Сыны Всевышнего. Глава 33

Глава 33. Тора или Диета для Шойфета


У этого ветхого старичка был такой огромный нос, что, казалось, он тянет его вперёд, из-за чего Исаак Израилевич и ходит таким согбенным. Брови на его подвижном лице жили своей отдельной и очень активной жизнью, делая Мюнцера похожим на умненькую, любознательную обезьянку, а живые чёрные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, и жёсткий ёжик коротко остриженных седых волос довершали это сходство.

– Обратите внимание, молодой человек, – строго говорил Исаак Израилевич дребезжащим голосом. – Эти глаголы могут одновременно спрягаться и по одному, и по другому типу. Постарайтесь не путать их в имперфекте с глаголами, у которых первый корневой – нун. Редупликация в данном случае не указывает на потерю корневого согласного.

Роман почтительно кивал и уверенно принимался спрягать глагол «савав». Он вообще вёл себя с Мюнцером крайне аккуратно и подчёркнуто вежливо. Во-первых, из-за его ветхости – Роману казалось, что при недостаточно бережном обращении тот рассыплется. Во-вторых, он Мюнцера просто опасался – Исаак Израилевич при всей своей старческой немощи был весьма суров и деспотичен. И Роману вовсе не хотелось заработать какое-нибудь унизительное доисторическое наказание, с длинным списком которых господин Мюнцер ознакомил его в самом начале их сотрудничества.

Всякое мелкое рукоприкладство было для Исаака Израилевича в порядке вещей. Схлопотать по губам можно было, всего лишь указав в качестве огласовки патах вместо камац. А за употребление глагола «бара» вместо «аса» можно было запросто получить пощёчину.

Роман, до дрожи ненавидевший любою фамильярность в отношении себя, готов был испепелить этого дряхлого инквизитора, и с трудом удерживался от того, чтобы сделать ему в ответ какую-нибудь фантастическую гадость в рудневском духе. Останавливал его не столько древний возраст Исаака Израилевича и даже не его безусловная ценность, как специалиста, но, в первую очередь, уважение к Ливанову, которому немалых трудов стоило уломать этого старикашку взяться за обучение Романа. Подвести Павла Петровича, который так искренне переживал, что не сможет сам давать ему уроки, который так ответственно отнёсся к своему обещанию, очень не хотелось. Ведь Ливанов был настолько внимателен, что помимо всего прочего оставил ему у Мюнцера в подарок учебник древнееврейского языка, словарь и Тору на иврите. В прилагавшейся к свёртку краткой записке он просил принять всё это в качестве неустойки за невыполнение взятых на себя обязательств.

После этого Ливанов и вовсе показался Роману чем-то вроде доброй феи-крёстной, и его намерение во что бы то ни стало вытерпеть самодурство Мюнцера стало просто железобетонным.

Про себя Роман усмехался: горечь смирения – а ведь раньше он бы назвал это унижением – стала для него слаще пустой и бесплодной гордости. О, да! Он полюбил это ощущение свободы от глупых, выпивающих все душевные соки эмоций, замешанных на пустых амбициях. Он смирился даже с тем, что оказался в положении благодетельствуемого: он ни копейки не платил Исааку Израилевичу. Обсуждать эту тему Ливанов почему-то сразу наотрез отказался.

Что касается языка, то Роман с первого взгляда влюбился в еврейские буквы, каждая из которых была особенной, штучной, в отличие от безликих закорючек латинского алфавита. А открывать книгу с конца и читать справа налево вообще показалось самым естественным делом на свете. Мюнцеру, честно говоря, и не к чему было так свирепствовать. Придя домой, Роман и без дополнительных стимулов, как одержимый, слонялся по комнате, повторяя парадигмы и зазубривая слова. Мать робко радовалась внезапному интересу сына к родному языку, чего нельзя было сказать об отце, который с подозрением относился к его новому увлечению. Романа же вопрос о его национальной, а уж тем более религиозной принадлежности не волновал вовсе, и он не встревал в родительские разборки по этому поводу. Он просто твёрдо держался за ниточку, которую дала ему Карта. Но ведь им этого не объяснишь…

«Шма, Исраэль! Адонай элохейну – Адонай эхад!» (1) – твердил он, ходя из угла в угол. «Ашрей хаиш, ашер ло халах баацат решаим…» (2). Все эти тексты, которые он заучивал к урокам Мюнцера, по духу своему абсолютно совпадали с бесхитростной праведностью так полюбившихся ему пастухов. Добро – зло, свет – тьма, правда – ложь… Тот, кто поступает хорошо – блажен, кто творит зло – погибнет.


1. «Слушай, Израиль! Господь Бог твой – Бог Единственный» – (древнеевр.). Слова, которыми начинаются в Ветхом Завете десять заповедей.
2. «Блажен человек, который не идёт по пути нечестивых» – (древнеевр.). Начало первого псалма.


«Это первая ступень», – услышал он в один из вечеров у костра. –  «Когда Бог сотворил мир, Он первым делом отделил свет от тьмы». Ну, да – бейн хаор увейн ахошех…(3) Так это – о нём самом? «Это о каждом, кто вступает на Путь». Какой Путь? «Духовный Путь. Путь каждого человека». Так уж и каждого?


3. Между светом и между тьмой – (древнеевр.)


– Не отвлекайтесь, молодой человек, – Мюнцер чувствительно щёлкнул его по лбу. – Где Вы потеряли артикль?..

Роман вдохнул поглубже, не позволяя себе ответного всплеска негативных эмоций. Если бы инициатива этих занятий исходила не от Ливанова, Роман решил бы, что Мюнцер в качестве учителя – это такая тонкая месть Радзинского за его собственное несносное поведение. Викентий Сигизмундович вполне мог бы так пошутить. Выдержка и смирение в качестве бонуса в придачу к знанию иврита – подарок совершенно в его духе.