Сыны Всевышнего. Глава 31

Глава 31. Долги


Ночь самое мистическое время. Роман предпочитал поспать несколько часов днём, чтобы потом располагать этим ценным временем от заката до рассвета. Даже когда приходилось вставать по утрам в школу, он раньше трёх часов ночи никогда не ложился. Конечно, здесь, в городе, тишина была весьма относительной. Её периодически взрывали то рёв мотора несущейся на полной скорости машины, то пьяные повизгивания расшалившейся молодёжи, то завывания автомобильной сигнализации. Если бы не Руднев, сидел бы Роман сейчас на даче у тётки, и в открытое окно тянуло бы острым волнующим запахом ночи и отстранённое стрекотание цикад ласкало бы его слух.

На столе перед ним лежала Тора, раскрытая на самой первой главе. Все последние беседы с пастухами вертелись вокруг первых строчек Книги Бытия. Отделить свет от тьмы… Роман был законченным циником – практичным до мозга костей. Он не собирался обманывать любимого себя. Он чётко осознавал, что, принимая условия Карты, он попадает в отлаженную систему. Ему открывают Путь. Но чтобы встать на этот Путь, не говоря уже о том, чтобы продвинуться по нему к заветной цели, надо начать делать. Предполагается, что для этого он должен в своей повседневной жизни отделить Добро от Зла, то есть решительно ничего плохого не делать сознательно. Оценить все явления жизни с этой точки зрения и не позволять себе закрывать на это новое знание глаза. Это и есть первая ступень. Только первая ступень!

Роман не собирался делать вид, что не понимает, какие именно вещи в библейской традиции именуются злом. Тем более что в Торе это разъяснялось недвусмысленно и весьма подробно. Но он не был готов к подобным жертвам. Знания и умения получаемые от Руднева несомненно были тем самым, чего он и хотел. И они, с точки зрения Торы, были бесспорным злом. Тупик… Или всё-таки можно как-то обойти эти жёсткие условия? Вдруг он сумеет пройти по Пути, не принимая его?..

Тело внезапно напряглось. Оно, как хороший сторожевой пёс, всегда предупреждало своего хозяина о потенциальной опасности. Роман медленно оглянулся в сторону кресла, откуда шёл тревожный сигнал и едва не подскочил от неожиданности.

– Бергер?!..

Знакомая фигура не шевелилась. Бергер, слегка ссутулившись, смотрел на него долгим тоскливым взглядом, полным непонятной горечи и печали. Сплетённые в замок пальцы неподвижно лежали на коленях.

Потеряв дар речи, Роман, как околдованный, смотрел во влажно мерцающие в полутьме голубые глаза, и ему казалось, что своим взглядом Бергер самым натуральным образом вытягивает из него душу. Романа охватила паника. Наверное так чувствует себя человек при обыске, когда чужие руки в присутствии посторонних людей вываливают на всеобщее обозрение твоё исподнее, сугубо личное и всё то, что не предназначено для чьих-то взоров. Когда Бергер, наконец, отвёл глаза, Роман почувствовал себя опустошённым. Но самого Бергера соприкосновение с Романом, кажется, отравило ещё больше. Он совсем поник, мерцание, окружавшее его силуэт, стало безжизненным и тусклым.

– Бергер? – почему-то шёпотом позвал Роман, со всё возрастающей тревогой всматриваясь в призрачное видение. Но в кресле уже никого не было.


***
Аккуратной стопкой сложив потёртые ноты, Кирилл направился вниз. С хоров приходилось спускаться по винтовой лестнице, которая подрагивала при каждом шаге, заставляя его мёртвой хваткой вцепляться в перила. Кроме того, Кирилл просто боялся высоты, и промежутки между ступенями пугали его своими зияющими провалами до такой степени, что он предпочитал шагать вниз наощупь, крепко зажмурив глаза.

– Ты так когда-нибудь навернёшься, – где-то близко пробасил Радзинский, снимая его со ступенек.

Кирилл перевёл дух и сердечно поблагодарил деда. Тот усмехнулся:

– Ещё немного и нас по твоей милости так просто отсюда не выпустят. Сегодня настоятель уговаривал Аверина оставить тебя здесь на всё лето. И надо было тебе продемонстрировать ещё и свои певческие таланты!

Бергер и в самом деле прижился в монастыре. Ему были рады и в библиотеке, и в кухне, и на клиросе. А с недавнего времени он аккуратно ходил на все службы: пел, читал, помогал в алтаре, где и попался на глаза настоятелю. Ангельский вид Бергера умилил отца архимандрита, а посыпавшиеся со всех сторон похвалы разнообразным кирилловым достоинствам привлекли к нему самое пристальное настоятельское внимание.

– Пусть Николай Николаевич передаст отцу Дионисию, что лично я готов хоть завтра постричься в монахи и остаться здесь навсегда, – совершенно серьёзно ответил Кирилл.

Радзинский нахмурился:

– Не валяй дурака, Кирюха! Это не твоя стезя.

– Почему это не моя? – обиделся Кирилл. – Мне здесь нравится. Ничего больше не хочу.

Радзинский со вздохом закатил глаза:

– Жаль, что Коля не отвёз тебя в Диснейленд. Там бы тебе тоже понравилось, но проблем было бы меньше.

– Диснейленд? – удивлённо переспросил подошедший Аверин. – Кто из вас впал в детство?

– Викентий Сигизмундович считает, что монаха из меня не выйдет, – пожаловался Бергер.

– Ну почему же, – терпеливо ответил ему Радзинский. – Монах из тебя выйдет. Очень хороший монах. Но ты – не монах. Ясно?

– Нет, не ясно, – губы Бергера искривились, как будто он собирался заплакать, и взгляд его стал ужасно жалким. – Возьму и останусь, – прошептал он.

Радзинский скрестил руки на груди.

– Я, кажется, догадываюсь, – насмешливо протянул он, – откуда такое жгучее желание «забыться и заснуть». Ты опять навещал этого самовлюблённого пингвина! – По тому, как Кирилл опустил глаза, стало ясно, что дед прав. – Когда ты уже поймёшь: не надо ждать от людей благодарности. Просто делай то, что должен.

– Я ничего ему не должен! – неожиданно гневно выкрикнул Кирилл. Николай Николаевич, успокаивая, сочувственно взял его сзади за плечи.

– Верно. Не должен, – зло сощурился дед, да так, что Бергер под его взглядом съёжился и спиной вжался в Аверина. – Ему.

Бергер потерянно заморгал заметно увлажнившимися глазами. Возразить ему, похоже, было нечего.

Радзинский удовлетворённо хмыкнул, довольный произведённым эффектом, но голос его сразу заметно смягчился:

– Когда в процессе раскаяния дойдёшь до последней стадии самоуничижения, с удовольствием отскребу тебя от пола.

– Перестань, – шепнул Кириллу на ухо, стоявший позади него Аверин, и легонько встряхнул мальчика за плечи. – Не хватало нам ещё затяжной депрессии на фоне обострившегося комплекса неполноценности. Он тебя просто дразнит. Разве ты не видишь?

– Ничего подобного, – язвительно заметил Радзинский. – Наш благородный герой сам просил меня не проявлять к нему никакого снисхождения, буде какая блажь взбредёт ему в голову. И велел вправить ему мозги, если он вдруг начнёт сомневаться. К сожалению, критический момент настал, и я обязан выполнить своё обещание. Так ведь? – он наклонился к Кириллу. Тот  встретил его взгляд безропотным и обречённым молчаливым согласием. – Так что, Коля, оставь свою неуместную жалость при себе. – Дед, бесконечно довольный собой, снова выпрямился с монументально скрещёнными на груди руками.

– Могу я, наконец, узнать, из-за чего вы сцепились? – смиренно вопросил Аверин.

– Кирюша решил податься в монахи, – ехидно протянул Радзинский. – Видимо, подумал, что он один такой умный, чтобы догадаться прожить свою жизнь набело, и нам с тобой просто не хватило в своё время духу отречься от мирских соблазнов.

– Я ничего такого не думал, – быстро возразил Кирилл. – И вообще, я всё понял. Хватит уже.

Радзинский усмехнулся.

– Ну, понял, так понял. Пошли. Расскажешь потом, как там дела у Шойфета. А я тебе от Павла Петровича информацию солью.

– Вик! – возмутился Николай Николаевич.

– Что? Я просто называю вещи своими именами! – дед подмигнул немного повеселевшему Кириллу и гордо пошагал к выходу.