КРАЙ МУК

Тоска взбежала на башню, оглянулась назад и, сделав страдальческое лицо, бросилась вниз.
Оркестр прогремел финал.
И едва музыка смолкла, как публика вскочила с мест; началась овация.
- Безумцы… Что ж это… Ополоумели… - прошептал мужчина.
Хмуро понаблюдав действие, он тяжело поднялся с дивана, подступил к телевизору и нажал клавишу. Экран с изображением бурливого веронского амфитеатра потух. В раздумье несколько минут мужчина постоял.
- Нет. Надо что-то делать,- произнёс тихо наконец он. - Да. Что-то делать. Надо писать.
Он подошёл к письменному столу, вынул из него ручку, пару чистых листов бумаги, затем сел.
- Только спокойно,- прошептал он. - Без нервов. Тебе волноваться нельзя.
Мужчина склонился над столом, однако тут же снова выпрямился.
- Так-то так, но куда пошлю?.. Газета… Какая?.. И откликнутся ли?.. Ладно… Потом будет видно…
Он поднёс к листу ручку.
«Уважаемая редакция. Пишу в уповании быть услышанным и поддержанным. Потому что выносить молча то, что выношу, нет больше сил. Как сказал Эсхил, стреле не долететь до края мук моих.
Великую тревогу вызывает у меня состояние искусства. Призванное воспитать и возвысить человека, искусство, даже в лучших образцах, человека унижает, показывает его жестоким, циничным созданием. И такие тенденции - нигилистические, разрушающие - набирают всё большие обороты. Восприятелю искусства, таким образом, не даётся никакой надежды.
Посмотрите, что делается в оперной области. Сплошь погибельные сюжеты. Там центральному персонажу приготовлена неизлечимая болезнь, там - смертельное наказание, там - самоубийство. Невольно посочувствуешь всем этим Эльвирам, Виолеттам, Радамесам, Аидам, Мими, Тоскам, Каварадосси и многим остальным - жертвам ненасытной кровожадности авторов.
Какая тогда разница между Верди, Пуччини (ряд можно продолжать) и теми американскими дельцами от искусства, девиз которых "смерть легче продать, чем рождение"  и которые, не побоюсь сказать, затопили мир боевиками да фильмами ужасов с их соответствующей атрибутикой?
Разве та, что дело по разрушению душ людских первые совершают куда более тонкими художественными средствами. Благодарное же человечество награждает их за то славой, деньгами и прижизненными памятниками!»
Рука мужчины задёргалась.
- Спокойно, спокойно… - прошептал он. – Эмоции… это лишнее…
«У заблуждения нет границ, как говорил Сенека.
И если опера эксплуатирует и воспевает - в прямом смысле! - тему смерти, то другие искусства вовсю культивируют пошлость и похоть.
Для скульпторов вид человеческого тела издавна страсть, фетиш. Древние греки обогнали в этом весь остальной античный мир. Именно от них пошли все эти бесконечные Афродиты, хариты, грации, всяческие нимфы, настоящее место которых не в богатых музеях, а там, где они того заслуживают,- на дне моря или под слоем кирпича и песка.
Шестилетняя моя внучка, рассматривая как-то иллюстрированный альбом по искусству, а конкретно греческий его раздел, по- детски непосредственно спросила: «Дедушка, а чего они все голые? Они были бедные? Не имели чего одеть?»
Да, дело здесь в бедности. Нравственной, духовной бедности авторов. Только она толкает их к производству разной непотребщины. Теперь я не стал объяснять такое внучке. Надеюсь, однако, что позже она сама в том разберётся.
Взять хотя бы Венеру Милосскую. Разве это искусство? Никогда это искусством не было! С самого начала здесь - провокация. Мина замедленного действия под людскую мораль. Вы только присмотритесь, с какой тщательностью выполнены разные кривые линии, с каким злым изощрённым умыслом обозначены всякие возвышения и низинки, с каким чувством отшлифован каждый сантиметр! Намеренно всё сделано для того, чтобы лишить человека внутреннего равновесия, направить его устремления в тёмную пучину страстей, замутить его, извести духовно и наконец физически. Что является запрещённым, что должно открываться в крайнем случае двоим,- оно выпирается, оно легко выставляется напоказ! Тиражируется во множестве копий! Восславляется словно некий идеал!
Этот холодный кусок мрамора, это концентрированное воплощение бесстыдства - идеал?..
Уничтожить! Разбить! Пустить всю эту продукцию на фундаменты зданий!»
- Да! В фундамент! В фундамент! - вскрикивал мужчина. Он уже себя не контролировал. - На строительство дорог! Катком их! - Тело его дёргалось, лицо кривилось. Кисть с ручкой подскакивала.
«Не меньше скульпторов наплодили подобной продукции и художники. И хорошо ещё, если по соизволению какого-нибудь Джорджоне богиня прикроет срамное место ладонью. А то ведь - предельная обнажённость, соблазнительная поза, пристальный искусительский взгляд! Задавались ли они, Тицианы, Рембранты, Веласкесы, вопросом, какой вред наносят своей мазнёй всем следующим поколениям юношества? О как понимаю я того гражданина, который своею рукой пожелал избавить «Данаю» права на дальнейшее существование. Имею ввиду случай в Эрмитаже, когда полотно было облито кислотой. Да, его схватили, да, его судили, обесславили,- между тем, пора признать, этот человек - герой… »
- Герой! - выкрикнул яростно мужчина. Порывисто поднявшись, он быстро заходил возле стола. - Герой! - исступленно выговаривал он. - Нашёлся!.. Есть!.. Герой!.. И если вы… вы… этого не понимаете… то… сгиньте вместе  с вашей такой культурой и циви…
Резко он вдруг остановился. Глаза его увеличились. Обеими руками он схватился за грудь, осунулся зевая на пол и замер.
Пальцы его разжались, выкатилась из них ручка.

                Авторский перевод с белорусского