Две истории

                Солнце нестерпимо било в глаза, на лицо то и дело садились мухи, спать больше было невозможно. Сразу вспомнился вчерашний феерический вечер, огни вечерней Алушты, несколько забегаловок, теплый портвейн, голое купание в светящемся ночном море. Потом сидели на волнорезе, спорили с тобой – что это за огонек в дальней морской тьме. Ты опять разделся и прыгнул в соленую шевелящуюся жидкость, в ее черноте взорвался голубой цветок, тут же поднявшийся к поверхности и с шипением исчезнувший. Только удаляющиеся всплески. Я осталась одна, одной совсем не страшно, ведь со мной огромное доброе море, как здорово, что его сколько хочешь. И стало сереть, очень незаметно, ну так постепенно, что хотелось уловить эти мгновения, когда добавилось света, эти микроскопические ступеньки, по которым поднимается где-то за горизонтом почему-то бородатый Гелиос, пока пепельно-бесцветный (маренго?) со светом в руке, похожим на раскачивающийся корабельный фонарь или керосиновую лампу, только огонь у нее холодный. Или я замерзла. И сигареты, конечно, кончились. Тебя нет уже часа два. Стал явственно различим  рыбацкий сейнер с мерцающей точкой на мачте, вот тут огонек теплый, и теперь теряющийся в наступающем серебре утра. Тебя не видно, да и что разглядишь на таком расстоянии, покрытом горбиками волн, как спинками мириад дельфинов.
                Уже на пляже собираются нетерпеливые курортники, пищащие дети, перетаскиваемые волоком топчаны, гул проезжающих по набережной машин. И не заметила, как встало Солнце. Совсем этот Гелиос не серый, и не старик, а сверкающий, с золотым отливом юноша, атлетически сложенный, конечно без одежды, и с доброй, несколько детской улыбкой. Впрочем, улыбки ваши похожи, а в остальном – ты худой, совсем не атлет, со смешным незагорелым местом от шорт, и к тебе обращаются в маршрутке – отец.
                Кстати – где ты. В воде плещутся гомонящие персонажи, максимально используя , употребляя каждый час двухнедельного отпуска. Тут доходит – ты же оставил очки здесь, с одеждой, а волнорезы все на одно лицо. Встаю и размахиваю руками. И точно, смешно фыркая, ты плывешь ко мне параллельно берегу. Вот, поприветствовал пальчиками. Быстро взобрался наверх и мгновенно натянул свои джинсовые шорты. Мокрый, счастливый, совсем не уставший, как славно в твоих объятиях. Что – то лопочешь, мол, постукал по обшивке сейнера пальцем – и обратно.
                Теплая, с легким пушком щека на влажной соленой груди, колотящееся твое сердце, и огромные мужские руки, охватывающие, сжимающие меня всю – всю.
                А сейчас ты горячий от сна, оба потные, и мухи… Надо вставать, что – то делать, да и смертельно хочется есть.
                Уходим. Уходим из этого пестрого, топочущего, жующего, хлопающего шлепанцами, торопящегося отдыхать городка. На восток. По берегу. В море и умоемся, где никого нет. По пути что – то съели. Идем, взявшись за руки, как дети. Нас абсолютно никто не замечает, ну просто метро. Два человека – невидимки. Моя ладошка в твоей жилистой пятерне. И вот, как в окне поезда, промелькнули последние ресторанчики с неизменными дымящимися мангалами, потом эллинги, кончились волнорезы, все, мы дома. Слева серо – глиняная стена с редкой сухой, пахнущей вермутом травкой, под босыми ногами – шуршащая обжигающая галька с массой странных, вытертых, выброшенных прибоем, удивительных предметов. Хочется взять их с собой, но зачем нам имущество. И ,наконец, справа – огромное, плоское, как стол, у берега совсем мелкое, родное море. У самой кромки  едва заметные волночки  нежно перебирают, пошевеливают
камушки, ракушки, глубже- медленно танцуют то вправо, то влево, плавно колышутся заросли водорослей. Даже под водой хочется, как пионеры, взяться за руки. Мы- рыбы, на нас ничего нет, ничего не связывает с оставшимся где-то шумным сухопутным берегом. Иногда, выныривая, чтобы принять новую порцию воздуха- вижу его- подернутый маревом глиняный обрыв, сверху лес, в небе- след самолета- и скорее вниз, в прохладный, зеленый, беззвучный наш с тобой мир. Живые, шевелящиеся, мягкие кусты в подводных садах камней, пугливые стайки крохотных рыбок- привет, друзья- и мы с тобой, только мы, одни в этом мире, рыбки не в счет, обними меня скорее, мы такие скользкие, прижми крепче, нас все время норовит поднять вверх, но можно подержаться за водоросль возле дна, в слепой надежде хоть на миг продлить это единство с тобой, водой, этот побег от пыльной, тарахтящей, жарко- сухой материковой жизни.
               Но природа берет свое. Подвешенные в воде мы еще не научились, скорее положи меня на твердое. Вот уже бежим, конечно, взявшись за руки, тебе по грудь, мне по шею в воде, оскользаясь на донных камушках, разгребая с тугим плеском, скорее, вот чудесная расщелина. Схватив вещи- туда, в зелень, тень, лес, стволы, пересохшее русло, прохлада, огромная единая крона над нами, крохотная, но ровная лужайка- скорее. Какой ты тяжелый- придави меня сильнее, да, да, еще, не смеши меня, вся в твоих слюнях, вылизал меня, как собака, да, стук рельсов, мелькают последние ресторанчики, волнорез, волнорез, волнорез, и во мне взрывается горячий цветок, еще один, опять, нет, опять, да, еще…цветок растекается по животу, не отпускай меня… На твоем лице разводы от морской соли- ты что, плакал?
              Полуденное солнце сверкает, слепит, жжет насквозь, губы пересохли и потрескались. Рядом с нами, на щелястом полу веранды сверкают пустые бутылки. Какая-то малышка сопит в мою подмышку. Кстати, очень даже ничего. По-моему, трахались. Ой, вчера же я плавал. Есть еще порох в пороховницах. Сейчас бы глотнуть. Ладно, глотнуть нет, но как же ее не разбудить. Такая доверчивая.  Влюбился, что-ли, старпер. Седьмой раз на этой неделе, по числу пятниц. Ну, сидели у Николая, потом в какой-то Звездочке, потом теплый портвейн на гальке. Но ее как-то по-другому зовут. Наташа, Лена… Ну да, примостились на волнорезе, и ее босые ноги, сдвинутые вплотную, десять блестящих ноготков, на них посверкивали отблески лучей прожектора, что меня и возбудило. Доплыть, что-ли, до огонька? Тяжеловато было. Казалось вот-вот, а он опять где-то. Да и волны в морду. Ну, раз решил, надо. В жизни бывает тяжелее. А это отдых. Приказ- отдых. Доплыл. Постукал пальцем по обшивке сейнера- и назад. Обратно легче, и волна попутная. Ух ты, уже серебро пошло. «Серебро, Господа, моего, серебро, Господа, серебро, Господа, моего»- больше не могу. В-сущности, если я утону, то пусть. Но огорчатся моя мама, жена, мои дети, и немногие оставшиеся друзья. «Серебро Господа…» Боря, спасибо. Ровно гребу. А вдруг к ней кто-то пристал там ночью. А я тут геройствую. Быстрее плыть невозможно. Плыть вообще невозможно Не осталось нисколько сил. Начинает светать. Что там, на берегу, не пойму без очков. А мне против волны еще километр. Почему всегда против волны? Влюбился- таки, как всегда. Герои говорили- победа или смерть. Какие герои. У нас и такого выбора не осталось. Только победа. Не осталось. Не осталось. Грести. Ровно, не торопясь. К берегу. Вода бьет в лицо. В морду. Опять. Сильно. Вперед. Серебро. Господа. Моего. Сереб… Перевернуло, вот дала волна. Вперед. Обратно легче. Обратно легче. Чего-то берег не приближается. Ну и ладно. Знаю, что доплыву. Есть желез… а вода мутная, да и почти темно, а под водой светлее. Карабкаются друг на друга подводные кипарисы, шершавые, хотящие тебя, моя малышка. Но фиг им- ты сидишь где-то на волнорезе. Незаметно рассвело. Народ высыпает на пляжи, там явное движение. Ломаю воду, как дровосек, уже дно скребет меня всего. Доплыл. Солнце жарит лысину. Кругом гомонят и плюхаются гуманоиды. А где же ты. Какой это волнорез? Блин, я же без очков. Где ты? Плыву вдоль берега, сначала на восток, но нет, потом на запад, всматриваюсь в фигуры, в эти длинные бетонные фаллосы- и вот ты машешь руками с одного из них. Какая ты хорошая. До чего я соскучился. Как можно было тебя так надолго оставить одну. Родная моя девочка. Пошли скорее спать. А потом- вдоль берега, на восток.
            А городок шумит, купальщики лениво торопятся, все в одном направлении, и все смотрят на нас, ну что вам, кино, что ли. Думают- страшно счастливые, папа с дочкой, взявшись за руки, купаться идут. Люблю эту жаркую, тарахтящую, пеструю Алушту, ресторанчики вплотную друг к другу, в каждом орет своя, но неизменно попсовая музыка, лоточники зазывают купить разную лабуду. Пляжники поголовно поддатые, запах шашлыков, ощущение ярмарки. Ярмарка ягодиц. Тягуче медленно, как время, тянутся неспешной чередой чебуречные, кафешки, барчики и закусочные. На всем лежит жарким невидимым блином сладкое ленивое безделье. Раскаленные камушки под босыми ногами, цивилизация уже позади, лишь ее обломки- канаты, вытертые морем пластмассовые баночки, куски пенопласта, обрывки сетей.
             Иногда- бревно- полудерево, принесенное, наверное, из Турции или более дальнего далека. Четырехметровый скелет дельфина. Слева, под шершавой береговой стеной чудом угнездились каперсы- мягкие кустики с плодами- арбузиками размером с орех- снаружи зеленые, внутри красные. Иногда они с треском лопаются, выстреливая семена. Откуда-то вспомнилось- каперсы- это береговые пираты. Они устраивали ложные маяки, чтобы в ночную бурю проходящий торговец садился на рифы. И тут на множестве легких лодочек появлялись полуголые разбойники, и, забросив крючья на борт, с зажатыми в зубах кривыми ножами карабкались, как тараканы, на палубу, и горе чужеземцам. А было это прямо здесь. Страшно давно. Может быть мы найдем на дне следы древних трагедий.
                Снимай скорее все, здесь никого нет. Да и снимать- то немного. Два шумных плюха, и мы в прохладной, зеленой, шевелящейся глубине. Под водой ты совсем другая. Волосы медленно колышутся в такт водорослям. По-рыбъи плавно скользишь. Размытые солнечные блики ласкают тебя всю, прыгают, неощутимо и беззвучно шлепают тебя по голой попке, шалят и вертятся на тебе- я тоже хочу. Скользкие поцелуи под водой, невесомые объятия, случайные поглаживания шершавых водяных зарослей, медленно поднимающиеся пузырьки воздуха- какие там якоря и кинжалы, только мы двое и добрая, соленая, чуть гудящая и мелькающая светом, торжественная и игривая водяная толща.
               Почти также в густом орешнике, в нескольких прыжках от берега, неожиданная, с нежной травкой полянка, закрытая сплошной зеленью с боков и сверху. Я никогда не отпущу тебя, твои округлости и влажности, никогда не выйду из тебя, маленькое чудо, маленькое чудо, маленькое чудо, ты вся впилась в меня, не отпускай, чудо, чудо, родная, мокрая, доверчивая, зажмурилась, что-то бормочешь, чудо, чудо, чудо… Вжимаю, впихиваю, вливаю в тебя всю нерастраченную нежность, бесконечно огромное количество нерастраченной нежности, щекочущее нарастание, нарастание, и каперс выбрасывает в тебя семена, но я не отпущу тебя, не отпущу тебя, не отпущу…
               Февраль. Поезд Симферополь- Москва. В ночном окне- грязный снег и далекие огоньки. В вагоне духота с запахом терпеливой человеческой усталости. Конечно, мерный стук колес. Ни-ко-гда. Ни-ко-гда. Не. Отпущу. Тебя.

   Текст сопровождён картиной "Новый наблюдатель" х,м, 100х81см.