Любовь хулигана

                ЛЮБОВЬ ХУЛИГАНА
                ( драматическая пьеса)

1.Сергей Есенин - поэт имажинист
2.Айседора Дункан (Девушка в белом) – третья жена Есенина 
3. Анатолий Мариенгоф – поэт имажинист, друг Есенина
4. Августа Миклашевская  – актриса, друг Есенина
5.Владимир Маяковский –  пролетарский  поэт, знакомый Есенина 
6.Лев Троцкий – председатель Петроградского совета рабочих
7.Александр Блок – поэт
8.Алексей Крученых – поэт-футурист знакомый Есенина
9.Сергей Городецкий – знакомый Есенина
10.Анфиса - экономка Блока
11.Александр Сахаров
12.Сандро Кусиков – имажинист, друг Есенина 
13. Якулов -  художник
14. 1-ый журналист (1-ый Черный человек)
15. 2-ой журналист (2-ой Черный человек)
16. 3-ий журналист (3-ий Черный человек)
17. Официант
18. Луначарский Анатолий Васильевич
19. 1-ый чекист
20. 2-ой чекист



Действие 1. У КОРОЛЯ ПОЭТОВ.

( Появляется Маяковский. Начинает читать « Сергею Есенину»:

                Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота…
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом —
не смешок.
Вижу —
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.

(Толпа людей окружили Маяковского, и начали слушать:

Почему?
Зачем?
Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
— Этому вина
то…
да сё…
а главное,
что смычки мало,
в результате
много пива и вина.
Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс  влиял на вас,
и было б не до драк.
Ну, а класс- то
жажду
заливает  квасом?
Класс- он тоже
выпить не дурак
Не откроют
нам
причин потери
ни петля,
ни ножик перочинный.
Может,
окажись
чернила в «Англетере»,
вены резать
не было б причины.
 Это время-
       трудновато для пера,
       но скажите
      вы,
      калеки и калекши,
       где,
       когда,
      какой великий выбирал
      путь,
      чтобы протоптанной
       и легше? 
   
   ( Маяковский замолкает, начинает читать толпа:
         Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.

( Гаснет свет, все уходят. Из-за кулис выходит Есенин. Одет в деревенскую рубашку, сапоги. Под глазом фингал. Выходит Анфиса, удивленно спрашивает)



Анфиса:
Тебе чего, паренек?

Есенин:
Мне бы Александра Александровича повидать.

Анфиса:
( пристальна посмотрела)
Ладно, пойду скажу, только ты, милый, выйди-ка на лестницу и тама постой. У меня тут, как сам видишь кастрюли, посуда, а ты человек неизвестный. Кто тебя знает. ( уходит за кулисы, появляется через 30 секунд) Проходи, только, сапожки-та, это самое, сними. Не можно по дому в них ходить. Барин не разрешает.

Есенин:
Эм, хорошо… так, чего мне одеть-та. Не в носках же я буду перед поэтом стоять. Смешно это.

Анфиса:
А ты вон, одень ботинки. Что в углу стоят. Агась эти, эти.   

Есенин:
Так они чьи-то…

Анфиса:
Не парень.. Можно. Эти можно. (проводит Есенина до кабинета Александра Блока) Сам то родом от куда будешь?

Есенин:
Село Константиново. 

Анфиса:
Хосссподи! Где ж ты такой…

Есенин:
Из Рязанской губернии я.

Анфиса:
Вона ча! Барин! Вот, привела я вам, поэта, Есеню.

Блок ( выходит из-за кулис, читает книгу не отрываясь)
Ну раз пришел, пусть заходит.
 
Анфиса
Нууу, чяво стал. Иди…

Есенин:
(креститься)
Господи!

Блок:
(отрывается от книги)
Так значит, вы поэт из деревни.

Есенин:
(взволновано)
Ддаа!

Блок:
(кивает головой)
Не похожи. Нет. На скомороху может быть. На поэта вы ни как не похожи…   

Есенин:
Ааа, ну почему? Я вот вам это, стихи свои привез . Пожалуйста.

Блок:
(закрывает книгу, и убирает в сторону) 
Почему именно мне. Ведь есть Горький, Брюсов, Бунин. В конце концов, Мережковский.  Он поэт еще какой. А я, что я, старый, брошенный… 

Есенин:
(громко, возвышающее)
«Кто  я? Что я? Только лишь мечтатель»
Вы же, король поэтов! Я именно к вам и ехал. Как скажите, так и будет. Вот… все сделаю. В огонь полезу, в реке утоплюсь. Но сделаю ваши поручения…

Блок:
Ну, не бог я, чтоб судить ( садится) Я бы хотел, ваш голос послушать.

Есенин:
Ааа, хорошо.
(поет)
« Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа»

Блок:
(прерывает песню, улыбнувшись)
Я же вас, не спеть, прочитать просил.

Есенин:
Ну вы же сами сказали, что хотите  голос послушать. Ну я и, спел. Но это тоже на мои стихи. М-да, стихи. Щас… так, вот.
( читает)
« Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты - в ризах образа…
Не видать конца и края -
Только синь сосет глаза.

Пахнет яблоком и медом
По церквям твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

( появляется С. Городецкий, тихо подходит к Блоку, и слушает внимательно)

Если крикнет рать святая:
« Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: « Не надо рая,
Дайте родину мою»

Ну как? (вытирается платком)

Блок:
Жарко?

Есенин:
А? да нет, просто, впервые настоящего поэта вижу. Живьем. Здрасте (обращается к Городецкому)   

Блок:
А вот теперь, спойте нам что ни будь из свои песен.

Есенин:
Песня? А, хорошо.
(поет песню «Не бродить, не мять в кустах багряных» в исполнении Сергея Безрукова)

Блок:
Красивые у вас стихи. Образы чистые, яркие, словно, встают перед глазами. (обращается к Городецкому) Да, я не познакомил вас. Это Сергей…? Сергей Есенин, он начинающий поэт. И ваш теска, Сергей Городецкий.

Есенин:
Ааа, вы тоже поэт. 

Городецкий:
Да. Только отношусь я к Символистической поэзии. Слушая вас, Серёжа, плакать хочется… не знаю ваших других стихов, но думаю что из вас получится настоящий поэт, который будет воспевать свою страну любовью.

Есенин:
 Спасибо, а прочитайте что ни будь из своего нового. Только прошу, о родине. О Руси матушке нашей!    

Городецкий:
Хорошо, слушайте:

«Я полюбил тебя в янтарный день,
         Когда, лазурью светозарной
         Рожденная, сочилась лень
         Из каждой ветки благодарной.

Белело тело, белое, как хмель
         Кипучих волн озерных.
         Тянул, смеясь, веселый Лель
         Лучи волосьев черных.

И сам Ярила пышно увенчал
         Их сеть листовою заостренной,
         И, улыбаясь, разметал
         В лазури неба цвет зеленый.»

Есенин:
Гениально, лучше ваших стихов, я в жизни не слыхивал. А вот, в Рязани я написал такие строки:
« Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно, на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.

Понакаркали черные вороны:
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.

Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.

Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.»

Городецкий:
У вас Сережа, куда более гениальные стихи. По вам  скажешь, что вы и вправду деревенский поэт.

Блок:
Городецкий вам поможет Сережа войти в наш литературный мир. Он поможет во всем. Познакомит вас с другими поэтами и писателями, и вы освоитесь у нас здесь быстро. Вы не представляете Сережа, как Петербург меняет людей, в лучшую сторону.

Городецкий:
Александр Александрович. Сереж, я вас потом с Клюевым еще познакомлю.

Есенин:
С самим Клюевым?!

Городецкий:
Ну, да! Только сразу скажу тебе. Поэт он, может и хороший, только тебе с ним не по пути.

Есенин:
А чо так? Неужто, в кабаках выступает.


Городецкий:
Нет, как вы Рязанские говорите? А, вспомнил, «ряженный он больно»!  Ходит в тулупе по городу, в папахе казацкой, и на балалайке играет, да поет народу:

Шла машина из Тамбова,
Потеряла две доски.
Доктор лечит от болезни,
Дакторица от тоски.

Бабы дуры, бабы дуры.
Бабы бешенный народ.
Как увидят девку с парнем,
Так стоят разинув роооот! Эх!!!

Опа, опа,
Америка, Европа.
Азия, Китай,
Бабы налетай.

Есенин:
Завидно значит.

Городецкий:
Вы уж простите, Александр Александрович, но, мне нужно вас покинуть. (жмет руку Блоку)

Есенин:
Очень было приятно познакомится с вами, господин Городецкий!

Городецкий:
А мне уж как. Вы очень талантливый Сергей. Россия таких не забывает. Вы очень любите русскую землю, русский народ. Не уводите свой талант в очень, как бы, в неприятною сторонку. Хорошо.

Есенин:
Хорошо.
( Городецкий уходит, Блок закрывает книгу и уходит, Есенин стоит, и читает:

Не каждый умеет петь,
( Есенин поворачивается, Блок кидает яблоко Есенину)
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.

Я нарочно иду нечёсаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.

Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живет отец и мать,
Которым наплевать на мои стихи.
Которым дорог я, как поле и как плоть.
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.

Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверное стали не красивыми,
Так же боитесь Бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш а России
Самый лучший поэт!
Вы ли за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.

Но живет в нем задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.

Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.

Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые  рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.

Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обасать!

Синий цвет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел как суровый мастер,
Воспеть, и прославить крыс.
Башка моя, словно Август,
Льется бурливых волос вином.

Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем.

(Начинается Интернационал ,достает из кармана красную ленту, цепляет на грудь, из-за кулис появляется толпа революционеров, кричащие:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит буржуй!(2 раза)

толпа уходит, выскакивает Мариенгоф)

Мариенгоф:
Есенин, Сергей Александрович?

Есенин:
Ну я, а что такое?

Мариенгоф:
Вас это, товарищ Троцкий желает видеть.

Есенин:
Ну и зачем я ему сдался?

Мариенгоф:
По чем я знаю. Мне сказали, я передал. ( уходит)

Есенин:
Куда вы, товарищ Мариенгоф?

Мариенгоф:
Как куда, Революция-же. Да здравствует Коммунизм! Да здравствует товарищ Ленин! ( уходит) 

( Есенин кивнул, срывает красную ленту, плюет, и кидает, и засунув руки в карман, уходит посвистывая )



Действие 2. ТРОЦКИЙ И ЛОЖА ИМАЖИНИСТОВ

( Стол. За ним сидит Троцкий, пишет. Есенин заходит, снимает шляпу. Кашлянул в кулак).

Есенин:
Здравствуйте, Лев Давидович!


Троцкий:
А? Что? А-а-а… это вы, Сергей Александрович. Заждался я вас! (начал что-то писать) Извините, сейчас закончу… Ну вот и все! (сказал он, вставая и выходя из-за стола) Здравствуйте, Есенин, здравствуйте!
( жмет руку):
Небо как колокол.
Месяц — язык.
Мать моя Родина.
Я — большевик!


 Так кто вы, Есенин? Большевик или попутчик?..  На совещании ЦК РКБ(б) по вопросам литературной политики особое внимание было уделено отношению большевистской партии к «попутчикам» и прежде всего крестьянским поэтам и писателям. У нас должна быть крестьянская литература. Ясное дело, мы должны давать ей ход. Должны ли мы ее душить за то, что она не пролетарская? Это бессмысленно… Но мы держим курс на то, чтобы привести крестьянина под руководством пролетариата к социализму, используя все радикальные революционные средства. Понимаете? Радикальные! Я всегда с предельной прямотой указывал на важность жесткой диктатуры пролетариата, необходимость принуждения! Подчеркиваю — принуждения по отношению к крестьянству.

Есенин:
И в области художественной литературы?

Троцкий:
И в области литературы, и в других идеологических областях! Нам надо создавать новую литературу, которая была бы верной опорой большевистской власти. Новое революционное искусство должно стать воспитателем и наставником масс… А у вас что? «Исповедь хулигана»? Хотите быть «желтым парусом в ту страну, куда мы плывем…»? Не выйдет, Есенин, (погрозил он пальцем.) Кстати! Вы читали мою статью «Литературные попутчики революции»?

Есенин:
Да, Лев Давидович!

Троцкий:
Это хорошо! Очень хорошо! В ней как будто собраны все мои статьи! Тогда вы понимаете, о чем говорю? Не знаете ответа? Хорошо… Я считаю, что поэзия Клюева ущербна. Слишком уж он насыщен прошлым. А вот с вами, Сергей Александрович, не все так просто. С большого таланта и спрос большой… Мне вот не нравится ваша драма «Пугачев». Емелька ваш, его враги и соподвижники — сплошь имажинисты…

Есенин:
Пусть я не близок коммунистам, как романтик в моих поэмах. Но я близок им умом и… и надеюсь, что буду, может быть, близок и моим творчеством.

Троцкий:
Я тоже надеюсь (прервал).  Поэтому и пригласил вас. Мало поэтов, которые остались с революцией… У меня к вам одна просьба: не давайте повода для этих провокаций милиции и ВЧК! А в остальном я вам помогу  (глянул на часы) Где вы печатаетесь?

Есенин:
«Красная новь».

Троцкий:
Знаю. Редактор — Воронский. Хороший журнал. Я там тоже печатаю свои статьи. Правда, там же публиковал резкие выпады против меня Вардин… Вы с ним не знакомы?

Есенин:
Нет, то есть я познакомился с ним через Анну Берзинь, это было в Кремлевской больнице. Он настойчиво советовал начать работу над темой революции и ее вождей.

Троцкий:
Вождей, конечно, Зиновьева, Сталина, Каменева, Бухарина?  Ну, а вы?

Есенин:
Энтузиазма не проявил. Но я отказался. Не желаю быть обязанным.

Троцкий:
( подходит к столу, садится, зевает)
Как всегда, вы поступили опрометчиво, Сергей Александрович! И скоро это почувствуете, последствия не заставят ждать… Извините, не высыпаюсь! Дел по горло!

Есенин:
Ясно… ну, я пойду, Лев Давыдович.

Троцкий:
Да, и еще, Есенин. Я повторюсь еще раз. Сегодня на совещании партии, по вопросам  литературной политики, высказали следующие. Больше обращать внимание  на  крестьянскую поэзию. А так же на попутчиках советской власти. Мы же должны привести крестьян к социализму. Да? Или нет?

Есенин:
Да, без вопросов, Лев Давыдович.

Троцкий:
Да. Естественно нужно использовать все возможности. В том числе талантливых поэтов. Касаясь этих вопросов, в первую очередь, я говорил о вас Есенин. Да, о вас. Но (отбивает по столу барабанную дробь). Барабан не ваш инструмент.

Есенин:
Это вы, верно заметили. Я ведь, Божья дудка. 

Троцкий:
Это как?

Есенин:
Пишу как дышу…

Троцкий:
(кивает)
Дышите, дышите… только вот осторожно. Можно же задохнуться этим воздухом литературы. Пьяные фантазии. Мы вас не всегда сможем спасти Сережа.
Есенин:
Лев Давыдович, я бы не скандалил. Они же провоцируют, читать не дают. Хамят. Там ну…

Троцкий:
Так всякую пошлятину читаете. Это я о « Сорокоусте». Материтесь.

Есенин:
Лев Давыдович, ну, вы бы видели их рожи. Сами бы… простите.   

Троцкий:
Ни чо, ни чо. Самим приходилось. Да, и еще. Может быть, вы, ну не знаю, хотите что бы я, совершил вам творческую поездку по стране.

Есенин:
Ага. А, что нужно делать?

Троцкий:
Тоже самое, что и здесь. Только на этот раз, читать вы будете не в « чужой, и хохочущий сброд», а перед рабочей крестьянской аудиторией. Перед молодёжью. Подышите новыми ветрами…   

Есенин:
Вы говорите как поэт, Лев Давыдович.

Троцкий:
Так, договорились… Можете взять с собой друзей. Как его, Мари… Мариенгова… или как его.

Есенин:
А вы про Толю Мариенгофа.

Троцкий:
Вот, вот. Ох, Есенин ( встает из-за стола). Завидую я вам. По стране поездите. Эх Есенин, Есенин. ( уходит за кулисы)

Есенин:
Ну и жучара… ( встает из-за стола, уходит)


 ( Ставят 3 стола .Выходят  А. Мариенгоф, Сандро Кусиков, А. Крученных, А. Сахаров, остальные просто слушатели. Садятся за столы, Сахаров объявляет)
 
Сахаров:
Товарищи! Начинаем поэтический вечер.( все начинают хлопать) Сейчас, перед вами выступят, известнейшие поэты различных течений. Футурист, Алексей Крученных. А так же, имажинисты, Анатолий Мариенгоф, Александр Кусиков. Поприветствуем товарищи! Что такое, имажинизм? Имажинизм, происходит, от английского слова имидж, что в переводе означает образ. Образ! Именно яркий, необычный образ привлекает внимание товарищей имажинистов.

( Толпа выкрикивает: «Мариенгоф! Мариенгоф!» « Нет, лучше Приблудный!» «Это хамы, а не поэты, пусть лучше Мандельштам!» Выходит Мариенгоф, начинает читать:

Мариенгоф:
Не надо! Не надо мне ваших одолжений! Я поэт-имажинист, Анатолий Мариенгоф. Не верящий ни в Бога, ни в черта.  Я окончательно болен революцией. И сейчас, я вам дам стихи, которые заставят вас ваши души, забеременеть настоящей, революционной литературой!

Кровью плюём зазорно
Богу в юродивый взор.
Вот на красном черным:
« Массовый террор». 

Метлами ветру будет
Говядину чью подместь.
В этой черепов груде
Наша красная месть.

По тысяче голов сразу
С плахи к пречистой тайне.
Боженька, сам ты за пазухой
Выносил Каина,
Сам попригрел периной
Мужицкий топор -….

( Начали перебивать с криками « Хватит нам Мариенгофа, Крученных, Крученых!!!» Мариенгофа начали обкидывать яблоками, с криками « Долой» Мариенгоф присел рядом с имажинистами, выходит Крученных)

Крученых:
Стихи, которые я хочу вам представить, отличается ото всех остальных. Вы спросите, чем именно. Отличаются они, бедующем:

горячей иглой
проходят через чей то мозг,
неудуржимою волной
стремит сквозь сетку розг
цветных попугаев
пестрая стая

И что там брачныя цепи
перед цепью златою тельца
видвы человечьи нелепы
душа ничтожна для купца…

( Начали аплодировать. Из-за кулис появляется Есенин и Якулов. Есенин начинает читать монолог Хлопуши) 

« Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Или исцеленье калекам?
Провидите, провидите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Я три дня, и три ночи искал ваш умет.
Тучи с севера сыпались каменой грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр,
Чернь его любит за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по тропам,
В солонце рыл глазами удачу,
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Это голову с шеи сшибить не легко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я как хлеб к истощенным векам.
Провидите, провидите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека». 

( Все кричат : « Браво Есенин! Е-се-нин, Е-се-нин, Е-се-нин»)

Дорогие мои, хорошие.

Мариенгоф:
Браво Сергун. Запомните товарищи, он, только он станет великим поэтом. Его Пугачев закроет все прошлые и нудные поэмы Пушкина, Лермонтова, и даже самого Маяковского.

Сандро:
Я согласен Толя. Полностью, полностью с тобой согласен. Мы, имажинисты, и вы тоже товарищи дождались своего поэта пророка. Его Пугачев, это, это как хлеб насущный для вас, бедных и измызганных оборванцев. Кстати, Сергун, ты слышал новость. Сенька Мейерхольд жениться.

Есенин:
Интересно на ком. На Новицкой что ли. Ах нет, нет. На Садовской.   

Сандро:
( кашляет в кулак, сделав опечаленный вид)
На Райх. Он обещал ее к себе актрисой взять. За ней бегает как собачонка. Даже, детей твоих, к себе хочет забрать. Костю и, Таньку.

Есенин:
Ну Райх, стерва. Ну ни чего, Танюшу я себе заберу потом. А Костика, нет.

Мариенгоф:
Есенины черными не бывают. У всех в роду золотая кудрявая голова. Как у нашего гения, Сергуньки Есенина. 

 Крученых:
Сережа, здравствуй! Рад видеть тебя! ( жмет руку)

Есенин:
Здарово Елисеевич. Хочешь, стихи новые прочту тебе. А, кстати, товарищи (свистит) хочу вас познакомить с гениальным художником, Жоржем  Якуловым. Прошу любить и жаловать. ( все подходят, жмут руку)

Крученых:
Сереж, Серега, слушай, у меня тут, стихи новые. Ты должен это услышать. Для тебя писал.

Есенин:
Что, правда что ли. Давай. Внимание, товарищи, выступает мой друг футурист Алексей Елисеевич Крученых. Поприветствуем ему бурными овациями. ( все хлопают)

Крученых:
( успокаивает бурных зрителей)
Называется, « За умное»:

« горбато,
горбато.
Кручь, Крувучюк.
ух, урд,  за узда-
Кар честер.

Все. ( аплодируют) Это конечно не доступное мое стихотворение, и оно отличается от остальных. Но, я его написал в новом стиле. В стиле ВОПЛЬ. 

Есенин:
Запомните, друзья, товарищи. Лучше этого, я не слышал. Ни чего.  Музыка! ( начинается мелодия « Сыпь гармоника, скука, скука…», поют все, заканчивается, из-за кулис выходит Дункан, все замолкают и смотрят только на нее)


Дункан:
Браво! Браво, товарищ! Браво! ( аплодирует Есенину)

Есенин:
Етить твою в дышло… сама Дункан. Жорж, а Жорж, почему ты не сказал, что в Москве сама Дункан?

Якулов:
Так она вчера только приехала. Выступила в Большом театре, и сразу к нам. Это я рассказал про Стойло Пегаса. ( подходит к Дункан) Айседора, наконец-то! А я думал, что вы уже не придете! Знакомитесь: это московские художники, поэты, артисты… Богема! Театр!

Дункан:
Богема?! Карошо! Лублю! Я есть Богема! ( не отрывает свой взгляд на Есенина)

Мариенгоф:
Позвольте представиться. Анатолий Борисович Мариенгоф. (целует руку)  Поэт.

Сандро:
Александр Кусиков. Музыкант, и поэт. А это… (указывает на Есенина)

Якулов:
( прервал Сандро, взял со стола бокал вина)
Мисс Дункан, надо пить! Дриньк! Обычай! До дна!

Дункан:
Дриньк! Карошо! Товарищ! ( изящно поклонилась, принялась выпивать)

Все начали петь хором:

Дуня! Дуня! Дуня!
Дуня, пей до дна!
Пей до дна, пей до дна!..

( Дункан выпила лишь половину, подошла к Есенину)

Дриньк! Карошо! Товарищ! Брудершафт, do you want.

Есенин:
 ( выпивает, ставит бокал, резко встает на оба колена, целует руку, начинается игра на гитаре к песне « Может поздно, может слишком рано…», встает.
Все начали аплодировать, кричать: « Браво Есенин! Браво! Браво» Есенин отошел к столу, начал пить) 

Мариенгоф:
Чтоб вы знали, товарищи. Дон-Жуановский список у нашего Сергуна, по больше, чем у Пушкина будет.

Сандро:
Толя! Тихо. Вдруг эта, Дункан услышит!

Мариенгоф:
Ты чего, Сандро. Она все ровно ни черта не понимает. На всем что то мурлыкает, и все!

Есенин:
( махает рукой, обращая внимание на Дункан)
Да ну вас всех… Изадора, моя, моя Изадора.

Дункан:
( подходит, гладит голову Есенина)
Залатая! Га-ла-ва! За-ла-та-я! Га-ла-ва! Ангель!

Мариенгоф:
О, здесь все серьезно! Друзья, нашего Сергуна сейчас украдут. Вот так вот. Эм, товарищи, товарищи. Ай-да за нами, по улицам шлятся… Имажинисты, вперед…

Сандро:
А ну-ка, встали, и вперед в Бродячую собаку. Унизим там Бурлюка и Каменского.  Да что там Каменского ( махает рукой) горлана- будетлянина Маяковского! Вперед товарищи!

( все уходят запевая песню Есенина:

Сыпь гармоника, скука, скука,
Гармонист пальцы льет волной!
Пей со мной……

Есенин остается наедине с Дункан. Целует ей руку, начинает читать « Письмо к женщине». Когда заканчивает, берет руку Дункан, целует, и проводит ее. Садится за стол, появляется Мариенгоф, Сахаров и Кусиков, садятся рядом. Есенин пишет что-то на бумаге)

Есенин:
Вот Дунька, баба может она и добрая… да вот прилипла… еще и болтает на своем что- то…. Все время говорит: Май, май, диар Есэнин… ай лав ю… короче, хрен ее поймет…

Мариенгоф:
Она к тебе прилипла? Ага. А ты? Зачем тебе эта американская баба. Хоть бы молода была.  Ты знаешь сколько ей лет? Поговаривают эм, сорок семь, сорок восемь. Чуть ли не полтинник. Нет, ну лет на 15 она старше тебя. Тебе что своей славы не хватает!?

Есенин:
Толя еще одно плохое слово про Изадору, я дам тебе в морду!

Сахаров:
( угрожает кулаком)
А я добавлю!   

Есенин:
Да сиди ты Сашка, сиди.

Мариенгоф:
Саша, ты вон пойди, да грибочек скушай… поможет.  Ладно, про Бениславскую можно сказать?

Сахаров:
Можно.

Мариенгоф:
Встретил я ее тут давеча. Смотреть страшно. Черная вся. Круги под глазами. Она же тебя подлеца любит. Сказала вечно буду ждать.

Есенин:
Галина сказала что не посягает на мою свободу. Так что я ей ни чего не должен.   

Мариенгоф:
Сергун, а ты сам-та, веришь в эту свободу.

Есенин:
Да перестань Толя. С Изадорой у меня все хорошо. Все!

Мариенгоф:
Эх Сергун, Сергун. До добра тебя эти бабы не доведут. Помяни мое слово. ( встает, уходит)

( все встают, и уходят, Есенин остается один, все убирается, кроме одного стула. Есенин встает, мнет лист, начинает читать) 
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я  не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.

Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для друзей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.

Среди людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кабелю не шею
Я готов отдать свой лучший галстук.

И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилось омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
(заканчивает, выходят два чекиста)

1-ый чекист:
Гражданин Есенин, позвольте пройти с нами.

Есенин:
А что случилось-та?
( одевает шляпу)

2-ой чекист:
Вы задержаны по подозрении в контрреволюции, и антисемитизме.

Есенин:
Не понял…

1-ый чекист:
Гражданин Есенин, просто молча, руки за спину, и за нами!

Есенин:
Эх, едрить твою в дышло…  дорогие мои… дорогие, хорошие!
( резко снимает шляпу, бросает в 1-ого чекиста, пытается убежать, тут ставит подножку 2-ой чекист, Есенин падает, подходят оба, берут его, и уводят)

2-ой чекист:
Еще в не трезвом виде, хотел сбежать от лиц правосудия. Статья 219. 

Троцкий:
Наш поэт опять попал в пьяную драку. Сидит сейчас в камере. Трезвеет.

Луначарский:
Нынче мало кто из поэтов отличается трезвым поведением.  Кстати, Айседора просит разрешить Есенину  выехать вместе с ней в Европу и Америку. Мне кажется, это хороший повод вытащить его из богемного болота. Есенин нам нужен, Лев Давыдович. Он талант и, в своем творчестве в последнее время сделал нам большие шаги на встречу.

Троцкий:
А вы читали его «Пугачева»?

Луначарский:
Читал.

Троцкий:
Ну и как же вы не обратили внимание на тот факт, что его пугачевское восстание, очень и очень напоминает недавнее восстание Тамбовских крестьян. 

Луначарский:
Ну…

Троцкий:
Он не раз упоминал это:

Внимание! Внимание! Внимание!
Не будьте ж трусливы, как овцы,
Сюда едут на страшное дело вас сманивать
Траубенберг и Тамбовцев.

Или

Все, что отдал я за свободу черни,
Я хотел бы вернуть и поверить снова,
Что вот эту луну,
Как керосиновую лампу в час вечерний,
Зажигает фонарщик из города Тамбова.

Луначарский:
Лев Давыдович, вы бы так не обвиняли Есенина.

Троцкий:
Он не только указал место где было это восстание. Даже указал тех, кто повелел это сделать.

Луначарский:
Объяснитесь.

Троцкий:
Хорошо:

Пусть знает, пусть слышит Москва-
На расправы ее мы взбыстрим.
Это только лишь первый раскат,
Это только лишь первый выстрел.

Луначарский:
Москва. Может, Есенин ошибся в географических координациях.

Троцкий:
Тамбовское восстание, слава богу было подавленно,  по моему приказу.  Вот это вы называете, « сделал нам шаг на встречу». Да?

Луначарский:
Поэты, люди впечатлительные, Лев Давыдович. Есенин, по мимо сего крестьянский поэт.

Троцкий:
Он в первую очередь крестьянский поэт. Не излечимый от крестьянства. Анатолий Васильевич, а может не выпускать нам Есенина за границу, а? Пушкин был прекрасный поэт. Не выездной. Можем продолжим славные российские традиции, а?

Луначарский:
Да вы что, боитесь что он примкнет к Белому движению.

Троцкий:
И захочет, и примкнет! Ну конечно же, его не примут. Он для них остается крестьянским поэтом. Холопом. Да?

Луначарский:
Ну, я считаю, что выпустив Есенина за гордон, мы, в его лице получим яростного союзника.

Троцкий:
Вы так уверены?

Луначарский:
Конечно! Как бы, здесь он нас не поносил, там, обижать Россию, он не кому не позволит. Россию, даже советскую.  Он слишком любит родину.

Троцкий:
Ох Анатолий Васильевич. Я подумаю.
(уходит за кулисы, там говорит)
Блюмкин! Иди, выпускай своего друга. И Ганина тоже!

Луначарский:
Ну и жук!
( уходит за кулисы, гаснет свет)
   

Действие 3.СТРАНА НЕГОДЯЕВ, И ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

( Есенин сидит на стуле, начинает читать грустным выражением:

Ваше равенство- обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка
Этот мир идейных дел и слов.
Для глупцов- хорошая приманка.
Подлецам- порядочный улов.

Я потерял равновесие…
И знаю сам-
Конечно, меня подвесят
Когда-нибудь к небесам.
Ну так что ж!
Это еще лучше!
Там можно прикуривать о звезды…

( гаснет свет, включается « Реквием по мечте»)
 
 Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, от куда взялась эта боль…

<…………>
 
 … Я в цилиндре стаю.
Ни кого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

( Закончив стих, свет угасает. Есенин начинает бояться. Включается аудиозапись.  Из-за кулис появляется черный человек, подходит сзади, Есенин, испугавшись, бросается бежать за кулисы, появляется второй черный человек, отталкивая его с буйной силой на середину сцены. Встав, Есенин убегает за  кулисы, неожиданно появляется третий черный человек, отталкивая его на середину зала. Все три, начинают окружать Есенина, пинать, и смеяться. Есенин закрыл глаза, и все три человека ушли. Отходя от шока, Есенин подходит к стулу. Из-за кулис появляется Дункан с цветами в руках, махая)


Дункан:
Thanks, thanks a lot. My dear. Seryozha, my dear, I missed you.

Есенин:
Я все ровно ни черта не понимаю. Эх. Погоди. Ты что, опять танцевала Интернационал?

Дункан:
Yes! А разве, это плохо.

Есенин:
Ты что, забыла. Ух, Едрить твою в дышло… Нам запретили петь и танцевать Интернационал. Ты это понимаешь. Ну ты как всегда.

Дункан:
Мы с тобой несем в эту страну новое искусство. Они помнят, еще помнят свою Айседору. Мои боги помогают мне не забыться ни когда.

Есенин:
Знаешь, ты не Изадора. Ты Изадура. Вот ты кто. Ты знаешь, что большевики, запретили употреблять слово Бог.

Дункан:
Большевики прав. Нет Бога. Старо. Глупо.

Есенин:
Эх, Изадора. Ведь все от Бога: поэзия и даже танцы твои!...

Дункан:
Нет! Нет! Мои боги- Красота и Любовь, других нет. Откуда ты знаешь что есть бог? Греки это поняли давно. Люди богов придумывают себе на радость. Не существует ничего сверх того, что мы знаем, изобретаем или воображаем. Весь ад на земле и весь рай тоже.  А что на счет танцев, они мне дают бессмертие. Тоесть, душа. Танцы. 

Есенин:
Нет Изадора. Танцовщица не бессмертна. Ее слава умирает вместе с ней.

Дункан:
Настоящая танцовщица дает только людям то, что оставляет след в их душах.

Есенин:
Ну хорошо, ну оставила след, а потом ее забыли, те люди которые говорили о тебе. А дальше? Танцовщики так же как актеры. Первое поколение помнит, второе еле-еле, а третье уже не знают. Хорошо если только кинематограф на ленту запечитлит. Если конечно запечитлит. Тогда историки через лет сто скажут А РАЗВЕ БЫЛ ТАКОЙ АКТЕР? Только фамилия его давно забыта. Вот также и с тобой. Пока тебя на руках носят, цветы вон дарят, а пройдет день, и ты умрешь. И танцы твои забудут. И нету больше великой Айседоры Дункан. А поэт вечен. После него стихи остаются. Он в стихи душу свою вложил. А душа бессмертна. Душа бессмертна.

Дункан:
Ты не прав! Ты жестокий! Ты меня не любишь! Как ты можешь так говорить Езенин! Прощай Езенин, прощай!

( Бросает букет в лицо Есенину, уходит за кулисы рыдая. Через 20-30 секунд из-за кулис выбегает Сандро Кусиков, ругая кого-то на английском)      

Сандро:
You have no right! I will complain! Yah you, bitches! Ха, Сергун. Здарово.

Есенин:
Сандро, едрить твою, ты как здесь оказался? В Америке-та.   

Сандро:
Ха, Сергун! ( подбегает, жмет руку, обнимает) Нет.  Не поверишь Сергун. Прихожу к Луначарскому, злой такой, в левой руке гитара, в правой папаха, и говорю ему, что хочу за границу. Так он меня, как вышвырнул, сказав на последок, чтобы я, Александр Кусиков, изучал Немецкий, и Английский фольклор. Ну так я, собрав свои шмотки, сел на поезд, и, в Берлин для начала. А там. Приехав в Париж, сел на пароход и в Америку. От куда я знал, что тебя встречу.

Есенин:
Ах, Сандро, Сандро. Ты не представляешь, как меня эта Америка измучила. Проходу не дает, везде, везде одни буржуи. Своими мордами погаными зырят, и, короче. Ну ее, Америку эту.

Сандро:
( усмехнувшись)
И что ты думаешь про Америку. Ну, в стихах я имею ввиду. И поездка как сама.

Есенин:
А чо там думать. Марьина роща. Одним словом. А если в стихах, тогда вот такой тебе пример:

На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.

Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она - мировая биржа!
Вот они - подлецы всех стран!         

Вот так я думаю про Америку. А поездка. Ну ее. Изадора со своими танцами, из-за этого, проходу не дают нам. Не, Европа ни чего. А вот Америка. Вот прибываем в Нью-Йорк, раз, и в кутузку их. Попросили Интернационал не танцевать. Ну, я то со своей стороны обещал. А она, танцует и танцует. Ты лучше брат расскажи, как там Россия, по прежнему привит Лейба Бронштейн тире Троцкий.

Сандро:
Ленину плохо. С мозгами точно что-то не так.

Есенин:
Скажи, когда у большевиков голова кругом не ехала.

Сандро:
А написал хоть что ни будь новое?

Есенин:
Здрасте вам, пожалуйста. Аш две поэмы. «Страну Негодяев». И «Человек в черной перчатке». 

Сандро:
Серег, почему в черной перчатке-та.

Есенин:
Ну, я это образно.  Типа, я выворачиваю мир как перчатку. Понимаешь? Вижу его, изнутри. С изнанки. А может, уберу «В черной перчатке», и будет просто « Черный человек». Человек, его черная изнанка. Вот знаешь, даже, заснуть не могу. Вот этот какой-то второй человек во мне сидит. И говорит мне, говорит. Мне страшно,  мне жутко. А он говорит, говорит, говорит.

Сандро:
« Мне днем и ночью, покоя не дает мой черный человек».

Есенин:
Ну это у Пушкина. А у меня свой.

Сандро:
Ну а «Страна Негодяев»?

Есенин:
Сначала думал про Америку. А вышло про нас. Главный герой Номах. Бандит. Типа современного Гамлета.  « Блондин, среднего роста… двадцати восьми лет».

Сандро:
Портретик с себя конечно-же списал. Эх, Гамлет ты мой дорогой.

Есенин:
Замарашкин. Я там и Троцкого приложил. Он у меня в поэме под фамилией Чекистов. Вот у него такие слова например:

« Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божие…   
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.»   

Сандро:
( удивленно)
И ты хочешь обратно с этим вот в Россию. Тебя же при первой-же возможности растерзают.

Есенин:
А куда же мне еще ехать, Сандро. Америка, нет. Это не моя родина. Не моя земля.

Сандро:
А я остаюсь. ( Есенин удивленно поворачивается, и смотрит в упор) Остаюсь.  Сергун, и тебе, не советую туда ехать.

Есенин:
( хватает голову)
Сандро, я люблю родину.  Понимаешь.  Я без нее ни как. Я люблю это небо серое. И наш пейзаж. Эти поля золотые, которые так украшают нашу землю. Этот птичий  крик, не дающий спать ночами. Это конечно не Небоскребы.  И это, как это, Баба их, с факелом в руках. Но зато этот пейзаж, взрастил нас: Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, и …..

Сандро:
И Есенина!

Есенин:
Спасибо.  А ты ее придаешь. ( грозит пальцем) Тебя же взрастила. Родина твоя, моя, других. Она же, разбудило в тебе поэзию. Ты, Русский человек, живешь не там, а здесь, в стране буржуев. Этих, негодяев, которым наплевать на свою землю. Им только деньги, деньги, деньги… а мне этого не надо. Все что мне нужно, это лечь на зеленой траве, и слушать как она мне говорит, что я дома. Вот она, моя родина. Моя дорогая родина. Родина…
 (Гаснет свет. Есенин встает, подходит к краю сцены, начинает читать:
Грубым дается радость.
Нежным дается печаль.
Мне ничего не надо,
Мне никого не жаль.

Жаль мне себя немного,
Жалко бездомных собак.
Эта прямая дорога
Меня привела в кабак.

Что ж вы ругаетесь, дьяволы?
Иль я не сын страны?
Каждый из нас закладывал
За рюмку свои штаны.

Мутно гляжу я на окна.
В сердце тоска и зной.
Катится, в солнце измокнув,
Улица передо мной.

А на улице мальчик сопливый
Воздух поджарен и сух.
Мальчик такой счастливый
И ковыряет в носу.

Ковыряй, ковыряй мой милый,
Суй туда палец весь.
Только вот с эфтой силой
В душу свою не лезь.

Я уж готов. Я робкий.
Глянь на бутылок рать!
Я собираю пробки-
Душу свою затыкать.


Действие 4. ЛЮБОВЬ ХУЛИГАНА
( Гаснет полностью свет. Есенин уходит в глубь темноты вместе с Сандро. Потихоньку свет начинается включаться, ставятся 3 стола, и выходит Августа Миклашевская. Начинает петь.  Во время пения, медленным шагом, заходят поэты, и просто посетители. Песня « Мы оба лжем, мы оба это знаем» в исполнении Екатерины Гусевой. После песни начинаются аплодисменты:
« Браво, браво! Августа, вы богиня! Богиня!»
Появляются Есенин, Сахаров, Мариенгоф. Садятся.)

Сахаров:
Серег, что мы тут забыли. Пошли бы лучше в Стойло Пегаса, выпили бы. Нет, сюда пришли. Нормально не поскандалим.

Есенин:
Я сюда не скандалить пришел, а на мою знакомую посмотреть. Вон она, на сцене выступает.  Любава моя! Тихая моя любовь.

Мариенгоф:
Ни чего себе тихая - орет как!

Есенин:
Это она работает… Актриса, что делать! В жизни она совсем другая… сам увидишь. Давай вот сюда сядем! (садятся)

Сахаров:
Сергун, сегодня пить будешь?

Есенин:
Нет Сашка, при ней, да ни за что!

Официант:
Чего изволите господа? Папиросы,  коньяк, водка. Все что вам предложит заведение, получите моментально.

Есенин:
Значит товарищам водочки. Мне же чай.

Официант:
Ждать вас не заставим, товарищ Есенин!

1-ый журналист:
Есенин? В кабаре Есенин? Сергей Александрович!

3-ий журналист:
Неужели вы, Сергей Александрович. Товарищи, Есенин здесь!

Есенин:
Етить твою… начинается. Тихо товарищи, тихо. Я пришел послушать, и отдохнуть. Вот мои друзья сидят. Прошу вас, позвольте нам отдохнуть. 

2-ой журналист:
Прошу вас, Сергей Александрович. Почитайте нам что ни будь. Что ни будь новенькое.

Есенин:
Эх, ну не дают нормально попить чаю. ( встает со стола, подходит к краю сцены) Сашка, объявляй!

Сахаров:
По многочисленным просьбам, вам, товарищи, сегодня будет читать  Жемчужина Советской поэзии, Сергей Есенин. 

Есенин:

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь - как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.

Я б на веки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

Все зрители:
Браво Есенин! Браво! Е-се-нин! Е-се-нин!

2-ой журналист:
Кому, Кому вы посвятили эти замечательные строки?

1-ый журналист:
Кто ваша муза Есенин?

3-ий журналист:
Умоляю, еще, мы так давно тебя не слышали!
 
Есенин:
Хорошо. Вот у нас скоро день рождение моего любимого поэта. Пушкину:
Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был Повеса,
Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.

А я стою как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.

Все зрители:
Браво! Браво, Есенин! Браво, браво! Гениально!

Есенин:
Спасибо! Дорогие мои, хорошие!

Августа:
Сергей Александрович! ( машет Есенину)

2-ой журналист:
Так кто ваша муза, Есенин?

Есенин:
Кто? Эх, етить твою…. Простите товарищи, это тайна останется со мной. Простите! Августа Леонидовна, идите сюда. ( садятся за стол)

Августа:
Не могу поверить, Сергей Александрович, вы,  здесь, и не пьяный.

Есенин:
Ради вас, Гутя, я пить и не собираюсь. Да, да.

Августа:
А вы все таки пришли!

Есенин:
Пришел, как видите. Вам я не откажу ни когда.

Августа:
А где же ваша супруга? Дункан?

Есенин:
Да, не сложилось у меня с ней, Гутя. Разные мы с ней. Она живет в стране,  где все держится только на деньгах.  Да и, мне не спокойно там жить. Вдохновение мрачное. Единственное, что меня там радовало, это мысль о вас. Я помню. Я все помню. Как я вас заметил, когда садился в самолет. Ваши локоны так развились на ветру.  А Изадора, она уехала на Кавказ с дочкой, Ирмой.

Августа:
У нее дочка есть. А я и не знала. И когда же вы приехали?

Есенин:
Дня три назад. Я еще, домой, В Константиново уезжал. Гостил, у мамы с отцом. Да, брата с сестрой привез в Москву. Шурке, учиться надо, да и, замуж выйти. А вот Илья, так, запьет ведь, зараза, в деревне. И того…. Богу душу. 

Августа:
А Америка как вам? По сравнению с ней, наша Россия ни чего.

Есенин:
Да что вы ко мне прицепилась, с Америкой этой. Эх. Да нет. Россия наша, это, как сказать вам Гутя. Ну, это душа. Это душа всего мира. Вы не поверите Гутя. В Америке этой, дома больше наших будет.

Августа:
А, Сергей Александрович, где вы еще были.

Есенин:
Помню, ну, был в Лидо. Еще в Берлине был. И я вам скажу Гутя, жизнь там скверная. Души родной нет. Не с кем поговорить. Балакают на своем они. Везде слышал Хай! Да Хай! А в Лидо этом, Сеньоры, Сеньоры, май гондола. Май гондола. Эх. А я вот слышал от Мариенгофа, что вы встречались с Маяковским?

Августа:
Встречалась?!  Надо же, этот мерзавец прилизанный  все может оболгать…  Ну, с Маяковским я «встречалась», раза три, мельком… Один раз выступала на эстраде, не помню где… и он стоял и грустно смотрел на меня. Я почувствовала, что ему жалко меня, мой номер… чуть со стыда не сгорела. Потом в дверь постучали, и вошел Маяковский, видимо он в гостях был…

Есенин:
И этот жеребец стихи стал вам читать?

Августа:
Глупый вы! Он всего лишь, попросил разрешение позвонить. Потом, он спросил вдруг: « Вы Миклашевская?» - « Я». – « Встаньте, я хочу на вас посмотреть!» Он сказал это так просто и серьезно, чтоя спокойно встала. « Да!» - сказал он.

Есенин:
И все?

Августа:
Поговорили немного о театре, и он ушел, не прикоснувшись телефону.

Есенин:
Непонятно.

Августа:
Чего не понятно, Сережа? Я заинтересовала его только потому, что мое имя часто связывают с твоим… Еще раз совсем недавно он видел меня в антракте на каком-то спектакле, подошел, поздоровался и сказал: « Дома вы гораздо интереснее. А так я мог пройти и не заметить вас». Вот и все мои встречи с Маяковским.

Есенин:
Гутя. У меня завтра как раз диспут с этим Маяковским.  Придете?

Августа:
Обязательно.  Ой, простите, мне сейчас домой очень надо. Вы уж простите, что прерываю наш милый разговор. Но мне…

Есенин:
Я понимаю вас Гутя. Я все прекрасно понимаю! Идите. И смотрите мне. Я буду ждать.

Августа:
Не волнуйтесь, Сережа. Я приду. Обязательно.  ( уходит)

Есенин:
( грустно)
Эх, Гутя. Если б знала ты сердцем упорным. Как умеет любить  Хулиган. Эх. (зевает) Пора.    
Не бродить, не мять в кустах багряных.
Лебеды, и не искать следа,
Со снопом, волос твоих овсяных,
Отоснилась, ты мне навсегда.


Действие 4. ДИСПУТ С ГОРЛАНОМ
( Гаснет свет. Столы ставят вместе. Появляются все, кроме Дункан и Троцкого. Есенин, Сахаров, Мариенгоф, Кусиков, Якулов садятся за стол. Толпа встала полукругом. Внезапно влетает Маяковский. Свистит, поднял правую руку)

Маяковский:
Внимание! Слушайте! Срочное сообщение. Необычайное дело в зале суда. Разбиралась необычное дело. Дети, убили свою мать. Они оправдывались тем, что мать была большая дрянь. Продажная и распутная. Но дело в том, что мать  была все таки поэзия. А детки ее- имажинисты! (указывает на тех, кто сидит за столом)

Все кроме Есенина:
Да как вы смеете!
Вы оскорбляете нас.
Вы будто лучше нас пишите!

Есенин:
Не мы, а вы убиваете поэзию. Вы Маяковский, пишите не стихи а агитезы!

Маяковский:
А вы Есенин кабилезы! ( все начинают смеяться) Да и в наше материалистическое время тот поэт, кто полезен!

Есенин:
(встал из-за стола, подошел к краю сцены)
А я считаю, что во всякое время тот поэт, кто полезен!

Маяковский:
А я на поэт?!
( посмотрел грубо на Есенина)

Есенин:
Поэт! Но неинтересный! Вы поэт для чего-то, а я поэт отчего-то, не знаю сам отчего… Вы приживете до восьмидесяти, Маяковский, и вам поставят памятник на площади…  Вот в такой позе, как вы сейчас стоите, застынете навек, окаменев! ( все начинают смеяться) А я сдохну под забором, на котором ваши стихи-агитки расклеивают. И все-таки я с вами местами не поменяюсь!
(начал читать как Маяковский)
Приемлю все,
Как есть все принимаю,
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу Октябрю и Маю,
Но только лиры милой не отдам!
(все аплодируют)

Маяковский:
Уж лучше мои агитки на заборе, чем ваши похабные стихи на стенах Страстного монастыря!

Есенин:
Это не стихи, а озорство! Вы меня назвали «звонкий забулдыга-подмастерье»? Врете, Маяковский! Я пришел как суровый мастер. А вопрос, кто из нас подмастерье, кто мастер, время решит!

2-ой журналист:
Зачем мы будем ждать, когда время рассудит? Предлагаю прямо сейчас, здесь: дуэль Маяковский- Есенин!..

Все:
Браво! Здорово! Дуэль! Ду-эль! Ду-эль! Ду-эль! Кро-ви! Кро-ви!   

Есенин:
(снимает пиджак)
Если на одну площадку выпустили двух львов, они должны драться! Позор падает на голову того, кто смалодушничает и обратится в бегство! Я готов!

Все:
Браво Есенин! Браво! Е-се-нин! Е-се-нин!

Есенин:
Издатель славный! В этой книге
Я новым чувствам предаюсь,
Учусь постигнуть в каждом миге
Коммуной вздыбленную Русь.

Пускай о многом неумело
Шептал бумаге карандаш,
Душа спросонок хрипло пела,
Не понимая праздник наш.

Но ты видением поэта
Прочтешь не в буквах, а в другом,
Что в той стране, где власть Советов,
Не пишут старым языком.

И, разбирая опыт смелый,
Меня насмешке не придашь,-
Лишь потому так умело
Шептал бумаге карандаш.
( поклонился, отошел)

Маяковский:
Ну, по части шума, Есенин, тебе ли со мной тягаться! Учись, подмастерье!

Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данный Адамом и Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой!

Все повторяют за Маяковским:
Левой! Левой! Левой!

Есенин:
( обхватил голову, и с испугом глядел на зал, после рева, вытер пот со лба)
Пока Маяковский орал, я спрашивал себя, стоит ли вам душу открывать, если у вас нет вкуса, если вы не можете решить, что вам дороже: словесная трескотня, которая бьет по ушам, как булыжник, или чувства из глубины души… Но черт с вами! Слушайте, товарищи без вкуса:

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.

Ах! Какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.

Золотые, далекие  дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.

Дар поэта - ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней.

Вот за это веселие мути,
Отправляясь в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, -

Чтоб за все за стихи свои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать .

1-ый журналист:
Браво! Какой необычный вечер! Таких вечеров не помнит история русской литературы! Когда пьют адскую смесь из разных напитков, то можно обалдеть до бесчувствия!..  « Ваше слово, товарищ маузер!» (обращается к Маяковскому)

Маяковский:
Да… трудно читать, когда все в зале объяснилось! Но все ровно, Сергей Александрович, вы не Александр Сергеевич! « Юбилейное», том первый, страница двести пятнадцатая:

Александр Сергеевич,
разрешите представится.
Маяковский.
Мне при жизни
с вами сговориться б надо. 
Скоро вот
и я
умру
и буду  нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нищ_а.
Между нами
вот беда
постеснялся  Н_а_дсон.
Мы попросим,
чтоб его
куда ни будь
на Ща!
От зевоты
скулы
разворачиваются аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Родов -
какой
однообразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!

1-ый журналист:
Долой! Это не поэзия!

3-ий журналист:
Это рифмованная белиберда! Ты стихи читай, а не обзывай!

Есенин:
Вам, Маяковский, удивительно посчастливилось: всего две буквы отделяют вас от Пушкина, только две буквы! Зато какие: «Н», «О»! «Н-н-н-о-о!»

Маяковский:
Мы квиты, Серега! Давайте созвонимся! У нас в ЛЕФе вы можете получить отдел в свое распоряжение.

Есенин:
От-дел? Вы бы дали мне отдел и устраивали бы от дел!.. Нет, Маяковский, на Левом фронте я не воюю. Я создам свое объедение, «Россиянин»!

Маяковский:
А почему не «Советянин»? Куда же вы, Есенин, Украину денете? Азербайджан, Грузию?

Есенин:
Ну, понес понос! От ваших Интернационалистов слова «Россия» никогда не услышишь!

Есенин:
Бросьте вы ваших мужиковствующих! Ваших Орешиных, Ганиных и Клычковых! Что вы глину на ногах тащите?

Есенин:
Я глину, а вы чугун и железо! Из глины человек создан, а из чугуна что?!

Маяковский:
А из чугуна памятники!

Есенин:
Ну и ставьте себе памятник на здоровье! Адью, ребята!   

( Все, кроме Есенина двинулись на Маяковского. Маяковский, подтягивая штаны, махнул рукой, и ушел. Все ушли за ним. Появляется Миклашевская)

Августа:
Сергей Александрович, вы, вы безупречно сегодня читали!

Есенин:
Гутя?! Опа - чки! А вы чо, побоялись журналистов, что окружили этого, горлана! И правильно сделали! Меня бы там поклонницы растерзали, а вас бы покусали! Ам! 

Августа:
Вы как всегда шутите. А Маяковский, вам все таки нахамил. Назвал вас, убийцей поэзии.

Есенин:
А он. Улегся возле Поэзии, как бревно. Хотя. Эх,… хотя ,у него есть и хорошие стихи.

Августа:
Да, любовная лирика!

Есенин:
Ага. Вам все таки Маяковский нравится?!

Августа:
Ну, мужчина он видный!

Есенин:
Не, там сердце уже занята. Там Лиля Брик.

Августа:
Да не люблю я эту площадную поэзию. Мне лирика по душе, вы это знаете.

Есенин:
Тоесть, вам больше по душе упаднический поэт!

Августа:
Ну, какой же вы упаднический?

Есенин:
Ну, я иногда бываю им. Но, когда вижу вас, я забываю, что это такое.

Августа:
Ваша поэзия ближе всего к народу. Это точно!

Есенин:
А помните как у Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь зачем ты мне дана?

Августа:
И зачем судьбой тайной
Мне на казнь осуждена!

Есенин:
Да, ну не скажешь что они упаднические. А сейчас такое напишешь, сразу начнут кричать: « Упадничные! Припадочные!»

Августа:
Ни чего. Время покажет. История рассудит.

Есенин:
Меня Гутя, часто спрашивают. « А кто ваша муза?»

Августа:
А кто ваша муза?

Есенин:
Вы.
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
Я ведь раньше считал, что хулиган любить, не способен. Что он с родни как Дон Жуан победы свои считать будет. Ошибался я!

Августа:
Дон Жуан  плохо кончил!

Есенин:
Вот и я не хочу.  Вы такая чистая, как, вода в роднике.

Августа:
Не надо…

Есенин:
Любви хочется, чистой, настоящей.

Августа:
Не надо. Я уже раз обожглась, больше не хочу.

Есенин:
Вот ведь как мир устроен несправедливо Гутя. Кто меня любит, мне даром не нужен. А кого я люблю, не любят меня.

Августа:
(улыбается)
Ну, эм, мне пора. Сын дома один. Простите. Я пойду.

Есенин:
Я понял. Я все понял. Ну, до свиданье, товарищ Миклашевская.
( Миклашевская повернулась к кулисам, и пошла, но Есенин ее остановил вопросом)
Можно вас любить хотя бы так, на расстоянии? Можно?

Августа:
( обернулась лицом к Есенину, улыбнулась)
Я не могу вам этого запретить. До свидание, Сережа!

( Есенин прощается грустными глазами. Улыбается. Берет микрофон, начинает петь « Я помню любимая, помню», в исполнении Сергея Безрукова. Заканчивается песня. Гаснет свет. Есенин садится за стол, включается аудиозапись «Плач. Хулиган», читается стихотворение « До свиданья друг мой, до свиданья…» .
После стихотворения, появляются два чекиста. Накидывают удавку на шею, Есенин начинает оборонятся. Дерется. Отталкивает чекистов, внезапно появляется Черный человек, тростью ударяет в переносицу Есенину. Исчезает. Чекисты продолжают душить. Уходят. Есенин, через 5-8 сек. встает, уходит в темноту, в сопровождении Девушки в белом.
Начинается песня « Вижу сон, дорогая черная», в исполнении Сергея Безрукова. Во время пения, идет к краю сцены. Медленно, выходят все актеры. После песни, Есенин читает стих:

Есенин:
Ну и тогда,
Когда во всей планете,
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли,
С названьем кратким
Все: «РУСЬ!»
Все кланяются, закрывается занавес.