Бунтующие струны. Часть 2

          
 Бунтующие струны. Часть2

Содержание

1. Брожение умов
2.Москва перестроечная
3.Уличная стихия Куйбышева
4.Шаги "Гласности"
5.Наши диспуты
6.Все круче и круче
7.Победы и поражения      

                Брожение умов

   Столица объявила  перестройку, ускорение, гласность.  Ни улицах провинциального Куйбышева   появились  кооператоры, торговавшие самодельными  пирожными, конфетами,  швейными изделиями под фирму и сделанными своими руками  табуретками, стульями, столами, полками и т.д.  На улице Самарской  рядом с Красноармейской открылась первая частная пельменная в старом купеческом доме на первом этаже. Хозяин  был хмурый и злой, пугающийся собственной тени.   Дело сдвинулось с мертвой точки, и посетители пошли косяком , вспоминая на генном уровне  знаменитый НЭП и  царскую Россию.  В районных администрациях можно было купить  без проблемы годовой патент на индивидуально-трудовую деятельность всего за пять рублей. Напомню, что бутылка водки  тогда  уже стоила   червонец.
    А вот что касается общественной, политической жизни, то увы.  Куйбышев идеологический  жил так, как будто ничего и нигде не происходит. Наверное и когда Ленин пришел к власти, провинция   по началу его просто не заметила: жили себе и жили, ходили  на работу, возвращались домой, готовили ужин. Один день был всегда похож на другой, и все по кругу, как часы без кукушки. А тут вдруг кукушка появляется, и все меняется.   
      Первым  шагом  в  изменении  общественного  сознания стали бурные дискуссии, проходившие в областной библиотеке, что располагалась тогда в левом крыле здания оперного театра. Знаковое мероприятие состоялось в январе 1988г.  Большой читальный зал оказался заполненным до  отказа  куйбышевцами, будущими неформалами и смутьянами, которые до той поры не знали о существовании друг друга.  Здесь происходило  заседания исторического клуба "Клио", на котором председательствовал   главный библиограф  Александр Никифорович Завальный.   В повестке дня   значились     немыслимо  острые вопросы типа "Об историческом  месте социализма", доля русскости в советском народе и т.д.  За такие   темы  во времена брежневского застоя  могли сразу отправить в лагерь по 70-ой или 190-ой  статье УК.  Публика боялась сама себя, но  выступать мог любой. Генеральную линию   Коммунистической партии поддерживала группа преподавателей местного университета во главе с профессором Евгением Фомичом  Молевичем.  Следующим  этапом  новой "оттепели"  для нашего города  стал спектакль  стэма авиационного института "Демонстрация".
   Пришел как то  приятель  историк Володя Воронов и говорит, мол, собирайся, поедем  театральный авангард смотреть в зале у авиаторов. Надо сказать, что стэм  у них был достаточно популярен среди молодежи. В свое время они поставили пьесу о местных хулиганах, потомках горчишников, которых в советское время  называли фурагами. Из этого спектакля в народе до сих пор жива фраза " без фураги стремно, а в  фураге - знойно", как вариация на тему гамлетовского вопроса : быть или не быть.
   Мы приехали на Московское шоссе. Зрители собирались как заговорщики. Я был заинтригован. Действительно, происходящее на сцене потрясло. Это  оказалась  жесткая сатира на  советскую власть и социалистическую действительность.  Беспощадно  критиковались различные  социальные группы: комсюки, аппаратчики, работяги, торговые работники. Все они входили в противоречие с моральным кодексом  строителей коммунизма. Торговки на сцене бегали, вставив в рот золотую фольгу, олицетворяя  величайшее благосостояние. Все готовились к демонстрации социалистического духа, который взял, да и весь вышел. Потрясал конец спектакля, когда первомайская демонстрация превращается в крестный ход. Режиссер  пророчески увидел,  что коммунисты без всякого волшебства по мановению властной палочки из атеистов могут превратиться в религиозников, а вместо партбилетов к груди будут прижимать иконки с крестиками. Спектакль поставил молодой человек - Евгений Дробышев. Эту пьесу в дальнейшем показывали в разных вузах.
   Горком партии мобилизовал  работников общественных кафедр для борьбы с   инакомыслием. Доценты и профессора шли на Дробышева как на Деникина. Словесные баталии захлестывали. Однако коммунисты сами не знали, что надо защищать и против чего бороться. Помню выступал доцент Биргер, который  возмущался, что в то время, когда наши мальчики гибнут в Афганистане, спасая  Кабул от наймитов ЦРУ, здесь расцветает настоящая контра, оскорбляющая наши социалистические достижения и  плюющая в сами основы  пролетарской правды." С  нами Ленин, мы победим,- кричали коммунисты,-  ни шагу назад, позади святое - мавзолей."
   Женя Дробышев пригласил  нас с Вороновым к себе в гости. Он жил на Вилоновской улице в так называемом обкомовском доме, правда не с видом на Волгу, а окнами  во двор. Режиссер предложил активно сотрудничать, т.е. собирать на  представления  молодых гуманитариев  и устраивать антисталинский  демарш. Я  посоветовал   озвучить спектакль своими песнями, однако  Дробышев сразу как то весь смутился и  занервничал. Он сказал, что все  зонги надо отлитовывать в Москве.  Это потрясло меня  и  стало  понятно, что  здесь  не все так просто . Жизнь подтвердила мою  догадку.  Подобных острых  пьес, растрясавших город,  молодой режиссер  больше не ставил, хотя в дальнейшем получил отдельное здание  дореволюционного синематографа "Фурор" .
   В июне 1988г. опять пришел ко мне Воронов и заговорщически  сообщил, что скоро будет страшная буча на площади Куйбышева - митинг против первого секретаря обкома КПСС Муравьева.  Сам Володя  включился в пропаганду  этого подпольного совершенно неразрешенного мероприятия. Мы ходили по городу , и он расклеивал на фонарных столбах, на водопроводных трубах, на дверях подъездов   маленькие бумажки не  шире указательного пальца, где мелким шрифтом  на Эре было распечатано: " Митинг  Долой Муравьева" , число, место". К назначенному часу 22 июня в 18.00  мы пришли на  центральную площадь. Коммунисты успели там раскидать  шины, якобы для соревнований по картингу, однако вдруг появились десятки и десятки тысяч людей с Безымянки и Юнгородка. Это был настоящий пролетариат, уставший от беспредела партийно-хозяйственной номенклатуры. На импровизированную трибуну  рядом с  чугунной фигурой Куйбышева  поднялся  человек харизматичной  и суровой наружности.  Площадь, почти полностью  забитая народом, скандировала :"Микрофон,  микрофон!"  Из театра оперы и балета принесли  желанную технику. Оратор  оказался рабочим авиационного  завода Валерием Карловым, который кричал:" Провокаторы бьют меня в спину! Где организатор митинга Владимир Белоусов? Если он арестован, мы пойдем его освобождать!"
   Тут на площадь пришла еще одна группа рабочих, во  главе  с Василием  Лайкиным, несшим огромный плакат: " Ешь ананасы, жуй сервелат, день твой последний пришел партократ!" Мы с Вороновым  оказались  в самой народной гуще. Люди вокруг говорили : " Надо брать обком, пока мы все вместе, а то пригонят войска  и всех расстреляют". Белоусов так и не появился,  он  находился  в толпе.  Карлов провел один весь митинг. Он хриплым голосом требовал  убрать аппаратчика Муравьева, тормозящего перестройку в городе.
   Побелевшие от страха аппаратчики,  ходили в стороне. Золотарев и Задыхин попытались выступить и перехватить инициативу в свои руки. Но  народ  освистал   солдат  КПСС. Митинг закончился принятием требований о смещении с должности Е.Ф. Муравьева. Люди  не расходились до темноты. Я взял с собой гитару и стал петь. Такого воодушевления публики  еще не видел.
"Депутат"
Овца за овец, осел за ослов
Свой голос всегда отдаст,
А я выбираю без лишних слов
Того, кто нас не продаст.

Пусть мой депутат на белом коне
Не въедет уже в Москву.
Он умер давно в далекой стране,
А может расстрелян во рву.

Белеющим черепом смотрит луна
На наш сатанинский бал.
"Гражданская будет, ребята, война",-
Кто-то в трамвае сказал.

"Мы все в одной лодке, поверьте, плывем,
Не стоит делать волну".
"Не буду я плыть в одной лодке с дерьмом,
Я лучше пойду ко дну."

Я странную осень увидел во сне:
В красной листве проспекты.
"Да  это не листья,- шепнул кто-то мне,
А брошенные партбилеты".

Но  русский без ига, что верблюд без горба,
Земля завещала нам.
Лишь русское небо не знает раба,
Я голос свой небу отдам.

     Публика ахнула,  раздался гром аплодисментов. Концерт  продолжился:
 "Аппаратчики"
Аппаратчики, орденов раздатчики,
Кто же ваши предки?
Наши предки- Карла Маркса детки,
Вот, кто наши предки.

Аппаратчики, глупости образчики,
Кто же ваши отцы?
 Наши отцы - пьяны краснофлотцы,
Вот кто наши отцы.

Коммунисты, красные фашисты,
Кто же ваши жены?
Наши жены- водочны талоны,
Вот, кто наши жены.

Аппаратчики, воры и растратчики,
Кто же ваши детки?
Наши детки - Ленина  объедки,
Вот кто наши детки.
 

Аппаратчики, мафии  потатчики,
Кто же ваши потомки?
Наши потомки - нищие с котомкой,
Вот кто наши потомки.


           После этого митинга город проснулся, стали возникать  Народные фронты  и объединения в поддержку  Перестройки. Обкомовская "Волжская коммуна",  честно отрабатывая свои заработки, стала  публиковать  статью за статьей о том, что  свобода не означает разнузданность, демократия не есть власть толпы, а гласность -это не клевета на советскую власть .  Газета давала слово только партийцам.  Мы с Вороновым написали свою статью и отнесли  зав. отделом по идеологии журналистке Л.Ш Шафигулиной.  Та  выбрала из материала несколько  фраз типа "нас загоняют в подвалы 37 года" и  всем тоном статьи, как бы задала вопрос , как такие авторы могут считаться советскими историками?"  Все  ее поведение меня  обескуражило , так как я  , будучи ассистентом кафедры истории КПСС  политехнического института, несколько лет печатался в  "Волжской коммуне", освещая тему " самарские социал-демократы и их подпольная типография в 1902-1905гг."  У   нас сложились с Лилией Шайхуловной   хорошие доверительные отношения, и вдруг такое.   Меня к  слову и раньше  удивляло, что Шафигулина  не хотела печатать дату смерти революционеров 1937-38 гг., мол это не этично и очерняет косвенно  великие  социалистические победы. Пусть лучше никто не знает  чем бунтари закончили свою жизнь.  Одним словом я   в одночасье стал врагом, наймитом и шпионом.
      В коридорах Дома печати , что на улице Антонова-Овсеенко, случайно  встретил бородатого улыбчивого  паренька,  заместителя  главного редактора "Волжского комсомольца" Михаила Круглова.  Тот был воодушевлен, вдохновлен недавно произошедшими политическими событиями. Будучи  в курсе моего выступления  на площади после митинга, предложил опубликовать несколько текстов песен. Я спросил, неужели он готов  напечатать политические зонги? Нет, конечно, ответил  Круглов, но что-нибудь доброе, хорошее могу.  Я  передал ему  кое что из лирики.
"  Белый снег"

Белый снег все окрасил в пастель
Оседает, не тает ничуть.
Нам привычка с  собой, как метель
Заметает остатки чувств.

В королевство, где правил июль
И тропинки уже не найдешь.
Помнишь дождь, не дававший заснуть,
Снег и есть поседевший наш дождь.

Ручейки моих пасмурных слов
По лицу твоему растеклись.
Обнаженные плечи снегов
Мне теплее, чем плечи твои.

За окном снег устал и заснул –
Для него все вопросы – просты:
Сколько в мире ледовых пустынь,
Стало  ль  больше еще на одну?
   Через несколько дней в моем почтовом ящике  лежало  письмо  от литобъединения, где говорилось, что Михаил Круглов предложил мои тексты для  поэтического анализа  специальному эксперту  Анатолию Ардатову. Тот сделали заключение, что все это не стихи, а сплошное убожество, автор вообще не понимает, что такое литература и лучше ему никогда  не писать и тем более  подобную галиматью не показывать.  В конце  была подпись кем то уважаемого поэта.  О такой  медвежьей услуге я Круглова, конечно, не просил.  Был удивлен методике работы комсюков- сначала втягивать в дело, а потом оплевывать чужими руками.Удивление мое еще больше возросло, когда я узнал кто такой Ардатов. Оказалось, что он окончил  Куйбышевский политехникум связи, а потом  работал монтёром на междугородной телефонной станции.  В дальнейшем  этот человек был литературным консультантом газеты «Волжский комсомолец», руководителем литературного объединения «Молодая Волга».  Не могу понять, как Ардатов мог стать литературным критиком без специального высшего образования. Хотя, чему  поражаться?  При коммунистах было принято искать  культурную элиту по селам и весям, по городским окраинам.   Видимо, так реализовывалась  задача  по уничтожению великой русской литературы. Серость и глупость, непрофессионализм должны были задавить ростки  всего талантливого и оригинального. Недавно  полез в интернет и попытался найти в открытом доступе стихи Ардатова. Увы,  обнаружил только это из Литературного путеводителя по г. Чапаевску  Самарской области:
"…Экая, право, причуда:
 освободив от забот,
 тянется нить ниоткуда,
 знает, куда приведет.
 Это на счастье похоже…
 В теплом свечении дней
 нет ожидания строже,
 нет расставанья нежней… «Дни сентября»


                Москва перестроечная


   Летом 1988г.  ездил в перестроечную Москву. 25 июля посетил Ваганьковское кладбище, где  пел  у могилы  Владимира Семеновича Высоцкого. В этот день  там всегда много людей и памятник засыпан цветами.
            "Высоцкому"
Гитару настроив на чью-то беду,
Он струны рвал вместе с душою,
И каждое сердце хватал налету,
И в малом мог видеть большое.

Он столько спел жизней, вложив их в свою,
Да только его не допета.
Он, словно тараном  в воздушном бою,
Ложь, правдой одетую, встретил.

Он к нам вернулся на пьедестале,
Стал для  врагов почти неуязвим.
Живет его голос в магнитной ленте,
Подтянем струны в тональность с ним.

А сколько мы врали, а сколько мы врем,
Спокойно с  ухмылкой небрежной.
Он шел по России с гитарой вдвоем-
Расцвел правды первый подснежник.
 
Молчание было ему не страшно,
Российским рожден он молчаньем.
Пусть мода его обойдет стороной,
Она не верна и случайна.

Он к нам вернулся на постаменте...

Как черное дело, скрывая от глаз,
Ворье лепит новые ксивы.
Так пишут историю несколько раз,
Губя и терзая архивы.

Но Русь остается и Спас на Крови,
И звон колоколен вечен.
Мы будем к нему вновь и вновь приходить:
Не вечер еще, не вечер.

Он к нам вернулся на постаменте...
     После долгих аплодисментов меня угощали водкой и копченой колбасой.  На Ваганьковское   приезжали люди со  всего  Советского Союза  и  больше такого  дружелюбия и понимания  нигде и никогда не видел.
     Вдохновившись особой  атмосферой единения душ,  отправился на Арбат, где  жизнь кипела и бурлила.  Огромная пешеходная зона принадлежала поэтам, писателям, художникам и конечно музыкантам. Там я оторвался по полной. 
             "Письма"
Письма перед походом чаще пишем,
И сердце так сожмется, где ты дом родной,
Где ты дом родной?
Солнце крадется в небе выше, выше.
Оно в лицо смеется пылью и жарой,
Пылью и жарой.

Чужие птицы в небе  здесь летают,
А мне б увидеть просто стаю
Наших журавлей.
Видишь, земля здесь вздыбилась горами.
Она воюет вместе с нами,
Но против нас, но против нас.

Пули тревожно воют в этих скалах.
Они голодные шакалы,
Что ждут свой час, что ждут свой час.
Парни, за нами только автоматы
За ними суры  шариата
И весь Восток, и весь Восток.

В пропасть теснят нас горы и душманы
И я, увы, живым останусь
Лишь между строк, в  письме меж строк.
Я  вдруг увидел вниз от гор  к долинам
Летели плавно молчаливым клином
Журавли.

Кто говорил, что журавли не с нами?
Кружились письма журавлями
В пропасть вниз.
    Эта песня особый успех  имела в День   десантника все на том же Арбате.   С каждой минутой вокруг меня становилось все больше публики. Москва бушевала, разбуженная горбачевской перестройкой. Все ждали новых слов, новых идей.  Певец, отражающий настроения и надежды, становился кумиром.   Каждый новый аккорд принимался на ура, некоторые начинали плясать и пританцовывать.
     "Авто"
Как-то раз на шоссе
                я его повстречал:
Этот черный и гордый авто.
В нем шофер - сажень в плечах,
А за задним стеклом
                статный  босс и леди в манто.

А я хочу быть сенатором
И ездить в черном авто
Гонять по улица запросто
И всем пылить в лицо.

Но десять машин впереди,  десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"
Из газет я узнал
                Белый дом открыт для всех
Стать сенатором сложности нет.
Нужно в теннис вам играть
                Улыбаться и не грех,
Чтобы дядей был сам президент.

Тогда  десять машин впереди, десять сзади орут в мегафон:
"Всем стоять!"

А я хочу быть начальником,
И ездить в черном авто.
У остальных жизнь печальненька,
Ведь им плюют в лицо.
  Москва перемен была прекрасна. Кругом сквозь асфальт пробивалась жизнь. Повсюду кооператоры продавали:  кто замороженный сок,   кто  самодельное печенье. Буйствовала фантазия доморощенного предпринимательства. Это умиляло. Огорчило только одно - московские родственники. Я зашел к родной тетке  по материнской линии , что жила на улице Беговой в доме советских художников. Однако Маргарита Кузьминична Смирнова меня, как блудливого котенка,  выставила  за дверь .  Это потрясло,  ведь в течение  десятилетий она с мужем и детьми приезжала в Куйбышев и жила летом на даче вместе со всеми. Я по глупости и наивности считал их близкими людьми.  Вся эта  столичная родня оказалась хуже посторонних. Меня приютил Александр Батнер, который в свое время проходил  срочную службу  в Приволжском военном округе, где мы и познакомились. Парень любил мои песни и сопровождал в походах на Арбат, где я отрывался.   Помню, в то время пользовалась популярностью такая моя песня:
        "Опричники"
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней,
И вся Россия корчится от страха,
Ведь никому спасенья нету в ней.

А им плевать, кто правы, кто неправый,
Они несутся, рубят наскоку,
Чтоб поживиться лихом нахаляву,
Одно спасенье только дураку.

Ведь он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
Он с лицом олигофрена,
И это его спасет.

Когда всех умных просто передушат,
Опричники возьмутся за своих.
Тут дураки  огонь войны потушат,
И возрождение начнется с них.

Когда же залатаются рубахи,
И снова станет общество мудрей,
Опричники великого монарха
Готовят вновь поход своих коней.

Но я с лицом олигофрена
Я с лицом олигофрена
И только это несомненно,
Одно меня  спасет.
                Уличная стихия Куйбышева

       Когда вернулся в  Куйбышев, то увидел, что в нем также как в столице  гудела общественная жизнь. В библиотеке политической книги, которой руководила  Людмила Гавриловна Кузьмина,  собирались  неформалы всех мастей и оттенков. Помню пришел на заседание Народного фронта поддержки горбачевской перестройки. Собрание вел молодой симпатичный высокий парень в костюме тройке, в белой рубашке с галстуком.  Это был историк Серей  Чичканов.  У него горели глаза, жесты выражали экспрессию и готовность повести за собой  народные массы даже на баррикады. Казалось дух Троцкого  витал в  этом помещении. Вдруг он увидел меня и закричал тонким голосом:" Почему здесь посторонние?"  Я удивился:" Народный фронт, вроде бы для всех?"  Прозвучал  жесткий ответ:" Для всех, да не для каждого!" Я почувствовал себя лишним на этом празднике провинциальной демократии. В стороне  оставаться не захотел и пошел на улицу Ленинградскую петь свои социальные песни. Они всегда имели поддержку и  успех.
                " На плацу"
Взгляд  цветов  печальный ты помнишь наизусть,
Башмачок хрустальный потеряла грусть.
Детство  васильковое   плачет вдалеке.
Звезды не увидишь на грязном потолке.

Черные кожанки приходят за отцом,
Медвежонок плюшевый раздавлен сапогом.
Лучше бы не видеть вовсе снов,
А не то приснится, приснится вновь:

Холодный ветер на плацу,
И слезы, слезы по лицу,
И руки жирные срывают галстук красный.
Залезла в сердце та рука,
И голос как из далека: "
 Он сын врага народа, дети, ясно?"

Как же бесприютен сталинский приют,
Вохры - надзиратели, что ни день, то бьют.
Вот была бы мама, она б  меня спасла,
Но  "Маруська" черная и маму увезла.

Небо голубое в мальчишеских глазах,
Только в этом небе вместо солнца - страх.
Лучше бы не видеть вовсе снов,
А не то приснится, приснится вновь:

Холодный ветер на плацу,
И слезы, слезы по лицу,
И руки жирные срывают галстук красный.
Залезла в сердце та рука, и голос как издалека:
"Он сын врага народа, дети, ясно!"
  В то время  началась  борьба за возвращение нашему городу своего исконного имени. Я не остался в стороне от этой темы.
                "Сюртук"
Как приятно надеть дорогой мне сюртук
Этих старых самарских названий,
И  себя ощутить хоть на пару минут:
Ты никто- нибудь, ты -россиянин.

Я пройдусь по Панской, где звучал Благовест
Церкви Троицкой, что возле рынка.
Ах, самарцы мои, вы несете свой  крест,
Накормить бы вас всех по- старинке.

А названия новые нас с тобой жмут,
Как две туфли на левую ногу,
И взорвали собор, и засыпали пруд,
Заменили иконы и Бога.

Жизнь историю пишет один только раз,
Дубли делают после, в архиве,
Но живет наше прошлое в каждом из нас,
Пока имя Самара живо.

Каждый домик самарский - как томик стихов,
И сирень под окошком живая.
Гимназисты в саду пьют Абрау-Дюрсо,
И оркестр сейчас заиграет.

Дирижер  сделал взмах:   раз- два- три, раз- два- три,
Вальс есть вальс, он, конечно, прекрасен.
Ваши жизни погасят как фонари
По дороге к фальшивому счастью.
 
    7 октября 1988г. очередной антимуравьевский митинг был разогнан ОМОНОм. Это вызвало настоящий шок  среди населения. Партийно-хозяйственная номенклатура показала свои огромные кривые зубы. Были  арестованы организаторы протеста, среди которых помню  Марка Солонина, Юрия Никишина и Василия Лайкина.   Когда пошли репрессии, тот самый красивый молодой человек в костюме тройке сразу ушел в сторону. Сидеть в камере с фурагами не входило в его планы. Площадь  Куйбышева  зачистили от протестующих с помощью инопланетян. Так в народе стали называть  ОМОНовцев в полной экипировке  со шлемами, щитами, дубинками. Все это возмущало, и я в качестве протеста пошел петь     на Ленинградскую  перед  притихшей  испуганной публикой:
              "Лики"
С плоских ликов старых икон
Проникает  в нас  прошлое вглубь.
"Почему же ушел эскадрон,
Без меня?"- срывается с губ.

В пене холка гнедого коня,
Это сам девятнадцатый год.
В вечность конь ускакал без меня,
Я в безвременье роюсь как крот.

Я навылет пулей не сбит
В той кровавой гражданской войне,
Но без промаха в сердце убит
Всей бессмыслицей  прожитых лет.

Учит мудрости выживать
Нас проклятый животный страх,
Кто привык от правды бежать,
Для того эта правда в ногах.

Говорят теперь:"Русских нет,
А есть помесь монголо -славян",
Но смотрю я куски старых лент,
Где Деникин еще молод и рьян.


Что ж Вы медлите, генерал,
Так вперед же, за Святую Русь!
Я в чапаевцев в детстве играл,
А сегодня я к  Вам запишусь.

Пошлость прошлого  бросило в след,
Как вы вынесете всех святых:
Среди мертвых вас  еще нет,
Но уже нет среди живых.

Всюду лики новых икон,
И спасенья от ликов нет,
Над  страною стаи ворон
Закрывают солнечный свет.
   Меня много фотографировали, записывали. Вдруг раздался  голос: "Милиция идет!" Зрители расступились, организовав коридор, по которому  сбежал  проходными дворами в сторону улицы Чапаевской. Воронов, который оставался еще там некоторое время рассказал, что на месте  стихийного концерта  появилось десятка два милиционеров.  Они что-то пытались выяснить, но зеваки быстро  растворились, кто куда. Через несколько дней о моем выступлении  на центральной улице появилась заметка в "Волжской заре". На фотографии я сидел вместе со своим ньюфаундлендом по кличке Бони и пел под гитару в  окружении  зрителей. Под фото было написано, что горожане  умеют петь,  радоваться и далеко не каждый идет на поводу экстремистов. После этого некоторые неформалы, встречая меня, спрашивали: " Как я мог петь в то время, когда другие сидели в КПЗ?" 
   Выступления на Ленинградской для меня стали своего рода отдушиной. Там чувствовал себя свободным человеком и возникал живой  диалог с горожанами. Каждую новую песню я нес туда как букет георгинов:
"Октябрь"

С мукой на рынок мы катили на подводе,
Глядим бежит толпа рабочих и солдат.
Мы оказалися ,как есть, в самом народе,
Васек кричит:"Муку сопрут, давай назад!"

Вот перед домом со статуями все встали,
Матросы  смело двери выбили  пинком.
Со стороны реки из пушки дали,
Под руки вывели очкастых мужиков.

Ах, братцы-братцы, это точно был октябрь,
Ах, братцы-братцы, двадцать пятое число:
В тот день какой-то пес в очко меня обтяпал,
Хотя обычно в карты мне везло.

На всякий случай Вася хвать в мешок статую,
Он в кожане подошел, сказал:"Не трожь!"
Еще добавил, мол такую раз такую,
А Вася тоже был не хил, взялся за нож.

Как снег на голову вдруг  серые шинели ,
И прямо в лоб наводят пулемет"Максим".
Свою муку мы с Васькой пожалели-
В царство Небесное билет купили им.

Ах, братцы-братцы, это точно был октябрь...

И тот в кожане, славный малый, жал нам руки
И подарил на память черный пистолет.
Но как же было не обмыть нам этой штуки-
На самогон ее сменял один кадет.

Но, что за времечко чудесное случилось:
Всех стасовало, как колоду карт.
Огонь души у бывших погасило,
Нам это на руку с Васюткой в аккурат,
Нам коммунизма елекстричествой светила,
Лаврентий Павлович нас взял в свой аппарат.

Ах, братцы-братцы, это точно был октябрь...
  Хочется заметить, что я оказался первым, кто стал петь на Ленинградской в то время. На это больше никто не решался долгое время.
                Шаги "Гласности"

   На Ленинградской после очередного  стихийного концерта я познакомился    с молодыми историками Владимиром Ненашевым и Андреем Ереминым. Они пригласили меня  на празднование  Дня комсомола в  филармонию  в конце октября 1988г.и сказали, что будет очень интересно. Я пришел и оказался свидетелем небывалого. Во время торжественного традиционного заседания микрофон взял  простой комсомолец Андрей Еремин и вместо бравурной речи обрушился с уничтожающей критикой в отношении членов обкома ВЛКСМ и непосредственно в адрес самого первого секретаря товарища  Манакова.     Еремин говорил блестяще и искренне, образно и умно. Каждое слово  становилось снайперским выстрелом, поражавшим  прямо в сердце юных аппаратчиков. Таких выступлений в своей жизни я еще не видел. Оратор сначала ошеломил зал, потом покорил слушателей, а затем вызвал настоящий шок.  Посрамленные работники обкома ВЛКСМ  краснели, бледнели и готовы были провалиться  сквозь  землю. Каждое слово пригвождало их к позорному столбу. Помню такие слова:  посмотрите на  любого комсюка, это  обычно  маленький  никчемный человечек, который думает, что он  может  вершить судьбы  российской молодежи.  Подобный  человечек   знает лишь дорогу в обкомовский буфет с  черной икрой   и  мечтает  об аппаратных  благах,  о финском унитазе и итальянских обоях. Еремин усиливал свои фразы , взмахивая рукой в сторону  главного аппаратчика, вжимавшегося в кресло.  После этого триумфа Ненашев предложил мне создать объединение "Гласность" из профессиональных историков и всем вместе начать трясти  номенклатуру, пробуждая в ней стыд и ответственность за страну и судьбы миллионов людей.
     Владимир Ненашев уже успел поработать в структурах  областной советской власти под руководством аппаратчицы Сухобоковой. Однако Владимир Петрович не сошелся характером со своей начальницей и оказался выброшенным за борт. Однако, он, как человек деятельный,   руки не  опустил и создал неформальную дискуссионную организацию. В нее вошли пять историков с разными общественно-политическими взглядами. Сам Владимир Ненашев никогда отрицательно  не высказывался  о большевистских вождях, об октябрьском перевороте и социализме, он ненавидел аппаратчиков и чекистов, считая, что они  извращают великие идеи создания бесклассового общества. Володя восхищался древним Римом, его стройной  политической системой , отлаженным управлением и идеальным  юридическим правом. Он отмечал, что любой император был бессилен перед частной собственностью  всякого гражданина,  даже своего кота он назвал Кассий.
      Примерно те же взгляды имел в то время  его друг Еремин, считавший, правда, что в стране правит охлократия и комплексанты. В команду вошел Володя Воронов, полагавший, что номенклатура  не просто коррумпирована, но и  завязана с международными преступными синдикатами. Я же в то время писал научную работу о том, что социализм -  полная государственная монополия на средства производства, т.е. наивысшая  фаза монополизма. Номенклатура в таком случае является коллективным собственником средств производства, а значит коллективным эксплуататором трудового народа. Отсюда я делал вывод, что социализм - такое же эксплуататорское общество, как и капитализм, только  с отсутствием конкуренции, а значит всегда идущим по пути стагнации. При   таком положении вещей аппаратчики не  будут ни добрыми, ни злыми, они могут быть только хищными, алчными и циничными до мозга  костей. Социализм я воспринимал, как тупиковое ответвление от столбовой дороги человечества. Вернемся к нашей деятельности.
     Первым делом было решено после удачного выступления Андрея Еремина на праздновании юбилея комсомола провести общегородской диспут под общей темой :  соответствует ли Ленинский союз  молодежи  требованиям времени?   Ненашев получил в свое распоряжение зал экономического института.  В назначенный день там собрались представители комсомола и свободные граждане.  Молодые аппаратчики пытались противостоять потокам хлынувшей на них критики под общим лозунгом "Как волны  Волги разбиваются о мол, так все реформы о комсомол". Победа над заскорузлостью  оказалась оглушительной. Ненашев давил противника своими навыками  аппаратной борьбы, Еремин душил красноречием, Владимир Воронов неожиданно жесткими высказываниями, а я исполнял политические  песни под гитару. Комсомольцы были повергнуты  и раздавлены силой народного возмущения.
 "Новый забег"

Вот новый забег:
Мчатся ребята,
Кто первый,  кто пятый.
Первый устал,
Второй упал,
Третий всех обошел
Мудрой дорогой через  комсомол,
Но в вихре фраз
И он увяз.

А зрителей нет
И судей нет,
А есть только главный приз:
Кому то изысканный путь наверх,
Кому то без лифта - вниз.

Четвертый сел в папин авто.
Жизнь удалась, ему повезло,
Но кончился бензин
Звонков, и он один.
Пятый всем облизал
Ботинки, сапожки,
Но все зазря-
Лизал не тому, -
Ему
Говорят.

А кто же всех победил?
Тот, кто родился от природы дебил.
История знает один ответ:
России умному места нет.
   Дальше мы стали готовить большой митинг во Дворце спорта на тему "Кто мешает перестройке?"  В феврале 1989г. многотысячный зал был полон. Митинг вели Ненашев и Василий Лайкин,  представлявший Народный фронт. В эту страшную для властей организацию входило всего три человека: Марк Солонин, Юрий Никишин и сам Василий Лайкин. Они считали себя настоящими революционерами и вместе ходили по проектным и научно-исследовательским институтам, доказывая советской интеллигенции, что ускорение надо применять к самой перестройке. Солонин написал даже какой-то манифест с экономическими выкладками, с которыми ездил в Москву к Андрею Дмитриевичу Сахарову.
   Однако вернемся к митингу. Сначала представителям партийной номенклатуры вроде бы удалось перетянуть одеяло на себя, почти убедив собравшихся граждан, что нельзя потакать смутьянам и ускорять события. Тут к микрофону вышел человек в форме, представитель милиции. Все подумали, что он то заклеймит  экстремистов, вбивающих клин между партией   и народом. Однако оратор  неожиданно обрушился на правоохранительную систему, не оставив от нее камня на камне. Это был Владимир Клименко, который ударил нашим противникам в тыл, ну прямо как засадный полк на Куликовом поле.  После такого острого выступления, аппаратчиков стали захлопывать, а представителей неформалитета встречать как родных. На этом митинге я тоже спел несколько своих политических  песен.
  "В  Самаре-городе"
В Самаре городе есть тысяча реликвий:
Голубой к примеру, скажем, сквер,
Иль  Паниковский с  гусем - шедевр великий,
На них равняется советский пионер.

В Самаре городе все девушки красивы.
В Азербайджане это каждый подтвердит.
В глазах горят такие перспективы,
И КВД на Венцека манит.

В Самаре городе на каждом шаге лозунг,
Но все живут здесь сами по себе,
И только Куйбышев чугунный, вставший  позу.
Нам из тридцатых шлет пламенный привет.

У нас в Самаре все улицы разрыты,
И во дворах собаки воют от тоски.
Весной она похожа на  корыто,
Где Бог стирает свои грязные носки.

Газетной ложью на ногу наступят,
Пустым прилавком в рожу наплюют.
И только Энгельс с  Марксом, бровь насупив,
К нам коммунизма призрака зовут.

Борцов с царем сюда ссылали  сдуру.
С тех пор прошла такая уйма лет:
От декабристской искорки окурок
Зажечь старается самарский диссидент.

Мне снится сон- в самарский порт вошла Аврора,
И на подмогу толпы с кольями бегут.
По Безымянке  всюду ходят разговоры-
Мол, победим, и сахар сразу раздадут.

Но только Керенский пошел на контрмеры -
По телевизору пустил футбольный матч,
Вождям  без очереди выделил квартеры.
Его с победой поздравляют, хоть ты  плачь.

   На следующий день в газете "Волжская коммуна" появилась  угрожающая статья, что на митинге были допущены  доморощенным певцом грубейшие нарушения, подпадающие под   недавно введенную статью  одиннадцать прим.
                Наши   диспуты
    В конце зимы 1989г. вечером ко мне зашли Юрий Александрович Никишин, Марк Солонин и представитель московского неформалитета Олег  Румянцев. Гость из столицы хотел послушать  политические песни и руководители Народного фронта  решили предоставить ему эту возможность. Врач Никишин тогда работал в центре по забору крови, а поэтому принес  медицинский спирт, мы весело провели время.   Солонин предупредил, что нельзя подходить к окну, так как чекисты считывают наш разговор с помощью лазера. Я осторожно подошел сбоку к окну и из-за занавески посмотрел на ночную зимнюю улицу. Там внизу, действительно, стояла машина, из которой в наше окно был направлен тонкий красный луч. Стало не по себе, но общение продолжилось. Свой мини концерт закончил такой песней:
"Кавалергард"
   Зимний дворец, великосветский бал,
   Кавалергард мазурку танцевал.
   Вот объявили, прибыл Государь,
   И двери в залу распахнул швейцар.
   
   Мамзель заходит, с ней богатый коммерсант,
   Он старику за гордый вид бросает франк.
   Неоном режет "Рюси - отель",
   Второразрядный паризьен бордель.

   Зимний дворец, великосветский бал,
   Как хризантема в вазе умирал.
   Былого нет, и царь убит,
   России цвет, и Бог забыт.

   Заходит шлюха, с ней богатый коммерсант,
   Он старику за гордый вид бросает франк.
   Танцуют польку огоньки реклам,
   А ночка тянется, как -будто бабл -гам.

   Окончен бал, мазурку снег кружил,
   Кавалергард столицу так любил.
   У Вас в  кудрях, эх, старина,
   Как цвет садов вишневых - седина.

   Светает, тает вывеска "Рюси - отель".
   Работа кончена, метродотель.
   Здесь на Монмартре встают чуть свет.
   Танцует Сена в бальном платье менуэт.
  Этот случай показал, что все мы под колпаком.
      Объединение "Гласность" весной 1989г.  только усиливало свою инициативу, готовя новые диспуты. Пришла пора взяться за серьезное. Речь пошла о святая  святых - о 6-ой  статье Конституции  и руководящей роли КПСС.  Помню это мероприятие проходило в Доме политпросвещения. Свободных мест, как всегда, не было. Выступал   Анатолий Черкасов, старый  антисоветчик, который занимался ликбезом, мол партия -это  пати, т.е. часть, а часть никогда не может захватывать все целое, это противоестественно, как пить через нос. Владимир Сураев, социал-демократ  зачитывал  протокол Нюрнбергского трибунала, где  по пунктам предъявлялись   обвинения  национал социалистической партии Германии, а потом  он  доказывал, что эти пункты  одинаково применимы к КПСС. Оригинально выступил  эколог из "Альтернативы" Андрей Жеглов. Он заметил, что пока партия называлась РСДРП   было прилично, цивильно и по-европейски, но когда прибавилась маленькая буковка "б" , все пошло наперекосяк, ведь известно, кого в народе называют на букву "б".  Я снова пел.
     "Частушки"
Если жить нам осторожно,
Без излишеств и утех,
Коммунизм построить можно,
Но он будет не для всех.

Как приятно спозаранку
Под себя подмять гражданку,
Но при этом не забудь
К коммунизму верный  путь.
  От диспута к диспуту наша активность и  энтузиазм  только росли. Еремин делал трафарет плакатов, потом распечатывал  большие ватмановские листы с  информацией  о новом  собрании. Эти объявления мы сами развешивали по городу, иногда пользуясь складной лестницей. На каждом  собрании звучали мои песни, которые становились популярными в городе.
  "Власть советская"
Я живу, пугаясь мысли,
В голове одна газета.
На домах плакаты виснут-
Ни царей, ни классов  нету.

У соседки муж в чекистах,
В дом имущество таскает:
То известного артиста,
То еще кого не  знаю.

Власть советская - соловецкая,
В воду пять концов прячь звезда.
В ЦК цыкают, в  ЧК - чикают,
Жизнь веселая, хоть куда.

Все изогнуты серпами,
Страх в висках стучит как  молот.
Не людьми мы, а гербами
Наводнили дивный город.

Тот октябрьский бы выстрел
В пушку затолкать обратно:
Были б живы все марксисты,
Остальные и подавно.

Кто-то вновь трясет основы,
В животах, в мозгах - броженье.
У Блаженного собора
Глянь, прибавилось блаженных.

В мавзолее спит товарищ,
Пусть ему спокойно спится:
Коммунизм, как оказалось,
Может разве что присниться.

Власть советская соловецкая.
В воду пять концов  прячь звезда.
В ЦК цыкают, в ЧК чикают,
Слазь, приехали  в никуда.
     Объединению нужны были средства. Я, как и раньше, пел  на Ленинградской, собирая вокруг  десятки  слушателей.
      " Эмигрант"
Все шли в строю, я в стороне,
Я эмигрант в своей стране.
На шею первая петля
Был красный галстук для меня.
Потом сажали всех на кол
С названьем четким комсомол,
Но мы равны, ведь и про вас
Не сообщит  агентство ТАСС.
Пишу в посольство США,
Что в магазинах  ни шиша.
А гласность кончится, поверь,
Сошлют не дальше СССР.
А ты живи, сшибай рубли,
Пока команды нету :"Пли!"
   Песни вызывали восторг, и я срывал аплодисменты.  После выступления Еремин собирал пожертвования в специальный ящичек. Эти деньги шли на закупку бумаги, краски, на поездки, так как приходилось  отправляться  в  Новокуйбышевск, Тольятти, где мы  участвовали в митингах и дискуссиях. Лучшим оратором всегда оставался  Андрей Еремин, который вызывал своими речами овации. Помню в Чапаевске многотысячный митинг рабочих химического завода. Ереминым слушатели  восторгались так, что  готовы были его  нести на руках до железнодорожного вокзала, словно Троцкого в 1918 году. Рабочие кричали:"Что нам делать, скажи?" Еремин в ответ  скандировал :"Объединение и еще раз объединение. Самоорганизация и еще раз самоорганизация! Долой партократию, долой привилегии!" Юрист  Александр Соловых председатель  Народного фронта   содействия перестройки -2 кричал, мол,  главное, чтобы нас как в Тянь ань мыне не перебили или как в Тбилиси саперными лопатками по голове.
                Все круче и круче

     Апофеозом деятельности объединения "Гласность" стало большое собрание  в зале Пушкинского народного дома на тему "КГБ за перестройку или против?" С этой организацией у нас  уже сложились  специфические отношения. На всех собраниях Ненашев делал фотографии присутствующих, а потом  внимательно изучал их, обводя в кружочек незнакомые новые лица. Не сексоты ли это? Нужно проверять и проверять, выявлять и выявлять. Все фотографии, а также документы о деятельности  "Гласности " он складывал в отдельную папку с надписью "Неформалитет". Владимир Петрович, когда уходил из квартиры, протягивал  в коридоре тоненькие ниточки, а потом выяснял - порваны они или нет,  лазили   чужие или нет? Такие предосторожности не были излишни. В это время и мне, и Ненашеву кто-то вечером  регулярно звонил по телефону и зловеще заявлял:" Мы будем убивать тебя". Мне в больнице отказались лечить зуб, мол пусть с тобой возятся твои друзья ЦРУушники...
      Целых полгода  секретный  агент вербовал  одного из членов  нашей группы, который взял у меня  миниатюрный    кассетный магнитофон Панасоник с высокочувствительным микрофоном и записал одну из таких интимных встреч.  Вечером мы собрались во дворе за политехом на Галактионовской и слушали потрясающую  запись.  Собеседник  заговорщическим голосом объяснял, что перестройка организована ЦРУ и Моссад. Самарский сионистский цент возглавляют три лидера. Далее перечислялись известные к тому времени  на весь город фамилии. Мы знали этих людей. Ничего враждебного от них никогда не слышали. Один занимался изучением социал-демократии, другой боролся за экологию, а третий  выступал с публичными лекциями в институтах по проблемам Второй мировой войны, в частности  говорил о пакте Молотова и Риббентропа и об исторических путях социалистической идеи.   Далее  представитель спецслужбы  рассказывал о четвертом страшном диссиденте Анатолие Черкасове,  который проживал  со  мной  в одном доме.  Вербуемый  товарищ  закричал, так  он же не еврей! Ответ был суров, мол он хуже, чем еврей, страшнее, чем сионист.  Анатолий   оказывается   несколько лет назад якобы   на надувной лодке пытался бежать в Турцию и вез с собой государственные секреты среднего машиностроения.  Сотрудник призывал  приятеля  грудью  встать на защиту социалистического отчества. Парадируя  чекистов, которые во всех грехах  обвиняли сионских мудрецов, я написал такую песню:
"Коты"

Глупая природа
Творила, что угодно,
Но только  не додумалась родить меня котом.
По городу б шатался,
Царапался, кусался,
На чердаке б имел публичный дом.

А у котов нет черного берета,
Ботинок, галстука и фирменных часов.
В густой шерсти не сыщешь партбилета,
Зато евреев нет среди котов.

Какой уж там еврей, когда несешь с помойки
Себе и завтрак, ужин и обед.
Еврей, так тот гуляет в костюме тройке
И длинным носом меряет проспект.

Коты плодятся и зимой, и летом.
Каких пород не знает только  свет,
Но ты поставь всю на уши планету:
Сиамских сыщешь, а сионских нет.
  Этот текст  вызвала возмущение в еврейских кругах Куйбышева и меня стали считать  антисемитом.  Вот в такой  сюрреалистической атмосфере объединение "Гласность" решило провести  острую дискуссию с конторой глубокого бурения.
       К назначенному часу  приехало  телевидение, радио. Собрались журналисты всех  местных  и ряда  центральных газет. В зале, как обычно,  негде было яблоку упасть. На сцене нам противостояло руководство  областной госбезопасности. С яркой речью выступил Володя Воронов, который  все время спрашивал: готовы ли   нынешние чекисты смыть с себя грехи Дзержинского, главного организатора красного террора в 1918г.? Представители органов слабо сопротивлялись жесткому натиску историков, пытаясь  обвинить демократов в пособничестве  Западу, который хочет погубить Советский Союз. Никаких конкретных фактов они привести не могли. Там я тоже пел свою известную песню :
    "Сказки"
 Издали сказки детям,
А в них Кащей бессмертен,
Такое написать мог только диссидент.
Бессмертны  не злодеи,
Народ, страна, идеи
И каждый наш партийный документ. 

Кто предал идеалы,
Подались в неформалы.
Их с панталыку сбил антисемитским сионизм,
 в коррупции и пьянке
Виновны только янки-
Американский неоглобализм.

Коварный враг из Вашингтона ихнего
По голосам нелепицу твердит,
А наша цель над площадью Устинова
Красным огнем горела и горит.

С того конца планеты
На видеокассетах
К нам проникает ихний буржуазный секс.
Авралы, хозрасчеты,
И черные субботы
Спасут от этих  пагубных утех.

 Коварный враг из Вашингтона ихнего..

Испанцы с Христофором,
Католиком и вором,
Америку открыли не для телемоста,
А парень из Тамбова
Ее закроет снова,
Нажав на кнопку черного пульта.

Товарищи, спокойно,
Работайте достойно,
На благо перестройке политику творим.
Мы сами гласность хочим,
Потом ее прикончим,
А болтуны, пусть сушат сухари.

Коварный враг из Вашингтона ихнего..

У нас в отделе пятом
Один товарищ спятил:
Он рапорт написал, мол коммунизм всех победит:
В культуре сплошь евреи,
В торговле - прохиндеи,
Из импортных товаров только СПИД.

Коварный враг с Монтаны иль Небраски,
Он правду матку режет - молодец.
А наша цель над площадью Самарской
Синим огнем сгорела наконец.
    Хочу напомнить, что на    Самарской площади, которая тогда называлась площадью Устинова,   стояло огромное сталинское здание гидропроекта , где  огромными красными светящимися буквами было написано:"Наша цель - коммунизм".
   Помню Володя Воронов  на  этом собрании  жестко подъедал чекистов, мол, если курс партии изменится и вам прикажут  душить перестройщиков, будете ли вы это делать?  Володя Ненашев в своем амплуа спрашивал у офицеров -  сколько они заслали своих агентов в демократическое движение?  Кроме того, наш лидер утверждал, что его телефон прослушивается, почта люстрируется, конверты вскрыватся... Вероятно, это была правда. Как-то за несколько дней до  диспута  я  позвонил  члену Народного фронта   Никишину и сказал, что  в 6 часов вечера на Ленинградской угол Молодогвардейской будет серьезная акция. В назначенный час это место  кишело милицией и строгими ребятами в костюмах. Шуток они не понимали.
   Мы же шутки любили и устраивали их по любому поводу. Так  историки объединения  "Гласность"  иногда собирались по вечерам, чтобы  просто поболтать и оторваться. Особым шиком считалось чекнуться с телевизором, по которому выступал Михал Сергеич или кто-то из его ближайших сподвижников типа Рыжкова или Шеварднадзе.  Помню наши веселые встречи у Николая с Чапаевской, который сочувствовал либеральному движению и говорил, что  Америку мы будем делать на Волге, здесь. Он шутливо составлял секретные списки  тайного правительства, которое  в перспективе возьмет власть в городе. Николай  одевался франтом  и в белых брюках посещал  демократические собрания на стадионе "Динамо".   У  него на квартире  мы  ставили   спектакли о Вертинском, Бертольда Брехта,  по произведению Евтушенко "Фуку" и другие. Там играл на гитаре, создавая особую творческую атмосферу, талантливый джазовый музыкант Борис Гордеев.  Выступления проходили при свечах, а потом все пили  престижный чай из ЮАР.  В  мае 1989г. мы  изредка  ездили ко мне на дачу, что находилась в районе 8-ой просеки. Там  веселые ребята устраивали настоящий спектакль. На втором этаже дома  находился небольшой балкон,  с которого  каждый произносил заветную речь будто перед многотысячной толпой.  Ненашев изображал Сталина, угрожавшего  ласковым голосом  покрыть всю страну домнами и ГУЛАГом, Воронов - пламенного Фиделя Кастро, обещавшего утопить Америку в наркотиках, а Еремин - Керенского, пугавшего большевиков адским будущим.  У ораторов харизмы было не занимать. Зрители катались со смеху.
   Набравшись сил на    дачном массиве,  мы еще с большим рвением брались за дело растрясания города. Диспуты шли один за другим. Ненашев как факир умудрялся получать  самые престижные залы для дискуссий. Помню интересное собрание на тему"Польза или вред  шахтерских забастовок в процессе реформирования страны". Там я выступил с такой песней:
            "Дуст"
Пора кончать кивать на то, что путь был труден,
Что как на зло шестая часть суши не родит:
Партаппарат заботится о людях,
Как клоп матрасный о тех, кто крепко спит.

Кто то небо изрезал серпом,
У заката соленый вкус,
А Россия не чулан для клопов,
Сыпь на них забастовок дуст.

Души клопа рукой, он  сразу красным станет,
А к этому то цвету любой из нас привык,
А там за поворотом давно уже заждались:
И чей- то новый вождь, и новый броневик.

Но ни мыла, ни сахара нет,
Чем отмоем истории гнусь,
Так кончайте свой эксперимент,
Сыпь на них забастовок дуст.
  Кстати этот  шлягер  я написал по просьбе Григория Исаева, лидера пролетарской партии. Он просил что-нибудь остренькое для рабочих. Песня ему не понравилась, мол слишком заумна и народных доступных слов нет. Гриша был известный диссидент, отсидевший несколько лет в тюрьме за связь с антисоветским лидером Алексеем  Борисовичем  Разладским. Пролетаристы не понимали, что их время ушло безвозвратно и    Марксов  манифест с призраком коммунизма  давно сдан в исторический архив.
О судьбе советских рабочих я написал отдельную песню:
"Кочегары"
Словно души матросов , кружат белые чайки,
И на палубе тихо играет оркестр.
В наши трюмы заносит звуки джаза случайно
Океаном рожденный зюйд-вест.

А мы с тобою негры, негры-кочегары,
Под стать углю и кожи черный цвет,
А наверху танцуют блистательные пары,
Но нам закрыты все пути наверх.

Пассажирам во фраках разливает китаец
Коктейли с улыбкою напополам,
А мы в трюмах сжигаем нашу боль и отчаянье:
Осаждается копоть в коктейль господам.

А мы с тобою негры, негры-кочегары...

Больше нет пароходов и трудней догадаться:
Кто теперь господин, а кто белый , но негр?
Но кому-то как раньше в трюмах знать оставаться,
И оттуда нет хода наверх.

А мы с тобою негры, негры-кочегары,
Под стать углю и кожи черный цвет,
А наверху танцуют блистательные пары,
Хоть с черным дымом, прорвемся мы наверх.
 

                Победы и поражения

      Летом 1989г. обострилась ситуация вокруг Чапаевска. Власти решили строить там завод по уничтожению химического оружия. Население города пришло в ужас и взбунтовалось. Они и так жили как на пороховой бочке, потому что огромные массы ядов долгие годы производились именно там, и все склады были забиты смертоносным зельем. Жители этого места страдали различными болезнями. Молодежь теряла зубы из-за экологии. В  Чапаевске начались акции протеста. Возле  военного полигона  возник  лагерь мирного сопротивления.
    Валерий Карлов, организатор первого антимуравьевского митинга предложил  объединению "Гласность" подключиться к этому мероприятию.        Помню степь с оврагами, палатки и шлагбаум, охранявшийся солдатами  в камуфляже.  Мы  хотели пойти погулять, но  руководство лагеря предупредило, что овраги искусственные и там   вероятно  захоронены   боевые отравляющие вещества, можно погибнуть. К нам приходили местные жители, приносили продукты, рассказывали страшные истории про то, как люизит во время войны разливали в снаряды из чайников.
     В лагере находилось несколько общественных организаций:   Народные фронты, экологическая "Альтернатива" и  партия зеленых, активисты которой покрасили шлагбаум в зеленый цвет и кричали солдатам, что   те по цвету формы их братья. Марк Солонин   собирал вокруг себя общественность и читал лекции об истории  социалистических идей в мире. Запомнилась такая сцена: Марк, сидя  на пеньке,  что-то  вдохновенно говорил. Сзади к нему на лошади подъехала Татьяна Поправко, представлявшая комитет солдатских матерей. Лошадь начала губами  захватывать   кудрявые волосы оратора. Марк по началу отмахивался, а потом глянул и ахнул.
    Юрий Александрович Никишин из Народного фронта, крепкий мужчина предлагал всем  спарринговаться. В Куйбышеве он работал врачом по забору крови. При встрече его  спрашивали:"Почем нынче кровушка?"  Никишин отличался веселым нравом и любил рассказывать еврейские анекдоты, любимым был такой: богатого старого  иудея  родственники спрашивают, мол Соломон Герцевич, как Ваше здоровье? Тот сурово отвечает- не дождетесь!  Юрий Александрович  нашел себе достойного противника по вольной борьбе   в лице лидера "Альтернативы" Карташова.  Они сражались как два накаченных бычка с переменным успехом.
     В отдельной палатке жил представитель обкома КПСС  т. Бубнов. Как-то он подошел  ко мне и сказал, что я похож на Чегевару, но тот плохо  кончил, его ведь предали соратники. В то время у меня были длинные волосы и   темно-синий  берет. Там я впервые  исполнил на публику свою знаменитую песню:
"Гражданка из ДС"

А я любила раньше фраеров,
Картежных маклеров, наперсточников- урок.
Дарила им бесплатную любовь:
Была я дура, ах была я дура.

Но вот однажды я включила телеящик:
Там телешоу, мэны  лихо мечут банк.
Один чувак катался словно мячик
И брал на понт, как лагерный пахан.

Мои друзья, они в авторитетах,
В наперсток чурок обувают у пивной,
А я влюбилася, ну прямо как Джульетта
В того крутого, что играл со всей страной.

Рвалась к нему, надевши, что получше,
Ведь не в малину шла, не в темный лес,
Но двое в штатском, взяв под белы ручки,
Сказали:"Вы ж гражданка из ДС".

Потом мне шили незнакомую стать,
Пластид в грудях искали, как не стыдно им,
Но я его еще сильней люблю,
Мне в телевизор что ли лезть за ним?

А Васька  Кот от ревности трясется,
И мне осталось только лишь одно:
Куплю газет, когда Васек напьется,
Поцеловать портрет в родимое пятно.

А мой папаша, он вечно был поддатый,
Мамаша телом торговала у Кремля.
Его же дедушка был Карла бородатый,
Отец - тот лысый, что на нас глядит с рубля.

Сказал мой милый:" Нам не надо забастовок,
Мол с забастовками век воли не видать",
И я даю свое  блатное слово:
" Мир уголовный не станет бастовать".
   Строительство завода по утилизации ОВ  общими усилиями неформалов  приостановили, а мы вернулись домой победителями.
      28-29 октября 1989г. в Челябинске проходила  международная ассоциация демократических организаций или сокращенно МАДО. От  "Гласности"  туда поехал я вместе с Вороновым. Заинтересованность в освещении этого события проявила "Волжская заря".  Замредактора  Анна Сохрина  предложила  нам  роль внештатных корреспондентов. Вместе с нами поехали Георгий Евдокимов, представляя  независимый  журнал "Самара", а также Владимир Белоусов  как  член  общественной организации "Перспектива" города Куйбышева.
     Помню с Белоусовым возникла дискуссия  о том, как проводить приватизацию государственной собственности СССР. Я считал, что надо идти по пути НЭПа и не трогать промышленность группы А. Владимир Ильич возражал, считая, что приватизировать надо абсолютно все, включая АЭС, военную и космическую промышленность, так как рынок сам решит все вопросы. На этой  же позиции стоял его друг и идеолог Марк Солонин. Они полагали, что только тотальная приватизация может позволить  разрушить власть партийно-хозяйственной номенклатуры. Теоретики-либералы  считали, что НЭП погиб именно от того, что в руках коммунистов оставалась вся мощь экономики.
     На МАДО также поднимались экономические вопросы, но больше уделялось внимание самоуправлению и выборам. Председательствовал на форуме ректор историко-архивного института Афанасьев, которому мы с Вороновым на пресс-конференции  задали вопросы. Меня в частности интересовала, кого он видит в качестве союзного и демократического лидера и не опасается ли уважаемый ректор  с одной стороны коммунистического переворота, а с другой  -  номенклатурных замашек Бориса Ельцина?  Из ответов я понял, что Афанасьев не видит опасности, а сам не готов возглавлять демократическое движение.  Наши  вопросы почему то вызвали большое возмущение у соратника по движению Владимира Ильича Белоусова.
      Домой мы вернулись в тревожном настроении, понимая, что демократическое движение крайне слабо, в нем сложился конгломерат отдельных  индивидуумов чаще стремящихся к личному авторитету  и значимости, диалог отсутствовал, повсюду  бегали генералы без армий.  Очевидным становилось, что партаппарат с трудом терпит гласность,  перестройку и может  все эти новшества прихлопнуть одним щелчком мизинца. Тяжелое впечатление произвела поездка на заброшенные уральские рудники, где шахты были забиты  костями расстрелянных  жертв ГУЛАГа.
  Вернувшись в Куйбышев, мы рассказали о своих впечатлениях всем членам объединения "Гласность", а также Валерию Карлову. Тот сказал, что сам опасается переворота, тогда придется прятаться в Жигулевских горах и  продолжать  вести   политическую борьбу.  Ненашев был против радикализма. Он считал, что  через выборы  можно перетянуть власть на свою сторону.  Владимир Петрович, благодаря активной деятельности объединения "Гласность"  стал  авторитетной фигурой в городе. В это время началась   обширная подготовка к выборам во все  советские  законодательные  органы.  Ненашев  стал готовить список  прогрессивных политиков, достойных  занять свое место в структурах.  Кусочек его славы достался и мне. Я неожиданно  начал  встречать  на улицах некоторых одноклассников, одногруппников, которые обнимались, выказывали высшую дружбу, а потом просили познакомить с Ненашевым. Я никому не отказывал.  А вот сам Ненашев стал вести себя неожиданно.
   Осенью 1989г. он вдруг заявил, что мои песни носят экстремистский характер и чуть было не привели к уголовному делу, которое только он Ненашев своим авторитетом смог  остановить. Он разорвал все отношения, перестал здороваться  и  оказался  в дальнейшем депутатом горсовета  и получил особый политический вес.  Еремин тоже прошел в депутаты. При встрече  некоторое время он еще здоровался, но  предупреждал, что ест  финский сервелат  и прочие деликатесы, а потому он мне  больше не пара. Так неожиданно    развалилось наше объединение "Гласность.