Бывают странные сближения

Опыт источниковедения

1837 год был тяжелым не только для Пушкина, но и для Николая I, а 1978 год оказался трудным не только для Сергея Довлатова, но и для Семена Гейченко. Об этом свидетельствует он сам. А мы только отыскали и проанализировали любопытные совпадения.

Семен Степанович Гейченко (1903-1993), герой социалистического труда, воссоздавший мемориальный музей-заповедник А.С.Пушкина Михайловское в Псковской области, будучи членом КПСС с 1955 года, несомненно являлся атеистом и не верил в мистику и во всякую чертовщину.

Но, влюбленный в Пушкина, он в своих книгах не раз с чувством удовлетворения останавливается на том, что предстояло пережить Николаю I и А.Х.Бенкендорфу в роковом 1837 году, когда трагически не стало нашего прославленного поэта.

«Во время одного из весенних парадов Бенкендорф жестоко простудился, долго болел, и лейб-медик Арендт говорил царю, что шефу еле-еле удалось уйти от объятий смерти… Император перепугался и объявил ежедневное церковное служение в дворцовой церкви, а в придворный поминальник «о здравии» собственноручно вписал имя «раба божьего Александра». Кто это, знал только он один, другие не знали или делали, вид, что не знают…»

«Что это, размышляет Гейченко, - возмездие?».

И пишет далее: «А потом пришла весна и с нею тяжелая болезнь и нервические припадки царицы, которые делались все чаще и чаще с того памятного 1825 года. На пасхальной неделе императрице совсем стало плохо, и ее чуть не на руках пришлось отправить из Петербурга в петергофскую Александрию, где она долго отлеживалась в Фермерском дворце на попечении придворных лекарей. Возмездие?» - опять вопрошает Семен Степанович. И этим дело не кончается.

«На летних маневрах случилась опять беда. Объявив тревогу уланам, он (Император Николай I – А.Б.) как бешеный поскакал к приготовленному просмоленному столбу, который надлежало ему зажечь и тем объявить начало тревоги. Конь испугался факела, взвился на дыбы, шарахнулся в сторону, упал, задавил ординарца и чуть ему, царю, не свернул шею». Тут уже автор не удивляется, а просто констатирует этот факт.

«Вспоминая поездку с царем на юг в 1837 году, Н. Ф. Арендт рассказывал, что в тот несчастный год, будучи на Кавказе, царь чуть было не свалился с горы в пропасть, когда почтовые лошади близ Тифлиса, чего-то испугавшись, бешено понесли коляску с высокой горы под откос. Царь сидел в коляске с графом Орловым. Все бывшие тогда в свите сочли спасение чудом, а царь смутно предчувствовал в нем новое предзнаменование…» О, как! Бывает же!

«Как-то, по возвращении с юга, царь и шеф вечером в Зимнем перебирали донесения иностранных и отечественных агентов.
— Друг мой, — заметил Николай, — ты представить себе не можешь, как я устал от ожидания какой-то беды…
И беда, наконец-таки, пришла» - как бы, потирая руки, отмечает многолетний руководитель пушкинского заповедника. И у нас, в общем-то, тоже отношение к самодержавию скроено по советским лекалам.

«Конец 1837 года. Весело ожидали придворные и весь сановный Петербург рождественских праздников! Как всегда, ждали рескриптов, орденов, повышений по службе, балов, катанья с гор на Неве…
И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался по всей столице звон набата. Запылал Зимний дворец. Это случилось в ночь на 17 декабря. Огонь быстро охвата все здание, всю тысячу его комнат. Огромное зарево зловеще осветило город. Гудели колокола всех церквей. С верхов Петропавловской крепости били пушки. Отсвет пожара был виден чуть ли не за сто верст от столицы.
Гвардия оцепила площади и главные улицы. Въезд в город был закрыт. В церквах приказано было непрерывно служить молебствие о спасении царева добра. Корпус жандармов повсюду рассылал агентов: царю и жандармам мерещились темные силы, поджигатели, мятежники.
Царская резиденция горела целую неделю. Николай смотрел из окон Адмиралтейства, как огонь уничтожал императорскую сокровищницу, как выносили из пылающего здания портреты царей и цариц, их регалии.
Простой народ видел в пожаре божью кару. По городу ползли слухи, что в огне «погиб царский трон», что-де «сгорел целый полк гвардии».
Когда пожар прекратился, Дворцовая площадь представляла собой картину настоящего светопреставления». 

Цитаты взяты из сборника С.С.Гейченко «у Лукоморья», состоящего из рассказов хранителя пушкинского заповедника.

Как видим, все-таки автор исподволь подводил читателя к мысли, будто трагическая и безвременная кончина Пушкина так просто для царской семьи не прошла. Дескать, отлились кошке мышкины слезки. Отметим это.

Теперь вспомним, что нам известно о взаимоотношениях Семена Гейченко и Сергея Довлатова. Практически ничего. «– Своими брюками, товарищ Довлатов, вы нарушаете праздничного атмосферу здешних мест….» - будто бы упрекал экскурсовода Довлатова директор Пушкинского заповедника, цитата взята из повести «Чемодан». Литературный же герой Довлатова из повести «Заповедник», Борис Алиханов, про попытки директора создать грандиозный парк культуры и отдыха раздраженно говорил: «Дурацкие затеи товарища Гейченко». Такой вот обмен репликами.

Людмила Тихонова потом свидетельствовала, что Семену Степановичу Гейченко дали в КГБ ознакомиться с книгой Сергея Довлатова «Заповедник», вышедшей в 1983 году.  Рассказывали, что он отреагировал так: "Питался, питался, обосрал все и уехал". Он очень близко к сердцу принял довлатовскую повесть». Анна Ковалова, Лев Лурье «Довлатов».

Сергей Довлатов отработал экскурсоводом в Заповеднике два летних сезона в 1976-1977 годах. По данным из буклета, подготовленного пушкинским заповедником к столетию открытия первого музея в с.Михайловском, 29 мая 1976 года Сергей Довлатов провел свой «первый круг» (кругом назывался экскурсионный маршрут Михайловское – Тригорское – Святогорский монастырь). За два года он провел около сотни таких кругов. Завершил работу в сентябре 1977 года с окончанием туристского сезона. В 1978 году в заповедник уже не приехал. Слишком много у него к тому времени возникло проблем. Для Довлатова 1978 год, практически, такой же, как для Пушкина 1837-й. В феврале из СССР эмигрируют жена и дочка. Проводив их, он уже на обратном пути из аэропорта начал пить из бутылки. – Пригнись, говорил ему шофер. Пить было неудобно.  Довлатов остался один. Хотя не совсем так. В квартире еще живут мама и фокстерьер Глаша. Тридцати шестилетний мужчина бросает всякую работу, уходит в запой. Я беседовал с людьми, которые видели Сергея Донатовича весной-летом 1978 года. Он производил удручающее впечатление. Угрюмый, нетрезвый, кое-как одетый, слоняющийся по улице Рубинштейна. «От горя и одиночества у меня выросла седая борода» - писал он в письме Наталье Антоновой.

В тот же период времени Сергей Довлатов в письме Тамаре Зибуновой, у которой жил в Таллинне, рассказывает: «Последние три недели ощущался заметный нажим. Опрашивали знакомых. Тех, которым я должен быть антипатичен, — чтобы охотнее давали показания. Затем меня поколотили среди бела дня в милиции. Дали подписать бумагу, что я оказывал злостное сопротивление, чего не было и в помине. Я подписал, хотя снова начали бить и вышибли передний зуб. Эта бумага с моей подписью, если они захотят, — 191-я статья. До пяти лет. После чего меня вызвали и отечески спросили: «Чего не едешь?». Я сказал: «Нет вызова. Да и не решил еще». Они сказали: «Не надо вызова».

В тюрьме он в итоге и оказался. Это произошло 18 июля 1978 года. Просто забрали на улице. Был суд на Караванной.  Дали две недели. Из них он отсидел 10 дней в Каляевском спецприемнике. Худшее, что Довлатов испытал там, по его же собственному признанию - необходимость оправляться публично. «Забрали без повода и выпустили без объяснений. Может, подействовали сообщения в западных газетах, да и по радио упоминали мою фамилию. Не знаю…» - гадал потом сам Довлатов.  Но к правильному и единственно разумному решению его, таким образом, подтолкнули. Уже 24 августа он улетал из страны. О чем потом никогда не жалел. Даже повесть «Заповедник» посвятил «Жене, которая была права».

Отлет его лучше всех запомнила Эра Коробова (главная «биографиня» Довлатова, Люда Штерн была уже в Бостоне — и могла уже только встретить его на новом месте). Эра вспоминает отлет — «вплоть до того момента, когда за ним — и Глашей — задраили дверь самолета»…

«…Именно за ним, потому как в недлинной очереди покидающих он был последним. Хотела написать “замыкающим”, но замыкающим был не он, а следовавший за ним с автоматом наперевес и казавшийся малюсеньким пограничник. Все, кто был впереди по трапу, поднимались, оборачиваясь, но уже торопливо. Их быстро втянуло внутрь, и на середине трапа остались только двое. Сергей поднимался к самолету спиной, с руками, поднятыми высоко над головой, помахивая огромной бутылью водки, уровень которой за время ожидания отлета заметно понизился. Двигался медленно, задерживаясь на каждой ступени. Вторым был пограничник, который настойчиво и неловко подталкивал Сергея, и тот, пятясь, как-то по частям исчезал в проеме дверцы». Некоторое время предстояло провести в Вене. Так что жену и дочь удалось увидеть только в феврале 1979-го.

Тяжелым был 1978 год в жизни Довлатова, не правда ли?

А теперь самое любопытное. Что происходило в этот год в Пушкинском заповеднике? Об этом простодушно рассказывает тот же Семен Степанович в своей книге «Пушкиногорье», опубликованной в журнале «Роман-газета» (1055) 1987 год.

«А вот еще был год — 1978-й — полная невидаль.
С 5 по 10 мая барограф делал записи в норме, никаких знаков падения давления атмосферы не показывал. А в ночь с 10 на 11 мая в Михайловском случилось «светопреставление», и продолжалось оно целые сутки. К 7 часам утра пришла «тьма египетская», сильнейший ветер и такой снегопад, какого я не видывал доселе никогда, и никто мне про эдакое из здешних жителей не рассказывал.
На этот раз было какое-то «чудище, озорно, стозевно…» С неба падали «снежинки» весом по 100 граммов каждая. Они падали на землю, на деревья, на кусты, как мины, и рвали деревья, их стволы и сучья, как шрапнель. Земля покрылась полуметровым снежным покровом. Снег прилипал к деревьям огромными сугробами и гнул их долу со страшной силой. К концу снеголома в михайловских рощах, парке и усадьбе лежали около двух тысяч сломанных, вывороченных с корнем, поваленных или изогнутых колесом молодых сосен и берез. Большинство их было в возрасте 10–15 лет, были и постарше — лет 25–30. Повалился и декоративный кустарник, особенно ивы вокруг «Острова уединения», сирень, жасмин на усадьбе поэта. Повсюду лежали погибшие мелкие пичуги — дрозды, скворцы, зяблики, ласточки, мухоловки и другие пичужки. И только воронье почувствовало себя ладно. Вороны хватали павших и застывших, но еще живых птичек и тащили их в свои углы. Интересно было смотреть на гнездо аиста; в котором аистиха высиживает свое «племя младое». Видя беду и муки аистихи, аист-папа подлетел к гнезду и сел рядом с наседкой. Можно было Цидеть, как некоторые малые пичуги в поиске спасения бросались в проезжающие по дорогам автомашины, в дома на усадьбе и мою квартиру стучались многие скворцы, поползни и синички. А один скворец даже разбил стекло в оконной раме дома, в котором находится «нарядная» комната нашей хозяйственной части.

Когда все кончилось и я прошелся по парку и рощам заповедника, я завыл как собака, почуявшая покойника. Я побежал в райком КПСС, райсовет; турбазу. Всюду стал взывать о помощи. Накупил пил, ножовок, топоров, шпагата. Работа закипела в хорошем темпе. Да скоро порядок не наведешь. Уж больно большого масштаба лихо!

Я вел записи о тех днях.
Утром 14 мая, когда в Михайловском было серое-серое небо, и моросил настоящий осенний дождь, я проходил по опушке рощи, лежащей на северной окраине поляны, на которой устраиваются наши народные Пушкинские праздники, и вдруг услышал диво дивное — пел соловей. Вот смельчак! Хотя и то нужно сказать — по моим многолетним фенологическим наблюдениям, воловьи прилетают в Михайловское вместе с ласточками. Это обычно бывает между 10 и 20 мая.

Со дня окончания снеголома, то есть 11 мая, в заповеднике идут почти беспрерывно дожди. Холодно. На Сороти, в прудах и озерах вновь начала резко подниматься вода. По всему видно — быть у нас второму весеннему половодью! А 15 мая пришло солнышко, тишина, теплая благодать. Уже вторая неделя пошла этой благодати! Вот как хитро и мудрено все устроено в природе.

А сегодня утром, против всех ожиданий, в Михайловском был заморозок. Записываю этот день — 16 июня. Накануне вообще была сплошная осень, шли холодные дожди, куда холоднее, чем на картине художника Попкова…

Октябрь. За прошедшие 130 дней — более 110 дней шли дожди. Последнюю неделю дождь льет круглосуточно. В лесах, парках, на лугах, дорогах, дорожках всюду вода, лужи.

Сороть разбухла, вышла из берегов и утонула в озерах, и все это превратилось в «окиян-море». Пришло новое половодье, куда мощнее, чем весеннее. С 1 октября пришлось приостановить работы по очистке озера Маленец. Листья на деревьях стали очень тяжелыми, стали отрываться от стволов сучья, а кое-где попадали и сами деревья. Несколько большие стволов и древних дубов и лип упало в заповедных парках. Среди них старинный дуб в «часах» тригорского парка и ганнибаловская липа в Петровском. Очень много покалечено в садах фруктовых деревьев.

Большой урожай яблок, созревание их шло долго. Некоторые сорта созрели буквально на днях. Яблоки водянистые, тяжелые, они стали ломать деревья.

Дожди, дожди…

Каждый входящий в дом приносит с собою от 200 до 500 граммов воды. В музеях началась водяная карусель. Сырость. Появилась плесень на экспонатах… Поэтому пришлось сократить в особо дождливые дни маршруты экскурсий по музеям. А в дни проливного дождя закрывать дом-музей в Михайловском совсем. Комнаты маленькие, ковровые дорожки сразу делаются мокрыми… А созданное за долгие годы хранить надо…

Но этими бедами год не закончился. В декабре ударили сильные морозы, доходившие местами до 50 градусов, нанесли страшный ущерб садам и паркам. Они искалечили многие деревья, в особенности старые дубы, клены, ясени и декоративный кустарник — сирень, жасмин, шиповник, барбарис, акации, боярышник. Как ни странно, меньше всего пострадала липа. Особенно сильно были покалечены фруктовые сады Михайловского, а в них деревья, которым по пятьдесят и более лет. Все фенологические процессы у деревьев сильно запоздали. Слабо пробуждались почки, не было молодых побегов. Деревья стояли голые…»

От выводов и комментариев мы удержимся. Но все же удивимся - странными бывают совпадения в жизни…

Источник: С.С.Гейченко «Пушкиногорье»


Фото Довлатов в Михайловском 1977 год - взято из интернета