и его горькое млеко. Ласточка в комнате. Мыльные пузыри. Проезжие части двух дорог из окон. Игры во дворах, на дорогах и замёрзшей протоке. Наша квартира и кухня в историческом разрезе. Кухонное окно. Прыжки со второго этажа во двор. Сараи, заборы, заповедные уголки. Наш сарай. От архива отца до форпоста. Огород за сараями. Наши три-четыре грядки между гранитными валунами. Всё, что давал огород. Черёмуха за воротами санатория. Игры по книжным романтическим мотивам с опасным игрушечным оружием. Стукалки и сами стукачи. Испуги. Ещё один шрам на всю жизнь. Ночные подъезды. Свистуны под дверью. Зазубренная японская сабля и берданка времён Гражданской войны. Глыба органического стекла. И всё такое. Продолжение следует.
Свидетельство о публикации №215091201112