Сила и слабость зла

Трудное время девяностых годов, в которых сконцентрировалось все зло, ложь и бездарность власти, что привело к распаду страны, краху многих предприятий и всего уклада жизни, сказалось и на моей судьбе. У нас в городе первым пал молокозавод, дававший очень качественную и вкусную продукцию в разнообразном ассортименте. Я сама обожала соленый творог, не сходивший с моего стола. Но вот – поди ж ты! Как во время землетрясения падали предприятия. И я лишилась работы и, несмотря на свою, казалось бы, очень нужную профессию медицинской сестры, не могла найти другую. Так попала я на патронажную службу, "обогатившую" меня такими жуткими впечатлениями, что как бы не укоротили они мою жизнь. Убогая старость, лишения и мрачность жилья в самых захудалых, уже отживших, но еще эксплуатировавшихся домишках  – вот впечатления, которые я получала каждый день. Несмотря на довольно краткий мой трудовой путь на этой стезе, печальные образы моих подопечных заслоняли, бывало, от меня и яркий день, и живописность нашего городка, и море, всегдашнюю отраду моего существования. Но самым тяжким, даже жутким явлением осталась встреча с Людмилой Марковной Дьяченко-Гурской, одной из последних моих больных. Впрочем, была ли она больна?
Меня определили к ней, как только я поступила на работу. Было это в мрачном, холодном и ветреном декабре. Короткие серые дни, промозглость и свирепые северные ветры не способствуют радостному настроению. Но я, кроме того, с тревогой заметила следы недосказанности и неловкости моей новой начальницы, определившей мне пятерых подопечных. Она долго искала по документам фамилию третьей, как бы в нерешительности и опустив еще ниже глаза. Мне это показалось подозрительным. Я насторожилась. И не напрасно.

* * *
К Людмиле Марковне я направилась в последнюю очередь, в выделенный для нее четверг, который я считаю в общем своим удачливым днем, когда все задуманное исполняется и успех сам находит тебя. Но в этот четверг все было не так. И вот я в центре города, на одной из оживленных улиц, перед одним из тех старых строений, которые и составляют в основном этот район. Когда-то это были солидные особняки, отличавшиеся добротным материалом и неплохой архитектурой, модной в дореволюционное время. Теперь они, обойденные заботой, обветшали, но все равно выгодно выделяются среди современных навевающих скуку однообразных коробок. Фасад его еще производил неплохое впечатление. Дом казался выше, украшен парадным входом с каменными ступенями и сохранившимся козырьком на чугунных столбиках и с ажурной чугунной отделкой. Но ворота во двор покосились, половина их висела на одной ржавой петле, так что я вошла с опаской. Просторный двор был густо заселен. В него выходило много дверей. Но радовала глаз и кое-какая зелень у стен и возле водопроводной колонки посреди дворовой площади.
Вход в квартиру Людмилы Марковны, словно в подвал, резко опускался вниз, и три ступени вывели меня в коридор, скорее в сени, так как представляли вместительное квадратное помещение со старым шершавым и, похоже, никогда не крашенным полом, с одним тусклым, давно не мытым окном. Открыв единственную, кроме входной, дверь, мохнатую от порванной в клочья обивки, я попала в маленькую прихожую, служившую, кроме того, и кухней. Об этом свидетельствовал газовый таганок на древней обшарпанной тумбочке, раковина с отбившейся эмалью под водопроводным краном, в котором сквозь зелень и грязь просвечивала медь.
Жилая комната произвела более отрадное впечатление: два больших окна над самой землей, правда, по верху стен карнизы, в центре потолка лепной круг над низко свесившимся абажуром с кистями. У стены справа – диван. За ним вход то ли в альков, то ли это просто комнатенка, слепая и темная. Там на постели я обнаружила хозяйку.
Людмила Марковна не производила впечатления старой. Да ей и было шестьдесят с небольшим. По нынешним временам, это не старость, люди еще работают. Но она большую часть времени проводила в постели. Я с трудом разглядела ее, скажу сразу, не внушающую симпатии физиономию: какая-то серая, с гладкими белесыми волосами, острым недобрым взглядом серых глаз, надменным выражением на довольно моложавом лице.
– Опять новенькая пожаловала? Небось тоже из тех, кто не любит работать?
Я опешила от такого приема и не нашлась, что ответить. Молчание грозило затянуться, но моя подопечная собралась с духом, а скорее со злостью, и скомандовала:
– Пол в коридоре вымыть. Теплой воды нет, но, надеюсь, вы не белоручка, справитесь. Потом в комнате вытереть пыль с мебели и тоже вымыть пол.
– Может, лучше начать с комнаты? – попробовала я предложить.
В ответ злобный взгляд и плотно сжатые тонкие губы:
– Делайте, что говорю. И учтите, еду я готовлю себе сама, газ не зажигайте и в кастрюли нос не суйте.
А сама Людмила Марковна внимательно глядит на меня, словно ожидая увидеть на моем лице то ли выражение обиды, то ли протеста. И так как я постаралась взять себя в руки, она, явно с чувством разочарования, отвернулась к стене. "Она не выглядит измученной болезнью и сама готовит себе еду… Зачем же ей патронажная служба?" – подумала я. Словно уловив мои мысли, она пробурчала:
– У меня расстроенные нервы и малокровие.
Уборка квартиры, довольно чистой и опрятной, шла под непрерывный аккомпанемент ворчливых напоминаний и предостережений: не трогать вазу, не задеть фикус, протереть стенку за батареей и ее самое, для чего выполаскивать почаще тряпку, чтоб не развозить по квартире грязь. К концу моего рабочего дня у меня разболелась голова и на плечи опустилась целая глыба отрицательной энергии.
Я пыталась смягчить нрав Людмилы Марковны ровным и ласковым обращением. Разговорить ее сообщением городских новостей, хвалебными гимнами погоде, морю. Но в ответ встречала плотно сжатые тонкие губы, злобные взгляды и резкие комментарии, пропитанные раздражением. Но меня озаботило не это, а вот что: с каждым днем все мрачнее стала глядеть на мир я сама, отяжелела моя голова, и я узнала, где мое сердце, о котором до этого у меня не было оснований о нем вспоминать.
После того, как за месяц мне пришлось по заданию Людмилы Марковны в десятый раз мыть старый прогнивший, ощетинившийся занозами пол в холодных сенях, терпение мое лопнуло. Я наотрез отказалась и услышала от Людмилы Марковны шипение от сдержанного, но распирающего ее гнева: "Вы можете вообще не приходить. Пользы-то никакой. Только раздражаете меня". Людмила Марковна предстала передо мной как типичный энергетический вампир. Я заметила, как после очередного взвинчивания меня она оживала и даже добрела. Легко вскакивала с постели, шлепая тапочками по еще влажному полу, не позволяя мне даже вымыть руки, подсовывала семейный альбом и заставляла любоваться ее молодой красотой (действительно красива, но холодна и надменна), ее неблагодарной дочерью, живущей в Риге, подлым мужем, не оценившим привлекательность Людмилы Марковны, дворянскую кровь и высокий ум. И так почти через день, отнимая мое личное время, продлевая мои рабочие часы поручениями, которые не удавалось выполнить из-за этих бдений. Конечно, думала я, свидание с фотографиями не только продлевало ее жизнь, но даровало стимул, желание и волю продолжить жизнь, теперь ограниченную четырьмя стенами. Но моих сил становилось все меньше. Частой моей гостьей стала бессонница. Этому способствовали ее ночные звонки. О них особо надо сказать.
У меня заболела в Петербурге подруга, самый близкий мне человек. И когда ночью зазвонил телефон, я бросилась к аппарату. Но встретила меня тишина. Повесив трубку и встревожившись, я только забралась в постель, как телефон снова зазвонил. И снова в трубке тишина. Но в этот раз пробилось сдерживаемое дыхание, а в глазах моих возник образ Людмилы Марковны. Я не успела пристыдить ее за эту ночную игру, но на следующий день высказала ей все, что я о ней думаю. На этом моя служба у вампирши кончилась. Я уловила на ее лице следы удовлетворения, а губы ее кривились в усмешке. Я уволилась с работы, так как получила отказ поменять Людмилу Марковну на другую пациентку.
Людмиле Марковне назначили новую патронажную сестру, уже шестую по счету. Совсем молодая, энергичная и шумно веселая девушка уверенно приступила к работе. Сначала она возвращалась оттуда с рассказами о том, как плохо исполняли поручения Людмилы Марковны прежние сестры, не ценили ее доброту и подарки. Потом россказни стали бледнеть, лишались энтузиазма и, наконец, уступили место угрюмому молчанию. Вероника не только мрачнела, но часто стала брать бюллетень. Вдруг обнаружилась неврастения, хроническая усталость и малокровие. Она потеряла аппетит, худела и лишилась сна.
Вот тогда руководству нашему пришлось серьезно задуматься над тем, какой предлог найти, чтобы на законном основании отказать Людмиле Марковне в патронажном обслуживании. Освободившейся Веронике пришлось долго восстанавливаться после перенесенного стресса. Кличка "вампирша" закрепилась за Людмилой Марковной.
Где-то через месяц я зашла к Людмиле Марковне, чтобы, выполнив ее последнее поручение, доставить ей дубликат пенсионного удостоверения. В сенях мыла ободранный пол очередная жертва хозяйской прихоти. Это была женщина лет пятидесяти, цветущая, улыбчивая, многотерпеливая. Мы познакомились, и я узнала, что это одна из соседок, жилье которой в верхнем левом углу того двухэтажного дома, который смотрелся со двора словно задник на театральной сцене. Оказывается, до нее доходили слухи об особом влиянии Людмилы Марковны на людей. Знает она и о том, что той отказано в патронажной помощи. Но крайняя нужда в жилье и отсутствие  хоть какой-нибудь надежды получить его заставили бедную женщину согласиться на пожизненное содержание Людмилы Марковны. Дочка Людмилы Марковны отказалась приехать, прислала свое согласие на это, заверенное нотариусом.
– Сколько я побегала с оформлением, дважды привозила нотариуса к Людмиле Марковне и вот наконец могу спокойно работать, – сказала Надежда Игнатьевна в заключение.
– Спокойно? – усомнилась я. – И пол этот щелявый мыть чуть не каждый день?
– Ну что же делать? У Людмилы Марковны в общем-то немного работы. Она ведь по квартире ходит, что-то делает сама для себя. Да вот с потеплением погоды и во двор, бывает, выберется посидеть на стуле возле своего окна, когда солнышко сюда заглядывает.
Эта встреча заставила меня усомниться в реальности наших ощущений. Может, все, кто считали себя, в том числе сама я, пострадавшими от чар Людмилы Марковны, вообразили себе то, что происходило по случайному совпадению и вызвано было иными причинами? Я готова была извиниться перед Людмилой Марковной. Но когда зашла в квартиру, то душевное смятение и какой-то страх охватили меня снова. Заглянув в закуток к хозяйке, я застала ее сидящей на постели, на лицо очень свежей, спокойной. Но увидев меня, она зло сверкнула глазами.
– Вы, наверное, за моим удостоверением сами ездили в Киев?
– Простите, Людмила Марковна, но только что получила и сразу, не заходя никуда, явилась к вам.
– Рассказывайте сказки! Я понимаю, кому нужна такая старуха, как я? А я вам еще подарки преподносила.
– Помилуйте, Людмила Марковна, какие подарки? Эту мензурку? Так вы мне ее прямо навязали.
– Я что насильно ее вам всучила, хотите сказать? Вы не ребенок. Не хотели б, так не брали.
Но завести меня ей не удалось. Я ведь, поняв ее тактику, приучила себя пропускать ее шпильки мимо сознания. Я заметила: поняв, что я осталась спокойной, Людмила Марковна сама очень огорчилась, побледнела и поспешила проститься со мной.
На воздух я вышла словно только что народилась на свет. Легко и свободно было настолько, что я могла бы взлететь. Вот такое было ощущение. И было осознание – как вовремя я ушла от беды.

* * *
Долгое время я о вампирше не имела сведений. Но вот на рынке встретила Надежду Игнатьевну. Я ее не узнала. И не потому, что плохо запоминаю лица случайно встреченных людей, а потому, что она страшно изменилась. Надежда Игнатьевна сама окликнула меня, встретив с неожиданной радостью, словно мы давно знакомы.
– Вы, я вижу, не узнали меня? Конечно, я очень изменилась. Дорого достается мне эта квартира. Дорого…
– Людмила Марковна высасывает потихоньку вашу жизненную силу?
– Какое потихоньку! Очень даже большими порциями. Я, знаете ли, вынуждена была обратиться за помощью в церковь, к батюшке. Надеялась его пригласить, чтоб освятил ее иконой, крестом да молитвой. Но он отказался, объяснив, что справляется только при подселении темного духа в человека. А такой вампиризм ему не случалось встречать. Но он дал мне хорошие советы, и я стала им следовать. Первое, что я сделала, – зажгла большую церковную свечу в комнате Людмилы Марковны. Только зажгла, как она, словно кипятком ошпаренная, выскочила из своего закутка:
– Ты что – спалить меня хочешь? Пожар наделать?
Она схватила свечу и словно раскаленное железо, перекладывая с руки на руку и морщась, кинула ее в раковину. Да так быстро, словно молодая да ловкая. После этого я зажженную свечу оставляла на кухне, спрятав ее за пустые кастрюли, как раз у стены, отделявшей закуток с ее постелью. Людмила очень беспокоилась, но не зная про свечку, не понимала в чем дело, что ее так тревожит.
Однажды я, уже под вечер, готовила ей бульон и стояла у плитки, спиной к комнатной двери. Вдруг чувствую: что-то как кольнет под левой лопаткой. Аж дыхание остановилось. Оглянулась – а Людмила стоит в дверях, страшная как ведьма. На фоне темной комнаты, в длинной белой ночной сорочке, с седыми космами и с белыми от гнева глазами. Я онемела от страха. Все во мне сковало холодом.
– Готовишь? – прошипела она. – Отравить меня хочешь? Я в рот ничего не возьму. Выливай все в раковину.
Пришлось вылить бульон, чуть не ошпарившись – так дрожали руки. Успокоилась я, когда увидела, что Людмила достала из холодильника сыр и хлеб. Стала есть, как обыкновенный человек. А свечу она так и не обнаружила.
Купила я, наконец, серебряный довольно большой крестик на серебряной же цепочке и надела его, как советовал батюшка, поверх свитера, чтоб хорошо его было видно. Видели бы вы, в какое бешенство повергло это Людмилу! Она тигрицей бросилась ко мне и хотела сорвать крестик. Но я отшатнулась, а она осела, помертвела, словно из нее, как из шара, выпустили воздух. В глазах ее ненависть и злоба потухли, и они стали какими-то пустыми, безжизненными.
Вот так я спасаюсь от злых чар. Но все равно замечаю, как тают мои силы. Не дождусь я квартиры… Хотя, знаете ли, Людмила Марковна тоже тает. Она уже редко выходит в комнату, а во дворе совсем перестала бывать.

* * *
Прошел год. И за все время мне больше не случалось встречаться с Надеждой Игнатьевной. Но зато попалась мне Вероника. Опять довольно веселая, свежая, хохотунья. Она схватила меня за руку и потянула к стене магазина.
– Мне есть что рассказать вам. О многом рассказать, потому отойдем в сторонку, – объявила она, волнуясь и сбиваясь.
Повествование ее растянулось чуть не на час. Но было необычно интересно, так что я не чувствовала усталости в ногах, какая бывало заставляет меня прерывать беседы на улице.
Вероника, оказывается, все время держала под прицелом дело Людмилы Марковны. Через свою знакомую, жившую по соседству с этим злочастным домом. Была она знакома и с Надеждой Игнатьевной. Знакомство поверхностное – "Здравствуйте и будьте здоровы". Но в последнее время на пожелание здоровья Надежда Игнатьевна отреагировала слезами.
– Какое здоровье? Из поликлиники не выхожу. Анализами замучали. И видно – дела мои неважные.
– А как злыдня-то ваша – здорова?
– Какое там! Видно, плохо сказались на ней мои обереги. Она присмирела, хотя и продолжала с ненавистью оглядывать меня. Начала худеть. Пожелтела. А на щеке у нее открылась язва. Сперва небольшая, и мы пробовали залечить ее мазями, что выписывал врач. Они не помогали. Тогда участковый вызвал онколога. Пришел молодой, такой шустрый. Осмотрел и без всяких анализов заявил прямо самой Людмиле:
– Лечить уже поздно, не поможет. Протянете месяца три.
Она, было, оторопела, а потом как завизжит:
– Мерзавец! Фигушки тебе. Я сильная, вытяну. А вот ты…
Тут она страшно выругалась. Некрасиво так. Видно, понахваталась таких слов у моряков, когда плавала в качестве помощницы кока. Бедный парень побледнел и выскочил пулей, ударившись головой о притолоку. Теперь что? Прошло уже не три, а шесть месяцев. Жива. Злится из последних сил на весь свет. Всех проклинает. И Бога…

* * *
Прошло еще полгода. Я как-то вспомнила о Веронике. Понадобилась мне ее помощь в качестве сотрудницы Собеса, как по старинке мы продолжаем величать эту службу. Закончив разговор, я хотела уже проститься и повесить телефонную трубку, как Вероника меня остановила:
– Не спешите. Я вас сейчас печально удивлю.
И я услышала продолжение  рассказа о Людмиле Марковне.
Вампирша очень тяжко умирала и совершенно извела Надежду Игнатьевну, заставив ее дежурить у постели даже ночью. При этом, очнувшись от забытья, последние силы вкладывала в злобные излияния и проклятья. И никаких жалоб, только страстная ненависть. Много их сыпалось на голову Надежды Игнатьевны. А она все терпела, хотя могла встать и уйти.
Какое освобождение получила бедная женщина, когда Людмила испустила, наконец, дух. Но радовалась Надежда Игнатьевна недолго.
Как порядочные люди, Надежда Игнатьевна, ее дочь и зять похоронили вампиршу как положено, устроили, было, поминки, но на них никто из соседей не пришел. Дочка тоже не приехала. А Надежда Игнатьевна стала хиреть, терять силы и сильно кашлять. Вскоре она тоже отошла в мир иной. Не помогли, видно, ей обереги и молитвы.
Теперь дочка Надежды Игнатьевны не хочет пользоваться квартирой, доставшейся такой ценой. Сказала, как отрезала: "Ни за что". В ней никто не живет. Не только двери, но и окна заколочены.