Ермолка рассказы 7

                7



Матрёна с Нюркой, да ещё  Никита Иванович сидели на скамейке и скучали. Ермолка решил составить им компанию. Одному сидеть на брёвнышке – это вроде одинокой вороны на проводах, сидит такая чёрная клякса, да воробьёв отпугивает.
– Где это ваша подружка Нинка? Случилось чего? – спросил Ермолка, присаживаясь с краю.
– Случилось, – загадочно ответила Нюрка и почему-то шёпотом.
Ей давно уже хотелось обсудить это дело, только не знала, как начать разговор.
– Тут такое случилось, – поддакнула ей Матрёна, – ни какая кина не покажет.
– А чего, такую кину ещё не сделали? – спросил Ермолка.
– У Нинки есть племянница, в городе живёт, – начала Нюрка, – молодая ещё, сколько ей годков?
Нюрка давай вспоминать, сколько лет девке, но тут на помощь пришла Матрёна:
– Родительнице ейной Лушке только сорок исполнилось года три назад, вот и считай. А эта дочка у неё старшая.
– Так сколько будет-то? – спросила Нюрка.
– Да, молодая ещё, – сделала вывод Матрёна.
– Что там с племянницей? – спросил Ермолка.
– Лушка, мать-то захватила её с мужиком, – шепотом сказала Нюрка.
– Эко горе, бабу с мужиком споймали, – усмехнулся Ермолка, – другое дело, когда наоборот.
– Как наоборот? – удивилась Матрёна.
– А так. Бывает, что и мужика с мужиком могут поймать.
– Иди ты?
– Вот тебе и иди, только за это дело срок дают. Статья в законе есть за такое дело. Так, ну, и горе какое? – спросил Ермолка.
– Мужик этот старый оказался. Старше самой Лушки. И у него, говорят, семья есть, так он бросил всё и с племянницей живёт.
– А Нинка-то причём?
– Пойдут вместе с Лушкой срамить этого мужика.
– Лушка одна не может, что ли?
–Ходила. Да только этот мужик говорит, что у них там любовь какая-то. Так и сказал: Любовь у нас, маманя.
– А вдвоём зачем?
– Для шуму. Когда шуму больше, тогда и сраму не в пример – больше. С Нинкой этот жених не отвертится, должон отступиться. Нинка у нас первая в деревне и на похоронах голосить, и срамить кого.
– Это верно, – согласился Ермолка, – дал Бог способностей.
Старик достал кисет с  махоркой и сложенной газетой:
–  Дело житейское, разберутся, – Ермолка оторвал кусок газеты и насыпал на неё махорки, – у нас в деревне похожий случай был, только давно.
– Что-то я не помню, – засомневалась Матрёна.
– Ты тогда ещё под стол пешком не бегала, разве, что пелёнки мочила.
– Ты не томи, рассказывай, – Нюрка даже привстала от любопытства.
Ермолка аккуратно скрутил самокрутку, достал из кармана спички и старательно прикурил своё изделие. Он смачно затянулся и медленно выпустил облако  дыма.
– Ты, что, язык проглотил, – возмутилась Нюрка, – начал, так говори.
– Если у тебя терпения нету, вон, твой Никита рядом, сбегай с ним домой, уймись, сделай всё в законном порядке, да приходи. Так и быть – подожду.
– Ермолка! Другой раз тебя так и хочется огреть оглоблей вдоль спины, какие только мерзости  не говоришь! – злилась Нюрка.
– Ладно, слушай. Ещё, наверное, при, царе это было, да не при последнем, а ещё раньше. Вон в том краю, – Ермолка махнул рукой на другой край деревни, – жил помещик. И была у него жена и сын. Пришло время, сын вошёл в силу, и отправил его родитель в город набираться уму. А уму требовалось много и разного, и набирались его в разных местах. Учится, значит, молодой барин в одном месте, потом в другое переходит, а ум в голове  стопками складывает, как дрова в поленницу. Ну, и, как водится, дури тоже набрался. Так оно всегда случается, когда досмотру не бывает, когда родительского глаза рядом нету.
Подошло время и на побывку домой съездить, в отцовском доме побездельничать.  Полсрока молодой барин спал, да ходил по округе, любовался природой, а потом забросил это дело.
Работала у них в поместье дворовая девка Катька, видная такая деваха годов шешнадцати, вот и стал на неё посматривать барчук. Чем дальше, тем больше, а потом и ударила кровь в голову молодому бездельнику. Стал скрадывать эту девку, старался прихватить одну где-нибудь. И скараулил.  Пошла эта Катька в баню, а молодой барин тут, как тут. Что там было, можно догадаться, только барин вышел оттуда, глаза блестят, довольный. А Катьке жаловаться некому, пришлось проглотить обиду да помалкивать. А этот паршивец ещё раз словил Катьку, да другой раз исполнил своё дело. Ходит довольный, весь сияет. Катька тоже перестала горевать, может, задаривал чем этот оболтус, а может, и самой понравилось это дело. Поди, этих баб разбери. Только прошло время, и уехал молодой барин опять в город знания получать.
А по деревне слух пошёл сразу, да только кто мог указать барину. Вот старухи и молчали поначалу, а потом давай отыгрываться на бедной Катьке. Она не знала куда деваться. Да  тут ещё и старый барин стал на неё поглядывать. И хотел было использовать её, только слух дошёл до барыни, так она быстро успокоила старого любвеобильца. Ну, уж когда Катьку стал скрадывать конюх, девка собрала нехитрые пожитки и ночью сбежала. Подалась в город, там легче спрятаться. 
– И что дальше? – спросила Нюрка.
– У тебя знатный квас получается, принесла бы ковшик, а то в горле першит, – сказал Ермолка.
– Прямо сейчас приспичило тебе, – пробормотала бабка, – ни раньше, ни позже.
– Ладно, тогда домой пойду, пить хочется, – дед Ермолка начал вставать.
– Сиди уж, сейчас принесу, – старуха нехотя пошла домой.
Ермолка выпил половину ковшика, крякнул и сказал:
– Добрый квас. Из чего ты его делаешь?
– Как и все, из берёзового сока.
– У других такого не получается.
– Я травку ещё ложу одну.
– Какую травку? – заинтересовалась Матрёна.
– Да, потом скажу. И чем там кончилось?
– На чём мы остановились? А, значит, в город она подалась. Прошло время, может даже с десяток годков, молодой барин уже стал умным, служил в какой-то конторе. Перекладывал бумажки. Жизня, прямо скажем, скучная. У них там тогда ни радио тебе, ни кина не было. И ходили эти городские бездельники в суд, как в театр. Настоящего театра тоже не было, мал город – не положено. Прочитают люди в газетке, что, мол, завтра в суде, будет слушаться такое-то дело. Все и ломятся, занимают лучшие места, чтобы узнать: кто чего натворил и что ему за это пропишут. Тут как раз и пропечатали, что будут судит женщину – убивцу. Она зарезала в номерах своего благодетеля. Народ занимал очередь в суд с вечера. Барину досталось не совсем удобное место, но и оттуда  всё хорошо видно и слышно.
– Что это за номера такие? – спросила Матрёна.
– Комнаты такие, где мужики с полюбовницами на ночь закрываются, – объяснил Ермолка.
– А зачем?
– Сказки читают друг другу на ночь, – не растерялся старик.
– Зачем? – не унималась старуха.
– Марфа, ты совсем дурра? – не вытерпел Никита Иванович, – зачем мужик с бабой в комнате закрываются? Некоторые другие ещё могут и на сеновал залезть.
– А-а, – поняла Марфа, – греховодничать?
– Тебе же сказано, сказки на ночь читать, – поправил Ермолка
– Какие сказки, – так и не поняла Марфа, но переспрашивать не стала - осмеют.
– Вот в этих самых номерах и произошло смертоубийство. Может, сказку не ту рассказали,  может ещё чего,  только слышут – крик, прибежали, а там упокойник зарезанный. А, может, и табуреткой убитый, я уже не помню точно, – засомневался Ермолка.
– Стал барин смотреть на эту душегубку и признал в ней девку  Катьку из своей деревни. Стоит, обомлел весь, язык отнялся, гляди, что богу душу отдаст. Там судья, прокурор, адвокат говорят, а барин ничего не слышит, разглядывает Катьку. А она, хоть и поистрепалась с годами, но красоту ещё держала. Сидит эта Катька в своём углу и в пол смотрит, глаз не поднимает. А барину хочется крикнуть, мол, здесь я, сейчас помогу, а не может и слово сказать.
Дело-то сурьёзное, в один день не решишь, вот и перенесли его на другой день. Барин уже место себе поближе решил добывать. На другой день тоже не видел ничего вокруг и не слышал, только на Катьку смотрел. А вечером купил ей шерстяные носки, шарфик и сладостей всяких, уговорил охранника и передачу послал ей. А уж, как увидел, что Катька сидит в его шарфике, так и легче ему сразу стало.
Тут и дело к концу. Прокурор запросил пятнадцать, что ли, лет, а адвокат стал доказывать, что невиновная, дескать, Катька, злые люди её такой сделали и в номера привели. Так красиво говорил, что весь зал плакал навзрыд. Но судья объявил Катьке, кажись, лет пять строго режима. Этот убиенный оказался сродственником какого-то партийного начальства. Просто так не отмахнёшься.
Вот повели Катьку в тюрьму, а барин пристроился рядом и говорит:
– Я виноват перед тобой, прости меня окаянного. Буду тебе помогать, чем смогу.
А она, как глянула на него, да и расхохоталась, будто оплеуху ему подарила. Постоял он, как оплеванный, да и пошёл домой.
– И не помогал? – спросила Нюрка.
– А зачем? Раз ей не надо.
– Вот кобель, а! – разошлась Матрёна, – все вы мужики – кобели! Вам только одно надо, а там – хоть трава не расти!
– А сучка  не захочет, кобель, как говорится…не зачешется, – заметил Ермолка.
Марфа гордо направилась через дорогу к своему дому, а Нюрка демонстративно вылила остатки кваса на траву и хлопнула калиткой.
– Ишь, как рассерчали, – сказал Ермолка, доставая махорку.
– Я чего-то не понял, – сказал Никита Иванович, – ты говорил, что барин, или помещик, как там его, жил в том краю деревни, а в каком доме?
– Окстись, Никита! Какой барин? Какой помещик? Их отродясь здесь не было. На той неделе кино крутили в клубе, вот я рассказывал бабкам, что запомнил. Ну, ладно, старухи, у них ума отродясь не было, а ты-то? – сокрушался Ермолка.
– То-то я и думаю, что-то знакомое рассказываешь, – Никита Иваныч улыбнулся, – ну и врать же ты Ермолка, на пустом месте придумаешь.