Будни Груши

               
                Будни  Груши

        Фестивальными ночами мы с Мишей любили ходить к кому-нибудь в гости, туда, где костер поярче и голоса повеселее. Авдеев брал с собой очередной  номер "Кредо" скажем "Диагноз совдепия" и читал из него  какой-нибудь анекдот или свой очередной очерк, например "Два брата". (Рассказ написан в поезде 147  ленинградском 27 июля 1985г. в районе Сызрани)
  "На окраине города стоит маленький домик в три окна с маленькой терраской. Весной он утопает в сиреневом, вишневом и яблоневом цвету. Летом в сад вокруг дома, маленький, но густой, лазают соседские мальчишки. Их не гоняют. Осенью сирень дрожит под дождем и ветром. Зимой сад спит, укутанный снежным одеялом и видит счастливые сны про своих хозяев.
   Хозяева домика и садика - люди маленькие. Пелагея Макаровна, старушка 70-ти лет давно на пенсии. Когда-то она работала уборщицей, а теперь ее частенько можно увидеть сидящей на веранде или в  саду с вязанием или штопкой в руках. Сын ее, Василий Иванович, работает токарем на заводе, а в свободное время любит возиться в саду. Отец, Иван Николаевич, погиб на фронте. Мать одна воспитывала детей Василия и Дмитрия.
   Дмитрий Иванович на два года старше Василия. Он первый секретарь горкома КПСС. В партию вступил еще в институте, куда был направлен на учебу дирекцией завода, того, на котором они с Василием работали токарями. После института Дмитрий  на завод не вернулся. Остался при кафедре работать. Потом он работал секретарем комитета комсомола института, инструктором( а затем секретарем) райкома ВЛКСМ, секретарем обкома ВЛКСМ, секретарем горкома партии. Наконец он дорос и до Первого секретаря горкома партии.
  Василий же так и остался простым рабочим. Дмитрий Иванович стеснялся брата. Изредка заезжая на черной "Волге" в родительский дом, он говорил обычно: " Стесняюсь я тебя, Василий! Грубый ты, хам, бревно неотесанное. Стыдно мне, что у меня такой брат. Я всего себя отдаю на строительство коммунизма, вношу свой личный вклад, так сказать, здоровьем жертвую, не досыпаю. И все для  народа, для тебя, в конце концов, дубина ты  стоеросовая. А ты? Ты, свинья  неблагодарная, даже ни разу спасибо мне не сказал. Ну и наградил же Бог братцем. Нечего сказать - родственничек!"
  "Мне твоей помощи не надо,- отвечал Василий Иванович,- да ты мне ни чем и не помогал. Я свой хлеб сам честно зарабатываю. У мамы пенсия. Так что  жили мы без  тебя и проживем, сколько Бог положил. А ты бы лучше свою работу делал как надо, а не занимался показухой".
   "Да что ты понимаешь в моей работе-то, вошь мерзопакостная! Ты же не смыслишь ничего, дерьмо ты вонючее! Я ведь - человек государственный. Со мной министры за руку здороваются. А ты?  Ты - голь перекатная, живешь моей славой  купаешься, так сказать, в ее лучах."
   Тут началась потасовка . Василий Иванович не выдерживал и наворачивал Дмитрию по морде. Мать, все это время терпевшая и молчавшая, начинала плакать и причитать:" Детушки! Милые! Сыночки! Да и что ж вы делаете? Что ж вы удумали нехорошее. Разойдитесь, Христа ради!
   Расходились. Василий Иванович садился на стул и тяжело дышал. Дмитрий резкими движениями рук одевал американскую дубленку и, пнув в сенях котенка, стремительно шел через сад и, отворив ногой калитку, подходил  к машине. "Домой!"- рычал шоферу. И через некоторое время "Волга" мчалась по  накатанному шоссе.
   Дмитрий Иванович считал, что ему не место в родном городе, рвался в Москву. Но Москва почему-то обходилась без него. И это тяготило Дмитрия Ивановича, грызло, не давало спокойно спать. Что здесь? Мать - малограмотная старуха. Брат -токарь. А он, Дмитрий Иванович, - величина. Он делает личный вклад. Ежегодно, ежемесячно,  ежедневно, ежеминутно.
  Пелагея Макаровна постоянно думала о судьбе старшего  сына. За Василия она не переживала, считала, что живет как надо. Но Дмитрий...Дмитрий...Он не давал матери покоя. " Не хорошо народ обманывать", - говорила она ему. " Не смогла я тебя воспитать. Вот Васю смогла, а тебя нет. Плохим ты стал- жестоким, злым. Ты  ведь память отца позоришь".
  "Бросьте Вы, мамаша, учить меня. Я уж сам как нибудь без советов обойдусь",- отвечал Дмитрий.
  Такие беседы с сыном, хотя и редкие, подрывали здоровье старушки, и вскоре она умерла.
   Дмитрий на  похороны матери не приехал. Он в это время был в Москве на совещании.
   Василий Иванович похоронил мать на старом кладбище, под березой рядом с отцом и бабушкой. Считай, вся улица приходила проститься с Пелагеей Макаровной- ее все любили. В саду накрыли  столы. Ели кутью, блины  с медом, выпили по стакану водки, помянули Пелагею Макаровну, добрые слова  о ней говорили.
  На пятый день после похорон явился Дмитрий.
 "Васька! - рявкнул он, - у матери было золотое обручальное кольцо, подай его мне. Больше тут брать нечего. А на кольцо я имею право, как наследник, так сказать, старший сын покойницы".
  Василий Иванович молча сидел на стуле, не реагируя на слова брата.
  "Дай, стервец, кольцо или я судом возьму! А ведь возьму! Все равно возьму!
 Василий Иванович сидел на стуле, не шелохнувшись.
Тогда Дмитрий подошел к комоду и стал вытряхивать на пол содержимое ящиков, стоя спиной к брату.
   Василий рванулся со стула в сени. Лицо его было багровым. Взгляд - дикий. Влетел в комнату с топором, заорал: "Убью, с-с-с-сука!!!" И, сзади, одним ударом, рассек пополам голову Дмитрия Ивановича.
  Дмитрий Иванович повалился на пол в огромную лужу крови.
Бросив топор и стерев пот со лба, Василий Иванович взял бумагу и сел за стол.
"Заявление",- написал он. Немного подумав и добавил - в " милицию". - И далее:
"Товарищ начальник! При этом сообщаю, что сегодня ,28 июня 1984г., я, Егоров  Василий Иванович, токарь механического завода, убил топором по голове своего брата первого секретаря горкома партии, депутата Егорова Дмитрия Ивановича". Подписался. Сложил листок вдвое и пошел к участковому.
   На полу, подле трупа первого секретаря горкома КПСС, депутата Дмитрия Ивановича Егорова, лапами, измазанными  в крови, котенок перекатывал разбросанные клубки.

 Популярностью пользовалась мишина история  о том, как Маркс и Энгельс напивались  вдрабаган, а потом поили вином ручного ежика, который в конце -концов стал алкоголиком.  При этом автор ссылался на полное собрание сочинений с указанием тома и страницы. Девушки сходили с ума от нашего декламатора и вешались ему на шею,  нашептывая, что тоже пишут стихи и хотели бы проконсультироваться у мэтра. На это Михаил отвечал строго:" Бабы и искусство    не совместны".  Редким счастливицам удавалось залезть к нему в палатку, словно в медвежью берлогу. Потом вылезали оттуда с бешеными глазами, мол вот это да-а...  поэт во всем.
   Однажды произошел такой курьезный случай. Авдеев стал читать свой излюбленный монолог Хлопуши из Есенина. С каждой фразой его голос становился  все  круче и напористей:" Я три дня и три ночи искал ваш умет..." звучало сурово, а когда  актер дошел до кульминации:" Покажите мне его, я хочу видеть этого человека", то слушателям стало просто страшно. На ветках в лесу спали вороны, они закаркали и взлетели. Ко мне подошли  ОМОНовцы из охраны лагеря и попросили, чтобы никто и никогда  этого человека  не  показал, а то "Большой" зарежет. Миша действительно мог наводить страх. Он был высокого роста с огромными руками, здоровенными кулачищами и толстыми пальцами душителя, а вообще он был веселый и добрый как Вини- пух.
  Журнал "Кредо"  с общей темой"Диагноз совдепия"  заканчивался рубрикой "Наши люди", где был размещен мой очерк "Ульяновский спуск":
   Канализации не было, и жители выливали нечистоты прямо на дорогу, которая замерзая, смотрелась как простыня с грязными пятнами . Женщина подумала, что кто-то также и всю ее жизнь окатил помоями. Где-то здесь ее детство лазило по заборам, гоняло голубей. Ее юность здесь же "трахалась" на чердаках среди голубиных перьев, пыли и кошачьих ссак. А после фабрика, семья, дети и вот она идет с работы домой с пустой сумкой. Ближе к Волге скат увеличивался, и людям  становилось  труднее  удержаться на ногах.  Она спустилась привычно уверенно, зная каждый ухаб, каждую щербинку. Впереди, в нескольких метрах  шел явно посторонний пожилой толстяк: то ли приезжий, то ли просто  искал кого-то из знакомых.
   Сила инерции бросала  мужика  из стороны в сторону. Едва удерживаясь на ногах, он цеплялся за фонарные столбы. Она почему то подумала, что это журналист и стала скептически оценивать: стоит у него или не стоит?  Женщина не любила интеллигентов. Вдруг из подворотни, где висели застиранные наволочки, гордые как флаги на райкомах, выскочил замызганный пацан лет двенадцати.
   Он промчался мимо "журналиста", подставив ему подножку. Тот хряснулся копчиком, размазываясь по льду как дерьмо по унитазу и жирно потек вниз. Тело издавало нечленораздельные звуки: "Ау-а..." Далеко внизу ему наконец-то удалось зацепиться за торчавший из сугроба  кусок трубы.
  Из той же подворотни  выглянуло еще несколько подростков с синюшными прокуренными лицами. Они радостно заматерились, глядя на корчи несчастного прохожего. Женщина внимательно вглядывалась в лица, но нет - ее сыновей  среди пацанов не было. Местные дети не играли в Чапаева или д, Артаньяна. Любимой игрой пацанов со спуска была "зона". Они выбирали пахана, фраеров, сук, угловых,  назначали пидеров. Проигравший в карты не резал прохожего, а просто толкал, ведь они были еще малолетками.
  Женщина понимала, что от улицы сыновей не оторвать, и все внимание уделяла дочери. Та любила рисовать, но ее картины были какие-то странные: черные зигзаги на белом фоне. Однажды  мать пришла и увидела, что дочь мажет тушью пойманных мокриц и, положив их на середину листа, восторженно смотрит как  те расползаются, оставляя причудливые узоры на бумаге.
   А вот и дом. До революции здесь  находилась  баня, потом ее заселили, поделив фанерной перегородкой для восьми семей. Две   соседки умерли, одну посадили, еще две  семьи  переехали. Теперь осталась она с мужем  и тремя детьми, да на соседней половине  мать - одиночка со старушкой-инвалидом.  Старуха, когда была помоложе, привела в дом шизофреника. Он был тихий, но иногда громко орал и тогда его пугали белой простыней. Потом  алкаш  забыл, как его зовут и спал на кухне. Оттуда его  однажды  увезли в психушку... От него-то и родилась у старухи дочь. Та, в свою очередь, родила недавно незвестно от кого сына и сказала, что воспитает десантника. Еще у них в доме жили кошки: белые, рыжие.  Иногда на улице появлялись кооператоры с мешками и ловили кошек на шапки и тогда  дом наводняли  мыши. Потом вновь приходилось заводить кошек, приучая их не даваться людям в руки.
   Несколько ближних домов стояли без окон и крыш.  Там уже десяток лет были прописаны какие-то люди.   Они  ждали, когда же халупы  развалятся окончательно, чтобы получить квартиру в микрорайоне. В одном из таких сараев поселился Васька, вернувшийся с третьей отсидки. Он долго искал этот дом, потому что пока сидел улицу переименовали. Васька любил, напившись  чифиря, выходить морозной ночью в спортивных штанах без майки с топором и спрашивать у прохожих огоньку.
 Вот наконец-то и дом, если можно так назвать это нагромождение старых кирпичей.  Она вернулась с пустой сумкой - талоны не отоваривали  целую неделю. Муж сидел  дома и подбирал на гитаре какую-то джазовую мелодию . Из щелей дуло, и нейлоновые струны приходилось все время подтягивать, чтобы они не фальшивили. Сквозь запыленные окна был виден типовой райком партии.  Рабочий день у номенклатуры  заканчивался. Из здания выходили люди в одинаковых импортных пальто и одинаковых норковых шапках с кулечками в руках. Сегодня  - очередной  день выдачи пайков.
  А у нее в холодильнике  хоть шаром покати, дети где-то шляются, муж  опять бренчит на гитаре, тоже мне Паганини. Не выгоняла она его потому, что у других и такого не было.   Вообще он был тихий: не пил , не дрался, хотя и денег в дом не приносил.  По ночам, когда муж с ней сношался, старый дом скрипел и трясся . Соседи завидовали ей:"Мужик-то -гигант!"
  На самом деле бывшая баня просто разваливалась и осыпалась, но эту тайну женщина скрывала. "
  Когда я прочитал на фестивальной поляне этот рассказ, ко мне подошли комсюки и заявили :" Как можно так ненавидеть  Родину, а вот твой дед был ленинец. Ты  настоящий Плохиш и в честь тебя пароходы не загудят!"   Выпалив эту  тираду ,  юные аппаратчики  в кроссовках, майках и  брюках фирмы "Адидас" удалились в сторону  пресс центра.