Ермолка рассказы 9

                9


– Ермолка! Дед! – крикнул Никита Марьин через калитку.
– Чего? – недовольно откликнулся старик.
– Выдь на минуту, дело есть!
Никита мужик тридцати лет, не женатый, живший с родителями. Работать он был не большой любитель, всё больше находился на реке, да промышлял рыбу. Дело это не больно доходное, но на выпивку хватало.
 Ермолка вышел, огляделся на улице и спросил:
– Чего тебе?
– Рыбу возьмёшь, добыл малость, – сказал Никита.
– Что за рыба? – равнодушно вымолвил старик.
– Ельцы, да пара небольших щучек. – Никита протянул старенький рюкзак, – килограмма три – четыре.
– Что хочешь?
– Рупь дашь и хватит. Как раз на «красенькую» будет.
Ермолка взял рыбу и пошёл в дом. Высыпал рыбу в таз, оценив её, взял деньги и вернулся. Не торопясь сел на своё место, отдал Никите пустой рюкзак и деньги, он стал закручивать себе самокрутку.
– А не угостишь махорочкой? – спросил Никита, – с утра не курил.
 Старик протянул кисет с махоркой и нарезанными листками газеты.
– Эх, хорошо, – прищурился Никита, затянувшись.
– Значит на «красенькую»?  – переспросил дед.
– Ону, самую. Душа горит.
– Оно так. Да вот, не было бы, как у Пашки Морозова, – загадочно сказал Ермолка.
– А чего у Пашки Морозова? – спросил Никита.
– А я тебе расскажу, – сказал дед и немного помолчал, вспоминая. – Весной это случилось. В тот год всё пошло, как по маслу. Не успели Восьмое Марта отметить, как у Пашки Морозова корова двух телят принесла за раз. Чего ж, надо обмывать. А раз телят двое, да ещё тёлочка и бычок,  так  и вовсе затянулась гулянка. Не успели остановиться, а у Серёги Патрина внук народился, тут уж с гармошкой и плясками, как водится. Там Пасху между делом отметили, по фонарям постреляли. А, как Гагарин полетел, так мужики и вовсе, будто с ума свихнулись.  Так отмечали, что Всесоюзный субботник, как простой рабочий день проскочил, жалели потом, но ничего не поделаешь, раз прозевали. Решили: на другой год двойную отметку сделать.   
Тридцатого апреля Пашка Морозов проснулся, только сразу глаза побоялся открывать. Что-то смущало его. Но делать нечего, приоткрыл сначала один глаз, затем другой, присмотрелся. Вроде, дома находится и даже на своей кровати в прихожей. В комнате уже и сумерки шляются, дело к вечеру, да сумерки какие-то антиресные  будто небольшие тучки. Но потом ничего, разъяснело, видно в глазах чего-то  сработало. Тут Пашка готов был вздохнуть с облегчением, но затаился. Прямо на спинке кровати, а кровать железная, на спинках разные финтифлюшки наделаны, вот среди этих хреновин сидят два чёртика. Не просто сидят, а кривляются и показывают ему Пашке языки. Небольшие чёртики, с поллитровую бутылку, но, как водится с рожками и хвостом, все в шерсти. Прыгают на спинке, веселятся. Пашка шикнул на них:
– Кышш! – говорит, – кышш!
Только чертяки ещё веселей давай скакать, да ещё и фигушки показывают. Тут уж Пашка не утерпел, да какой мужик стерпит, чтобы какие-то черти фигушки в рожу тыкали, схватил Пашка табуретку, что стояла рядом с койкой и запустил в окаянных. Промахнулся. А, вот зеркало, на стенке висело за кроватью, так оно вдребезги разлетелось. Зеркало хорошее было, жалко, что безвинно пострадало, но черти попрятались. Пашка встал, нацедил себе капустного рассола и чтобы ядрёней был ещё добавил в него и огуречного. Опорожнил ковшик за один приём и завалился на кровать лицом вниз, чтобы не смущаться рогатых пришельцев и тут его отключило.
Вечером от соседок пришла Манька, супружница Пашкина, глядь, а «ненаглядный» опочивает уже. Она не стала будить, ещё порадовалась, что спокойно спать ляжет, без ругани. Утром смотрит, а Пашка так и лежит, обхватив руками кровать, как и с вечера. Манька пошла управляться со скотиной, да приготовить чего к празднику, Первое Мая всё ж. Она  накрыла стол на летней кухне, ухи горяченькой сварила, да бутылку самогонки достала, всё равно стребует. Пошла за мужем, а Пашка, как лежал так и лежит. Тут Марья испужалась. Смотрит, а у Пашки пятки чёрные, пригляделась, а и обе ступни почернели. Тут она вспомнила, что бабы, намедни говорили, мол, если человек от водки сгорел, то чёрным становится, как головешка. Марья в голос и на улицу выскочила, да причитает, да голосит, как по покойнику. А по деревне народ уже слоняется с края на край, праздник же. Кто в гости, кто – наоборот, другие в магазин. На крик сразу любопытные набежали. Кто просто полюбопытствовать, другие в надежде рюмочку пропустить, раз такое дело. Покойника тоже обмывать надо. Пятеро самых храбрых мужиков,  не припомню кто, уже, время-то прошло, пошли в дом разбираться. На крыльцо все пятеро вбежали, а в дом только трое решились.  А народ всё подходит, уже и собутыльники Пашкины подтянулись. Они-то все грамотные, по три класса все отходили в школу, сразу посчитали, что хоронить будут через три дня, там девять совпадает с Днём Победы, но ничего, зато сорок дней и Троица разошлись. 
Смотрят мужики, а Пашка как лежал, так  и лежит, не шевелится. Хоть бы какой знак подал дак, так всё ж, ну и мужики уже решили совещание открывать, решать с чего начинать. Тут дверь распахнулась и в дом вбежала молоденькая фельдшерица, только, что на практику приехала, кто-то уже успел ей сообщить. Шустрая такая хоть и косички у неё, как у школьницы. Пощупала руку покойного, пальцем потыкала в шею, потом поднесла маленькое зеркальце ко рту. Посмотрела, вытерла зеркальце и сказала:
– Живой он, спит только.
И тут Пашка пошевелился. Мужики замерли. Мало, что там фельдшерица наговорит, а вдруг он того, и не живой совсем, а шевелится. А Пашка возьми и сядь на кровать, все уже к двери стали пятиться, кроме фельдшерицы, конечно. Посидел он немного, посмотрел вокруг, глаза у него раскрытые, а будто не видят ничего. Поднялся Пашка и пошёл на улицу, прошёл мимо мужиков и не заметил их. Те совсем оцепенели. Вроде бы и бежать надо, а ноги отказали от страху. Пашка вышел на крыльцо, посмотрел поверх людей, отвернулся и стал мелкую нужду справлять прямо с крыльца. Стоит себе, журчит и журчит, на людей – ноль внимания, да так долго, что толпа стала сомневаться, чтобы Пашка весь не вытек. Обошлось. Затем хозяин постоял, посмотрел поверх голов, будто что-то вспоминал, а потом вернулся в дом. Там Пашка снова улёгся на кровать и затих, будто опять помер. Мужики просочились из дома, словно сквознячок, осталась только медицина. Вскоре вышла и она.
– Ну, что там? – раздались голоса.
– Ничего особенного, спит он. Его сейчас лучше не будить, – сказала фельдшерица и вышла со двора.
Народ тоже нехотя потянулся к выходу. Дольше всех задержалась Пашкина компания, недовольная, что друг подвёл их и оставил без поминок.
– Бутылку будет ставить, – говорили они промеж собой, – да ещё и не одну.
Манька вошла в дом, а Пашка, как лежал до этого, обняв кровать, так и лежит. Тут она заметила в углу чёрные портянки, в которых обычно ходил её муж, подняла их, а они оказались мокрые. «Вот от чего ноги почернели, от мокрых портянок покрасились, а я, что подумала?»
Пашка проспал до вечера. Манька специально ушла к соседке, чтобы не беспокоить. А вечером приходит домой, а Пашка также лежит и не шевелится. Стала она прислушиваться, может, дышит ещё. Вроде, как услышала чего, да только одна ночевать побоялась, соседку на помощь позвала.
Утром Пашка поднялся сам. Сел на кровать долго смотрел в окно. Услышав, что жена возится в другой комнате – позвал:
– Мань, ты рассолу нацеди.
Она быстро зачерпнула ему любимого рассола. Пашка сделал глоток и выплюнул:
– Это что такое? Да таким рассолом крыс только травить! Может там простокваша есть?
Жена принесла чашку густой простокваши и ложку. Пашка хлебал, хлебал, едва утолил жажду.
– Там, одежду приготовь, пойду в правление схожу, послушаю чего там соврут, праздник всё ж.
– А какой праздник? – удивлённо спросила жена.
– Так Первое Мая, забыла что ли?
– Вчера было, – сказала Манька.
– Что вчера было?
– Первое мая. Сегодня уже второе.
Пашка подозрительно посмотрел на жену. Она кивнула ему:
– Ты, что, ничего не помнишь? Ты же проспал двое суток, я уж думала, что ты помер. Фельдшерица прибегала.
Тут Пашка заметил пустое место вместо зеркала и стал вспоминать, что было. Чертей вспомнил, как разбил зеркало – вспомнил, и больше ничего.
– Неужели второе? – переспросил он.
– Так спроси кого хочешь, – растерянно сказала жена.
Пашка понял, что она не шутит.
До Дня Победы он никуда не ходил, работал дома по хозяйству, не пил. Но на праздник пришлось выходить из дому. Сбросились с мужиками, как водится, купили к празднику водки,  вспомнили о Пашкином конфузе, посмеялись беззлобно и налили Пашке полный стакан водки. Пашка поднёс ко рту стакан, да чуть не выронил его из рук. Прямо из стакана черт показывал ему фигушки. Он поставил стакан и пить не стал, сколь его не уговаривали. Потом на Троицу тоже попробовал выпить, и опять чёрт из стакана ему рожицы строил. Когда мужики стали уговаривать его, он открыл им свою тайну. Тогда всей компанией решили пить с закрытыми глазами. Только он поднёс стакан ко рту, а тут голос прямо в голове скрипучий, противный:
– Выпьешь, всё пузо защекочу, будешь всю жизнь хихикать.
Не решился Пашка пойти супротив чёрта рогатого. С тех пор не пьёт ничего крепкого. И живёт не хуже других, да из компании его не гонят, понимают люди, что не по своей воле муки принял их односельчанин.
– Давно это было? Что-то я не помню, – сказал Никита, – сколько я знаю, Пашка Морозов никогда и пил.
– Давненько это было, – сказал Ермолка, – Гагарин когда летал, ты помнишь?
– Я тогда ещё совсем пацаном бегал.
– А это тогда и было. Ты вот попьёшь ещё, дак и к тебе придут чертяки, не боишься? – спросил старик, улыбаясь.
– Нет, они меня боятся, ко мне не придут, – хохотнул Никита и медленно направился к магазину.