Неотвеченная обида

Перечитал этим летом «Спелые колосья» Н.Кочина, «Колымские рассказы» В.Шаламова, книги А.Солженицына, «Обитель» З.Прилепина – разве можно вместить такое? Виной, как мне кажется,  всему этому был страх, парализовавший волю всего народа, всей страны, не ушедший и сейчас, страх, заразный, как корь. Удивляло то, что люди-то были в то время бесстрашными!
Революция, Гражданская война, Отечественная война – как могла появится такая мясорубка, всеобщее шельмование, эпидемия беззакония, а главное, был ли в ней какой смысл? Но кроме страха присутствовали и интересы: занять место, должность, освободившуюся квартиру.
Верить ли тому, что раскулаченные семьи выгоняли на снег,  в тайгу, где погибли сотни тысяч и миллионы людей? Из-за мародерского порыва поделить нажитые непосильным трудом вещи, которым по нынешним понятиям и место-то на мусорной свалке! Как всё это вместить, понять, простить, наконец?
Книга Н.Кочина «Спелые колосья» потрясла тем, что напомнила известное мне, но подзабытое. Ненависть деда(ст.58-«Б») к собакам стала особенно понятной (укусы конвойных собак  заживают долго, и, чудо, мне , ярому собачнику, довелось отведать их на воле – меня крепко укусила лагерная соседская собака, 5 клыков на голени заживали несколько лет; собака была «на пенсии», со своим хозяином охранником – теперь  на месте деревянного дома стоит особняк фонда медицинского страхования), а до того там был – детский сад. Вспомнился дедов лагерный свитер, непонятного цвета пряжи – серо-розовый, гимнастерка темно-зеленого сукна (выходная, после освобождения), пальто толстого рыжего сукна «фасон москвичка», огромный шарф от мороза из нескольких сортов пряжи, и даже мой пионерский галстук, отличный от всех галстуков моих одноклассников, сшитый из кумачовой скатерти -  меня в последний момент приняли в пионеры -  «внука врага народа» по настоянию инспектора РОНО(через 3 года после 20 съезда!), бывшего фронтовика. Если бы не посылки в лагерь от голодающей бабушки в военное время (да она еще учила и дочь!), дед бы не выжил, он и так оставил волосы и зубы на Севере. Дед просил маму и бабушку официально отказаться от него, но они выстояли и правда, в конце концов, победила. Иначе дед не получал бы посылок и погиб. Вспоминаю часто.как дед селедку съедал под ноль.  Съедал жабры, глаза, высасывал мозг, обгладывал плавники, съедал молоку или икру с большим количеством хлеба. От селедки оставалась кучка сухих колючих косточек. Если проливал на стол, на клеенку молоко, чай, водку или какой другой продукт - схлебывал со стола, то или рукой сливал в блюдце, или чашку и выпивал. Когда на улице находил корку хлеба, то не проходил мимо: крошил её воробьям, голубям или предлагал собакам или кошкам. Хлеб дома не выбрасывал, а сушил сухари (и нас приучил), чтобы потом отвезти скотине. Перед едой, особенно рано утром истово молился, ел всегда много, до отвала. Вот что значит пережить голод, и не раз... В 1956 году он был, как и многие в то время, реабилитирован, годы в лагере засчитали в трудовой стаж, как  работу на «северах», один год за два. Дед никогда не вспоминал лагерную жизнь, даже когда был пьян и перед смертью. Всегда благодарил Бога, что остался жив.Дед трудился до самой смерти, а умер от рака. Говорят, что рак возникает в человека от неотвеченной обиды. Может и так. Кровотечения в конце концов изнурили его, когда я делал ему внутривенные инъекции, то обратил внимание, что кровь у него стала синей, как чернила, гемоглобин был у него в 16 раз ниже нормы, а он еще с моей помощью выходил на улицу посидеть на табурете посреди двора, подышать свежим воздухом. Кровь была у него редкая, четвертой группы, и я сдавал свою кровь на станцию переливания крови(у меня -  вторая, резус-отрицательная)и менял её на кровь четвертой группы или первой, если не было четвертой(дед умирал, и я по старинке капал (универсальную, по тем понятиям), первую группу, и на год продлил ему  жизнь, и увы, мучения.