Филин

                ФИЛИН
На севере, как и на юге, всему есть своё время. Если на юге весна – это посевная, то на севере это – начало промыслового сезона на рыбу и птицу. Если на юге осень – это уборка урожая, то на севере – разгар рыбного промысла и подготовка к зимней путине, как рыбацкой, так и охотничьей, промысловой.
Вот и северная весна. Ждут мужички её, ждут, с марта патроны из сусеков достают, перебирают их, снаряжают, с любовью укладывают каждый на своё место. Ибо у патронов тоже свои сезоны. Если ты караулишь на прилёте первых гусей и уток в снежном сугробе, то там идут одни патроны, где дробь покрупнее и порошишку побольше. А когда весенняя  охота переходит в фазу разлива рек, в «скрадке» с «маньчуками,  то там уже выбираются все патроны – и малым зарядом на добивку, и крупным. Пожалуй, процесс зарядки патронов не менее азартен, чем сама охота. Сколько охотничьих сценок воображает охотник, сидя у зарядного стола!
А рыбалка… Рыба, добытая по открытой воде, и вкус-то имеет иной, чем та, которую из-подо льда вытащили, уморенную от недостатка кислорода. Вот чебачок вам первый по сходу льда, пузатый от икры, на засолку и вялку – пожалуйста, и сковородка чугунная тоже рада ему. Зажаренный до хрустящей корочки, со сладким чайком – просто прелесть. Настоящая золотая рыбка! 
Первые серьёзные рыбы таранят выставленные вдоль снежных берегов сети, это щука и язь. Щука крупная в этих местах – пять килограммов средняя. И икорку её подсолить, в мясо щучье сальца – и под мясорубку. Котлеточки, скажу вам, – за уши не оттянешь. Ну, а язь – это весной единственная рыбка, в которой остаётся от тяжёлой зимы жирок. А значит, место его – в ухе на бережку красивом, под зазывные крики лебедей - гусей… Эх, побыстрей бы, действительно, весна, и на бережок этот, под крики лебедей, к ведёрку язёвому – и забыть про всё…
Вот проходит северная весна, и рыбачки мечтают о рыбке элитной, жемчужине севера – муксуне и нельме. Кто-то мастер и знаток мест, где можно поймать нельму, она истинная красавица – белая рыба весом от трёх килограммов, а некоторые экземпляры достигают и тридцати. Не буду раскрывать её кулинарно - вкусовых качеств, скажу только, что муксун, хоть и не такой крупняк, как нельма, но по вкусу не уступит ей. А некоторые, наоборот, ценят его больше, чем нельму. Вот и дилемма – есть «нельмятники», а есть и те, кто охотятся за муксуном.
И вот по деревне пошёл слух – ванзеватские уже поймали первых муксунов. Муксун в – нерестовая рыба, которая в июле начинает нерестовый ход из низовья реки Оби в Томскую область, где откладывает икру, и уже подо льдом скатывается обратно на зимовку в обскую губу. И какая там уж погода! Ни ветер, ни дождь не смогут остановить истинного рыбака. А Обь-то снисхождения не делает никому, такую волну порой поднимет – не то что ехать страшно, а даже подумать, что ты окажешься в этих громадных, как скалы, волнах с шипучими гребнями, которые  зовут барашками.   Но в устье горной Оби – плавной песок Лебединский и проточка, в которой, прячась от ветра, ожидая затишья, остановились три лодки. Это «муксунятники».
Банан – местный фермер. Не любили его мужики – прежде всего, за то, что свиноферму завёл на краю посёлка. И вонь от неё нестерпимая, как только лето приходит. Да и с наглецой был этот парняга, Банан, в придачу, неряшливый, говаривали в деревне про него: денег полные карманы, а ходит, как бомж, в штанах рваных. Но это не мешало Банану любить рыбалку и страдать, как все деревенские, под каким-нибудь сырым обрывистым яром, выжидая погоду, при которой можно поймать рыбу. «А рыбка-то, муксун – то, что надо, – закрыв глаза, представлял каждый. – Выпотрошишь её, пересыплешь вкрутую белой солью и оставишь часика на четыре, а кто любит посолоней, то и на всю ночь. А когда подсолится рыбка, от соли её промоешь, проветришь на ветру часик и кусками крупными нарежешь, в тарелке «мамаев курганчик» из этого малосола муксунового выложишь. А к курганчику тому приставишь тарелочку отварного картофеля, маслицем растительным политого и укропчиком нарубленным посыпанного, и хлебушка горку рядом придвинешь. Останется только из холодильника белой бутылочку достать, налить, выпить, после чего, крянув, взять первый кусок истинно северного яства. А какой он вкусный! Неприторный вкус жира, сладковатого вкуса мясо, а когда и картошечку вслед пустишь с домашних гряд, то… Ладно уж, не будем травить душу, уж лучше окажемся рядом с рыбаками и посмотрим, удастся ли им сегодня из вод обских поднять на поверхность эту прекрасную рыбку – муксун. Вообще сиговые рыбы – уникальные виды. Свежепойманная рыба, пусть это будет муксун или нельма, или сырок, или пыжьян, отдаёт  ароматом свежего огурца, что говорит ещё раз о благородстве  сиговых кровей.
Насторожено поглядывая через кусты на Обь, Вовка, авиатехник из аэропорта, произнёс:
– По-моему, ещё усилился ветер!
Димка, начальник лодочной станции, отмахнулся, сказав:
– Главное – чтобы в дождь не перешёл, а ветер-то переможем! – и без суеты из вещмешка достал литровую бутылку водки, аккуратно поставил её на лодочное сидение – получился некий импровизированный рыбацкий стол. И, ни на кого не глядя, из того же мешка вытащил завёрнутый в газету «Жизнь Югры» продукт. Это был толстый батон колбасы, обвитый жирными паутинками. Подержав его в руке, Димка произнёс  гордо:
– Из лосятины, сам делал!
– Хорошее начало, – поддакнул ему Вовка, – так и ветер нам нипочём будет.– Он неспешно открыл бардачок своей лодки и, чуть пошуршав, достал двух солёных в колодку сырков, крупных, толстых, резани такого ножом – и жир хлынет наружу. И так же, как Димка – батон колбасы, Вовка, подержав сырков на ладони, произнёс:
– Сырочки-то алтатумбские! – и  положил их рядом с колбасой из лосятины.  Алтатумб – рыбацкий песок на Северной Сосьве, на котором рыбаки неводят поднимающуюся на нерест в верховья Северной Сосьвы рыбу. Как правило, сырок (пелядь) ловится в тех местах самый крупный, как говорят, отборный.
– Ну, – потёр ладони Банан, – десертик-то у меня есть ко всему, – и, громыхая в лючках своей лодки, достал отварную картошку в кастрюльке, две луковицы, на лету снял шелуху с них.
Пара невидимых движений – и  рыбацкий стол засиял своей красотой. Истекая жирком, порезанные кусочки сырка просились в рот к едокам, картошечка и лучок завершали триумф рыбацкого стола. Колбаска же больше походила на десерт,  ибо северяне к колбасе  не привыкли. Вовка, слегка насупившись, обняв своей пятернёй бутыль, степенно, стараясь на ветру не пролить ни капли, разлил водку.
Первый кружку взял в руки Банан:
– За такой рай в таком адском месте грех не выпить, – и, обернувшись лицом к ветру, крикнул:
                Ветер, ветер, ты могуч!
                Ты гоняешь стаи туч!
                Загони мне муксуна,
                А если сможешь, осетра!
– Да ну тебя, – сказал Вовка, глянув в сторону штормующей Оби, и выпил свою рюмку. Осторожно своими неуклюжими, толстыми, короткими пальцами Вовка взял кусочек Димкиной колбасы и скрасил им вкус сорокоградусной водки. Скрасили и остальные, закусывали молча, со всей аккуратностью брали с рыбацкого стола кусочки северного продукта и ели. В несмолкаемом шуме штормового ветра послышался едва уловимый, как комариный писк, звук лодочного мотора. Пожёвывая закуску, рыбачки настороженно вытянули шеи в сторону Оби, высматривая в волнах  лодку, гадая: кто это, рыбоохрана или такие же рыбачки? Ещё минут пять – и, лихо заламывая вираж, появилась лодка.
– Филин! – первым узнал рыбака Димка.
Федька Филин лихо подвернул к лодкам, сбавил газ и с лёгким стуком пришвартовал свой «Крым» к Димкиной лодке. Закачались от волны лодки, заскрежетали боками друг о друга, на что Банан эмоционально отреагировал:
– Ты что, Филин, нам на рыбацкие харчи порчу наводишь?! 
Филин, оглядев рыбацкий стол, ответил:
– На хорошие харчи порчу не наведёшь, – и тут же пристыдил рыбаков, – а что не рыбачим, от ветра прячемся?
На это Бабанан, ничтоже сумняшеся, ответил:
– А ты давай, Филин, первый, а мы за тобой в очередь встанем!
– Нет проблем, – с особым, присущим только ему напором ответил Филин и добавил, – если нальёте, рыбачки, я сразу в бой, на фарватер.
Услужливо улыбаясь, Банан поднял кружку, налил в неё водки, подал Филину и кивнул на рыбацкую закусь. С благодарностью Филин  принял напиток из рук рыбака, повернулся лицом в сторону восхода солнца, снял шапку, кружку с водкой поставил на нос своей лодки и произнёс громко, с чувством:
– Дух лесной! Пей со мной!
Обгоняя его слова, порыв ветра с шумом пригнул тальниковые кусты к земле, мотая из стороны в сторону макушки высоких осин, шурша, ломая на своём пути ветки деревьев, – и улетел в ту сторону, куда обратился Филин. Поклонившись слегка, Филин плеснул водки в воду и только потом выпил оставшуюся в кружке.
Филин был в Берёзово самой колоритной личностью. Работал в местном рыбокомбинате, где освоил фактически все профессии, от дизелиста до слесаря, от плотника до капитана речного катера. Был он балагур, талантливый рассказчик, выдумщик историй, умеющий собрать вокруг себя мужичков и рассказать им несколько охотничьих или житейских баек, которые потом будут разноситься по домам, по мужицким сходкам, превращаясь в небывалые истории. В тайге была у него охотничья избушка. Там он проводил много времени и выносил откуда немалый багаж своих таёжных эмоций, которые превращались порой в литературные шедевры.  Жаль, что Филина не надоумил никто взяться за перо и изложить их на бумаге. Впрочем, это не мешало ему выносить устное творчество из суровой таёжной жизни Крайнего Севера. Аккуратно подцепил Филин своими короткими толстыми пальцами кусочек северной рыбки, кусочек хлеба, с удовольствием поел. Глядя куда-то вдаль, будто общаясь с кем-то невидимым, сказал:
– Вкуснотища-то какая!..
– Да, – согласился с ним Димка, – посол отличный и рыбка хороша, жирюга!
Филин же, глядя куда-то вдаль, вдруг кивнул в сторону громадной осины и сказал:
– Вон, прилетел ко мне на подмогу филёнок!
– Где? – с любопытством переспросил Банан.
– Да вон он, – показал пальцем Димка на основание толстого сука дерева. Вглядевшись внимательнее, Банан увидел, наконец, птицу и подтвердил:
– Точно, сидит, только не филин, а совёнок.
– Да какая разница, отряд-то один – совы, филины, – буркнул Филин.
Банан, не переставая удивляться такому совпадению, переспросил Филина:
– А правда, что когда ты отдыхал в Сочи, в парке рядом с тобой уселся на ветку дерева филин?
– Ну и что тут такого, – подтвердил Филин, – мы с ними по жизни идём вместе, я через них с потусторонним миром общаюсь. А какой филин у меня у избушки живёт, у Инги Соимской речки! Крупный, с глухаря будет, кисти на ушах, как у рыси, а на груди белый окрас – белое сердце. Рыбу любит. С руки не ест, а вот порублю её – слетит с ветки и жирует. Скорее бы уж зима, соскучился по нему я, да и к духу лесному вопросов накопилось много, ой как много…
– Ну что, Филин, – усмехнувшись, сказал Димка, – на замёт-то поедешь?
– Поеду, конечно, если нальёшь, – ухнул в ответ Филин, – ветер мне в помощь. – И, глядя на наливающую руку Димки, усмехнувшись, добавил:
– Наливающим он только во вред!
– Ничего, – протягивая кружку Филину, парировал Димка, – своё я возьму! 
Рыбаки сдвинули кружки с горячительным напитком, замерли на мгновение, выпили, молча закусили. А порывы ветра всё усиливались.
Филин вкусил ещё один кусок рыбки с хлебушком, удовольствие с лица его не сходило. И, наконец, похвалив засольщика, встал, поднял со дна лодки куль с сетями, развязал узлы на нём, на корму накинул брезент, примерил его, откинув на мотор (когда через корму сеть в воду забрасывается, брезент стелется, чтоб не зацепить мотор или какой-нибудь тросик) и дернул стартёр. Мотор запустился, Филин победно окинул взглядом рыбаков,  осторожно порулил из затишка туда, где беснуется ветер, поднимая большую волну, пригибая макушки мелких талин к самой воде. Теоретически сеть можно в такой ветер закинуть в Обь, но при условии, что все обстоятельства будут твоими союзниками: не заглохнет мотор, не спутается сеть – и всё сложится так, чтобы привести тебя к рыбацкой победе.
Волна кидала «Крым» Филина, как щепку. Под самым яром крался Филин к точке замёта. Замёт – это место, как правило, на середине реки, от которого в сторону берега вымётывают из лодки в реку сеть, после чего рыбак у берега плывёт по течению вместе с сетью до выборки примерно через час после замёта. Плывущая по дну Оби сеть собирает попадающую в неё рыбу.
После береговой бравады с рыбаками в затишке для Филина пробил час расплаты. И, как никогда, весь его рыбацкий арсенал умений и знаний приготовился к испытанию штормом. Хочешь доказать всем, что ты круче других, – напрягись! Многолетний опыт помогал Филину. В точке замёта Обь сужается, и там волна не такой силы. Сложнее будет на выборке сетей, в месте слияния Оби и большой протоки, там волна под три метра. На газу меньше среднего Филин крался к точке замёта в метре от обрывистого берега, плавного песка Лебединского. Вот он, перевалочный знак! Рука рыбака сбавила газ до малого. Филин быстро раскинул брезент на корме лодки. Верёвка, буёк… И, как бы мобилизуя себя на ратный бой, выдохнув, сказал:
– Ну, с Богом!
И от берега лодка взяла курс на середину горной Оби. Чуть по волне лодка скользила к точке замёта, летая в волнах, как в горах. То, натужно задрав нос в небо, она ползла вверх, на гребень волны, то, как с горки, летела вниз, обдавая рыбака брызгами. Ну, вот и точка замёта. Филин шагнул в корму, одну ногу поставил в моторную нишу, к румпелю мотора, другую – на настил лодки, и процесс начался. В воду полетел речной буй плавного комплекта сетей, тридцать метров верёвки и сеть.
– Идёшь, идёшь, идёшь! – приговаривал Филин вслед выходившим из лодки поплавкам сети. Сажень за саженью, и вот в Оби уже первая сеть длиною в семьдесят пять метров, связка – и  вторая пошла. Улыбнувшись самому себе, Филин, проскрипев зубами, сказал:
– Идёшь, а куда ты денешься?
И сеть шла.
– А куда ж ты денешься от рыбака? – вознёсся над стихией Филин, видя, что осталось-то метров сорок сетки в лодке. И тут очередной порыв ветра взметнул лодку вверх над волной, брезент, освободившись от сети, взмыл в небо, кусок сети обнял мотор, брезент опустился в воду и мгновенно накрутился на работающий винт мотора. Вот и всё.
Филин даже не сдерживал слёз. Он понял провал своего дела, перехватил сеть, перевёл её на нос и стал выбирать в лодке. Он представлял себе лица торжествующих от его неудачи рыбаков, находившихся сейчас в затишке. От рыбацкого триумфа не осталось и следа. Руки метр за метром поднимали сеть из воды, лодку кидало из стороны в сторону, но Филин уже не обращал на это внимания. Синдром проигравшего охватил его темпераментную личность. И, когда оставалось чуть-чуть до последнего метра сетки, Филин почувствовал, что там что-то есть. Как током прошиб его азарт. Руки без рывков тянули из воды сеть к себе. И вот он, громадный налим килограммов под десять, подплыл к рыбацкой лодке Филина.
– Привет, дорогой, – ликовал Филин.  Хоть налим и не осётр, но это всё равно меняет расклад и переводит его из разряда неудачников в победители.
– Мы пообщаемся на берегу с тобой, дорогой, и я тебя отпущу, – с радостью говорил налиму Филин, сматывая верёвку от сети. Отмотав с винта закрутившийся брезент, он дёрнул за стартер мотор и взял курс к противоположной стороне Оби, бултыхаясь на волнах, как щепка в океане. Утяжелённый сетью нос зарывался в волне, и при каждом ударе волна окатывала Филина с ног до головы. Вода текла по спине, по бокам, в сапоги, намокшая рубаха прилипла к телу, а когда лодка перевалила через Обь и пошла вдоль берега, где волна была небольшой, Филин расслабился немного и крикнул:
– Успокойся, Обь! Не возьмёшь ты Филина волной и ветром, он сильнее тебя!
Выплеснув напряжение, Филин  чуть-чуть добавил газа.
Ветер на севере – явный фаворит климата. Казалось, лето, жара тридцать градусов, на небе ни тучки, комаров масса, кот на улице на деревянном настиле на спине развалился и лапы в стороны, но это летнее благополучие призрачно. Вот порыв ветра влетел в ограду вашего  дома, обдал холодком твоё тело, пробежал по клумбам цветов – и, казалось бы, всё, опять тишина и зной.  Но нет, второй ветерок уже понастойчивей, понаглее, бельё замотал на верёвках, качнул макушки деревьев и с шумом умчался к соседу во двор. А дальше порывы подняли с дороги тучи песка, кот с настила сбежал в хозяйский дом. И холодно стало, как осенью, тепло спряталось, как тот самый кот, потому что ветер-то северный, с океана дует – оттуда, где всё лето плавают льды.
Нипочём ветер только чайкам. Сопровождая лодку Филина, чайки кричали, носились над гребнем волны и ныряли, наверняка доставая из бушующей воды что-то вкусненькое. Вот ведь как устроено в природе: кому-то шторм, а кому-то трапеза. Ещё несколько раз Филина обдала обская волна – и вот он, спасительный затишок! Не торопясь, Филин рулил между затопленными водой кустами к кучке рыбацких лодок, а когда подрулил и заглушил мотор, услышал первую реплику от никогда не унывающего Банана:
– Что-то быстро ты, Филин, порыбачил!
На это Федька, почти не напрягаясь, ответил:
– А я и не рыбачил. Так, по волне прокатился, сеть кинуть было хотел с носа, а потом смотрю – вся рыба в гребне волны бьётся, и осетры, и нельмы. И чайки там же малька бьют. Я под волну борт лодки подставил, налим в лодку и завалился, осетра о борт стукнуло волной, не угодил чуток. Ну, ничего, и с налимом сейчас найдём, что делать.
– Ну, ты, Филин, даёшь! – выпалил Димка, –  тысячу лет тебя знаю, а когда ты врёшь, до сих пор понять не могу, так красиво у тебя получается!
– А тут так, – начал Филин, – врать не надо, просто надо задуматься, представить – и точно, логично сказать. А там уж думайте, правильно это или байка! – И, посмотрев своим жадным до окружающей жизни взглядом на Димку, сказал:
– Ну, ты что, Дима? Рыбак приехал с промысла, а ты его вопросами потчуешь? Налил бы, а потом спрашивал!
– Ты и так-то, Филин, опасный товарищ. А нальёшь тебе водочки, выпьешь с тобой –будешь потом неделю по ночам орать от кошмариков! Ты ж товарищ-то непростой, с небесами общаешься!..
Филин задумался на мгновение, а потом, глядя куда-то в поднебесье, ответил:
– Да, Дима… Я умею общаться с потусторонним миром, но на тебе это не скажется, так что наливай!
И Димка покорно прихватил стоящую в лодке бутылку с водкой, налил с полкружки и, протянув её Филину, спросил:
– За что будем пить?
Филин же, продолжая глядеть вдаль, ответил:
– Как – за что? И за налима тоже! – и, взяв в правую руку кружку, левой снял кепку, обнажив перед небесами свою курчавую голову. Вгляделся в какую-то точку в той стороне, откуда встаёт утреннее солнце, громким напевным голосом произнёс:
– Дух лесной, пей со мной! – и трижды плеснул водки в сторону востока. Затем, помолчав, выпил оставшуюся водку. Рыбаки переглянулись с пониманием, в их взглядах угадывалась ирония, а Филин продолжал свой рыбацкий ритуал. При этом, довольно крякнув, сказал:
– Вот теперь можно и с природой на равных!
– Ну что, ребята, – встрепенулся Банан, – погоду будем ждать или по домам?
– А ты думаешь, она будет? – проворчал Вовка.
Банан, победно глянув на Филина, сказал:
– Конечно, будет. Вон, Филин уже добычу налимов открыл!
– Налимы-то налимами, – продолжал Вовка, – а ты посмотри на стекло своей лодки – кто там сидит? Аж три штуки!
Банан насторожился, глянул на стекло своей лодки:
– Мухи. Ну и что!
– Как «ну и что»? – не унимался Вовка. –  Помню, поехал я за гусями весной по снегу с Веткасовым, в Османовом сору стан сделали. Палатку взяли с собой, он её из вертолётных чехлов сшил. Сидим вечером, смотрим – холодает. А из снега чёрные мухи, да роями, как попёрли наверх! Ещё и холодать маленько стало. Веткасов-то из ссыльных, приметы все знал. Как подскочит из снежной ямы, в которой гусей караулили. «Ну как, – говорит, – пойдём палатку покрепче ставить?» Пошли, я-то школьник ещё был, слушался его. «Ты, – говорит мне, – чайник кипяти, а я палатку покрепче привяжу». Ну, так всё и сделали. Изнутри все дырки он верёвочками увязал, так уж усердно конопатил всё. А утром, когда проснулись, откапываться пришлось из снега. Точно говорю, что мухи к непогоде.
– Вот только к какой непогоде? – буркнул Банан, – послушайте, как ветерок гуляет по пойме...
 Действительно, очередной порыв ветра пригнул высокую траву к самой земле, с шипением замотал из стороны в сторону  тоненькие, как верёвки, макушки  краснотала, с треском пронёсся по старым таловым деревьям, отломал на них сухие ветви и, оголтело летя вперёд, ударил в обскую волну, взвихрил её гребни барашками. 
– Филин, налим-то твой сдох уже, – буркнул Вовка.
– Что?.. – недовольный сделанным замечанием, обиделся Филин, – сдох он не потому, что сдох, он просто ждёт воли моей, а затих потому, что ты не наливаешь мне.
– Ну, это мы мигом, – встрепенулся Банан и нагнулся к импровизированному столу в лодке. Филин же дело своё знал чётко, взял в руки черпак, набрал из-за борта воды и стал поливать лежащего на сланях лодки налима. Как бы в знак благодарности налим вильнул своим скользким хвостом, расправил плавники и переполз в другой конец лодки.
– Точно, живой, –  удивлённо заметил Вовка.
– А как же! Знает, что скоро на воле будет, – сказал Филин, принимая у Банана кружку водки и отменный кусман колбасы. Любовно оглядев колбаску из лосятины, он ласково, певуче, произнёс:
– Лосинка!..
И, видя, что мужики недоумевают, что это значит, пояснил:
– Папка мой всю жизнь говорил не лосятина, а лосинка, так он любил лосинное мясо. «Привези мне, сынок, с охоты лосинки…»
– Не говори, – согласился с ним Вовка, – войну прошли они, пахали так, что света белого не видели. Батя мой рассказывал, на фронт их не взяли, бронь была на рыбаков и охотников, кто умеет соболя, белку хорошо бить. Охотник в те времена больше солдата ценился, летом – на рыбодобыче, зимой – в тайге. Каждый шаг контролировался. Был такой Плеханов, бригадир, злой, доставалось от него мужикам. Бригада выезжала на неводной лов, три человека в лодку сядут, Плеханов подойдёт и лодку осмотрит, нет ли в ней соли.
– Чтоб малосол не ели? – переспросил Банан Вовку.
– Да хоть что… Без соли ты хоть что есть не будешь. А вечером по норме на котёл полагалось четыре щуки на бригаду. Как только начинали котёл с ухой с костра снимать, так Плеханов появлялся с таловой рогулькой, заталкивал её в котёл и считал, сколько голов в котле.
– Получается, в цене были не только рыбаки и охотники, но и те, кто ими понукал, – угрюмо подметил Димка.
Задумавшийся после  происшедшего разговора о родителях, Филин глядел куда-то на восток. Качнув головой, выпил свою водку, закусил поданным Бананом кусочком колбасы из «лосинки» и произнёс:
– Эх, севера, севера! Если б не ваши ветра, то как на юге было бы тут.
– Ты ещё про комаров и морозы забыл, – напомнил Димка.
– Я всё помню, Дима, – ответил Филин. – Расскажи, за что бабу-то отколошматил свою? Неделю, говорят, бедная, в больничке лежала…
Димка спокойно выслушал вопрос Филина и так же неспешно обосновал своим ровным, убедительным  голосом:
– Перед этим, как ни придёшь домой, она начинает: «Посмотри, как напротив Генка живёт, теплица на газу – хоть сам в ней живи! А  брат твой? Семь раз в год всю семью в Турцию возит да раз в год жена с детьми там отдыхает. А ты? Ты вот – что можешь?». И так всю неделю. Тут как-то соседу помогал корову забить да разделать. Ну, сделали дело, литровочку выпили. Пока шёл до дому, вспомнил её укоры. Поднимаюсь, захожу в дом, а она руку в бок и только рот открывать, я говорю ей:
– Ну, как, говоришь, Генка живёт? – и не хотел сильно, а рука сама её – хлоп в область лица! Она – с копыт, кровь хлещет. Смотрю – шкурка на лбу лопнула. Скорую вызвал, и всё!
– Ну, а потом что? – спросил Банан.
– А потом участковый, допросы… Я в больницу пришёл. Она до этого браслетик золотой у меня выпрашивала – купил ей, прямо в больнице одел. Она целоваться полезла, и всё!
Филин, помолчав, сказал Димке:
– Бабушка моя, Соня, вот как учила бороться со злостью. Накопилась она в тебе, ты её чувствовать должен. «Приди, – говорит баба Соня, – к речке, возьми щепочку, посмотри на неё, как на лодочку, мысленно положи в неё злость свою и пусти по течению плыть, да смотри, как она уплывает. Смотри, только до конца, как она уплывёт, а когда перестанешь щепочку видеть, злость вместе с  ней и ушла. Можешь спокойно идти по делам своим дальше». Понял Дима?
Тот, задумавшись, неловко пожал плечами. А Филин плавно от нравоучений переключился на свою песню, исполнить которую из присутствующих мог только один он.
– Ну что, дорогой друг, заскучал? – обратился Филин к лежащему на сланях лодки налиму. – А кто работать будет? – и, встав на цыпочки, срезал тонкий гибкий ивовый прут, любовно подрезал ему пяточку и, как саблей, махнул им в воздухе. От резкого звука его рыбаки аж поморщились, представив, как этот пруток впился бы в спину.
А Филин уже вошёл в роль, вновь взял в руки черпак, полил налима водой и продолжил разговор с ним
– Ну что разлёгся тут, в моей лодке? А кто работать будет, а? – и хлестанул рыбу прутом по кончику хвостика. Налим тут же прочувствовал удар, гармошкой сложил свой скользкий хвост и, извиваясь, как змея, переполз под другой борт лодки.
– Ты куда убегаешь, от кого? – возмутился Филин. – От меня!? Ну-ка, иди сюда! – он взял налима пальцами за нижнюю челюсть, поднял его на расстояние вытянутой руки и хлестнул прутом по хвосту. – Ты знаешь, что мы на рыбалке? Знаешь?
Налим извивался из стороны в сторону, стараясь найти место, где боль отпустит его, но тщетно, прут Филина разил его тело, причиняя невыносимую боль, и сильному в обских водах, но беспомощному на земле налиму оставалось лишь только извиваться от боли да слушать слова этого страшного чудища.
– Ты знаешь, что в Оби есть муксун, нельма, осётр? А? – и вновь прилепил прут к его телу. В знак согласия рыбина обвила хвостом руку Филина,  а тот продолжал:
– Хочешь, я отпущу тебя в воду? Хочешь?  Отпущу, но  тебе поработать придётся. Мне осетришку, килограммов на сорок – и пригонишь в сети мои. Муксуна не надо. Вовке – нельму килограммов на пятнадцать и три муксуна. Понял? Что молчишь? – и опять прут впился в налимий хвост. – Вот так-то, – первый раз похвалил рыбину Филин. – Димке два муксуна и осетришку килограммов на десять – и то много за руки его, которые против жены распускает. Банану пять муксунов – и хватит. Осетра, слышал, он у Пашторских купил недавно килограммов на шестьдесят. Ты понял нас? – и прут с силой впился вновь в налимий змеиный хвост. На весь обский затишок вскричал Филин. У рыбины сопротивляться не было больше сил, и налим безвольно  замер, больше не реагируя на удары прута по хвосту. А Филин продолжал куражиться. Отпустив наконец-то налима в воду, он изо всех сил прокричал:
– Осетра килограммов на сорок мне! И нельму! – и разжал пальцы на челюсти рыбы. Налим быстро понял привалившую ему манну небесную, не раздумывая, вильнул своим избитым хвостом и пустился наутёк в мутные воды обского севера.
– Какой ты, Филин, безжалостный, – произнёс оторопевший было от такого спектакля Банан.
После окончания налимьего сеанса мужики встрепенулись, стали поглядывать на бутыль. Банан вышел из лодки и стал ломать макушки смородины на чай. А Филин, опустившись  на заднее сиденье лодки, как-то сник, опустил голову и замолчал, всем своим видом показывая окружающим: «Я устал и мне надо восстановиться.» А ветер не унимался, с шипением проносился по кронам деревьев, укладывал траву до самой земли, не оставляя надежды ни на какую рыбалку. Кто кого – ветер победит или рыбаки? А рыбаки не сдавались, Димка налил кружку водки, взял кусочек солёного сырка, кусочек лучку, подал молчаливому Вовке и сказал:
– Выпей, Вова, может, с твоей лёгкой руки ветер и уймётся?
Вовка принял кружку, посмотрел в сторону Оби, выпил и произнёс:
– Не уймётся!  – и сел на своё место, смакуя вкус северной рыбки с хлебом. Обошла кружка с водкой и остальных, пришла и к Филину.  Тот взял кружку и, бережно держа её в руках, вышел из лодки не берег. Он смотрел туда, откуда летят эти порывы, поднимающие и закручивающие  обскую волну, и что-то шептал, затем плеснул водки на ветер и, ещё немного пошептав, выпил. Когда закончился процесс общения с «потусторонними силами», он подошёл к мужикам, таинственно помалкивая, сел в свою лодку и, перебирая для нового замёта сети, сказал:
– Ветер притихнет ненадолго, по разу нам проплыть даст, а потом снова поднимется – так природа мне говорит, – и снова уткнулся в свои сети.
– Но вот, по последней выпьем, –  сказал Димка, – и начнём готовиться к замёту.
И мужики в который уже раз сдвинули свои головы над импровизированным столом, чтоб выпить по единой за удачный рыбацкий трофей. Выпил и Филин, оторвав свои руки от рыбацких провязов. Задумался и, глядя куда-то за горизонт, улыбаясь, как маленькому ребёнку, сказал:
– И как же там, в речке моей у избушки, дети мои поживают – филин с белым сердцем на груди, альбинос белка Машка, лис с крестовым окрасом? – И, не глядя на рыбаков, видно, представляя этого лиса, как наяву, стал рассказывать о нём, как о своём домашнем псе:
–  У него окрас такой  – крестоносец! Сам рыжий, а от ушей чёрная спина к хвосту и на холке чёрная полоса к лапам – крест. Совсем не боится меня, Жулик – кличу его я. И белка, и филин, и лис Жулик – это наша компания таёжная. Мы даже общаемся, язык придумали общий.
– Ну и что они без тебя там делают сейчас? – с ухмылкой спросил Банан.
– Как – что? – даже не оборачиваясь, продолжал говорить Филин. – Ты ведь в церковь ходишь? Ходишь. Что говорит батюшка от имени Господа? – и, не дожидаясь ответа Банана, продолжил, – Господь сказал: «Плодитесь, и размножайтесь!» Вот там сейчас и идёт уже выращивание потомства, Божий закон жизни...
Рассказывал о своём таёжном живом уголке Филин с закрытыми глазами, как будто со своим рассказом уносился туда, в урочье своей таёжной речки. А Вовка, зачарованный рассказом Филина, невольно переспросил:
– Так, получается,  может быть дружба между диким зверем, и человеком?
– У меня – получается! – сказал Филин, открыв глаза. – И я жду – не дождусь, когда выпадет снег и я окажусь снова там. Бывало, приеду, а они ждут меня. В избушке,  только открою дверь, как – бух! – филин с кедрины слетит и на дверь сядет. Смотрит на меня своими жёлтыми глазами, отметиной на груди, как медалью, играет передо мной и требует своим взглядом: «Сыра дай!». Я приучил его к сыру. Достаю из кармашка рюкзака припасённый кусочек, на ладони поднесу ему, он лапой хвать его – и в крону кедра, пошебуршит там с минуту, аж куржак с кедры сыплется – и снова вниз: мол, ещё давай хозяин, мало привёз! А Машка, белка – с норовом. Не несётся ко мне сразу, как Филин, дама с изыском. А как же, она леди урмана, красавица белоснежка- альбинос, вот природа как её побелила!
Филин рассказывает, устремив взгляд куда-то в лесные дали:
– Сидит Машка, бывало, на дереве и смотрит на меня в упор, а я и не вижу её. Сидит и ждёт, когда суета закончится у меня. Больше всего любит она по столу в избушке лазить, крошки собирать. Овощи все почти ест, а за деликатес считает картошку сырую. В избе все перебывали у меня. Как-то утром, мороз на улице, слышу – сороки затрещали, да так громко! И по избушке кто-то раз пробежал, еще раз. Я в валенки, только дверь открываю, а навстречу мне Машка. В избу, под нары – и затихла. Оказалось, от соболя спасалась, хотел скушать он Машку, да подавился.
– Это почему? – зачарованный рассказами Филина, спросил Вовка.
– А я его в капкан поймал через день! И шубку снял с него. А лис-крестоносец, важный барин, – продолжал Филин, – придёт, сядет на пень или где место повыше, и смотрит за тобой, наблюдает. Из рук тоже берёт, но как собака не ластится. Раз в избушке дверь открыта была, я только отварил рыбу, поел, в избе жарко, на улицу вышел, чурки в поленницу складываю, увлёкся. Сложил, в избу захожу, а он – оттуда, только хвост трубой. Смотрю, а рыбы-то отваренной нет. Ну ладно, не стал на него сердиться, в речке рыбы много, лови да вари, не жалко. Зверь – он тоже любит, когда есть что покушать. Машка много раз в избе ночевала вместе со мной. Ляжешь спать, дверь приоткроешь чуть, минут через пять слышишь – бежит. Хитрая, сначала под нары залезет и затихнет. Возьму, дверь захлопну в избе – и  спать, она убедится, что я сплю, и на полку переберётся, под потолок, там-то теплее. А утром не надо будильника, только начнёт светать, Машка по избе начинает бегать, по потолку пробежит, оттуда на пол – как юла. Приоткроешь дверь, она убежит, а светает, смотришь – филин ждёт тебя – или на дровах сидит, или на пне кедровом и смотри на тебя своими глазищами. Мы даже пытаемся разговаривать  с ним, иногда получается. Я ему говорю мысленно, а сам в глаза смотрю ему: «Филин, если я пойду капканы смотреть, соболь будет? Или нет? Если нет, и капканов спущенных нет, и заметённых нет, то поднимись на дерево или крылья расправь», – и голосом строгим добавляю: «Ну?..» И филин расправляет крылья. Нет, говорит, не иди. Я взял да и пошёл раз – и точно. Приманка не съедена, капканы стоят. Не обманывает меня филин Белое Сердце. После этого всё время с ним советовался. Крылья поднимет – я рыбалкой занимаюсь. Два запора у меня в речке. В хороший год до десяти тонн рыбы, гольную щуку и окуня вылавливаю. Всё прибыток к зарплате, да и живот не растёт, подолбись-ка зиму с пешнёй во льду да покидай лёд тоннами! Порой кажется, что руки длиннее пяток стали. А эти, включая Машку, все вокруг меня. Филин – тот окуньков мелких любит, а Машка – та копается в рыбе и ест что-то. Главное, что вместе с нами в процессе участвует и меня за друга своего считает.
Вовка приосанился и задал Филину рыбацкий вопрос, хотя на севере мало какой рыбак выдаст правду лова, и это понятно – зачем конкурентов плодить, самому потом ничего не останется!
– Рыбу ты как ловишь в своей речке «мордами», когда она на подъём идёт или на спуск?
Филин, не оборачиваясь, ответил:
– И на спуск, и на подъём у меня «мордушки»  настроены. В устье «мордушки» посерёдке перегородку делаю и ставлю её наискосок как бы, и в неё рыба заходит вся. И та, что снизу к запору подходит, и та, что на спуск идёт. – И, хитро подмигнув Банану, пошутил:
– Ловкость рук – и никакого мошенства!
Водочка начинала о себе хоть и не заявлять, но уже уверенно говорить.  Рыбачки оживились, в ход пошли уже смачные рыбацкие байки. Взял слово Вовка, прикрыв глаза, сказал:
– Тише, тише,  тише! Дайте я расскажу!
– Давай, – снисходительно разрешил ему Димка. И Вовка, поправив осанку, твёрдым голосом стал рассказывать свою прошлогоднюю рыбацкую историю:
– На рыбокомбинат в прошлый год рыбачил. Насмотрелся ж на инспекторов рыбоохраны. Разные они, но мужики хорошие. Но куда они без нас, «штатников»! Рыбу любят, а ловить не умеют. А кушать-то кто её не любит? Не у браконьеров же просить они её будут. Вот вокруг нас, рыбаков, и пасутся. На катере они рейдовали, ярославец называется «Обьрыбвод». С капитаном у них контакт не получился, тот им сказал – мол, если хоть одну рыбину на пароход привезёте, увижу – сразу на вас рапорт! Вот они подъедут ко мне, я им пару стерлядок замалосолю, они возьмут их, по одной в целлофановый кулёк положат – и в карман внутренний кителя. Так и ездят, браконьеров гоняют. Остановятся где в затишке, достанут, съедят по кусочку, и дальше. А раз на восходе солнца вытаскиваю из воды провязы, красотище – тишина, на воде от восходящего солнца зарево, гуси на песчаные пески вылетают, гогочут на всю округу, надо это видеть! Гляжу – провяз скрученный пошёл, причём скрученный капитально, нижняя подбора на себя мотню смотала, а верхняя на себя, а потом и верхняя и нижняя в верёвку скрутились. Ну кто это сделал? Осётр, конечно, кто ещё! Тяну не спеша и ругаюсь. Если скрутит осётр два провяза, это на полдня работы, полдня рыбацких потеряно, а это килограммов двести рыбы недолов. И только подумал, как  из-за поворота, со стороны протоки Нурик лодка идёт. Смотрю – на меня курс. Сплюнул, ругнулся  про себя – кого это чёрт несёт такую картину рыбацкую портить? Ближе подошла, вижу, Вася Пасечник, белоярский рыбинспектор. Тут-то я и смекнул: всё равно они этого осетра выпросят. Да и Вася этот помогал мне всегда, то бензина бочку привезёт, то провяз – за рыбку, конечно. Ну, у меня план и созрел тут же. Здороваюсь с ними и говорю:
– Осетра надо?
Те  отвечают:
– Конечно, надо!
А сам провяз скрученный продолжаю выбирать, и осетришка килограммов на тридцать выходит, я его в лодку, остатки сетей из воды выбрал и говорю им:
– Полтора провяза скрутил, змей, я вам его отдаю, а вы мне их раскрутите, а то одному не с руки, да время терять, запасные на замену провязы, есть. Они, даже не задумываясь, согласились, и дело пошло. Я продолжил рыбалку, а два скрученных провяза с осетром в лодку перегрузил.  Они приступили распутывать их в шесть утра, трое их было, и закончили только в два дня. Пальцы в кровь содрали, перематерились, хотели уже отказаться от этого осетра, но полдня – и сети распутанные снова оказались в моей лодке.
– Не, – подумав, сказал Банан, – я б осетра за это не отдал!
– Поработал бы рыбаком и посмотрел бы я, как бы ты не отдал, – буркнул Вовка. Филин вышел из лодки на берег, глянул в сторону Оби и сказал:
– А барашков-то нет на гребне волны! Ветерок-то запал!
– Так что, едем на замёт? – как-то даже боязливо спросил у рыбаков Димка.
– Конечно, давай, езжай, налим там выпишет тебе обещанное, – сказал Димке Банан. – А я за тобой.
Мужики встрепенулись, захлопали бардачками, засуетились, Димка с неохотою, поставил куль с сетями на заднее сидение, расправил края брезента, чтоб при замёте не зацепилась сеть, и, глянув на мужиков, спросил:
– Ну, я поехал на замёт?
– Конечно, езжай, шуруди на дне обском рыбу, я за вами.
Задымил сизым дымком Димкин мотор, щёлкнул рычаг переключения скоростей, и Димкина лодка повезла его на стремнину Оби за рыбацким счастьем. Вот конец затишка, а вот Обь с волной, которая стала не такой уж и крутой, более пологой. Лениво стали катить обские волны, и надежда у рыбака появилась на удачный исход рыбацкого дела. Подбавил газу – и лодка полетела к замёту сетей. Там волны почти и не стало. Димка на точке убавил газ, перешёл на корму, метнул речной буй  – и сеть нехотя пошла в воду. Метр за метром лодка держала курс к берегу, вымётывая позади себя донные плавные провязы. Ещё немножко работы – и Димкины сети, сев на обское дно, поплыли вниз по течению.
– Уф, – вытирая рукавом пот со лба, с удовлетворением выдохнул Димка. И поехал назад, к рыбакам, в затишок. Сетям плыть по Оби часа полтора.
– Готово, – доложил рыбакам Димка об успехе своего дела.
– Что тебе пообещал налим-то? – Димка скользнув взглядом по Филину, с иронией улыбнувшись, и сказал:
– Осетра на десять килограммов пообещал и двух муксунов!
– Значит, так и будет! – поддакнул Банан. Филин, не меняя выражения лица, сделал замечание:
– А ты, Банан, что расслабился? Иди, метай сети, полчаса прошло, как Димка выметался!
Банан выпрямился и по-строевому, как в армии, ответил:
– Слушаюсь, товарищ обский комиссар!
И его лодка отправилась на замёт. Ветерок действительно стал тише. Лодки одна  за другой ушли в обские шторма за своим рыбацким счастьем. Нет, не в погоне за осетром, нельмой или муксуном мужики борются тут со штормами, нет. Больше скажу: не один рыбак, прибывший сюда с большой земли и попробовавший вкуса неуюта, а порой и опасности жизни, отказался бы от таких охот и рыбалок и сказал: «А зачем этот риск? Из-за рыбы какой-то?». А  вот эти – и Филин, и Вовка-флегматик, и наглый Банан, и Димка, который жену отлупил,  – все они выросли тут, в этих штормах, морозах и зимних метелях, среди полчищ комаров. Они прошли все эти испытания и почувствовали потребность вновь и вновь проходить их. И, казалось бы, домой привезти осетра – ведь это круто, праздник в семье! Или нельму килограммов на пятнадцать – такая вкуснятина, слабосолёное мясо её тает во рту. Ни с чем не сравнить нежный вкус её. А когда всё это украсишь на столе зеленью и овощами, да графинчик водочки, эх… Заговорился я, уважаемые! Не этим движимы рыбаки наши, а движимы они северной силой, которая делает их победителями в битве со стихией.
И вот работяги наши в лодках своих трудились, и каждый, скажу вам по секрету, морщился, когда ударившая в борт лодки ледяная вода окатывала его и текла по спине в сапоги. Каждый надеялся и вспоминал налима, того, которого Филин выпустили в реку с наказами, и просил его, моля, когда на ладонях кожа ломалась от натянутых верёвок, и говорил:
– Ну хоть что-нибудь загони в сети, налим, ведь так тяжко от шторма этого!
Филин последним поехал на свой замёт. Не спеша под яром, поднялся к точке замёта, приговаривая в адрес мелькающих в волнах лодок:
– Шурудите, шурудите по дну Оби своими сетями, панику рыбе там наведите, а я сейчас и пройдусь по ней, – хотя мандражик сидел в нём: «А вдруг, меньше всех поймаю или, хуже того, вообще ничего, а у них полно будет? На смех рыбаки меня поднимут!». Спокойно выбросил за борт буй от сетей (курень), верёвку – и пошёл в реку первый провяз, и так, метр по метру, сеть Филина опустилась на дно и поплыла вниз по течению.
Быстро прошёл плав, как мог поддерживать сеть, так и поддержал, чтоб не поднять её и не дать бережному концу уйти в Обь, вот только на выборке сетей досталось Филину крепко. На плавном песке Лебединский выборка уже на слиянии рек и становится шире, и ветер, естественно, гуляет сильнее, и волна выше. Метр по метру поднимал со дна сеть свою Филин, и результат не заставил себя долго ждать. Вышла наверх из воды вместе  с сетью белая нельма крупная. «За двадцать», – тут же смерил взглядом её вес Филин и, не дыша, стал тянуть к ней руку. Рыбина была не запутана сетью, а держалась ряжёвой нитью за одну жабру. Вильнула бы она хвостом и спокойно ушла на дно. Но рыба пока спала у борта лодки и не ведала об опасности, а опасность… Нельму можно достать из воды, если она не запутана сетью, лишь только через затылок, ухватить за жабры, а так скользкая она, тяжёлая и сильная. «Ну, иди, иди, – чуть не плача просил её Филин, – иди!», стараясь сетью подбить её ближе к лодке. Волна ещё ударила, да так, что Филин брякнулся на дно, щекой больно ударился об руль. Но ерунда это, поднялся быстро и снова к борту, под которым белым бочком качалась на волне красавица нельма. Пятерня Филина ухватила её, затем ухватила покрепче второй рукой, и деликатес севера шмякнулся в лодку. Ух, как рыбина забилась, поняв, что проспала свою свободу, а рыбак, не оборачиваясь, крикнул ей:
– Поздно, матушка, биться, поздно! Проспала ты свободу свою, а теперь на стол попадёшь ко мне!
И снова, слушая сеть, стал выбирать её в лодку. Радостно было на сердце рыбака. А как же, такая добыча, рыбина на двадцать килограммов, красавица, смиренно утихнув, лежала в его лодке, и сеть не вышла ещё, ведь самое главное – в самом дальнем, речном конце, где самая глубина Оби, а значит, и добыча может быть посерьёзней, чем нельма. Уже не дыша, Филин выбирал сеть в лодку. Застучало сердце, руки плавно, без рывков выбирали из обской глубины сеть и слушали, стараясь заранее уловить малейший признак запутавшейся рыбины. И вот дёрнуло.
– Муксун или язь, – прошептал Филин. – Осётр не так сеть водит или вообще не водит.
Ещё немного – и из воды вышел большой горбатый муксун. Филин достал его из воды, и рыба затрепыхалась на дне лодки. Ветер усилился, и на реке вновь поднялась большая волна с барашками на гребешках. Но на это Филин не обращал внимания. Во-первых, провязы выбирались на нос, а это значило, что тяжесть в носу не даст кормой на волне черпать воду. А во-вторых,  внимание Филина было сосредоточено на сети.
– Ну? – вслух обратился Филин к налиму. – Зря я тебя отпускал, зря? Сеть кончается, а осетра-то нет? Обманул ты меня?
И, как в сказке, руки рыбака почувствовали, наконец, крепкий осетровый рывок. Осётр! Теперь надо его подвести к лодке и не дать ему уйти. Осетра сеть обычно окутывает, но не запутывает, как муксуна или другую рыбу. Поэтому тут нужен как минимум опыт, и умение, иначе из сети он может выкатиться, как из обыкновенного полотна. Но про всё это Филин знает не понаслышке, и осетровая дуэль начинается. Ситуацию осложнило то, что конец сети оторвался от дна реки – у осетра появилась возможность с этой сетью гулять, как на поводке, что он и начал делать. Увидев, что сеть ушла под ту сторону лодки, Филин понял – можно добычу потерять. Хотя мысль о том, что нельма лежит в лодке, несколько утешала: уйдёт – значит, так и надо. Кидали волны лодку, перед рыбаком поочерёдно мелькали то небо, то обская вода, но руки его делали дело. Метр за метром сеть выбиралась из воды. Ещё чуть – и из воды вместе с сетью вышел толстый, как бочка, осётр.
«Килограммов сорок есть, а то и больше», – смерил его достоинство Филин. А осётр не знал и не думал, как к его персоне приковано внимание заядлого и азартного рыбака, которого кликали в миру Филином. Осетра стало раздражать что-то, что сковало его движения, более того – подняло на поверхность воды и лишило привычной свободы. «То ли дело, – думал, наверное, осётр, – плывёшь навстречу течению, свободно, спокойно, пропускаешь через свои жабры массу воды, где множество вкусного планктона, который застревает в жабрах, а после превращается в лакомство. А тут какие-то путы… То ли дело – найдёшь место, где нет течения и коряг много, вот это и есть рай! Коряги донные, все облеплены ручейником, ешь – не хочу, наслаждайся жизнью. Нет, поплыву-ка я назад, на дно обское», – и изо всех сил заработал своими мышцами. Однако что-то не пускало его, не давало плыть, останавливало. Это был провяз Филина.
Филин же не думал, как осётр, и не мечтал о вкусном планктоне да о корягах на обских спокойных заводях. Филин мечтал о том, что этот бело-серый осётр успокоится, наконец, замрёт ненадолго, а в это время он зацепит его за жабры – и в лодку. Интересно, и кто кого?
– Погуляй, погуляй! – сказал ему Филин, стравливая в реку сеть, которая, как ошейник, обхватила осетровую шею. Если резко потянуть рыбину вверх или дёрнуть, то провяз можно попросту сорвать с неё, или она сама рванёт и легко порвёт натянутую сеть.
– Давай, давай, – приговаривал Филин, почуяв, что осётр приостановил своё движение вниз. И опять стал рыбак мало-помалу подтягивать сеть вместе с осетром наверх, вот-вот осётр должен появиться снова. Глаза Филина, как эхолот, сверлили мутную обскую воду. Но осётр вновь натянул провяз и вместо того, чтоб пойти вглубь, пошёл вбок, под лодку. Это увидел Филин и почему-то почувствовал себя проигравшим. Осётр под лодкой – это проигрыш. Тянуть сеть нельзя, потому что рыбина упрётся в дно и ты попросту стянешь с неё сеть. Рыба может обмотать сеть вокруг винта, а это, особенно в шторм, когда лодку кидает, как щепку, – тоже проигрыш. Пока ты поднимаешь мотор, пока сматываешь с винта сеть, осётр ушёл. В этот раз было хуже. Осётр обмотал сеть вокруг винта и всплыл по другому борту с натянутой сетью И всплыл не головой вверх, а хвостом. Попробуйте голой рукой схватить рыбину весом в полста килограммов и удержать! Скажу вам сразу – бесполезно. Во-первых, шипы порежут вам все ладони, а во-вторых – силища. Легко рыба вильнёт хвостом, своим толстым телом – и ладонь ваша останется пустой, да ещё с глубокими ранами.
Филин сплюнул и ухватил осетра за хвост. «Хоть подержаться, – подумал он, – да и потянуть чуть – вдруг и пойдёт». И осётр дал ему на это время. Филин держал осетра за хвост, а сам лихорадочно думал: «Как? Как его взять, если он как на растяжке, головой в речке, а хвостом вперёд». Тут Филин заметил на лодочных сланях обрывок верёвки и осторожно дотянулся до него, сделал петлю, надел её на осетровый хвост, затянул, потом на удавку ещё раз, и привязал к борту.
– Вот теперь повиси! – со злорадством обратился он к осетру, а потом отработанным движением поднял мотор, смотнул с винта сеть и, взявшись одной рукой за верёвку, другой за хвост, перевалил осетра в лодку. Толстая, пузатая рыбина с тёмной полосой на белом брюхе, говорящей, что это самка, плюхнулась на дно лодки.
– Спасибо! – поклонился Филин Оби - матушке, а затем, повернувшись в сторону затишка, в котором после своего заплыва спрятались рыбачки, ехидно произнёс:
– И вам привет!
Рукой дёрнул за стартёр мотора и порулил потихоньку с фарватера реки к берегу. Буровила лодка волны, брызги обдавали рыбака с головы до ног, но это не помешало Филину подъехать к рыбакам и похвастаться своим уловом. Вот кустик, вход в проточку – и разгорячённые, довольные лица рыбаков, обсуждающих свои уловы.
– Ну что, Филин, – говорит Банан, – как ты заказывал, так примерно и вышло!
– А я думал, что я один только поймал, а оказывается, и вы тоже, – с иронией ответил Филин. Вовка, разглядывая осетра Филина, задумчиво произнёс:
– Хороша мамка!..
– А ты поймал такую? – спросил его Филин.:
– Поймал, даже, наверное, ещё получше, – хмыкнул Вовка и потянул за верёвку привязанную на кукан добычу. А когда она показалась, то Филин с удивлённо, с уважением воскликнул:
– Шиповка, ты смотри, какая крупная!
Шиповка килограммов на тридцать гуляла на Вовкином кукане вдоль лодки. Вообще такой рыбы, шиповки, в науке нет. Есть природа, которая по своему разумению преподносит сюрпризы. Во время нереста на икру осетра случайно заплывшая стерлядка мечет икру. И вырастает гибрид, что-то среднее между осетром и стерлядкой. Народ обский прозвал эту рыбу шиповкой. Отличить её от осетра можно по заострённому носу. Вроде бы и остёр, да только нос клином и мясо покрасней цветом, а по вкусу на стерляжье похоже, только, пожалуй, пожирнее.
Оглядев шиповку, Филин сказал:
– Я только раз такую ловил, килограммов на пятнадцать была. Ну что, мужики, ветер-то опять поднялся, домой когда поедем?
– Да хоть сейчас можно уехать, проблема-то! – разгорячённый водочкой да уловом, сказал Банан.
– Не знаю, проговорил Вовка, – после Нурика, напротив Устрёма я б не поехал сейчас, там, наверное, вообще вода кипит от волны! – и, обернувшись, посмотрев на Димку, спросил:
– А ты, товарищ кухонный боксёр, что добыл?
За него слово сказал Банан:
– У него добыча, пожалуй, покруче твоей будет, Филин.
Филин привстал со своего места и глянул в шлюпку Димки, в которой лежала рыбина, громадных размеров. От увиденного Филин выпрямился и, не отрывая глаз от Димкиной добычи, дал свою оценку трофею:
– Нда…Нельма килограммов на тридцать будет, не меньше! Я таких ещё не видел!
Представьте и вы рыбину в тридцать килограммов веса. А нельма – это тридцать килограммов сплошного деликатеса. Именно это мясо едят в сыром виде, обмакивая в соус или попросту в соль и перец. Или в малосоле – когда мясо полежит в соли пару часиков, а потом нарезается порционными кубиками и выкладывается на блюдо. Малосол из нельмы – король стола. К нему свежий огурчик, отварная картошечка и, конечно же, холодненькая, запотевшая бутылочка... И глаза, именно её милые и красивые глаза – той, которая посмотрит на тебя с доброй улыбкой, возьмёт своими изящными пальчиками, кусочек рыбки, попробует, улыбнётся и похвалит тебя как рыбака. И все суровые лишения – гнус, ветер, шторма – оправдаются. А я скажу вам, уважаемые, что какую бы горку малосола из нельмы не положили бы перед компанией, к  окончанию трапезы вряд ли останется хоть один несъеденный кусочек. И ещё есть одно нельмовое правило: чем нельма крупней, тем мясо её вкуснее.
– Вот такая ещё попала, – сказал Димка. Он развернул холщовый мешок, бережно положил его на сиденье – и перед рыбаками предстала во всей красе крупная замалосоленная стерлядка с янтарными боками.
– Когда ты хоть успел замалосолить её? – вырвалось у удивлённого Банана. А Димка, ещё находясь в кураже от пойманной добычи, рассказал:
– Думал, пусто будет. В кончике последнего провяза нельма попалась. Так обрадовался! А когда кончик сети стал подбирать из воды, там комок водорослей оказался, и в нём – эта вот стерлядина. Мне сразу мысль пришла – ведь это не стерлядка, а закуска к обмывке этой нельмы. Взял и прямо там, в волнах, замалосолил её. А к мясу в ней была ещё и закуска, –Димка с важностью достал из бардачка и выставил на сиденье эмалированную тарелку с присоленной икрой стерлядки. И, понуро опустив голову, добавил:
– Вот только водки один пузырь брал – кончилась.
– А это что? – вклинился в разговор Банан и поднял литровую бутылку водки с названием «Пойдём в загул».
– Точно в загул уйдёшь, – буркнул Вовка, поглядывая в сторону порывов ветра. – Домой не поедешь – шторм.  Закуска немереная, да ещё вот с такими штучками. –   Покопавшись в бардачке, он выложил три громадные помидорины, длинный толстый пупырчатый огурец и булку. Начало розлива приостановил Филин, скомандовав:
– Так, ребята, не торопимся. Осетры-то и на куканах посидят у лодок, а нельма мягкая станет, давайте-ка, у кого есть они, засолим!
– И закусь заодно появится новая, – согласился Банан.
И мужики взялись за дело. Двумя руками ухватив свою нельму, Димка выволок её на нос лодки и положил для разделки. Рыбина на носу шлюпки «Казанка- 5м2» лежала, в воду не скатывалась, вот только для разделки её места было маловато. Банан, улыбнувшись, восторгаясь величием такого трофея, сказал:
– Большой рыбе большой берег! На берегу, Димка, разделать её сподручнее будет, давай помогу!
– Давай, согласился рыбак и, покряхтывая, уложил рыбину на берег проточки. А дальше – дело привычное, любой рыбак разделает рыбину за пять минут, что и принялся  делать добытчик. Нож впился в толстое брюхо рыбины и разделил его от хвоста до живота надвое. Многие считают, что самое упитанное в мире животное – кабан. Но если бы они стояли и смотрели, как разделывают рыбаки нельму, то изменили бы своё мнение. Банан и Димка повернули нельму на спину и развернули по сторонам брюшину рыбы, открылся белый сплошной внутренний жир нельмы.
– Вот это да!.. – аж привстали на ногах мужики. Задумался на секунду и Димка, затем зашёл в лодку и достал новое оцинкованное ведро.
– Вот в ведёрке жирок-то и доедет до дому, – деловито сказал Димка.
– Топить жир будешь? – спросил Вовка.
– Не, я его отделю от потрохов и так заморожу, зимой в фарш к щуке, налиму добавлю, пальчики оближешь. А жир-то кто есть будет? Если перетопишь, постоит в холодильнике и выбросишь. А так всё в дело уйдёт.
Банан отрезал у жабр пищевод и потянул всё внутренне богатство королевы Оби на свет. Было видно, что ведёрко Димкино для всего этого маловато, и Димка замешкавшемуся Банану подсказал:
– В воду сразу клади, от крови промоем, – и ножом отрезал «потрошок», у устьица. Жирные пятна поднялись на поверхность воды
– Желчь берёшь или выбрасываешь? – спросил Банан.
– Конечно, беру, сушу, зимой от живота хорошо помогает. Дед, да и отец постоянно его применяют. Дай-ка я сам его отрежу, – сказал Димка и отсоединил желчь от нельмовой печёнки. Мешочек размером со спичечный коробок висел в руках рыбака.
– Тебе завязать? – поинтересовался Вовка, –у меня нитка сеточная есть!
– Конечно, надо, – сказал Димка и подошёл к Вовкиной лодке. Пара узлов, и устье нельмовой желчи наглухо перетянуто нитью. Оставалось её только хорошо высушить (вывялить), и целебный продукт готов служить рыбаку в долгие зимы. При расстройстве желудка достаточно сушёную желчь, нельмовую или осетровую, размешать в стакане тёплой воды и выпить. Расстройства как не бывало. Положив желчь в кружку для транспортировки, Димка взял печень и положил её рядом со своей стерлядкой:
– На гурмана!– пояснил он.
Если бы рядом положить, как сейчас, печень осетра, печень налима и печень нельмы, то первое место заняла бы налимья печень, у неё свой, насыщенный вкус, тут не спорь никто. Второе место заняла бы осетровая, у осетра печень вкусная, имеет терпкий оттенок. Налимья печень помягче, сладковатого вкуса. А печень у нельмы, конечно, вкусна, особенно как сейчас, парная ещё. И было понятно всем, что даром не пролежит, съестся. Работа кипела, парни отделили потроха от жира,  потрошки порезали вдоль, промыли, проскребли в воде и положили на дно ведра, а поверх – белый нельмовый жир.
– Как с поросёнка ведро! – уважительно оценил Банан добытые внутренности нельмы.
Незаслуженно забытый кулинарный товар – рыбьи потроха, нутряной жир, особенно от осетровых и от крупных пород рыб. А ведь как была воспета классиками и в прозе, и в стихах, и в баснях эта вкуснятина! Не буду напоминать о кулинарных достоинствах, поговорим дальше о делах. ...А котлетки из той же щучки, если в фаршик добавить этого нельмового нутряного жирка… Да ладно, на ночь-то о котлетках!
Ведро внутренностей – это ещё не всё. Димка рыбину на спину перевернул, окатили её, промыли всю из ведра водой, вот теперь готова к засолке. У нельмы белое нежное  мясо. Если её хорошо не промоешь от крови, то во время нарезки оно быстро впитает кровь и приобретёт нетоварный вид. Так что промывка – это очень ответственный момент разделки нельмы.
 Мужики замерли, отставив в сторону свои кружки, бутылки, закуску, каждый смотрел за разделкой воистину королевы севера нельмы. В голове даже не укладывалось, как такие тридцатикилограммовые громадины вырастают?!
Самый лучший способ потребления нельмы – это, несомненно, в малосолёном виде. Вот, к примеру, лето. Жара. Во дворе полчища комаров. А ты сидишь в своей просторной кухне. Вова Черня, друган твой, заглянул к тебе, а ты и рад. Отварная картошечка, непременно политая растительным маслицем и пересыпанная мелко посечённым укропчиком. Нарезка свежих огурчиков и нельма, точнее, малосол из неё. Большая круглая фарфоровая тарелка, и на ней – курган кусков малосолёной нельмы – той, которую вытащил из воды Димка. Ну что тут, рука сама потянется к холодильнику и извлечёт из него ту самую, запотевшую бутылочку, на которую наверняка ты смотрел всю зиму, и весну, и лето и подумывал: «Наверное, в свои пятьдесят цистерну водки выпил! Максимум, на что я способен ещё, это вино, какое-нибудь полусладкое или, на худой конец, пиво». А бутылочка-то литровая, и перед ней всего двое, ты и Вова, успокаивает только вышеперечисленная закуска. И вот с друганом своим за столом степенно разлили по рюмочкам водку, подняли, без тостов и слов выпили. И, не глядя на манящие к себе кусочки малосолёной нельмы, закусили свежим огурчиком – это русская традиция. А вот после второй уже – малосол. Пальчиками за прозрачные бочата берём по кусочку сей обской рыбки и… кладём на язычок, на котором ещё буйствует водка, щиплет и жжёт, а тут рыбка, нежная, вкусная, жирная, сама во рту растекается, эх…  А дальше картошечка, не та, что с рынка, которая отдаёт порой тиною, а своя, в холодном погребце сохранённая ещё с того года, которая рассыпается в руках и отдаёт нам  непревзойдённый вкус. И вот, после первого вкушения малосола из нельмы, не правах хозяина я начинаю первый рассказ, как заведено на северных мужицких застольях, – о рыбалке и охоте. Хотя оговорюсь и скажу вновь о рыбьих вкусах. И начну с того, что истинный вкус рыбы, причём любой, не той, которая лежит на витринах Елисеевского магазина в Москве, а той, что недавно из реки или моря добытая, мясо которой ещё проморозке не подвергалось, – вот тогда пробуй её и наслаждайся, причём любой рыбкой, и будет она вкусна. А та, что на витрине Елисеевского магазина лежит, конечно, вкусна, но это не рыба, а гастрономический продукт, засоленный или копчёный. Или в пресервах рассолом залитый. Делается это, конечно же, не для вкуса, а прежде всего для того, чтоб её сохранить и доставить потребителю. Кто будет кушать рыбку, пойманную с полгода назад? Конечно, никто, потому что вкуса не будет. А мы вот возьмём её, освежуем, замаринуем в рассольчике, потом закоптим, завернём в упаковочку, и этикетку красивую, например: «Сия рыба – истинно царская рыба». На фоне облика великого самодержца Петра Первого. И конечно же, купят её, несъедобную, домой принесут, украсят, гостей созовут. Хозяин поднимет за неё тост и скажет по секрету, приложив указательный палец к губам:
– В Елисеевском куплена! Вот так вот! Вчера ещё до обработки несвежее, заветренное мясо сей рыбки несъедобно было. Чудеса прямо делает химия нынешняя, изобрела ведь усилители вкуса, с ними и подошву съесть можно, не поняв, что это подошва.
Но вновь вернёмся к нашему нельмовому столу. На удивление водочка стала питься, и горка нельмового малосола заметно уменьшалась, а разговоры-то пошли какие! С Вовкой мы унеслись в наше детство и, конечно, вспоминали наши первые охотничьи и рыбацкие трофеи. Вовка рассказывал забытую нами историю, как мы ходили на куропаток. Ноябрь, зима, в планах наших – обойти кромкой леса Большой Любим, лесное такое урочище.  Поднялись спозаранку, вперёд! День сложный был, поднялась метель, блуданули чуть, я подкрадывался в затишке к табунчику косачей, стрельнул, но увы. После раздутый патрон застрял в патроннике, и извлечь его с Вовкой мы никак не смогли, охота не удалась, хотя Вовка  добыл одну куропатку. Измученные и расстроенные, мы возвращались, точнее, плелись в своё Берёзово, а когда показались первые дома окраины, решили присесть и доесть последние карамельки из Вовкиного рюкзака. Присели, Вовка деловито снял свой рюкзак, в котором лежал его заслуженно добытый трофей – куропатка. Поставил его между ног, развязал тесёмки – и из рюкзака с шумом, хлопая крыльями, на волю вылетела та добыча, на которую Вовка потратил весь день. Птица пришла в себя после выстрела, отдохнула и, почуяв свободу, воспользовалась своим шансом.
– Сколько она хоть прожила? –с прищуром спросил Вовка. На что я наполнил рюмки крепким напитком и сказал:
– Она и сейчас живёт, Вова, давай за её здоровье по рюмке!
– Давай,– поддержал с иронией Вовка, и мы выпили за здоровье той куропатки, которая сбежала из рюкзака незадачливого охотника.
Нельма закончилась, но это, как говорят за столом, дело нарезное. Рука в холодильник, новый кусок – и снова все на местах. Новые истории и новая рюмка с нежным кусочком  слабосолёной нельмушечки. А затем и новая, забытая история из самого потаённого уголка детства. Всё обошлось в аккурат в этот вечер, последняя рюмка, последняя история, и обессиленные, как плотью, так и историями из нашего северного детства, разошлись мы от этого вкусного нельмового стола.  За Вовкой приехал сын, но он почему-то не хотел уходить и просил его:
– Ну, сынок, мы не договорили ещё, приезжай попозже!
Но тот был неумолим, за локоток приподнял своего папку, погрузил в машину и доставил его на пожизненный житейский стан. Я тоже был не лыком шит, и мне тоже понадобился собеседник, и самому лучшему – своей верной подруге – я долго досаждал вопросами различной тематики, пока не уткнулся в подушку и не уснул крепким мужицким сном.
А на берегу плавного песка Лебединский рыбаки по-прежнему пережидали штормовые порывы северного ветра. Банан с Димкой окончательно расправились с громадной Нельмой, как итог – ведро внутреннего жира. Толстые куски мяса обильно просыпали солью, уложили на брезент, укутали им же, перетянули верёвкой. И, наконец, выпрямив спину, Димка с удовлетворением сказал:
– Ну вот, теперь красавица доедет до дому в целости и сохранности. Вот только, – кивнул он на хребты от рыбины, – ненужные отрезы жаль выбрасывать.
– Да ну, – возмутился Филин, – а братья наши меньшие, ведь они тоже хотят поклевать свежанинки. – и, решительно выбравшись из своей лодки, он собрал в громадную ладонь остатки рыбы и отнёс громадную осину, после чего выпрямился, обвёл взглядом кроны деревьев, поклонился им, пошептал что-то своими мясистыми губами и не спеша пошагал к своей лодке.
– Через полчасика потише будет, можно и домой газовать, а сейчас и выпить не лишне за улов-то такой, – сказал Филин, скосив взгляд на импровизированный рыбацкий стол. А там всё было готово – и водочка, и рюмки, приготовленные к северной свежанинке. Налили. Вовка, кашлянув, произнёс тост:
– За нельму выпьем, не видал я ещё такой никогда, до сих пор очарован, не переводились чтоб такие в Оби-матушке, баловали нас вот такими деликатесами.
Выпили аккуратно, даже любовно, каждый взял кончиками пальцев первые кусочки, кто кусочек печёночки, кто внутреннего жира, и каждый ловил свой вкус, который в очередной раз, как высказанная истина, подтверждал свой статус деликатеса.  Быстро всё кончилось, и на реке спадать ветерок стал.
– Ну что, пора, наверное, – сказал Филин и потянул за верёвку к себе плавающего в воде осетра. Громадная голова показалась из лодки Филина. Обухом топора Филин оглушил его, ножом разрезал жабры и отпустил тушу обратно в воду. Если не сделать этой процедуры, то мясо рыбы покраснеет, даже шкура станет красной, поэтому рыбаки, на длительную транспортировку спускают у осетра кровь.
Обласканные природой севера и одарённые богатыми уловами, ещё изрядно побившись об обскую волну, рыбаки вернулись домой.
На севере долго длиться только зима, остальные времена года пролетают быстро. Казалось бы, только вчера ты по заберегам, по льду перебирался на ту сторону реки на охоту за утками, – и вот уже во дворе лето с комарами, мошкарой. А затем, как заметил житель Берёзово Братухин, двадцать шестого июля (плюс – минус два дня) надвигается гроза, которая потом переходит в затяжную морось. Это означает – осень.
Пришла гроза в конце июля – всё, с летом прощаемся. Осень на севере – тоже понятие расплывчатое.  Дожди, в которые так же нежданно, как и гроза в конце июля, вплетаются снежинки. Последняя листва слетает с талин, берёз и осин – жди мороза и рекостава. Постоят морозы – река застывает, и народ идёт на лёд, начинается зимняя рыбалка. Тот, кто не мастак, – ставит примитивно сети у берега, – будет со щукой. Классик – тот, у кого пучок удочек, санки, ледобур или пешня, короб с провиантом на день и термосом, – такой пустым домой не вернётся.
Есть и такие рыбаки - классики, которые добывают рыбу малыми ловушками под названием «фитиль» и «морда».  От уреза воды из досок, а в былые времена из жердей, в реке городилось что-то вроде забора, в середине которого был проход на ширину «морды» или «фитиля». Забор делался небольшой, обычно метра в четыре - пять. А действует он по такому принципу: рыба идёт по реке, натыкается на забор, движется вдоль него – и попадает в  проход, то есть заходит в «фитиль» или «морду». Кто рыбу таким способом добывает, тому её хватит и на семью, и на родственников, и даже на продажу малость останется – чтобы окупить затраты.
Есть каста обских рыбаков - подлёдников посерьёзней, чем те, про кого рассказал выше. Это – «чердачники», рыбаки, которые в зимнюю стужу выставляют на обских перекатах подо льдом ловушки на рыбу («чердаки»). Обычно это рыбаки гослова. Но есть и такие, которые нашли контакт с рыбоохраной, с покупателями – и действуют группами из двух – трёх человек. Ловушку прозвали «чердак», наверное, из-за того, что она большая, как чердак на крыше. Представляет она собой вытянутый короб длинной десять метров, высотой в рост человека. Состоит он из звеньев, каркасов, сделанных из трубы 25-миллимитрового диаметра, обтянутой мерёжой – сеткой из толстой нити. Такая ловушка опускается на растяжках под лёд, там расправляется на длину десять метров течением реки, и рыба, которая идёт на скат, течением забрасывается в этот рыбацкий «чердак». Ячея мерёжи крупная, рассчитанная на то, чтобы «молодая» рыба весом в килограмм пролетала насквозь мерёжу и уходила из «чердака» на волю. Как говорил обской рыбак Василий Непкин, ханты, «детей не кушаем»!
Получается подо льдом что-то типа флюгера, только квадратного. Хитёр и изобретателен рыбак, с лета готовит снасти, на тросах заплетает «уши». Приспособления для выемки «чердака» из-подо льда тоже устроены интересно. Когда ловушка стоит подо льдом на глубине до семнадцати метров и на неё давит течение скоростью семь километров в час, то усилие, чтоб достать её, нужно не меньшее, чем усилие трактора «Белорус». Напрашивается вопрос: как её поднять?  Но мужик, рыбак, нашёл способ, как это сделать. Загодя присматривается чурка с дырой в сердцевине – таких деревьев можно много найти. Для чердака нужно три чурки, которые вмораживаются в лёд перед впускной майной. После того, как чурка вмёрзла в лёд, в дыру, что внутри неё, вставляется бревно,  к нему цепляется ворот. Вот вам и рычаг. Ус от «чердака» цепляется за длинный ворот, крутишь ворот – ус наматывается на него (принцип автомобильной лебёдки) – и «чердак» нехотя выходит из подлёдных пучин обской воды. По вороту  на одну сторону и центральный ворот, который вытягивает чердак из майны, – и того три ворота. Вот такое нехитрое рыбацкое приспособление. Главная промысловая рыба на «чердаках» – это налим. При удачном сезоне бригада из четырёх человек выставляет на обском перекате до шести «чердаков» и за полтора месяца вылавливает до шестидесяти тонн налима. В качестве прилова ловится вся рыба, в том числе и ценных пород: осётр, нельма, муксун, щёкур. Вообще зимняя рыба, в отличие от летней, сразу после поимки становится товаром. Потому что если ты добыл рыбку летом, то её стремглав нужно поместить в холодильник, заморозить, а там пошли и другие проблемы – рефрижератор, продавец… А зимняя рыбка после того, как вы её добыли, на ваших глазах в течении десяти минут замерзает, и вы можете не спеша найти на неё покупателя, не опасаясь, что она потеряет свой привлекательный вид.
Я же в последние годы на зимней рыбалке стал выставлять подвесные сети. Технология не сложная, но требует сноровки. Ставятся они так. На самом русле реки, на самой глубине сети подвешиваются на верёвках между дном реки и нижней кромкой льда. Рыба, которая идёт на спуск, вжимается в сеть течением, ослабевает и остаётся в ней. Практически ловится весь перечень рыб, что и в «чердаке». За одну проверку я поднимал до девяти пятикилограммовых и больше налимов, а заодно ещё и нельму, муксуна, щёкура и пыжьяна.
Рыбодобыча, скажу я вам, – это своего рода болезнь. Каждый раз, доставая сеть из воды, ты ждёшь громадного трофея, улыбаешься и мечтаешь в предвкушении небывалой добычи, азартно вглядываешься в выходящую из воды сеть...
И Филин уважал такую рыбодобычу подвесными сетями, которые позволяли ему добывать рыбу элитных пород. Загодя, за несколько месяцев неторопливо настраивал он снасти, просчитывал в уме все варианты, какие может выказать северная стихия. Всё подготовив и увязав в буранные сани, выезжал он на лёд Северной Сосьвы и ехал на своё кривое плёсо, что на двадцать втором километре от его родного Берёзово. Рыбачки, что сидели с удочками на льду, были для Филина маленькими людишками, такими «недорыбаками», с примитивным рыбацким умишком, и ловили-то они курам на смех. Презрительно поглядывая на рыбачков, Филин объезжал их засадки. Правда, среди удочников тоже появилась каста рыбаков, которые данным способом промышляют рыбу не хуже профессионалов. Блесна – будь она самодельная или заводская – в местах, где есть течение и водится рыба, опускается под лёд и ждёт свою добычу. Во впускной лунке вместо удилища – проволока (опуск), чтобы при обдалбливании лунки не перерубить леску. Течение колышет блесну, и рыба хватает её. Усидчивый рыбак выставляет до пятидесяти таких блёсен, проверку проводит через день. Щука, нельма, налим… За проверку умудрённый опытом рыбак собирает до двух мешков рыбы – вот вам и удочка!
...Что может лучше рыбалки, в которой вместе с тобой участвует твой сын?  Вот и место – годами здесь вымерено практически всё! Сто шагов от обрывистого яра.
– Давай, уважаемый, шагай сто шагов! – обратился Филин к своему сыну и принялся рассупонивать бурановские сани с рыбацким инвентарём. Коля Пузин, манси по национальности, покуривал сигаретку в ожидании работы. Спокойный, флегматичный работящий парень. Филин брал его всегда, когда кто-то из своих рыбаков давал сбой. Колёк всегда досягаем и много не спорит, собрался – и вот он. В прошлом Колёк был трактористом, неплохо зарабатывал, но недуг в крови его мансийской мешал ему – запои. То жена выведет из себя, то одноклассник подвернётся с бедой своей, и пошло… После запоя Колёк долго никогда не горюет, тут же навещает своих оппонентов, а их много. И у него вновь начинается трезвая жизнь: кому снег почистить, кому подлатать что, да мало ли… Толковые рабочие руки всегда в цене.
Краем глаза наблюдая за сыном,  отмеривающим шагами расстояние от яра, Филин прикрикнул:
– Ты куда такими большими шагами меряешь, лось? Метровыми шагай давай!
Выдыхая из себя порции пара, сын Филина вымеривал заданные отцом сто шагов. А мороз стоит двадцать градусов, безветренно, солнечно – в зимний период самая рабочая погода. И первый лёд – идеальный вариант для постановки ловушек. Толщина не велика, пятнадцать сантиметров, снежок на льду – три - пять сантиметров. Ну что ж ещё? Позже, вглубь зимы, лёд начинает промерзать и утолщаться. Снег до метра толщиной и лёд не меньше. Рыбацкие трудовые бои лёгкими не назовёшь. Зато редкие трофеи оправдывают всё, они обсуждаются на работе, на перекрёстке, в бане за кружкой пива… Вот такая она, рыбалка.
...А у рыбаков дело пошло. Филин ровно расправил на льду в длину пятнадцатиметровую сетку, по расправленной сети отметил центральную лунку, впускную, и две крайние лунки. Как правило, лунка делается диаметром один метр, по мере зимнего утолщения льда она будет сужаться. Закипела работа. Пешня, зюзьга, три основные и две промежуточные лунки готовы. Для подвески  сети у трёх лунок просверлили лунки и в них вставили для вмораживания таловые колья, к которым будут крепиться верёвки для подвешивания подо льдом сетей.
От силы минут сорок – и лунки для подвески сети готовы. Дальше другой этап- прогон верёвок подо льдом. Филин это всегда делал сам. К концу талового шеста вяжется верёвка (прогон), а дальше Филин кончик шеста (норила) опускает в лунку и с силой мечет его под лёд, в сторону центральной лунки. Шест должен влететь под лёд и донырнуть до следующей лунки, над которой склонился наш Коля - манси, внимательно вглядываясь в чёрную воду Северной Сосьвы, стараясь поймать пущенный Филином шест..
– Поймал! – доложил Филину Коля, держа вертикально кол в воде. Филин перешёл к майне манси и «вилкой» стал пропускать кол подо льдом. Вилка похожа на огородные вилы, только состоит из двух игл, которыми ловятся под водой норила и проталкиваются до следующей лунки. Когда все лунки пройдены, норила вытягиваются на поверхность льда вместе с привязанной верёвкой. Всё, теперь от первой лунки и до последней у нас подо льдом протянута верёвка на длину выставляемой сети.
– Давай, пап, чайку... – тоже довольный проделанной работой, предложил Филину сын, выставляя из бурановских саней термос.
– Давайте… – буркнул Филин, слегка недовольный из-за неожиданного сбоя ритма работы. Ну, а у сына – дело недолгое, в один момент разлил по кружкам из термоса горячий ароматный напиток из иван-чая.   
Вот вам и северный пейзаж. Лёд, мужиков кучка. Продолбленные майны. Снегоход. Расправленная на льду сеть. Рыбацкий инвентарь. Чай... А как порою бывает здорово – когда ты устал, намахавшись пешнёй, – лечь на лёд и лежать, глядя в небо, и в загадочных рисунках небосвода угадывать какой-то смысл. Попробуйте так – ночью, в поле или на льду, лёжа на спине, поглядеть в небо, на звёзды. Сначала зацепитесь взглядом за одну звезду, после за другую, и уверяю – вас понесёт в Космос, и вы поневоле схватитесь за землю… Мне в такие моменты почему-то становится страшно. Лежать так в двадцать градусов мороза можно не более пяти минут. Как почувствуешь, что ледяной холодок пробирается под одежду, – самое время вставать. Минуты отдыха и романтики позади, пора браться за работу. Филин первый встал, кинул взгляд в чёрный зев майны и сказал:
– А морозец-то давит, на сантиметр уже промёрзла майна. Давайте-ка, пока она не перемёрзла, сетку воткнём!
И дело пошло. Расправленную сетку на льду собрали у впускной майны, пропущенную подо льдом верёвку привязали к петле на верхней тетиве, и Коля - манси потянул верёвку к себе. Конец сети, увлекаемый верёвкой, которую тянул Коля, нырнул в майну и пошёл подо льдом к противоположной лунке. Ещё немножко – и он вынырнул в своей лунке. Дальше дело техники.  По краям и в середине Филин подвесил на нижнюю тетиву по двадцати пяти килограммовому грузу, эти же три конца сети, центр и края отпустил в воду на верёвках на две сажени, а концы верёвок прикрепил к вмороженным у лунок кольям. Готово, сеть висела подо льдом в ожидании богатого улова.
– Хорош, – выдохнул Филин, – вторую завтра поставим.
Парни, сильно и не огорчаясь, принялись укладывать рыбацкий инвентарь в бурановские сани. Из-за яра послышался гул снегохода, через минуту появился и сам снегоход с двумя улыбающимися рыбаками.
– Ну что, Филин, решил процедить всю Северную Сосьву сетями поперёк? – протянул ему руку Вовка. – Лета, осени тебе не хватает рыбу ловить?
– Ага, – пожимая ему руку, хмыкнул Филин, – я-то воду сетями цежу, а ты вон, – он кивнул головой за яр реки, – прижимную рыбу всю соберёшь – и довольнёхонек!
– Соберёшь… – возразил Вовка. – Летом пол яра течением смыло, яма-то маленькая стала, не знаю, что нынче возьму в ней, пару фитилей вот воткнул.
Между тем краем глаза Вовка поглядывал на рыбацкое сооружение Филина, стараясь понять методику лова до мелочей. В рыбацком дело на севере, помимо обыкновенной техники лова, есть свои, фамильные секреты, которые ни при каких условиях никогда не сдадутся. Поэтому рыбак берёт с собой того, кто ничего в рыбалке не понимает, вот как наш Коля - манси: кидай, долби, тяни…
Но кроме трёх лунок, возле которых вморожены три таловых шеста с опусками в лунку толстых верёвок, Вовка ничего не увидел. Конечно, если б за бутылочкой в гараже он попросил Филина рассказать всю технологию лова подвесными сетями, тот рассказал бы, но при условии, что таким методом, кроме них, ловить в посёлке никто не будет.
Филин же, воодушевлённый тем, что постановка сети подо льдом прошла без сучка и задоринки, довольный собой, начал дискуссию:
– Мне в принципе не интересно тут. Вот, сеть поставил, может, завтра, одну поставлю под лёд – и в избушку. Там филин мой уже заждался меня, ждёт, что деликатесов я ему понавезу. Ты знаешь, он каждый год всё крупнее и крупнее становится.
Вовка улыбнувшись, ответил:
– Так конечно, ты же его деликатесами кормишь, как тут не поправиться! У меня дома Боря, кот, тоже не худеет. Щуку занесу ему мороженую, один день – и нет её, Боря съел!
Боря для Вовки – это тоже культ личности, с ним Вовка общается, как с равным. Наблюдать за таким общением – одно удовольствие. Как-то Филин зимой зашёл к Вовке домой. Праздник какой-то был, вот они на горячах-то и увиделись у магазина. Вовка пригнулся к Филину и на ухо шепнул:
– Ты знаешь, Филин, у меня такая селёдочка сосьвинская нынче – сам не ожидал! И картошечка к ней. Пошли, попробуешь!
 Филин – парень нелюдимый, но тут согласился, замедлив шаг, спросил:
– А к селёдочке-то сосьвинской и картошечке – есть что?
– Обижаешь! Конечно, есть. И столько, что сидеть можем до самой весны, до прилёта гусей, – убедительно сказал Вовка. – И компаньон у нас есть – Бо-о-ря!..
Решимости идти к Вовке добавила информация о том, что жена Вовкина в командировке в районе, так что вести дегустацию селёдки никто им не помешает. И широким северным шагом зашагали они на мужицкую посиделку.
Добротный дом, гараж, банька, теплицы – всё по чину, хозяин Вовка крепкий. В просторной прихожей разделись и в не менее просторной кухне присели. Вовка протянул руку в громадный двухдверный холодильник и выхватил оттуда широкое фарфоровое блюдо с разложенной на нем сосьвинской селёдкой, той самой, которая усиливала слюноотделение у больших людей – генсеков Брежнева, Андропова. Та самая, которую поставляли двадцать пять лет в Англию по контракту, заключённому самим Черчиллем. И ещё скажу, что водится она в единственной реке мира – Северной Сосьве.
Наверное, вот такая – просторная тёплая, уютная кухня с большим холодильником и котом Борей, в то время как на улице тридцатиградусный мороз, и есть дар жителям севера за их стойкость. Да что – стойкость, мелочь какая, – за то, что они научились на севере жить настолько комфортно, что им может позавидовать житель любого южного региона России. Не надо выращивать мясо – сходил в лес и принёс его. Зачем покупать выращенную на биохимических кормах рыбу, форель и сёмгу, когда реки севера изобилуют ею? Достаточно приложить усилие – и она трепыхается в твоих руках или ждёт своей минутки на фарфоровой тарелке в Вовкином холодильнике!
Кот Боря, наверное, больше всех ждал прихода хозяина. Своим кошачьим чутьём он сразу понял, что ему обязательно перепадёт что-нибудь вкусненькое – хозяин явился домой в хорошем настроении.
– Ну что, хряк, – обратился к Боре Вовка, – и ты отведать захотел чего-нибудь изысканного? Или побрезгуешь с нашей компанией?
Кот, судя по его физиономии, брезговать не собирался и, навострив уши, внимательно следил за каждым движением хозяина. Вовка вновь открыл дверь холодильника, и кот, брякнувшись с кухонного уголка на пол, чуть не сбил с ног своего хозяина – знал, что не обнесут его вкусненьким.
– Вот так-то, Боря, любить надо хозяина – и сыт будешь! – Вовка кинул ему толстый шмат мяса и, обернувшись к Филину, пояснил:
– Прошлогодняя лосятина, пусть дожирает! Своя ведь животина, пусть пожирует, не всё же нам! А мы тоже в стороне не останемся, – и достал из своего огромного холодильника литровую бутылку водки. Ещё пара нехитрых движений – и Вовка уселся за  стол. За окном по огороду, размахивая своими длинными хвостами, стрекотали сороки, галдя, делили кусок хлеба.
– И не улетают, – кивая в их сторону, буркнул Филин.
– Наши братья меньшие, круглый год с нами живут, даже в стужу. Я ни одной в жизни не подстрелил на охоте, ворон-то постреливаю, пяток за год. А этих не трогаю, – пояснил Вовка.
– Да и не надо, всё души живые, – поддакнул Филин, – ворон-то я тоже парочку – да подстрелю, а так, пожалуй, больше никого и не трогаю без надобности.
Вовка налил по стопочке водки, поднял и произнёс тост:
– Ну что, Филин, выпьем давай за нашу природу северную, за богатства её. И рыбка хорошая чтоб наши сети стороной не оплывала, чтоб я к тебе или ты ко мне  зашёл, а на блюде, вот таких экземплярчиков лежало сколько нашей душе, угодно!
– За это я всегда выпью, – хмыкнул Филин. И рыбаки выпили по первой. Боря времени зря не терял, выданный хозяином кусок лосятины слопал и, довольный самим собой, облизываясь, запрыгнул на хозяйское кресло. Мужики же принялись за сосьвинскую селёдку. Необыкновенно хороша она вкус, наверное, вкусового аналога у неё нет. Главное – её не пересолить, так как «изюминка» заключается в сладковатом вкусе её мяса. Для меня она вкусна три раза в год. Первый – это когда после вылова ты её круто пересыпал солью. Как говорят северные знатоки, если через час от соли у неё глаз побелел – уже можно её есть. С хлебушком, лучком, не помешает и сто грамм к рыбке. Второй – это когда после рыбалки дома селедочка просолилась ночь, в гости пришли родственники, на столе огурцы, помидоры, зелень с огорода и много, много малосольной селёдки. И подо всю эту северную вкуснятину – разговоры, порою до самого утра. А в третий раз – это зимой, вот как сейчас Филин и Вовка. Северяне приноровились и научились сохранять рыбку всю зиму как свежепойманную. Секрет прост: появились мощные холодильники. По килограммовому брикетику селёдка фасуется в целлофан и замораживается вкрутую, до своего часа. А когда этот час придёт, то в кастрюльке наводится тузлук и брикет опускают в него. Если застолье вечером, то его надо кидать в тузлук утром. Если селёдочка потребуется в обед или утром, то с вечера. И Филин увлёкся отборной сосьвинской селёдкой, которую с гордостью выложил ему Вовка, а когда на мгновение оторвался от рыбки, произнёс:
– Вот живу всю жизнь на севере, родился тут, как и отец мой, как и дед… Ловлю её и всегда ем, как в первый раз.
– Вкусна, вкусна рыбка, Филин, не спорю, – подхватил Вовка и наполнил рюмки, – давай, Филин, если масть пошла, значит, надо пить.
Подняли рюмки и выпили ещё. Вовка отвлёкся от рыбки, посмотрел на лежащего в кресле Борьку и нараспев, обращаясь к коту, как к маленькому ребёнку, сказал:
– А Боря наш селёдку сосьвинскую не ест! Боря мышками ночью закусывает. Да, Боря?
Боря приподнял свою умную голову, посмотрел на хозяина, в ответ сделал преданную моську, вильнул в знак согласия своим хвостом, взглядом говоря: «Молодец-то я молодец, вот только от куска хорошего лосятины б не отказался».
– Ты с ним как с человеком говоришь… Хотя понимаю, у меня в тайге питомцы, я с ними так же разговариваю. И как они меня ждут… – мечтательно проговорил Филин. – Особенно моя гордость – друг филин Белое сердце. Мы с ним тоже разговариваем. Представляешь, у него оперение такое на груди – белое пятно в виде сердца!
В ответ Вовка улыбнулся, наливая новую стопочку водки, обернулся к своему Боре и запел:
– И у Бори нашего белое сердце, Боря любит нас и никому не рассказывает, что Сирию прошёл и Донбасс!
– Как?.. –  Изумлённо спросил Филин и тут же поперхнулся, поняв, что попал впросак. А Боря уткнулся носом себе в пах, навострил ушки и,  повиливая хвостиком, выражал полное согласия со своим хозяином. Филин поправился и с иронией спросил Вовку:
– А чем он занимался в Сирии и Донбассе?
– Как – чем? – удивлённо хмыкнул Вовка и, вновь обернувшись к Боре, напевно произнёс:
– Боря по заданию Асада и Захарченко всех мышей переловил в президентских дворцах, правда, никто его за это не наградил никой медалькой, куска лосятины даже не дали!
В тон Вовке уже чуть повеселевший Филин своим хриплым голосом спросил:
– Так это, Боря, или не так?
Боря же перестал обращать внимание на чудаков, уже не повиливал своим серым в чёрную полоску хвостиком, а просто спал. А мужики продолжали свой зимний рыбацкий пир:
– Ты знаешь, Филин, ну её, эту селёдку. У меня есть на той неделе пойманная нельмушка, килограмма три - четыре, но интересная – как карась, круглая, видать жирнющая, давай строганём?
– А давай! Нам что, сиди да сиди, никто никуда не гонит!
Вовка своим степенным, уверенным шагом вышел в сени. Вернулся оттуда с нельмой – свежайшей! О её свежести говорила алая кровь на жаберных крышках, которая ещё даже не успела потускнеть.
– Действительно, как карась, круглая, – удивился такой рыбине Филин.  – Попробуем сейчас, какая она на вкус.
На полу Вовка раскатал мешок, головой в него упёр рыбину, от хвоста к голове сделал прорезы, ещё несколько минут – и снял с рыбины шкуру. Довольный, показал её Филину и проговорил:
– Продукт к употреблению готов!
– Я – за! – поднял руку Филин, и Вовка, склонившись над мешком, настрогал ножом горку мяса.
Эх, скажу я вам, вкуснятина это северное блюдо. Нельма состоит наполовину из жира, и представьте, какой вкус приобретает мясо! Маканина – это соус, но к строганине на севере особо изысканных соусов никогда не делалось, всё просто. В блюдечко наливается семипроцентный раствор эссенции, добавляется в него соль и чёрный молотый перец. Маканина готова. Со шкуркой нельмы, плавниками и остальной обрезкой Вовка свернул мешок, предварительно отложив своему коту плавнички, и вынес мешок на мороз в сени. Озорно глянув на друга, он сказал:
– Ну что, Филин, по маленькой? Под такую закусь!
– Наливай, – довольный гость махнул рукой.
Вовка налил по рюмке, рыбаки выпили и молча принялись за строганину из нельмы. Сдобренные маканиной, кусочки рыбы таяли во рту, наполняя насыщенным вкусом не только вкусовые рецепторы, но и души. Немного стараний – и тарелка, на которой ещё недавно была горка строганины из нельмы, оказалась пустой.
Я убеждён в одной кулинарной истине и грожу пальцем телевизору, где изысканные повара в белых колпаках учат нас, как правильно готовить пищу. Отвечаю вам: не ваши рецепты дают истинный вкус продукту, а сам продукт. Считаю, что восемьдесят процентов истинного вкуса должно давать то, из чего мы готовим блюдо. Любое прикосновение столичного повара к Вовкиной строганине испоганило бы блюдо. Может, за исключением соусов, но это тоже на любителя. Я бы предпочёл тот, в который макали  кусочки строганы наши герои. По крайней мере, столичному повару пришлось бы в почтении снять свой колпак перед Вовкой, который так виртуозно снял с рыбины шкуру и настрогал её.
Два крепких северных мужика наслаждались за столом жизнью, как истинные хозяева своей земли. Не как те, которые проходят регионы России в поисках длинного рубля, а как те, про которых говорят: «Где родились, там и пригодились». Именно такие, как Филин и Вовка, составляют костяк российского народа, неся в себе твёрдость и преданность своей земле. Многие, поработав на севере лет пятнадцать, уезжают обратно, в тёплые края, как говорят – «на землю». При этом они почему-то называются «покорителями севера», требуют льготы. Слыша про таких, те, кто родились и живут на севере, называют их простым словом –  «проходимцы». Пришёл – и ушёл.
Вовка ещё раз вышел в сени, достал начатую нельму, упёр её головой в мешок, расстеленный на полу, ножом настрогал горку стружек северного деликатеса. И рыбаки опять за столом, сомкнувшись лоб в лоб, делились своими рыбацким и охотничьими технологиями. И Борька встал, потянулся и как бы между прочим подошёл к обрезкам нельмы, понюхал и, брезгливо поморщившись, пошагал облёживать себе новое место. Вслед ему пропел их особую песню Вовка:
– Борю опять обидел хозяин, он думал, что ему щучку положили свеженькую, а там какие-то остатки от нельмы. Да, Боря?
Но Боря уже не слушал, что говорят, он прилёг в зале под телевизором и думал о чём-то своём, о кошачьем – может, и правда, о свежем кусочке щучьего мяса.
А за окном совсем стемнело, пошёл снег. Прощаясь со своим другом, Филин сказал:
– Пощекотали мне душу твои тёплые отношения с Борей. А я ведь в избушке у себя, в тайге уже неделю не был. Как там мой живой уголок? Да и помолиться надо таёжным листвянкам. Потом, если захочешь, научу.
– Хорошо, – сказал Вовка, на прощание пожимая руку другу.
Хоть и «под градусом», но твёрдой походкой шагал домой Филин, мысленно смакуя  послевкусие встречи с Вовкой.
– Надо иной раз вот так посидеть, надо! – мысленно оправдывал он себя, чувствуя угрызения совести за перебор со спиртным.
А зима была в самом разгаре. Кому-то она причиняла неудобства: навалит снега – и убирай его потом, лопатой махай. А кто-то на улицу выйдет, когда снег, – тепло, гуляй – не хочу. В морозы на рыбалке уютно, а лыжники дома сидят. А у кого на дровах печи, то расход дров большой. В общем, сколько людей, столько и нравов.
Пара дней пролетели мгновенно, тем более что на второй день Филин с Колей - манси поставили рядом вторую сетку. Филина обуяла невесть откуда взявшаяся жадность, вечером накануне и утром боролся с сомнениями: брать Колю с собой или не брать? Если брать, то надо по-братски делиться уловом. А так можно проверить, после подъехать к нему, дать, к примеру, пару язей и щуку – и Коля доволен. А если белая рыба или осетровые попадут? Терзания прекратил сын, после того как Филин позвал его по телефону на проверку сетей, – дал согласие. Честно говоря, не в него пошёл сынуля. Хоть  и вырастил его в лесу да на пойме реки, не взошло в нём зерно рыбака - охотника. Нет тяги в лес, на реку.  Порою до слёз обидно бывает Филину: многое за свою жизнь он постиг, передать бы кому-то своё мастерство, а некому. Женился сын, начал свой бизнес, а про тайгу-матушку и реку-кормилицу забыл совсем. Если едет с отцом, так по просьбе его, из уважения, не более. Вот и утро. Филин набрал номер сына, гудок:
– Через десять минут подъеду, папа! – коротко ответил тот и положил трубку. Сигнал к действию получен. Филин надел на ноги бахилы, тёплую рыбацкую куртку из чёрного сукна, шапку – и на улицу. Из баньки достал лопату, пешни, зюзьгу, мешки. Инструменты после рыбалки обмерзают, черенки увеличиваются вдвое, и их обязательно нужно поставить в тепло, чтоб намёрзший лёд стаял. На улице скрипнули тормоза подъехавшей машины сына. Сын запустил «Буран», пока Филин укладывал инструмент в сани, выгнал его на улицу из гараж, вдвоём прицепили сани к снегоходу, поверх всего Филин кинул лосинную шкуру, плюхнулся на неё – и снегоход взял курс на рыбацкие лунки на двадцать втором километре Северной Сосьвы. Снегоход выехал на реку и, напевно урча, ехал по ледяным северным застрогам. Сквозь снег местами ещё просвечивал не заметённый лёд. Казалось бы, сиди, пассажир, да любуйся. Ноо Филина на эту слабость не возьмёшь. Глаза его шарили по льду, берегам и выглядывали там свою, таёжную жизнь, которой можно иногда и попользоваться. Вот рядом с лунками рыбаков - удочников – следы песца –  всё он тут избегал, подъедая то, что осталось от человеческого присутствия. «Где-то неподалеку и спит, – подметил про себя Филин. Подъезжай на снегоходе и бери его, вот только куда? Совсем никому пушнина не нужна стала. Соболей – и то с трудом продаёшь скупщикам».
Под отвесным берегом лисы ископали и избегали весь берег Сосьвы – видать, вода ушла, лёд опустился, обломился, и в ловушке оказался мелкий «щурогай», вот его и копают лисы, добывая из-подо льда. Погонять неплохо их на «Буране», вдруг крестовка попадётся, внучке б шапку можно пошить, хотя… Дети-то не всё носят.
Снегоход поднялся на пологий берег и поехал по берегу Северной Сосьвы. Вот россыпи мелкого тальника и узоры вокруг него, наделанные ножками куропаток. Выводок хороший вчера тут покормился куропачий. Вот что-что, а тушёную куропатку Филин предпочёл бы всему. И готовил-то он её сам, и получалось классно. Всего две куропатки, к примеру, каждая размером поменьше курицы. Только куропатка – птица постная, как говорят, «ни жиринки». Но блюдо из куропатки имеет свой золотой конёк – при готовке оно даёт ароматный сок, напитывает им гарнир. Но – всё по порядку о приготовлении куропатки по-филински.
Для готовки этого деликатеса необходимо толстостенное блюдо. Бабушка Филина, баба Соня, готовила его в чугунной жаровне, почему-то именно в такой посуде оно приобретает необыкновенный вкус. И рецепт этот в семье Филина передавался из поколения в поколение. Баба Соня приняла его от своих родителей, передала его маме Филина Рите, а он воплотил его и от мамы, и от бабушки Сони, которая, между нами говоря, не очень ладила с мамой Ритой. Но кухня сблизила их понимание жизни. Ибо готовка – это, прежде всего, культура.
Филин готовит куропатку так. В толстостенную кастрюлю на дно толщиной с палец укладывается внутренний жир, любой –  лося, оленя, говядины. Но только не свинины, к свинине северяне относятся, как-то морщась, принимая от неё лишь сало. Выращивают, конечно, некоторые свиней, но не массово. Когда-то давно, когда казаки привезли первый свиней в Берёзово, именитый хантыйский князь, увидел свинью, оторопел, а потом презрительно сказал: «Нюр-няр!», – что в переводе на русский «лысый зверь». С тех пор северяне стали относиться к свинье с прохладцей. Завоевала, конечно, она своё место на северном столе, но больше как добавка к фаршу – лосинному, рыбному. Свинина заняла сегодня место и у Филина в кастрюле, ибо Филин считал, что свиной жир – самый нейтральный, не перебивает других вкусов. Слоем толщиной с палец Филин уложил мелко нашинкованное сало на дно кастрюли. Принцип один: чтоб к днищу во время готовки мясо дичи не пригорело. Потом слой лука, приправку и куропаточке. Куропатка на севере не рубится, а кусочки отделяются ножом по суставам, по своим правилам. Отдельно – ножки, после  грудинка отделяется от спинки, голова не отсекается, а идёт в готовку, и копчик. Вот, пожалуй, и ничего сложного. Поверх дичи – толстый слой лука, крупно порезать морковку и картошку, залить водой, чтоб покрыла на палец, и на огонь. После того, когда блюдо покипит с полчасика, поверх положить на ширину ладони картошку, разрезанную пополам или на четверти. И довести до готовности. Как только процесс пойдёт, дом тут же наполнится ароматом боровой дичи. Он не сравним ни с каким – домашняя птица, да и мясо, не дают такой удивительно ощутимый аромат, как лесная дичь. Не зря на царские столы подавалась именно лесная дичь. Аромат дичи пропитает картошку, и она станет сочной. Почему-то утка или гусь, несмотря на свою жирность, такого эффекта не даст, того вкуса и аромата, что даёт лесная дичь. А когда куропатка будет готова и вы съедите первую тарелку, вкус оцените с улыбкой. Даю вам гарантию, вы будете в мыслях с этой кастрюлей до тех пор, пока в ней не останется крошки этого восхитительного куропачьего деликатеса. Вот такие думки и мысли, вызывают всего лишь на всего начертанные на снегу следы куропаток.
Ещё один нырок – это река Чухнейка – она соединяет реки Сосьва и Вагулка. Поворот, снова лёд – и «Буран» замер у продолбленных Филином майн, которые бесстрашно глядели ввверх, во Вселенную своими чёрными большими ледяными глазищами.
– Ну что? – кивнул Филин сыну на противоположные майны. – Ты оттуда начинай, а я отсюда!
– Хорошо, – ответил сын, взял в руки пешню, сак и пошёл крошить свои кубометры льда. Погода устоялась на славу. Минус пятнадцать градусов, тихо. Плохо, когда ветер, особенно при выемке сети из воды. Когда руки соприкасаются с мокрой сетью, ветер обжигает их холодом, они немеют, обмерзают, пронизывает их нестерпимой болью. Сеть приходится отпускать и в варежках отогревать руки, морщась от боли. Такая вот рыбацкая доля. А сегодня рай. Пешня, сверкая на солнце своими стальными рёбрами, колола лёд, Филин откидывал лёд подальше от лунки и, глядя в тёмную воду, гадал о предстоящем улове: «Что попадёт?». Улыбался, представляя осетровый хвост, выглядывающий из воды, и огорчался, представляя первую сеть с одним язём, а вторую – вообще пустой. Лёд за два дня промёрз в майнах сантиметров на десять. С небольшим перекуром, за полчаса мужики тщательно зачистили лунки от льда. Теперь самое главное. Сын подошёл к саням, достал термосок и спросил:
– Перекур с чайком?
– Чай опять с травками у тебя? – недоверчиво хмыкнул Филин. – Сам же знаешь, микстуру не пью!
– Нет, папа, классический, прямо из Сухуми привезённый, и лимон сухумский.
– Давай… – махнул рукой Филин, то и дело с любопытством поглядывая в выдолбленные майны, стараясь увидеть в черноте воды что-то живое. Тянула, тянула чёрная бездна Северной Сосьвы Филина вниз. Наверное, потому, что чернотой своей нисколько не пугала, а наоборот, манила. Наверное, потому выдолбил он их за свою жизнь не одну тысячу штук. И вытянул из них не один десяток тонн рыбы. Порой казалось ему – закрыть бы глаза, сложить вместе руки – и нырнуть в стылую черноту воды, и оказаться вместе с рыбами, открыть новую, подводную жизнь, забыв навсегда о том, что осталось на стылом льду. Разве плохо стать человеком-рыбой? Станешь подо льдом сильнее всех, умнее. Уйдёшь от всех земных проблем, забот. А как здорово будет плавно перемещаться по дну речному вместе с косяками рыб! Устал, присел на речном приступе, где нет течения, отдохнул и – дальше, навстречу течению. И плавать, познавая новое, открывая, затаив дыхание, тайное. А сколько бы новых друзей там узнал, научил бы осетров и нельм тому, чтоб не попадаться в сети...
Мысли унесли Филина в чёрные воды реки, в подводную подлёдную бездну, которая оказалась не такой уж холодной и чёрной. И жизнь там осмысленная, плавная, неторопливая, тихая.
– Не… – очнувшись, вслух произнёс Филин.
– Что, папа, «не…»? – переспросил сын.
– Да я так, – забормотал Филин, встал с буранных саней и подошёл к майне для проверки сетей. Начиналось самое интересное.
– Давайте, тяните верёвку, сказал Филин помощникам.
Тяжела ноша, как говорили раньше, да наша! Метр за метром, упираясь ногами в ледовую твердь, парни подтянули сеть ко льду. Филин ухватил вышедший конец сети из воды, подтянул ещё больше ко льду, а когда показался двадцати пяти килограммовый груз, отстегнул его вместе с подъёмной верёвкой и откинул на лёд. А к концу сети привязал прогон (длинную верёвку). На этом конце дело сделано. Рыбаки перешли ко второму концу, и всё – как по сценарию. Подняли сеть, отцепили груз, вместе подъёмной верёвкой привязали прогон..
Тот, кто понимает и знает процесс, работает молча, без суеты – в ожидании отменного рыбного трофея. Момент ответственный. Более того – первая проверка сетей этого сезона! Перед выемкой сетей, как и перед торжественным застольем, необходим тост. И кажется – рыбалка, какой тост? Но Филин шагнул своей уверенной походкой к центральной майне,  встал лицом к восходу солнца, снял шапку, глянул на мужиков, которые покорно встали позади него и так же, как он, сняли шапки, с иронией поглядывая на главного рыбака.
– Дух реки! Мы любим тебя и твою речку! Хотим поблагодарить тебя за то, что ты кормишь нас, даёшь нам и детям нашим вкусную рыбу. Мы за это тебя благодарим,  Дух реки! – произнёс Филин, достал из кармана горстку мелочи и стал говорить дальше:
– Я приношу тебе дар! Деньги даю за то, чтоб ты снова нам давал богатый улов, чтоб  радовал рыбацкие души наши. Слава тебе! – Филин трижды повернулся по ходу солнца и высыпал мелочь в майну реки.
– Ну, что… Если первым будет налим, то в этот сезон рыбы возьмём, – вынес вердикт хозяин лова и, как-то неловко опустив голову, перекрестился и произнёс извинения главному Богу в своей жизни:
– Прости, Господи Иисусе Христе, раба своего! Ты у него единственный Бог, а то, что сейчас говорил, – это шутка, рыбацкий ритуал.
Филин кивнул рыбакам, чтобы те начинали тянуть верёвку для того, чтобы поднять на лёд центральный груз. В старые добрые времена груз с сетью поднимали лошадьми, потому и не приходилось брать на одну сеть по два – три человека. А сейчас всё упростилось, появились снегоходы. Если в те времена до сетей было полдня езды, то сейчас сорок минут – и ты на месте.
Небольшое усилие – и парни, как бурлаки, вытянули груз вместе с сетью на лёд, и вместе со всем рыбацким инвентарём показалась громадная, блестящая под зимними лучами  солнца масляная голова налима. Глядя на неё, сын  Филина не выдержал:
– Так это не налим, а налимище! Я не видал, пап, такого никогда!
Филин, слушая лишь только себя, умелыми движениями отстегнул от сети груз, откинул его на лёд, потом видимым только ему движением перевернул налима в сети и тоже откинул его подальше от майны, на лёд. Коля - манси – и тот замер, заворожено поглядывая на налима, веса в котором было не менее пятнадцати килограммов, а когда насмотрелся, сузив и без того узкие мансийские глаза, произнёс:
– Крупный-то какой… Наверное, печень в ведро не влезет!
Филин, выпрямившись, спросил:
– А ведро-то у тебя есть?
– Есть! – кивнул манси.
– Ну, если есть, то вот этого налима домой и заберёшь!
Что интересно в рыбьих повадках, так это инстинкт выживания. Вода – рыбья колыбель, да и что рыбы, все мы, наверное, вышли из воды и процентов на восемьдесят состоим из неё. А рыба готова идти за водой хоть посуху. Не зря сметливый Филин откинул налима подальше от майны, почуяв воду, налим уполз бы в майну, только б его и видели. Здоровый гигант в сажень длинной, круглый, толщиной с эмалированное ведро, играя на солнце масляными боками зелёно-жёлтого цвета, налим повернулся головой в сторону майны и замер, глядя на вдруг открывшийся ему новый мир. Первое, что, наверное, его поразило – солнце. Налим – вообще-то рыба донная, живёт и ползает по дну реки на брюхе, подкарауливая свою добычу, не брезгуя ничем, даже плавающими в реке речными кротами. Пика активности рыба достигает при самой холодной воде, то есть в зимнее время. Летом же налим спасается от тёплой воды на самых глубинах, где есть холодная вода. При температуре двадцать четыре градуса рыба гибнет.
В этой пятнадцати килограммовой рыбе, если её выпотрошить, тридцать процентов от веса будут составлять «заглотыши» – жертвы налима. Крупная голова, толстый хребёт и мясистое филе, калейдоскоп кулинарных изысков которого  велик.
Коля -манси после команды начальника, что налим – его, топориком оглушил рыбину по голове, распрямил и оставил тушку застывать на морозе. Зимой, в феврале, обская вода «сгорает», то есть в ней исчезает кислород. И тогда рыба начинает искать воду, в которой кислород есть – в подлёдных ручейках, стекающих с берегов в Обь. А место на берегу Оби, в которое стекает этот кислородный ручеёк, называется «живун». Щуки, находясь в состоянии кислородного голодания, шли навстречу ручейку, ползли вверх, к берегу, по сантиметровой глубине ручейка, и поднимались вверх на высоту до трёх метров. В таком положении застывших щук находили рыбаки.
Парни перешли к крайней лунке, потянули за фал, подняли конец сети с грузом и, как на центрах, у края сети тоже сидел запутанный в сеть налим. Откинув его, как и первого, Филин выпрямился и проговорил:
– Сегодня налимий день!
Он отцепил груз и перешёл к другому концу сети, подтянул её, отцепил груз – и всё, сеть, освобождённая от груза, готова к выемке. Филин кивнул Коле-манси, чтобы тот взял в руки верхнюю тетиву, и дело пошло. Первый метр – и на лёд вместе с сетью вышла щука, стандарт по местным меркам – три килограмма. Так бы всё ничего, но одна особенность, которая заставила щуку залезть в сеть, – это пыжьян, рыба, которая первой попалась в сеть и затихла. Щука же, увидев этого живца, лёгкую добычу, не смея ожидать другой добычи, ринулась на него – и сама оказалась в объятиях крепкой обской сети.
– Жадность фраера сгубила! – прокомментировал попадание щуки в сеть сын Филина. Коля - манси добавил:
– Плыла б она спокойно мимо – так и дальше бы плавала, мальков собирала!
А, глядя на пыжьяна, сказал:
– Свежий… не попортила его  щука, хоть сейчас в пирог его клади.
Филин выпутал из сети щуку, откинул её подальше на лёд и вновь потянули сеть. На этот раз в проруби показался красавец налим.
–Точно, налимий день, – ругнулся с досадой Филин. Показались первые в этом сезоне стерлядки и лобаришки – молодь. В принципе, можно было бы их и отпустить, но на севере рыбаки их брали домой. Хоть они и не дотягивали до крупной рыбы, размер их не превышает и тридцати сантиметров, а некоторые – как карандаш, но уху наварить из них или на строганинку пустить – милое дело. Говорят по этому поводу местные так: «Хоть недомерки, но всё осетровая радость». Щука вальяжно переворачивалась на льду с бока на бок, не подозревая, что скоро окажется в мясорубке, со свиным сальцом, например. Котлетки из щучки на севере тоже обиходный продукт, и в каждой семье есть свой  кулинарный секрет, который не оглашается для широкого круга соседей и друзей.
Ещё потянули из майны сеть – и показался щёкур, по-научному чир. Интересен процесс воспроизводства этой рыбы. Если мы знаем, что основная рыба мечет икру на подводную траву, затопленные кусты, камни, то у щёкура это всё по-другому. Когда река смерзается и по ней несёт ледовые поля, то рыбы трутся о края льдин и икру мечут прямо на лёд. Впоследствии лёд смерзается и икринки находятся во льду в замороженном состоянии. Наступает весна, лёд растапливается солнцем, начинается весенний ледоход, и из вытаявшихся изо льда икринок вылупляются личинки щёкура, которые течение уносит в обскую губу, в которой они вырастают, достигают половозрелого возраста и, помня запах родной Северной Сосьвы, вновь идут против течения тысячи километров, чтобы дать потомство и продолжить свой рыбий род. Щёкур – ходовая рыба, по обиходным кулинарным качествам стоит выше щуки и язя, которых на севере считают сорными, малоценными. А, к примеру, спроси бабушку Соню, какую рыбку дать ей на пирог, то она непременно скажет: «Конечно, щёкура!»
Если щёкур, например, в сравнении с муксуном, не такой жирный, то в пироге он почему-то побеждает муксуна, прежде всего своим соком. Пирог из него сочнее, а рассказы бабы Сони о её трудной жизни делают его ещё более аппетитным.
– Мои-то подружки смолоду, – рассказывала баба Соня, – туфельках на каблучках, о платьишках да косичках думали – и по танцам, всё женихов побогаче искали. И нашли. А я вот в трудах прожила, да мужья били меня, Андриян-то как стукнул в ухо меня, аж из другого жидкость полилась, с тех пор я на то ухо и слышать не стала, а во  второе – сам, внучек. знаешь, – кричать надо. Ну и пусть, подружки все похоронены, а я ещё вожусь тут, у печки! Рабатывать то они не рабатывали, вот и помёрли быстро. В октябре на рыбоучастке работали, неводом рыбу неводили, война шла как раз. Обуви не хватало тогда, так босиком по снегу, по колени в воде весь день – и хоть бы что! Кто-то белел, а в основном не болели, потому что не стояли на месте, а трудились. Вот, внучек, работящих и Бог бережёт, а тунеядцев прибирает!
Рассказы её заканчивались обычно слезами. Бабушка плакала, жалея себя, а после молилась Богу, прося прощения.
Филин бережно выпутал щёкура из сети, вгляделся в него, а потом откинул в сторону, брезгливо сказав:
– Пустой уже, отнерестился!
Одна из ценностей щёкура ещё и в том, что в октябре и сентябре в нём много икры. Икра щёкура жёлтого цвета и вкусная, в особенности в сочетании с чесноком и чёрным молотом перцем. Икринки поменьше, чем у кеты, горбуши, но это не умаляет вкуса. Два - три литра такой икры под бутылочку съешь – и не заметишь.
Но, пока слово говорилось, Филин дальше выбирал сеть из воды, осетрята, на местном наречии караши, двоечками, троечками выходили из сети, а вместе с ними сыпался червь- ручейник, и лёд в месте выемки сети стал чёрным. «Вот была бы сеть длинная, нескончаемая, – замечтался бы дилетант, – выбирай да выпутывай рыбку..» Ан нет! Кончились пятнадцать метров сети. Как итог – два налима, щука, пыжьян и щёкур. Ну что ж, хороший наборчик для кулинарного разнообразия. А по поводу длинной сети – рыбак опустит голову свою и скажет в мыслях себе, что не по силам рыбаку иметь сеть длины нескончаемой. Эти две сети, что сейчас проверяет Филин, – по пятнадцать метров. Наверное, это максимум, что может потянуть он.
Сегодня тихо, морозно и солнечно – идеальная погода для такой рыбалки. А если б те же минус пятнадцать градусов – и ветер с метелью, когда обжигает мороз руки от соприкосновении с сетью? А что делать, не проверишь сети – улов пропадёт, три дня – это предельный срок, на четвёртый рыба в сети скиснет, опухнет, у неё побелеют жабры. Филин не давая никому передышки, скомандовал сыну:
– Тяни прогон!
И сеть, увлекаемая в лунку верёвкой, которую тянул на противоположной майне  рыбак, послушно побежала в реку. Ещё несколько манипуляций по подвешиванию грузов – и сеть вновь расправила свою стену подо льдом Северной Сосьвы.
– Давай следующую, – пробурчал Филин. И перешли ко второй сети. Солнышко уже спряталось за талиновый куст, и небесное освещение урочищ Северной Сосьвы слегка померкло, а северные виды уже не выпячивали свою щегольскую суровость. Наоборот, настроение уходящего солнца укротило в душах романтику, и начал манить давний, пещерный, дарвинский инстинкт – домой.
Только потянули сеть – уже показался первый метр сетевого полотна с сырком, – как что-то там мёртвой хваткой ухватило сеть – и стоп! Не поднимая головы, Филин скомандовал сыну, стравливающему прогон на том конце майны:
– Потяни на себя!
Тот потянул, после чего снова сеть подобрал Филин, и она соскочила с зацепа. Бывает, льдинка примерзает ко льду и становится подводным зацепом. Но это временно, давит мороз, лёд намерзает и поглощает в себя эту льдинку.
Сырок – рыба сиговых пород, достойная и уважаемая на Крайнем Севере. Его отличает от других рыб жировой плавник на хвостике. Сотня штук солёного в колодку сырка – это великий достаток северной семьи в зиму и несомненное украшение любого праздничного застолья. Крупный, солёный в колодку сырок нисколько не проиграет во вкусе королю оби муксуну.
Бывает, на мальчишнике в гараже так по-хулигански развернёшь газету, выложишь на неё солёного в колодку сырка и разрежешь – первый рез пополам. Неискушённый сразу подумает: эх, сейчас жир польёт! Но нет, скажу вам как профессионал – из правильно посоленной и правильно сохранённой рыбы жир не польёт! Он будет внутри, в чуть застывшем желеобразном виде, вкус которого только усилит вкус рыбы. И то, что он не потечёт, не значит, что его там мало. А потечёт он после, полежит в тепле часика два – и жировая лужа вокруг не заставит себя ждать. В сырке, как и в муксуне, жира тридцать процентов от веса. И он не приторный, как в сёмге, а сладковато-нежного вкуса, кушать который захочется столько, сколько его будет на столе перед вами.
Но мы отвлеклись от рыбаков, разгар лова у которых был в апогее. Ещё сажень – и сразу пять сырков вышли на лёд из майны. Филин, не проявив никаких эмоций, выпутывая их из воды, буркнул:
– Сырковый день, видно, сегодня!
– Ага! – крикнул с той майны сын Филина, – видать, у какого-то сырка сегодня день рождения, вот стайкой и ходят!
Филин неторопливо выпутал всех рыбин, откинул их подальше, развязал рыбьи замотки и потянул снова. Щука, в точь такая же, как и первая, показала свою острую морду. Филин, снимая с неё сеть, сказал ей:
– Принимаем тебя, принимаем, как самую дорогую гостью! – и, кинув взгляд в майну, добавил, – и вы, остальные щуки, не стесняйтесь, все к нам, место найдём вам!
Гулял, гулял рыбацкий азарт в душе Филина, да что азарт – алчность была не на последнем месте.
– Где ты?.. – устремлялся взгляд Филина в самую глубину Северной Сосьвы. – Где?.. Большой, толстый, шипастый осётр. Не... Я бы тебя кушать не стал, а выпотрошил бы, потроха забрал, икру продал отдельно, а на осетра клиента нашёл бы без труда.
Ещё сажень из воды сети – и десяток осетрят, и нельма килограммов на пять – подспорье хорошее! Ещё сажень  – и муксун, длинный, прогонистый:
– Исхудал, бедняга, – сочувственно произнёс некролог рыбе Филин.
Все виды сиговых пород рыб обского севера имеют единый жизненный цикл, нерестятся в уральских притоках в октябре - ноябре. И только муксун поднимается вверх по Оби дальше всех, в Томскую область. Остальные сиги нерест делают в двух основных реках – Северной Сосьве и Сыне. Весной, когда идёт подвижка льда, личинки сигов скатываются по течению в обскую губу, где вырастают до зрелого возраста – и вновь идут вверх по Оби нереститься на свои маточные реки.
В кончике сети из майны показался налим с открытой пастью, такого же размера, как и первый.
– Братан первого, – с иронией сказал сын Филина.
– Всё в котёл, – наложил свою резолюцию Филин. И тут же кивнул головой сыну – потянуть прогон к себе, чтобы без задержки поставить сеть под лёд. Пять минут – и дело сделано. Филин стал собирать инструмент в сани, а парни, не сговариваясь, достали свои ножи и принялись разделывать рыбу прямо на льду. По спине к хвосту сделали надрез, второй – от головы по животу в хвост. У головы от разреза к разрезу – линия, прижав пальцем к ножу, стянул с тушки шкуру, сначала с одного бока, а потом и со второго. Налим оказался, как говорят, в чём мама родила. Дальше дело техники. Надрез брюшины. У налима заглотышей, как правило, тридцать процентов веса. В потрохах берётся желудок, отрезается у устья головы, остальное (воронье и лисье мясо) откидывается на лёд. Ночью тут будет пир. В той же майне парни промыли мясо и прибрали рыбные заготовки в свои рыбацкие туеса – дома работы меньше.
Незаметно, пряча радость, наблюдая, как сын мастерски разделывает рыбу, Филин дождался окончании процедуры, а когда парни закончили, буркнул своим обыденным голосом:
– Ну что, езжай, – и уселся в буранные нарты.
Много ли рыбаки поймали рыбы, мало ли – смотря по каким меркам судить. Но осталось им в санях буранных сжаться, чтоб холод легче переносить, и час терпеть до родного дома. Вокруг стало темно, фара выхватывала из темноты кусок буранной дороги. Позёмка, летящая из под гусениц, смешанная с выхлопной гарью, окуривала седоков, которые ехали в тепло родных домов.
Как хорошо лежать на диванчике у телевизора дома, когда на кухне жена побрякивает кастрюльками, чашками, ложками. А через какое-то время по всему дому начинают струиться ароматы готовящейся ухи. Щучка! Приятно уловить аромат заказанной жене ухи из щуки. Почему-то с детства Филин признавал уху только из щуки, она для Филина была эталоном ухи. Первое – щука, а остальное всё второстепенное. Может, и от того, что детство прошло вокруг неё – щуки отец ловил столько, что ею даже кормили поросят, варили баками и кормили. С другом Толькой и Васькой в мороз ходили на реку и удили щучек. Или на петли. К удилищу привязывали проволочку, делали из неё петлю и на плоты, в которых водилась уйма «щурогая». И этот аромат ухи из щуки!.. Эх, человечество, особенно городские жители, увела вас промышленность от истинных ароматов натуральных продуктов. Не идёт с плиты у вас на весь дом аромат кипящей говядины, не идёт аромат щучьей ухи, не стоит на столе графин морса брусничного. А деревенские коты не едят мяса покупного, морщатся, ибо пахнет оно химией. Бывало, в детстве, когда на столе каждый день стояла одна отварная щука и уже порядком надоедала, сметливые бабушки додумывались подсаливали бульончик, подливали туда слабенький раствор уксуса – и щучка прекрасно елась. Сегодня много усилителей вкусов, но есть у них вред. Если ты поел щучку с ними пару раз, то без них ты её кушать не будешь никогда.
...Зазвенел телефон, Филин нехотя встал, подошёл, взял трубку, произнеся своим хриплым простуженным голосом:
– Аллё!
– Это Татьяна Яковлевна звонит из школы, здравствуйте!
Филин почему-то стал перебирать нервно ногами, сморщился – видно было, что собеседница не особо ему по нраву. Но трубку не бросишь, и он приготовился к беседе с  учительницей биологии. А та и не ждала его расположения, а сходу начала вносить на рассмотрение Филину своё предложение.
– Мы с вами хотели поговорить насчёт того, чтоб в выходной к вам на полдня родители привезли отличников по биологии. Хотелось бы, чтоб дети увидели своими глазами вашего филина с белым сердцем, ведь это уникальное создание природы! Для детей это впечатление на всю жизнь. Пожалуйста, не откажите нашей школе в такой экскурсии! А скажите, – не слушая возражения Филина, продолжала Татьяна Яковлевна, –а белка - альбинос ещё живёт у вашей таёжной избушки? Так хотелось бы, чтоб дети увидели её и сфотографировали! Лиса крестовка-то хитрая, вряд ли может прийти, когда дети будут у вашей избушки...
Откуда такое знание об обитателях избушки, которая превратилась в живой уголок берёзовского ареала? У Филина аж покраснели щёки, в неловкость какую-то загнала его  учительница. Но Филин молча слушал, а когда Татьяна Яковлевна стала зажимать его в угол, сказала, что снегоход готов и нужно повезти детей в предстоящую субботу, он, покатав желваки на своих скулах, отрезал:
– Нет, товарищ учитель, тайга – это не ипподром! Там дикие животные, дикий мир, и никто туда не только из школы, но и из Берёзова не поедет, – и, не дожидаясь ответа, кинул трубку на базу.
– Нашли зоопарк, – мысленно ворчал Филин, расхаживая по дому своей тяжёлой поступью. В растерянность пришёл он после разговора со школьной учительницей и никак не мог привести свои мысли в норму. И тут вновь зазвонил телефон.
– Сейчас, если она, то пошлю её, – по мужицки рассвирепел Филин и решительно кинулся к дребезжащему телефону.
– Привет, Филин! – раздался на том конце голос одноклассника Мишки. – Как рыбалка, осетра поймал?
– Да какие осетры, налиму рад!
– А что так? Не попал на рыбью струю нынче?
– Да попал… Ловится потихоньку рыбка, вода вроде на убыль пошла, должна пойти рыба! А ты хочешь сказать, что осетров наловил уже?
– Да, добыл одного килограммов на двадцать, ещё жду, а остальной рыбы в сетях тоже мало.
– Не всё сразу, – поучал его Филин, – сначала надо ледку поколоть тонны, а потом уж и золотая рыбка, так природа нам говорит. Сколько рассчитываешь на зимнем лове взять рыбы.?
– Ну, сколько.. –  на секунду запнулся Мишка, – меньше трёх тонн-то не брал никогда, по концу загара и посмотрим, загадывать не будем!
– Тоже правильно, – буркнул в ответ Филин и положил трубку. Задела его за  живое  учительница. Тревога, неловкость, смущение играли в его душе. Вышагивал Филин по дому, мерил его шагами из угла в угол, подумывая и рассуждая о том, что ведь не бывает никогда, чтобы всё было хорошо. Удачи сменят неудачи и наоборот, почему так? Училка ещё эта привязалась... Не к добру это.
Думал о неудачах и Вовка, шагая без предупреждения к Филину, взять у него форму вертака для работы подо льдом с норилом. Опять упустил верёвку «прогон», и опять долбёжка льда,  опять пот, но никуда не денешься, не оставаться же без рыбы в разгар подлёдного лова! «Молодец, Филин, – хвалил его в мыслях Вовка, – живой мужик, интересный, несмотря на его прибабахи – то он шаман, то верующий. Живёт в своём, не придуманном, а настоящем, природном мире. Захотел – дома в баньке полежал, захотел – на речке с рыбкой повозился. А если и это надоело всё, то в тайгу, в избушку махнул, там вообще тишина, одни духи и звери...»
Однажды Вовка был свидетелем того, как Филин шаманил. И от этого Вовке даже стало в душе страшновато, а как же,…
Помер дед у соседки Филина. Пошёл по перволедью с удочками на щурогай да провалился под лёд по грудь, выбраться не смог. Так его, стоящего по грудь в ледяном проломе, и нашли, бедненького. Похоронили. В хозяйстве у них был бык - пятилеток с серебряным купеческим кольцом в ноздрях. Околоток просил их, чтоб не убирали его, бычок не простой был – производитель хороший. А в качестве натуробмена бабке с дедкой и сено привозили домой, и мясо, и молоко. В общем, не в тягость он был им, а тут вот приключилась беда страшная, не стало деда.  И  участь быка была решена. Обратилась бабка за помощью к Филину как к соседу верному, и день Филин назначил – субботу, и Вовку в помощники позвал. А тому – куда деваться? Оделся соответственно, по-убойному, пару ножей захватил, брусок и в девять утра у Филина в ограде был. Тот вышел, в ведре амуниция для забоя, водки бутылка, стакан и ружьё - одностволка, наверное, ещё времён культа личности. По морозной дорожке прошли в бабкину стайку, Филин открыл дверь в стайке. Из неё в огород выбежал ничего не подозревающий свирепый бык с толстым кольцом из чистого серебра в ноздре – и замер в углу огорода, изучая своим бычьим умом ситуацию. Филин вставил в патронник латунную гильзу, почерневшую от времён, в сенях взял ведро, в котором бабуля носила своему кормильцу еду и, держа вертикально за дуло ружьё, пошёл навстречу быку.
Наверное, этим и отличается человек от остальных существ на планете, – сообразительностью. Привычно кинулся бык к знакомому ведру, а когда подбежал, играя центнерами мышц, и сунул в него свою морду, брякнув серебром о цинк ведра, в лоб его ударила пуля. Секунда – и бык, лёжа на спине, судорожно молотил ногами. Филин воткнул нож в его сердце и направился к своему ведру, из которого достал бутыль с водкой, дрожащими почему-то руками открыл её, налил стакан, подошёл к огромной ёлке, поставил стакан у её корней и, глянув на корчащегося в судорогах быка, снял шапку, головой упёрся в ствол ели и начал говорить:
– О великий  небесный бог! Я к тебе обращаюсь! Отправляю тебе душу и энергию быка этого, возьми её! Но отправь её мне на мгновение, чтоб я попросил её о своём, а потом снова возьми её!
Филин крепко упирался лбом в ствол ели, обхватив его руками. Откуда-то взявшийся порыв ветра зашипел, запутавшись в заснеженных ветвях, смахнул с них снег и осыпал  обнажённую голову Филину.
Не по себе стало от этой картины Вовке, он и так не был верующим, не ходил в храм, не общался с батюшкой, но тут… Корчившийся в судорогах бык, Филин, ель, окутанная облаком опадающего снега, да ещё чёрный ворон, влетевший откуда-то в крону ели... И в это пугающее действо убоя бабушкиного быка, диалог с настоящими, по мнению Филина, духами... Вовка слышал от мужиков про Филина, что у него есть, что-то от бесов, но сам стал свидетелем такого явления впервые. Филин же продолжал своё действо, не обращая внимания ни на кого. Оторвав лоб от ствола дерева, подошёл со спины к быку и, глядя на него, начал:
– Сила твоя, энергия твоя уходит! Она придёт в лучший мир, но небесный бог велел, чтоб ты помог мне, Филину!
«Ага, – смекнул Вовка, выходя из оторопи, – истинное имя-то своё не называет», – и вновь сосредоточил внимание на Филине.
– Ты приди в реку, в которой есть мои сети, и пусть три осетра придут в них. Ты слышишь меня, слышишь? Слышишь?.. Так иди в реку и приведи трёх осетров, – властным голосом гипнотизёра приказал Филин. И снова громко повторил, – приведи!
Он ткнул быка сапогом в спину. Затихший вроде бык снова встрепенулся, сделал последний выдох, как бы в знак согласия вытянул дрожащие ноги и обмяк. До сих пор, Вовка, встречаясь с Филином, так и не спросил его, выполнил ли бык его просьбу с осетрами в сетях.
Шагая к Филину, Вовка вспоминал в деталях тот забой, а когда оставалось до его дома не так уж и много, увидел меж крышами частных домов дым – как будто от пожарища.
– Ну вот, – вслух сказал Вовка, – опять у кого-то горе!
Сотня шагов – и улица, на которой живёт Филин. Вовка присмотрелся к кучке народа, пожарной машине – и обомлел: пожар-то у Филина! Похоже, баня сгорела и гараж захватило. Вовка ускорил шаг: вдруг да чем и помогу другу. Оставалось уже шагов сто, как учительница Татьяна Яковлевна, увидев Вовку, остановилась и со слезами на глазах сказала:
– Вы посмотрите, что у него в гараже…
– Что?.. – с тревогой переспросил Вовка.
– Да как – что! – плача, произнесла Татьяна Яковлевна, – весь живой уголок у него в чучелах!
– Да ну, – бросил в ответ Вовка и зашагал к гаражу.
Видно было, что баня сгорела дотла и прихватило крышу гаража. Пожарные приехали вовремя. Филина не было дома, у открытых ворот гаража стоял его сын. Вовка подошёл к нему, поздоровался – и увидел панораму, которую, как и Татьяна Яковлевна, не хотел видеть. В глубине гаража, на прикрученной к стене ветке сидело чучело филина, того самого, про которого рассказывал Филин, с белым сердцем на груди. И альбинос - белка сидела на сучке, прикрученном к стене.
– Жулик! – крикнул Вовка чучелу лисы - крестовки. Стоящий народ повернулся, к Вовке, молчаливо спрашивая: кто – жулик? И Вовка, поняв свою оплошность, оправдываясь, стал говорить:
– Да лис жулик, вон, чучело. Я думал, он живой, в тайге, а он чучело. И Филин Белое Сердце – думал, живой, а он – тоже чучело. Вот тебе и Филин! Не живой уголок у тебя, а мёртвый!
И Вовка пошагал обратно, к себе домой.