9. 2. Кронштадт. Служба на подводной лодке Лембит

(продолжение)

14.

На верхней вахте мы стояли с винтовками, наверное, чтоб издали было видно, что часовой вооружен. Возьмешь винтовку подмышку, чтобы она хорошо просматривалась в лучах прожектора, что с конца освещал весь пирс до самого его начала, и ходишь по пирсу туда-сюда прислушиваясь к различным звукам, не зазвонит ли телефон например или не окликнет кто со стоящих у пирса лодок, и посматривая по сторонам. Далеко от телефонной будки старается не отходить, чтобы успеть добежать, когда позвонят по телефону, пока не повесили трубку, а то ещё подумают, что уснул. Однажды, таким образом я ходил и не заметил для себя, как уснул и во сне продолжал двигаться по пирсу. А проснулся в конце, когда ноги мои упёрлись в торцевой поребрик под самим прожектором. Хорошо я не споткнулся и не полете с пирса прямо вниз на лед.

Как только не ухитряются часовые на посту, чтобы не уснуть. Я, например, любил смотреть на небо особенно звёздное, мне это здорово помогало. Другие, я знаю, считали до ста, а то и до тысячи и обратно, некоторые тихонько пели песни или поминали эпизоды из жизни и т. п. Главное заставить мозг работать, не дать ему уснуть. Однажды всё-таки меня чуть было не уличили в солдатской "хитрости". Ночь была хорошая, безветренная, не морозная, располагающая ко сну.
Вахта моя подходила к концу. Это такое время, когда больше всего хочется спать, особенно в тот момент когда, дойдя до конца, начинаешь движение в обратном направлении - против света. Лучи сильного прожектора резко бьют по глазам. Волей-неволей глаза сами закрываются и некоторое время ты продолжаешь двигаться по инерции с закрытыми глазами, и к этому постепенно и незаметно привыкаешь и в буквальном смысле спишь на ходу. Так вот, хожу я эдаким образом по пирсу с винтовкой на перевес и уснул в самый неподходящий момент и не за метил, что буквально, как только я повернулся спиной к берегу в начале пирса, в шагах в пятидесяти сзади меня появился дежуривший в эти сутки по базе ПЛ капитан-лейтенант, старпом нашего "Лембита" (кажется фамилия его Иванов). Наш старпом, как подводник, был никудышный, но отличался как службист, знавший все предписания, с педантичной скрупулезностью, как бы этим забавляясь, получая удовольствие если уличит кого-нибудь в нарушении вахтенной службы. Видимо он ждал, когда я поверну в обратном направлении в тени и решил тихонько подобраться ко мне сзади наверняка зная, что я сплю. Здесь уместно сказать, что мы друг друга недолюбливали и оба об этом знали, чувствовали. Старпом всегда при случае искал повод придраться ко мне, но по крупному придраться ещё не доводилось и вот выдался случай, но и на сей раз везение было на моей стороне. Очнулся я когда моя нога упёрлась в трап на пирсе, возле телефонной будки и тут же повернулся лицом назад и чуть не столкнулся с проверяющим офицером и, как ни в чем невиноватый, чётко отрапортовался. На вопрос почему я не откликался (оказалось он несколько раз меня окликнул) и не встретил, как положено окликом "стой, кто идёт"? Я сказал, что узнал вас в лучах прожектора и решил отдать рапорт непосредственно на посту - у трапа на лодку. Доказать, что я спал на боевом посту было невозможно, поэтому и на этот раз всё обошлось без последствий для меня.

Прославился наш старший помощник, а в последствии и командир "Лембита" тем, что любил и находил, как уличать нарушителей вахтенной и караульной службы. Не было случая, когда бы он, будучи дежурным по базе ПЛ, никого не уличил в нарушении службы, как только моряки не ухищрялись. Однажды, как всегда идя на "охоту ", совершенно бесшумно он вошел в ночной кубрик, смотрит - дневальный спит сидя за столом, положив голову на руки. Он не стал его будить, а тихонько снял со стены, прямо над спящим, морские часы с тем, что дневальный проснётся и первым делом посмотрит на часы, как обычно, и, обнаружив пропажу вынужден будет об этом доложить дежурному по кубрику, а тот в свою очередь доложит о ЧП выше по команде и станет очевидным, что вахтенный спал на посту.
 
Но произошло следующее. Когда дневальный проснулся и увидел, что часы исчезли, он подумал, что их украли, но не мог даже подумать, что их снял дежурный по базе офицер, как улику, что он спал на посту. Обычно в таких случаях дневального тут же снимают с дежурства и наказывают, что называется не откладывая в долгий ящик. Немного поразмыслив он решил, что пока о пропаже никто из экипажа не знает, нужно попробовать снять такие же морские часы в соседнем кубрике. Тихонько, чтобы не разбудить дневального, снял часы и повесил в своём кубрике. Сдал вахту как ни в чём не бывало и лёг спать не раздеваясь. Утром у соседей послышался шум - пропали настенные морские часы, а после подъёма выяснилось, что в эту ночь на вахте спали дневальные сразу в двух кубриках. Не знаю на сколько это достоверно, но якобы за проявленную находчивость "первого" дневального наказали только лишением на месяц права увольняться в город, тогда как "второго" дневального посадили на гауптвахту.
 
За сон на посту обычно давалось самое строгое наказание, как говорилось, мотали на полную катушку. Рассказывали, что один матрос всё время ухитрялся спать будучи дневальным сидя на кровати, положив голову на полку в тумбочке, заранее продумав, что он скажет в своё оправдание если его застанет проверяющий в таком положении. Обычно, когда дневального нет на своём месте, у столика непосредственно при входе в кубрик, проверяющий первым делом проходит в бытовые помещения, в надежде там найти дневального, причём, проделывал обход без особой осторожности, так что чутко спящему дневальному достаточно малейшего шороха бывает, чтобы проснуться и быстро оправившись отрапортоваться. Но, а на самый крайний случай, если не услышит приход офицера или дежурного по кубрику старшины, была продумана во всех мелочах следующая сцена. Проверяющий, в конце концов, обнаруживает дневального спящим с головой в рундуке. Он окликает дневального, тот, естественно, мгновенно просыпается, но не вскакивает панически, что было бы естественным, а вытянув в сторону проверяющего руку с поднятым указательным пальцем вверх издаёт из недр рундука протяжное предупреждающее - "тссс..." и окончательно проснувшись и вынув голову из рундука, шепотом: "мышь скреблась", а затем быстро вскакивал и чётко, как ни в чём не бывало, отдавал рапорт, что за время дежурства никаких замечаний нет. После такого неординарного поведения трудно что-либо доказать, можно лишь обвинить в небдительности при несении дневальном службы. Но обычно ему всё сходило с рук - он просыпался, как только открывалась дверь в кубрик, так как ставил табурет у самой двери, на который в полумраке натыкался входящий.

15.

Я уже говорил, что среди офицеров всегда находится хоть один, которому как бы больше всех надо, он постоянно выискивает к кому бы придраться, любит показать, что он власть над тобой, чтоб его боялись. Это такие офицеры обычно, которых не только, что не любят, а даже не уважают окружающие, у которых совершенно отсутствует авторитет. Таким у нас был старпом А. Иванов. Так вот, "особенно вредный" этот офицер, будучи дежурным по Базе ПЛ, любил проверять несение службы на верхней вахте в зимнее время, когда к лодкам можно было подобраться не только по пирсу, но и по льду. Так за одну ночь он снимал вахтенных со всех четырёх пирсов. И так каждый раз в своё дежурство. Кроме него до этого никто не додумался.
 
Достаточно было ему, не замеченным, подойти по льду к лодке и постучать по ней чем-либо, как это считалось, что вахтенный проглядел возможную диверсию, а значит проспал. Вызывался дежурный по лодке и вахтенного снимали с вахты со всеми вытекающими из этого последствиями. Но, как известно, на всякий яд всегда находится противоядие. Нашелся моряк, который действуя по уставу караульной службы, навсегда положил конец таких методов проверки несения службы. В один из морозных дней, при заступлении в караул, дежурный по караулу заступил наш старпом капитан-лейтенант А. Иванов. Зная, что он любитель проверять бдительность вахтенной службы, естественно, стоящие в караулах на пирсах в эту ночь, были особенно бдительны. Перед тем как должна была сменяться первая смена, где-то в 23 часа З0 минут примерно, т.е. за пол часа до смены (время когда начинает одолевать дрёма и притупляется бдительность), "проверяющий" наведался по льду к лодкам стоящим возле пирса №1, где его уже ждали и встретили без каких бы то ни было замечании по всей форме. Как только "проверяющий" покинул первый пирс и скрылся в непроглядной темноте, за зоной освещаемой прожектором, на следующем пирсе зазвенел телефон и вахтенный был предупреждён, что "проверяющий" идёт к нему. На втором пирсе стоял видимо на вахте такой же службист, как и проверяющий, поэтому, как только он увидел чуть просматривающийся, приближающийся по льду к лодкам тёмный силуэт человека, скомандовал – "стой, кто идёт!?" Силуэт продолжал молча приближаться. "Стой, стрелять буду!" - громче прежнего скомандовал часовой. "Силуэт" остановился. Я начальник караула - крикнул" - силуэт, но по требованию осветить своё лицо фонариком, этого не сделал, так как фонарика у него не было. Видимо он настолько был уверен, что пройдёт незамеченным, что его никто не остановит, что фонарик, за ненадобностью решил не брать. Последовал строгий приказ часового лечь на лёд и не шевелиться. Вахтенный по пирсу нажал кнопку звонка и вызвал наверх дежурного одной из стоящих у пирса лодок, тот доложил о случившемся оперативному дежурному по Базе, пока подошел наряд по задержанию, прошло не менее тридцати минут и всё это время наш службист лежал в одних ботиночках и шинельке на морозе, на открытом месте, продуваемом свирепым ветром. Когда к нему подошли автоматчики, он находился в таком состоянии, так промёрз, что не в состоянии был подняться самостоятельно, пришлось его поднимать и чуть не тащить на себе. С тех пор таких проверок караульной службы больше у нас не было.

Чрезмерное усердие в службе иногда, особенно в мирное время, приводит к негативным последствиям. Происходит цепная реакция, когда офицеры, да и старшины, будучи дежурными, стараются "подловить" нарушителе службы из другой, не со своей лодки и тем наложить пятно на соперника в борьбе за первое место по Базе ПЛ. Хорошо если соревнование проходит честно и справедливо, сначала проверь нет ли нарушений на своей лодке, а затем проверяй других, но происходит другая картина, когда проверяют службу только на не своей лодке, при этом выискивают к чему бы придраться. Такое положение в караульной службе приводит к нездоровому "климату" в отношениях между офицерами различных субмарин и не способствует сплочению подводников на базе.
 
Продолжая тему караульной службы хочется рассказать и о несчастных случаях, которые случаются. Был, например, случай когда часовой, охранявший склад, застрелил разводящего. Была сильная метель, дул сильный ветер, видимость была плохой. Разводящий с начальником караула решили проверить, как бдительно несётся караульная служба. Часовой, заметив приближающихся в белой мгле людей, как положено при этом, крикнул – "стой, кто идёт!" Но ветер был настолько сильным и дул в противоположную от проверяющих сторону, что они видимо не слышали и продолжали движение к складу. Тогда часовой скомандовал - "стой, стрелять буду!" Движение людей продолжалось. Часовой выстрелил. Сразу упал первый идущий, а за ним упал и второй. Часовой перезарядил винтовку и вызвал караул в ружьё. Оказалось, что разводящий, шедший впереди был убит наповал, а начальник караула поняв, что произошло, упал сам. Часовой действовал строго по уставу и был оправдан.

16.
 
Как ни странно покажется на первый взгляд, но больше всего я боялся, что о моём умении рисовать узнает начальство и всячески скрывал, не афишировал свои способности. Но, как гласит поговорка - шила в мешке не утаишь, и рано или поздно о моем призвании каким-то образом узнавали. И сколько я себя помню, начиная ещё со школьных лет, мне всегда приходилось выполнять, нелюбимую мной, а потому тягостную и утомительную работу. В которой необходимо было угождать кому-либо, а главное работу, которую я должен был выполнять за счёт своего личного свободного времени, как общественную нагрузку. Попробуй только отказаться от этой нагрузки, не обрадуешься - тут т тебе и общественное порицание, ты виноват становится во всех грехах. В лучшем случае тебе объявят бойкот, а могут пришить такие ярлыки, что будет проклинать свои способности к рисованию. Но нет худа без добра. Так получилось здесь, на ""Лембите". Благодаря именно художественным способностям мне, из всех сослуживцев, меньше всех пришлось стоять на различных вахтах и выполнять различные наряды. В армии, на флоте, как нигде пожалуй, большое внимание уделяется полит органами всех рангов на наглядную агитацию, на оформление казарм, кубриков, ленинских уголков и комнат, на оформление стенгазет, боевых листов, "молний" и т.п.

Хороший художник - оформитель является, можно сказать, правой рукой любого замполита, а как следствие этого, пользуется некоторыми привилегиями. Помнится особенно много мне приходилось работать по оформлению всевозможных стендов на тему "Достижения в народном хозяйстве в новой пятилетке". Когда умер И. В. Сталин, то появились новые планы. Как известно, нова метла - по новому метёт. К счастью, дополнительная нагрузка исчезал сама собой, как только начиналась навигация и лодка уходила в море для отработки и выполнения боевых задач. Тут было не до наглядной агитации, приходилось довольствоваться "молниями", но здесь обходились без меня.
Если б у меня спросили нужны ли в армии, во флоте политработники, я бы, вслед за маршалом К. Г. Жуковым, ответил - нет не нужны. Тем более на кораблях малого и среднего тоннажа.

 Достаточно того, что почти все офицеры являются коммунистами и среди рядового и старшинского состава встречаются коммунисты. Вспоминаю своего замполита Капитана третьего ранга Бойко - незаметный, ничем себя не проявлявший человек, о таких в народе говорят - ни рыба, ни мясо. Даже говорить не умел как настоящий комиссар и не хотел, не любил, что было не свойственно его профессии. Я его всегда, почему-то, сравнивал с замполитом командира роты в учебном отряде подводного плавания. Это была прямая противоположность ему. Тот - живой, энергичный, эмоциональный, отличный организатор, умниц, а этот аморфный, безвольный, ни к чему не способный, апатичный.
 
Правда однажды я впервые увидел на его лице вместо окаменевшей маски какую-то подвижку мускулатуры давно заплывшей жиром, а в г глазах вспыхнул и тут же погас свет. О чём он вспомнил, о чём подумал в тот момент - трудно предположить, может вспомнил свою молодость (ему в то время было лет пятьдесят), что тогда и ему ничто человеческое было не чуждо? А получилось вот что. Бойко неожиданно вошел в кубрик как раз в тот момент, когда я повалил на палубу однокашника рулевого, здорового с виду парня. Я же в сравнении с ним, выглядел хрупким, замухрышкой. Видимо, тот факт, что я сумел одолеть в дружеской схватке своего могучего противника очень удивило и поразило замполита. Помню он даже тогда сказал, что завидует нам молодым, таким энергичным и полным сил. Дескать, и он был когда-то таким, а вот с годами растучнел и пожурил, что и нас к его годам это ожидает. Я мысленно его пожалел и дал себе клятву - никогда не быть таким, как он. Нужно сказать, что клятву свою я держу все свои годы. Говорили, что Бойко не повезло в службе, не получилась карьера, что он в свое время с кем-то поцапался, но скорей всего всё проще - такой он человек.

17.

Хорошо помню тот мартовский день 1953года, день когда умер Сталин. Перед тем как идти на обед, мы почему-то собрались в первом отсеке, нас было человек пять или шесть, сидели, травили анекдоты и ржали до упаду, до слёз и коликов в животе. В жизни редко приходится так смеяться. Ещё кто-то сказал ребята - не к добру смеёмся. Вдруг через открывшуюся переборку высунулась голова вахтенного, который сообщил нам о смерти Сталина. Как не странно, но хорошо помню, что мы не могли сразу успокоится и продолжали ещё некоторое время смеяться, пока, наконец, полностью не прекратился истерический смех. В отсеке воцарилась мёртвая тишина, каждый подумал о случившемся по своему, но затем заговорили как-то нехотя общими фразами. Весёлое настроение сменилось задумчивостью. В дальнейшем можно было видеть, как по настоящему скорбят люди. Лично меня смерть вождя не то что не тронула, говорю это не кривя душой, но не потрясла как многих. Я был захвачен общим настроением скорби и даже сочинил, после нескольких лет молчания стихотворение, которое так кажется и назвал "На смерть Сталина". Послал тут же его в газету "Комсомольска правда". Через несколько дней пришел ответ, в котором редактор сообщал, что в эти скорбные дни (цитирую по памяти) к ним в редакцию пишут очень много и присылают полны скорби стихи. Редакция сохранит, так как не в состоянии все их на печатать, всё как народною память, как знак великой народной любви к вождю. У меня долго хранился (эта отписка) этот ответ, пока где-то не затерялся. Тем не менее, могу как живой свидетель утверждать, что народ скорбел в подавляющем большинстве своём и что скорбь, слёзы были искренними. Плакали не только дети, женщины, но и мужчины. Больше того, люди падали в обморок, когда узнавали о смерти любимого вождя и мудрого учителя. На моих глазах упал в обморок механик с нашей лодки капитан - лейтенант Седов, услышав о том, что умер Сталин. Никто не мог упрекнуть офицера-подводника в слабости, ибо любовью всенародной Сталин пользовался безгранично. С именем Сталина люди шли на смерть, совершая подвиги во имя Сталина, за Родину.

 Хорошо помнится и день похорон. Был чудесный, солнечный мартовский день, с небольшим морозцем при полном безветрии. Я был дневальным по кубрику. В кубрике, кроме спящего поверх одеял без обуви сменщика, никого не было, все были на лодке. Навёл порядок в бытовых помещениях и принялся наводить порядок в кубрике, как вдруг послышался нарастающий гул. Сначала еле слышный, я сразу не мог сообразить, что происходит, затем, когда загудели, за сигналили тревожным, всё нарастающим гулом, все стоящие в кронштадтских бухтах корабли, катера, подводные лодки и другие плав средства - всё, что могло издавать хоть какие-то сигналы, я понял, что так должны провожать в последний путь только Сталина. Открыл форточку и высунувшись по пояс слушал, как прощался с вождём Кронштадт. Всё, вся жизнь замерла, казалось, остановилось само время. Такого прощания мне больше не приходилось видеть, да, видимо, никто и не заслуживал. Настроение, несмотря на траур, было под стать весне. Жизнь продолжалась, пригревало яркое, слепящее глаза солнце. В голове мысли, что теперь будет, как изменится жизнь, какие перемены произойдут в стране? Таким и запомнился мне день похорон вождя.

18.

Где-то в начале 1953года на вооружение подводных лодок стало поступать новое легководолазное снаряжение для отработки задачи по выходу личного состава с "затонувшей" подлодки, с глубин до ста метров. Если со старым дыхательным аппаратом можно было выходить из небольшой глубины погружения, то с новым - с гелиевым дополнительным баллоном - можно уже погружаться в несколько раз глубже не рискуя получить кислородное голодание или кессеновую болезнь. Объём дыхательного мешка в новом аппарате тоже больше. Всю зиму мы упорно тренировались в небольшом, трёхметровой глубины бассейне сваренном из листового железа. Теоретически изучив аппарат и методику того, как им пользоваться, перешли к тренировкам погружения и к различным работам под водой: вязанию узлов, отысканию различных мелких предметов, производили некоторые простые слесарные работы, используя молоток, гаечный ключ, отвертку, ножовку. Изучали и отрабатывали различные сигналы звуковые и подаваемые с помощью страховочного конца.
Пройдя курс лёгководолазного дела и закончив его, побывав в барокамере, большинство из нас получили специальное удостоверение. Теоретически мы знали о свойствах и предназначении гелия в дыхательном аппарате и что при неправильной дозировке он может сослужить коварную службу, поэтому кислородно-гелиевая смесь должна соответствовать определённой глубине и быть строго дозированной. У нас несчастный случай не заставил себя долго ждать - погиб офицер. Видимо, чтобы не ударить перед подчиненными лицом в грязь, он решил предварительно потренироваться у себя в каюте. Одел маску и начал "промывку" (так называется операция проделываемая перед погружением в воду), во время которой нечаянно открыл и не закрыл или плохо закрыл вентиль баллончика с гелием. Или кран был неисправный и происходила утечка гелия из баллона, в дыхательный мешок постоянно, тогда как гелий должен подаваться лишь на определённой глубине, где кислород уже мало помогает (закипает в крови). Обычно, в таких случаях, человек становится, как бы пьяным, наступает эйфория - ему становится весело, он начинает петь песни, плясать, а затем наступает отравление и смерть, что и произошло с офицером.

Уже летом нам на практике пришлось показать свою выучку легководолазному делу. По сути мы (двенадцать человек из команды ПЛ "Лембит", которому выпала честь) первыми оказались, кому довелось на практике, не в бассейне, а в морских просторах, испытать новые дыхательные легководолазные аппараты, при выходе из глубины.

19.

Я уже говорил, что на ""Лембите" было две рубки: командирская, для вход и выхода в боевом походе личного состава на мостик и артиллерийская рубка, через которую выносили к пушке снаряды, во время артиллерийских стрельб, (чтобы никто не мешал быстро доставлять снаряды на мостик). Было решено артиллерийскую рубку переоборудовать и приспособить для возможности выхода через неё из лодки на глубине. Для этого в рубке был подвешен тубус из толстой специальной эластичной и прочной резины, представляющий собой трубу диаметром достаточным для прохода только одного человека в легководолазном костюме с дыхательным аппаратом на груди (чуть больше диаметра самого выходного люка). Внутри тубуса проходил у его стенки, вертикальный трап. Основное и трудно выполнимое условие – полная герметичность в месте крепления тубуса к выходному, верхнему люку.
 
В нижней своей части тубус ни к чему не крепился и доходил чуть ниже пояса находящегося в рубке, если тот полностью опущен. Была создана и система заполнения и осушения рубки забортной водой. При этом воздух из тубуса выпускался в отсек. На лодке это было очень важным из трёх соображений:
 
1. на лодке каждый кубический метр свежего воздуха в подводном положении ценится на вес золота,
2. из соображений конспирации - выход воздуха за борт мог быть замечен на поверхности "противником" и
3. выход вместо воздуха воды сигнализировал о том, что рубка подготовлена к выходу водолазов из неё.

Вся методика и процесс выхода из лодки через рубку на глубине состоял в следующем. Выход производился по партиям из четырёх человек, выходящих один за другим. Четверка, одетая в легководолазные костюмы с аппаратами, заходит через нижний люк в осушенную рубку и размещается вокруг тубуса (больше четырёх человек в рубке не вмещалось). Нижний люк закрывают изнутри лодки на клемальеры. Открывают вентиль, через который забортная вода заполняет рубку. Заполнение производится постепенно пока внутри тубуса воздуха не останется, о чём будет свидетельствовать выход воды в вместо - воздуха во внутрь лодки. Вокруг же тубуса, где находятся моряки создаётся воздушная подушка большая или поменьше, в зависимости от глубины погружения. Теперь, когда давление в рубке сравнялось с забортным, можно начинать выход из лодки через верхний люк рубки. Между членами группы все обязанности распределены.
 
Самую ответственную операцию выполняет выходящий первым, который и назначается старшим группы. В его задачу входило открытие люка и выпуск сигнального буйка с буйрепом, предварительно привязав конец буйрепа, к специально приваренной для этого, скобе. В обязанность замыкающего группы входит не менее ответственная задача – закрыть за собой верхний люк и стуком дать сигнал в лодку, что все вышли и люк закрыт. После чего с помощью насоса рубка осушается, открывается нижний люк, заходит новая группа и весь процесс повторяется. Вот такой простой процесс выхода, если не учитывать отдельные нюансы, которые требуют четкого выполнения. Например, выход вверх по трапу нужно производить цепляясь носками ботинок за ступени трапа снизу, в противном случае, может перевернуть вверх ногами.
 
Также и при подъеме по буйрепу с узлами расположенным на определённом расстоянии друг от друга, нужно, чтобы всё время одна ступня была на буйрепе, а ступня другой ноги находилась внизу буйрепа, по той же причине - узлы на буйрепе, чтобы по ним можно было ориентироваться, примерно сколько пройдено и сколько осталось пройти до поверхности, а следовательно сколько необходимо на соответствующем узле отсиживаться. Ни в коем случае нельзя подниматься из глубины быстро, наоборот, чем медленнее поднимается, тем лучше для твоего здоровья.
Это связано с кессонной болезнью, которую можно получить при быстром подъёме из глубины. Давление в крови не успевает при этом сравниваться с окружающим тебя давлением воды и происходит нечто подобное разрыву кровеносных сосудов в различных органах организма человека, что может привести к его гибели. Причем, чем больше глубина погружения, тем дольше должен выходить человек из глубины на поверхность. Так например, из глубины в сто метров водолаз тренированный должен выходить почти четыре часа. Жалею теперь, что не запомнил дату, можно сказать, историческую, когда впервые в мировой практике из большой сравнительно глубины был произведён массовый выход из "затонувшей" лодок через рубку. Почти половина всего экипажа (двенадцать человек) тогда в одночасье вышли из лодки и всплыли благополучно в основном на поверхность. Остальные, оставшиеся в лодке, обеспечили боеспособность, обеспечили всплытие лодки и её движение в "Базу", и швартовку к пирсу.
 
Какое настроение было у меня? Думаю, что не ошибусь если скажу, что оно было таким какое бывает обычно перед ответственным и трудным экзаменом. Когда всё вроде бы знаешь, но ещё сомневается. Тем более, что эксперимент проводился впервые. Я хорошо себе представлял состояние Юрия Гагарина, когда он в первые в истории человечества, первым собирался лететь в космос. Душевное волнение продолжалось у меня до определённого момента, когда нужно было действовать и в работу включилась голова. Я выходил из лодки последним в первой четвёртке. Первым выходил командир группы торпедистов, старшина первой статьи Максименко. Больше всего я боялся забыть закрыть за собой верхний рубочный люк, так как, если бы это произошло, то сорвалась бы операция массового выхода. Ведь при открытом люке невозможно, в подводном положении, осушить рубку, а следовательно запустить туда очередную группу. И ещё чего я все да боялся - это быстро нарастающего давления. Я не успеваю "продуваться", т. е. сравнивать своё внутреннее давление с наружным, отчего сильно давит на перепонки до невыносимой боли в ушах. В барокамере, во время проверки помнится, я даже не выдержал и пришлось остановить из-за меня дальнейшее нагнетание давления, но тем не менее от выхода из лодки меня не отстранили, видимо глубина с которой предполагался наш выход была меньше той, которую я смог выдержать в барокамере при имитации. Поэтому, хоть и было больно ушам перед тем как надеть маску и сделать двух кратную промывку я решил, что выдержу и выполню задачу до конца, отступать было не куда.
 
Старался не подавать вида, чтобы никто не заподозрил ничего Сделав промывку я, как и все, поднял руку, что всё нормально, можно приступать к выходу. Один за другим начали подныривать под тубус скрываясь под водой, мои товарищи. Скоро остался я один в рубке, настало и моё время. Поднырнув под тубус и, как учили, цепляясь носками ног за ступеньки снизу, поднимаюсь по трапу в холодной воде вверх к люку, вылезаю через люк на мостик и цепляюсь ногами и руками за буйреп, еле просматриваемый в темноте, одной рукой закрываю люк и стучу по нему железкой три раза, сигнализируя в лодку, что все вышли из рубки и верхний люк закрыт.

Когда стал медленно, стараясь чтоб меня не оторвало от буйрепа и не вынесло на поверхность вверх ногами, подниматься по буйрепу, заметил стоящего за перископной тумбой водолаза в тяжёлом скафандре - подстраховка и контроль одновременно. Видимо на тот случай если кто не закроет люк за собой или ещё что. Откровенно говоря, увидев водолаза, я даже обиделся, что полностью нам не доверяют, но подумав, решил, что всё правильно. Ведь всё могло случиться, дело не шуточное. Тем боле что водолаз никому ничем не помогал и старался себя не обнаружить. Мало кто из нас его видел.

Не помню точно, но кажется один из нас всё-таки сорвался с буйреп и его выбросило, как пробку наверх. Хорошо оставалось пройти до поверхности моря метров шесть - семь, поэтому всё обошлось лёгким испугом. Надо сказать, что несмотря на июль месяц вода на глубине довольно была холодной и было совершенно темно, так что приходил лось действовать на ощупь. Примерно с глубины пяти метров вода как бы становится прозрачней, глядя вверх начинает видеть светлое пятно, расплывающееся над тобой. Вода ощутимо постепенно становится всё теплей и теплей по мере приближения к поверхности. Всплыв и откинувшись на спину лежу оглядываюсь. Смотрю невдалеке стоит корабль - спасатель, подплыл к нему на спине и поднялся по трапу на его борт. За успешный кассовый выход из подлодки с большой глубины через рубку всем участникам была объявлена благодарность от командования флотом.

Как уже было сказано, открытие и закрытие навигации для каждой лодки было делом сугубо индивидуальным. Так навигация начиналась по мере готовности лодки к плаванию и выполнению боевых задач экипажем, а закрытие навигации после успешного выполнения всех запланированных задач или если лодке потребовался капитальный ремонт раньше чем ожидалось. Обычно для разных лодок навигация заканчивалась у нас в Кронштадте в октябре месяце, начале ноября. С закрытием навигации внешне жизнь на лодке замирала, но это только внешне. Внутри же лодки начинался текущий ремонт агрегатов, оборудования, приборов. Производилась некоторая модернизация: снимали устаревшее оборудование, устанавливали новое, что нельзя было заменить - ремонтировали. Трудность всегда была в том, что не возможно было достать запчасти, особенно если оборудование не от отечественного производства, которое на ""Лембите" было в подавляющем большинстве. В моём заведывании из такого оборудования были: лаг, ГОН (герметический оптический нактоуз) и забортные огни.

20.

Я долго находился в числе отстающих в период подготовки оборудования к предстоящей навигации 1954 года. В то время как у других подразделений и групп ремонтные работы близились к концу, у меня в сравнении с запланированным, ремонт не был выполнен и на половину. В этот раз, как никогда, предстояла огромная работа для меня. С детства я приучен всё делать сам, обращаясь к посторонней помощи только в крайнем случае. Эта привычка многих поражала и удивляла своими результатами, я один иногда умудрялся сделать то, что обычно выполняли несколько. Так, например, произошло с перестановкой агрегата. Много усилий и труда мне пришлось потратить на перенос тяжеленого агрегата, питающего гирокомпас из центрального отсека в дизельный и установку его там на кронштейнах, приваренных прямо к прочному корпусу. Не знаю кому он помешал в центральном отсеке, скорей всего нашему новому командиру А. Иванову, но приказы не обсуждаются.

Трудней всего было агрегат, весом около ста килограммов, устанавливать на новом месте в дизельном отсеке. На подводной лодке найти свободное место целая проблема. С горем пополам такое место для моего агрегата было найдено в дизельном отсеке, сразу за переборкой, у самого правого борта, между всевозможными магистралями, почти в трюме. Чтобы агрегат туда затащить пришлось приспосабливаться - подвешивать его на тросике за магистраль, а затем постепенно опуская и направляя, с одновременным подталкиванием, установить на кронштейны и закрепит там.
Перед тем как перетаскивать одному на довольно большое расстояние агрегат, для облегчения, пришлось, всё что можно было с него снять. Но когда, уже на новом месте, стал собирать, то никак не мог завернуть концевую гайку на одной стороне вала. Дело дошло до зубила и молотка. Чуть было совсем не испортил резьбу. Хорошо вовремя спохватился, что что-то здесь не так, - сорвал лишь первый виток резьбы. Успокоившись, умерив пыл, я начал размышлять, в чём дело, почему снял довольно легко гайку, а завернуть не могу и сообразил, что резьба не простая - левая, чтобы гайка не могла самостоятельно отвернуться во время вращения агрегата. Пришлось трёхгранным напильником поправлять непорченые витки на валу, после чего гайка пошла, как по маслу, без особых усилий. Этот эпизод послужил мне хорошим уроком на всю жизнь: запоминай, при разборке чего бы там ни было, не только последовательность операций, но и отдельные нюансы, без которых порой качественный ремонт невозможен. Это, между прочим, первейший закон любого мастера механосборочных работ, наладчика-ремонтника, любого, кто имеет дело с ремонтом чего-либо.

После установки и подключения агрегата питания гирокомпаса я включил его в работу и убедившись, что он работает нормально, я со спокойной душой, с сознанием хорошо выполненной работы, что сделано трудное но хорошее дел ушел в кубрик, где спокойно спала команда лодки после обеда. Весь процесс перестановки агрегата, таким образом, занял у меня меньше двух часов. Все удивлялись, когда после обеденного сна пришли на лодку и заметили, что агрегат уже установлен на ново месте, а главное никто не верил, что всё сделал я один без малейшей помощи от кого бы то ни было, что подтвердил вахтенный лодки.

Наконец мне удалось резко изменить ситуацию с ремонтом своего заведования таким образом, что в течении одной недели я выполнил почти сорок процентов ремонтных работ, запланированных к началу навигации. Уже в марте я многих догнал, а некоторых и перегнал по результатам ремонта. Дело в том, что мне самому приходилось художественно оформлять каждую неделю результаты ремонта в виде различных графиков и диаграмм, поэтому было неловко себя чувствовать в отстающих. Оставалось отремонтировать ЛАГ - прибор, вернее система приборов предназначенных для измерения скорости лодки и пройденного расстояния с момента, включения и до его остановки. Основной ремонт требовался устройству, которое выстреливалось (выдвигалось) в днище лодки за борт. Необходимо было сменить главную часть - вертушку и смазать все части специальной смазкой, проверить электрическую часть. Шток с метр длинной, с вертушкой на конце уже находился в приподнятом состоянии, оставалось только, убедившись, что клинкет под вертушкой закрыт, отвернуть барашки верхнего фланца, откинуть их и поднять всё устройство из сальника и закрыть лючок шахты лага. Эту операцию - подъём (опускание) лага, изъятие его из шахты приходилось проделывать довольно часто и ничего особенного в этом не было, всё проделывалось точно до автоматизма. Но на этот раз произошло непредвиденное. Произошло именно то, о чём предупреждал меня мой предшественник - старшина первой статьи А. Русин, перед своим уходом, он говорил" "Николай, с лагом будь поосторожней - это самое дырявое место на любом корабле, а на нашей лодке тем более". И рассказал мне историю, как он чуть не затопил "Лембит" и, что и до него были такие случаи. Памятуя это, я всегда с некоторым страхом выполнял операцию подъеме или спуска лага в отверстие днища. И ещё. В этот раз я лишний раз убедился, что нельзя нарушать с годами установлений обычай или правило - обязательно это обернётся против тебя. Тебя как бы накажет бог, хотя конечно же никакого бога нет, а есть веками накопленная народная мудрость и кто её нарушает, тот за это (за свою глупость) должен поплатиться рано или поздно.

21.

Будучи свободным от вахты на пирсе, от нечего делать, я решил заодно заняться ремонтом лага. Вахтенный по лодке, видя, что я не сплю, ушел к себе в кормовой отсек, попросив меня, в случае чего, позвать его по переговорной трубе. Я согласился и в этом была моя ошибка, за которую я чуть было не поплатился. Таким образом, кроме меня в лодке, в центральном отсеке н никого не было, команда находилась в кубрике на берегу. Произошло следующее. Я спустился в трюм центрального отсека, где находилась шахта с лагом. Убедившись, что клинкет, под вертушкой закрыт (вентиль клинкета был повёрнут до отказа), я откинул "барашки", удерживающие фланец вместе со штоком лага в сальнике. И тут в шахту лага сильной струей хлынула холодная забортная вода, приподняв давлением лаг. Первым делом промелькнула у меня мысль - не полностью закрыт клинкет. Что есть силы попытался повернуть маховик клинкета против часовой стрелки на закрытие, рискуя свернуть пружинивший шток маховика, но вода по прежнему хлестала сильной шипящей струей. В одно мгновение шахта наполнилась водой, ещё чуть и начнёт заливать трюм. Меня охватил панический страх - что делать? Бежать пока не поздно спасаться - было бы величайшей трусостью и недопустимой подлостью, позвать дневального на помощь, чтобы он в включил помпу для откачки трюма, но для этого необходимо вылезти из трюма. Пока то да сё, пока включит помпу, вода затопит трюм центрального отсека, а может подняться на настил и начать затоплять центральный отсек. Нет, подумалось, этим дело не поправишь, помпа не может все время работать, все равно необходимо будет ликвидировать течь. Попытался было закрыть люк шахты лага, но какое там, крышку люка откидывало вместе со мной, да и нельзя было её полностью за крыть, так как для этого понадобилось бы полностью вынуть лаг, что было сопряжено с ещё большим риском - струя воды стала бы не измеримо сильней и вряд бы тогда могли справиться даже все помпы, имеющиеся на лодке. Может я преувеличивал, но во всяком случае, я тогда об этом подумал и не рискнул.

Пишу об этом эпизоде долго, а в действительности всё происходило в доли секунд. И тут меня осенили одновременно две мысли: первая, по пытаться втолкнуть лаг обратно до упора в клинкет и, накинув барашки на фланец затянуть сальник, т. е. привести в исходное состояние, и вторая мысль - а что если попробовать чуть-чуть приоткрыть клинкет и снова закрыть, может что заело. И тут другая, страшная мысль - а что если сорвалась шпилька или ещё что либо? Я открою больше, а закрыть не смогу и напор воды усилится в несколько раз, что тогда? Тем временем трюм уже заполнился водой примерно на полметра. Я стоял на коленях мокрый с ног до головы, по пояс в холодной воде. Нужно было что-то предпринимать, чтобы спасти корабль от беды, не дать затонуть ему прям у пирса. Обливаясь холодным потом, лихорадочно дума в чём причина происходящего, я повернул немного маховик клинкера на открытие и тут же вновь на закрытие. К моему удивлению, моей неуверенной радости, я легко сделал полный оборот маховика и клинкет закрыло, вода прекратила прибывать, наступила тишина. После сильного нервного и морального напряжения меня охватила слабость, колотил озноб и, чувствовалась страшная усталость во всём теле. Ещё несколько секунд я не мог прийти в себя. Можно сказать, что я вернулся из страшного кошмара. Оказалось, что когда в последний раз, перед тем как пришвартоваться к пирсу, я поднял лаг и закрыл клинкет, в него попала щепка, не позволившая клинкету полностью закрыться. Когда же я снова чуть приоткрыл его щепка освободилась и струя вод вытолкнула её из клинкета, поэтому удалось полностью его закрыть В том, что это была именно щепка сомнения не было. Щепка плавала в трюме. Единственное осталось для меня загадкой - как могла "непотопляемая ", в принципе щепка попасть на такую глубину? Отверстие для лага находится, по меньшей мере, на глубине двух метров от поверхности воды (ниже ватерлинии).
 
Закрыв клинкет и окончательно, убедившись, что поступление воды в лодку прекратилось я полностью вынул лаг и закрыл люк шахты. Придя окончательно в с себя, я включил помпу (насос), откачал сначала трюм, затем шахту лага. Вот когда мне пригодилось знание устройства лодки и умение заменять товарищей различных специальностей (в частности - трюмного) в своём центральном отсеке - чему мы учились при отработке задач по взаимозаменяемости. В противном случае осушать отсек пришлось бы трюмным и без скандала и неприятностей не обошлось.

А так, сам нагадил - сам и убрал. Никто и не узнал, что на лодке произошло ЧП, вернее, чуть не произошло. Спустя много лет, я спрашивал себя - если бы мне не удалось тогда предотвратить затопление отсека, а может и всей лодки, чтобы я предпринимал, чтобы сделал, как поступил? Трудно ответить, но одно было совершенно ясно для меня я не покинул бы лодку и боролся бы за её спасение до конца.

Плох тот генерал, который не предусматривает вариант запасной на случай провала основного варианта. Так и я решил, что если, перепробовав всё - поступление воды в лодку не удастся предотвратит и вода поднимется до уровня моего подбородка, покину трюм, задраю его, тем самим за герметизирую и создастся воздушная подушка в трюме, которая уменьшит поступление воды. Одновременно вызову вахтенного в центральный отсек и быстро сообщу обстановку и пошлю его на пирс сообщить о случившемся оперативному дежурному по БП лодок и в кубрик личному составу. А сам включу насосы на осушение трюма. В крайнем случае, решил полностью задраить центральный отсек (вход в остальные отсеки, предусмотрительно, обеспечив через носовой и кормовой палубные люки, открыв их) и создать в нём необходимое давление, открытием баллонов высокого давления. Уверен, что проделав всё это я бы не допустил затопления даже отсека, не говоря о лодке. Подошел бы спасатель (буксир), водолазы осмотрели бы клинкет и устранили бы неполадки.
В худшем случае поставили лодку в док. Такого варианта развития событий я не желал, это для меня было, по тем временам, равносильно смерти, но главное для меня было спасение лодки.

22.

Ещё один неприятный случай произошел со мной, опять же связанный с вахтой. Было это весной. Хоть снега уже почти не было, но по ночам было холодно и поэтому на пирсе вахту ещё несли в зимней экипировке: в ватных брюках, в фуфайках, в валенках, в шубе и меховых рукавицах и шапках ушанках. На пирсе, открытом со всех с сторон месте, как нигде, пронизывает и обжигает при малейшем дуновении, сырой ветер. Сменившись с вахты во вторую смену, сильно желающий одного - добраться до подвесной койки в первом отсеке и плюхнуться в неё не раздеваясь, как и положено вахтенным, и уснут мертвецким сном. Проснулся по сигналу тревоги - ревел ревун. Не знаю сколько я спал, судя по тому, что было раннее утро, я проспал часа три, но мне казалось я только уснул. Так разоспался, что если бы не лембитовский ревун, который мог мёртвого наверно разбудить, мне бы не проснуться. Соскочил с койки можно сказать по инерции, ещё полностью не проснувшись, не понимая где я, что происходит. Ничего не видя перед собой, находясь в каком-то лунатическом сне, я по привычке побежал, да не в ту сторону. Чуть было не упал в трюм у самих торпедных аппаратов. Только увидев торпедные аппараты перед самим носом своим, я очнулся и понял, что бегу не в ту с сторону, развернулся и побежал к переборке. По лодке объявили - пожар на пирсе.

По инструкции, по этой тревоге, предписывалось сменившемуся верхнему вахтенному тушить пожар огнетушителем, действовать быстро, смело и умело. Чувствуя, что время мной было потеря и что я могу не уложиться в нормативное время, вынужден был, что есть силы, торопиться. Учебные тревоги, как я говорил уже, проводились чуть ли не каждые сутки и по несколько раз и чаще всего в промежутке времени от отбоя до подъёма, причём каждый раз объявивший тревогу дежурный офицер включал секундомер и если в норматив по каждой тревоге не вложились (не заделали пробоину, не поту шили пожар), давалась команда "отбой тревоги", а часа через два, опять объявлялась тревога. Поэтому от быстроты действий каждого зависело многое.

Самое трудное было подняться по вертикальному трапу из пятиметровой глубины на мостик, с десятикилограммовым огнетушителем в одной руке, перехватываясь за ступеньки трапа другой. И при этом быть тяжело одетым (в телогрейке и ватных брюках и валенках) и торопиться, находясь ещё в полусонном состоянии. Случилось то, что должно было случиться. Поднявшись до самого верхнего люка, когда оставалось перехватиться рукой со ступеньки за комингс люка (торцевой срез самого люка, к которому прижимается крышка люка своим уплотнением из специальной резины при его задраивании), рука не дотянулась до комингса, так как расстояние от ступеньки до комингса было чуть ли не в полтора раза было больше, чем между двумя ступеньками, да и силы почти иссякли у меня.

Одним словом, я сорвался и полетел вниз, в центральный пост. За мной с грохотом упал огнетушитель. Падая, я напоролся боком на крюк в рубке (на крюках в рубке обычно рулевые - сигнальщики хранят сигнальные флаги, флаги расцвечивания, морской флаг и прочее) и сильно распорол себе бок. Лежу я в центральном отсеке возле трапа, окончательно проснувшись, чувствую, что сильно разбился падая о нижний рубочный люк (как ещё жив остался, мог убиться или повредить позвоночник, ведь кругом железо). Всё тело болело в особенности острая боль, что каждое шевеление причиняло страдание, ощущалась в боку. Тогда я ещё не знал в чём дело, отчего это. Первым делом в голове мелькнуло - ну всё теперь можно не бежать на "пожар", есть на то уважительная причина, тем более, что тревога наверняка учебная.

Я же не виноват, что так получилось. Видит бог, что я этого не хотел и всё сделал, что от меня требовалось, чтобы вовремя ликвидировать "пожар" на пирсе. Но тут же я отбросил эту предательскую слабовольную мысль. На смену ей мелькнула другая, здравая мысль, а если бы действительно был настоящий пожар, мог бы я оправдаться, не попытавшись всё сделать через не могу. Попробовал подвигать руками, затем ногами - всё слава богу, двигается без ограничений. В конце концов, я же моряк и не должен так легко пасовать перед трудностями, не испытав себя до конца. Примерно такого порядка мысли мгновенно пронеслись в голове. Собравшись с духом я встал, поднял огнетушитель и снова, теперь медленней, полей по трапу вверх. Когда в полусогнутом состоянии подбежал к "очагу загорания”, он был почти потушен, бившей во всю мощь струей из брандспойта. "Включив" в дело огнетушитель, я помог товарищам по вахте погасить пламя в специальном железном ящике с тряпками пропитанных мазутом. Прозвучала команда "отбой тревоги". По существу пожар был потушен без моего участия и очень быстро, моё опоздание как бы не заметили и даже никто не спрашивал, почему я задержался. В свою очередь и я не распространялся, что со мной произошло. О том, что при падении, сорвавшись с трапа, я пропорол себе бок, знали всего двое - мой ученик А. Зарянский и трюмный Е. Мучкин. Почти неделю я ходил, как будто в меня вставили кол - мне нельзя было пошевелить и корпусом, пока рваная рана полностью не затянулась. Синяки от ушибов исчезли значительно раньше. До сих пор удивляюсь, что, можно сказать, отделался легко - шрамом на левом боку, а мог расколоть с череп, падая на железо с пятиметровой высоты.

23.

Как-то рано утром в выходной день в кубрике, где команда "Лембита" досыпала последние сны, разделяя телефонный звонок. Дневальный поднял трубку и услыхал - говорит оперативный дежурный базы такой-то, назвал своё звание и фамилию, и продолжил объявляется боевая учебная тревога. Дневальный, как положено в таких случаях, первым делом разбудил дежурного по кубрику и доложил о звонке по телефону, затем вместе они подняли всех по тревоге. Как обычно в таких случаях, подхватив подмышки одежду, в одних трусах и в не зашнурованных прогарах на босу ногу, побежали наперегонки на лодку. О заправке коек, а тем более об умывании, нечего и говорить, дорога каждая секунда. Экипажи остальных лодок, ничего не подозревая продолжали спокойно спать. Не дожидаясь прихода командира, дежурный по лодке дал команду "корабль к бою и походу приготовить". Через некоторое время на лодку прибыл командир капитан 3-го ранга Александр Кирток.

Одеваясь на ходу и приводя себя в порядок, одновременно готовили своё оборудование. Мотористы прогревали дизеля, электрики проверяли готовность к работе электродвигатели и состояние аккумуляторных батарей, прокручивались и прогревались, включались и проверялись приборы всевозможные и установки, открывались вахты в радиорубке и акустика. Через несколько минут на мостик командиру стали поступать доклады о готовности того или другого подразделения к бою и походу, а минут через пятнадцать и я доложил, что гирокомпас в меридиане, к походу готов. Ждали прибытия офицеров и старшин сверхсрочной службы. Дело в том, что на выходные дни, как правило, по разрешению командира, офицеры и сверхсрочники уходят в город в свои семьи, а то и уезжают в Ленинград. Безусловно, что прежде чем отпустить по домам офицеров, командир созванивался с оперативным дежурным, который обычно знает оперативную обстановку и даёт или не даёт добро на увольнение в город. Большинство офицеров и сверхсрочников имели квартиры в самом Кронштадте, но, то ли рассыльные были не расторопны, не могли быстро найти необходимый адресе, то ли ещё по какой причине, но никого не дождавшись, командир доложил оперативному дежурному по телефону, что лодка готова выполнить любую задачу и попросил разрешение выполнять. Естественно, тем самим командир брал на себя всю ответственность за последствия, за результат при выполнении задачи.
 
Перед тем, как просить разрешения на выход в море, командир посоветовался со всеми от кого, хоть в малейшей степени, зависело выполнение боевой задачи, тем не менее, риск был огромный. Но другого выхода, видимо он для себя, для престижа команды не видел. Можно себе только представить, что бы было если бы "Лембит" не выше в море, не был готов это сделать - позор! Позор для командира, позор для "Лембита" и позор для всех нас, лембитовцев. Я не знаю такого случая, пожалуй это было впервые в мировом подводном флоте, когда лодка вышла в море на выполнение боевой задачи без офицеров и без командиров боевых групп, в качестве которых, как правило, были старшины сверхсрочной службы.

В смелости и решительности нашему командиру пожалуй не было равных. Кирток не был бы нами так горячо любим, если бы был другим. Это был умнейший человек, опытнейший судоводитель (до службы в военном флоте он был капитаном дальнего плавания, водил торговые корабли на Дальнем Востоке) смелый и находчивый. У матросов и старшин срочной службы командир пользовался огромнейшим уважением и непререкаемым авторитетом, легендарной славой. За всё время службы с ним я не помню случая, чтобы он кого из срочной службы (матросов или старшин) ругал или наказал. Кирток, как нам казалось, был мало разговорчив, изредка можно было видеть его улыбающимся, большей частью лицо его было сосредоточенным. Он был требовательным к себе и к подчиненным ему офицерам, строго с них спрашивал за случаи нерадивости и не стеснялся их ругать за неразворотливость в нашем присутствии, особенно во время торпедных атаках. Казалось, что для него не существует деления на офицеров, старшин и матросов, для него все мы были равны, как в большой семье, в которой, как известно, этикеты и педагогика не соблюдаются - что заработал, то и получай при всех.

Итак "добро" на выход было получено. Отдав швартовы, "Лембит" медленно выходил через, открытые от бонного заграждения ворота из гавани. И только тогда на пирсе появился первый офицер, но было уже слишком поздно - возвращаться, по морским традициям, никогда нельзя, да и нецелесообразно было из-за одного человека, это был тот случай, когда время было дороже.

Сложней всего пришлось в этом походе старшему матросу Е. Мучкину. Из целой группы трюмных, на лодке он оказался единственным, а впереди его ждали такие сложные операции, как погружение лодки её дифферентовка (установка лодки в подводном положении на "ровный киль" - без дифферента на нос или на корму, без крена на борт, при этом она должна "держать" глубину погружения) далее, залегание на грунт и всплытие. Обычно для выполнения и обеспечения указанных операций требуется несколько человек - целая группа трюмных во главе с офицером - инженер-механиком командиром БЧ-5.

Благодаря тому, что у нас была отработана взаимозаменяемость на лодке, мы сумели помочь Мучкину осуществить все операции без малейшей заминки или неточности. Мне пришлось, кроме обслуживания своего хозяйства и выполнения обязанностей по различным боевым готовностям, взять на себя функции штурмана в этом походе. Маршрут из кронштадтской гавани до острова Мощный (Лавенсаари) я знал хорошо и мог проложить курс на карте самостоятельно, но карта с проложенным курсом была в штурманском столе, поэтому мне оставалось определять время поворотов на другой курс и докладывать командиру на мостик своевременно. Хуже обстояло у меня дело с определением координат места нахождения различными методами: по солнцу с помощью секстана или по створам и т.п.  К счастью, до этого дело не дошло, не было на то необходимости - погода была был чудесная, почти я справился.

Примерно через два часа мы достигли заданного квадрата, где должны были залечь на грунт, в ожидании "противника". Пролежав на грунте, прослушивая шумы моря, часа два, мы получили команду отбой тревоги. Благополучно всплыли и возвратились в базу. При подходе к пирсу, нас встречала целая группа, виновато потупившихся офицеров и сверхсрочников. После швартовки, по приказу командира, команда вернувшаяся из задания, была построена на носовой надстройке "Лембита". Офицеры же продолжали стоять на пирсе, как провинившиеся, им трап не подали. Командир обошел строй моряков, лично пожав каждому руку и поблагодарив за отличную службу. Крыме того своим приказом он объявил поощрения особе отличившиеся в этом походе, тех кто совмещал свои функции с функциями офицера или отсутствующего старшины. Так Е.Мучкину было присвоено очередное звание - старшин второй статьи и был дан отпуск на десять суток с выездом домой. Так как мне ехать было некуда, дали путёвку в офицерский дом отдыха (для рядового состава дома отдыха просто не было) в посёлке Лебяжье, на берегу Финского залива. После этой "торжественной" части командир в пух и прах разнёс стоявших на пирсе. Досталось всем на орехи не взирая на чины. И по делам - чуть было не сорвали выполнение боевой задачи. Последними словами командира были: "Скажите спасибо своим подчинённым, что всё обошлось как нельзя лучше". Все должны были представить письменное объяснение, почему опоздали на корабль. Вид был у всех, как у провинившихся школяров. Жалко было смотреть на них. Мы же стояли в строю гордые с сознанием того, что с честью выполнили свой долг. Через несколько дней я собрал свой небольшой чемоданчик и отбыл в заслуженный отпуск, в дом отдыха. Стояла чудесная погода - бабье лето. Навигация подходила к концу. По утрам в лужах похрустывал ледок, но днём ещё было довольно тепло.

24.

Дом отдыха в Лебяжьем на берегу залива с песчаным пляжем, находился среди соснового леса. Предназначен он был для отдыха морских офицеров и сверхсрочников, и их семей. За всю историю дом отдыха это был первый случай, когда с путевкой в этот райский уголок прибыл матрос срочной службы. Естественно, я чувствовал себя сначала скованно, как говориться, не в своей тарелке, стеснялся. Но вскоре всё изменилось в лучшую сторону для меня. Поспособствовала окружающая атмосфера, та непринуждённость в обращении, отсутствие даже малейшей надменности и превосходства среди окружающих меня офицеров и мичманов. Все относились ко мне дружески, доброжелательно, на равных, ни малейшим образом, ни даже намёком, не давали мне повода подумать, что я на несколько рангов младше их по званию. Отношения были простыми, искренними, доброжелательными, как равный с равным. Познаю, может это объяснялось совсем другими соображениями, кроме чисто человеческих, но факт остаётся фактом. Я много об этом думал и сперва не верил в искренность таких братских отношений. Может их - думал я -шокировало то обстоятельство, что меня, матроса, единственного из тысяч, прислали отдыхать вместе с офицерами? И они думают, что это не спроста. За красивые глаза такие вещи не делаются, а вдруг он совсем не рядовой матрос, может его специально сюда направили с какой целью? Думал я и по другому. Может они офицеры и сверхсрочники и их жены узнали, что я из детдома и мне некуда поехать в отпуск, потому меня сюда и прислали отдыхать, поэтому престо жалеют, а их воспитанность, и чувство такта не позволяют проявляться амбициям. Но вскоре мои сомнения окончательно исчезли, я убедился, что был неправ, так думая. В доме отдыха существовал, никем неписанный, закон: здесь нет старших или младших по званию, нет командиров и подчиненных, здесь все просто отдыхающие - все равны.

Большинство отдыхающих и здесь носило военную форму, был в форме и я, это обстоятельство резко выделяло меня и больше всего создавало для меня неловкость. Спустя несколько лет, мне ещё раз в своей жизни пришлось жить вместе с высшими офицерами (с генералами теперь) и я лишний раз убедился, что между собой и они сами по себе - проще и доступней людей нет среди всех других слоев населения. Не знаю чем это можно объяснить. Видимо, приказывать, командовать, давать распоряжения им на службе (по долгу) настолько недоедает, что вне службы они отдыхают душой и с удовольствием добровольно отказываются от командирских амбиций. В офицерском доме отдыха я впервые столкнулся с настоящей демократией, порядочностью, что называется с офицерской честью и честностью, с тем, что по моим понятиям, если и будет когда на нашей грешной Земле, то только очень нескоро. Здесь ничего никогда не закрывалось на замок и не охранялось, всё, все отношения базировались на полном доверии. Питание было исключительно калорийным и вкусным, фрукты и цветы на столиках, на четверых, были постоянно, причём всегда свежие. Готовилось одновременно несколько блюд на завтрак, также на обед и ужин - огромное разнообразие блюд. Кроме того был ещё полдник. У меня так прямо глаза разбегались, хотелось сразу попробовать всего - всё было свежим и привлекательным на вид. Обычно каждый, по меню лежащем на каждом столике, выбирал себе, на свой в вкус, различные блюда и заказывал официантке, та выполняла заказ. Случалось, что все четверо за столиком заказывали совершенно разные блюда, а затем предлагали друг другу попробовать у него. Расплачивались не с официантом, а клали деньги, предварительно подсчитав сколько с каждого причитается, самостоятельно в вазу. Никто не мелочился, сдачи брали только купюры. Интересно отметить, что деньги иногда оставались на столах лежать целый день, так что если кто ошибся, скажем в обед, в полдник мог исправить ошибку-взят переплату или наоборот, доплатить, К тому времени надо сказать я уже был достаточно воспитан, честен, начитан и эрудирован, чтобы не быть белой вороной, если не в любом обществе, то, во всяком случае, среди моряков. По вечерам в кубрике мы много говорили на морскую тему. Народ в кубрике подобрался жизнерадостный, весёлый - это два молодых офицера, мичман и я. Любили шутить, рассказывать анекдоты, от которых смеялись до слёз, беседовали и на житейские темы. Здесь я впервые увидел, как играют в "кинг" (дамский преферанс), она меня заинтересовала, но научить меня наотрез отказались. В кинг играли на деньги, поэтому пришлось проиграть шестьдесят рублей, чтобы хоть немного научиться играть. Правда, денег у меня не хотели брать, но я настоял.

Мне понравилась одна из наших официанток. Её звали Оля, она была совсем молоденькой, по детски смешливой и наивной. Помнится, я даже побывал у неё дома. Она снимала маленькую комнатку, довольно уютную, по-деревенски скромно, обставленную. На стене висели фотографии родных, близких и знакомых. Одну из своих фотографий она подарила мне на память. Я храню ее до сих пор, ни к чему серьезному наше знакомство не привело. Она оказалась не только скромной, но и слишком неразговорчивой, с ней мне было скучно и приходилось поддерживать разговор, чтобы не "играть в молчанку" мне одному, чего для дружбы оказалось недостаточно. Мой разрыв с Олей ускорился спонтанно развивающимися событиями. В один из танцевальных вечеров, чтобы не скучать одному в кубрике я решил тоже подняться в танцзал, совершенно не рассчитывая танцевать, а просто посмотреть, как танцуют другие. Стою себе в сторонке и смотрю. Я считал неудобным мне, совсем ещё молодому парню, приглашать женщин танцевать, в то время, как многие офицеры жаждущие танцевать, стоят. Справедливости ради нужно сказать, что многие офицеры были вынуждены стоять, так как женщин на всех явно не хватало, даже с участием женщин обслуживающего персонала. Поэтому чаще объявляли "белый танец", когда женщины сами могли выбирать себе партнёра для танца. Объявили вальс. Чтобы не вводить себя в неудобное положение, будучи абсолютно уверенным, что меня ни одна женщина даже не подумает пригласить, я отошел подальше к стенке. Вдруг я слышу голос: "Разрешите пригласить вас на танец". Я не отреагировал, так как не ожидал, что кто -либо пригласит меня на танец. Порой трудно объяснить поступок красивей женщины, когда он отдаёт предпочтение человеку, на первый взгляд, который совсем себе не пара. Чаще это бывает, чтобы вызвать ревность у любимого и тем сами проверить его чувства к себе. Я подумал, что женщина обращается с приглашением на танец, не ко мне, а к рядом стоящему, молодому, стройному старшему лейтенанту и продолжат стоять. Слышу женщина говорит: "Что же вы, молодой человек, женщине отказывать не положено". Я поднял глаза. Передо мной стояла настоящая Кармен, какой я её себе представлял, какой видел в опере, с озорными глазами карими, то лихорадочно блестящими, то чарующе гипнотизирующими, она была в чёрном декольтированном платье, в ушах висели дорогие подвески, на шее блестела ниточка, и вся она светилась, сияла прелестной улыбкой. Так просто и в то же время настойчиво меня ещё не приглашала на танец ни одна женщина, а тут такой успех, такое очаровательное великолепие, о котором можно было только мечтать - шик и блеск. И тут же мелькнула в голове мысль - наверно решила немного развлечься, поиздеваться над матросиком серым, откуда она знает танцую я или нет. Но отказать было невозможно - своим отказом мог нанести ей оскорбление. Не было никакого желания обижать эту очаровательную брюнетку со сверкающими очами.

Я взял её под локоть и вывел к танцующим. Вот когда мне пригодились мои увлечения танцами, ещё находясь во Львове в ХРУ. Я прекрасно вальсировал, не переставая кружился, лавируя между парами, не снижая скорости и темпа. Несмотря на то, что я давно не был на танцах, навык остались - танцуя я себя чувствовал, как рыба в воде. Когда нужно было проскочить между парами, я прижимал её к себе крепче и в это время чувствовал её всю: её грудь, ещё довольно упругую, горяч твёрдый живот, её бёдра и даже ноги, переплетающиеся в танце с моими ногами. Мы оба были разгорячены и ничего не замечали вокруг. Танцевали так, как будто танцуем вместе уже не первый раза: расковано, легко, понимая друг друга.
 
Когда кончился вальс, она проводила меня на те место откуда мы начали танец и, по благодарив за танец, сказала: "Теперь очередь за вами, не стесняйтесь". Это было сказано так просто и естественно, что я осмелел, воодушевился на подвиг и когда заиграла следующая мелодия танго я не колеблясь быстро подошел к ней. По всему было видно, что она ждала и была рада этому. Танго хоть и спокойней чем вальс, но не менее зажигательный и чувственный. В молодости, танцуя, я всегда сильно возбуждался, порой становилось даже неловко перед напарницей, но ничего не мог с собой поделать - на то она и молодость.
 
Первой начала разговор напарница. Мы познакомились, её звали Вера. Оказывается, что она обратила на меня внимание с первого дня моего появления в доме отдыха. Ей понравился мой чистый, как она выразилась, естественный, как у детей, смех. Видимо я от души смеялся, когда рассказы вали анекдоты. Она продолжала: "Вас угнетает, что кругом одни офицеры и сверхсрочники, так не обращайте на это внимание, ведь они такие же люди, с такими же слабостями. Выше голову морячок, будь как дома". После танцев она пригласила меня на прогулку перед сном. Я с удовольствием принял приглашение. На прогулку мы вышли вчетвером, с Верой была её подруга по комнате, где они жили, которая в вышла со своим мужем – мичманом. Так началась наша с Верой дружба. Надо сказать, что по вечерам основным развлечением были танцы или кино, которые чередовались. Конечно же можно было заниматься другим чем-нибудь: чтением, игрой в шахматы или карты, в биллиард, чём многие и занимались. Мы с Верой часто гуляли по лесу, по пляжу, правда, чаще втроём (она брала с собой подругу). От них я многое узнал о женщинах. С того дня, как мы по знакомились, Вера стала полностью моей повелительницей, она полностью завладела моими мыслями и сердцем. Она можно сказать первая признала во мне настоящего мужчину и заложила во мне уверенность в себе, за что я остался е ей признателен на всю жизнь.
Нужно сказать, что до знакомства с ней, в обращении с женским полом, я был стеснительным, скованным, замкнутым, нерешительным. Мне всё казалось, что я их не стою, что у меня сплошные недостатки, всё боялся обидеть словом или поступком. С Верой было всё просто, естественно, легко. Однажды Вера пригласила меня в ресторан. Я отказался, так как для ресторана у меня в не было денег (у меня оставалось только-только на питание и на об ратную дорогу до Кронштадта). Вера сказала, чтоб я не беспокоился в отношении денег, она берёт всё на себя и показала мне кошелёк набитый некрупными купюрами. Кажется в ресторане мы справляли день рождения её подруги. После ресторана мы разделились по парам и, как всегда перед сном, пошли гулять. Был небольшой освежающий морозец, но снега еще не было. На безоблачном небе светила луна, подмигивали яркие звёзды. Мы шли в сосновом лесу. На нашем пути, поперёк тропинки лежала кем-то срубленная сосна. Я быстро перелез через ствол, лежащий на упругих ветках на высоте с метр, и помог влезть на ствол Вере. Когда я обхватил её стан, чтобы снять её со ствола сосны, она, вдруг, обвила мою шею руками и впилась губами в мои губы. Я потерял равновесие и мы завалились в сосновые ветви, не переставая целоваться ртом. Целый вечер мы про целовались, не чувствуя прохлады, мы были невменяемы, полусумасшедшими. Сначала Вера меня целовала, затем подставляла мне, чтобы я целовал её шею грудь, что я и делал с величайшим удовольствием, не противясь её насилию. С того вечера мы начали целоваться где только было можно. Мы почти перестали бывать на танцах, а больше уединялись где-нибудь, любовались друг другом, разговаривали, целовались. Чаще это было в её комнате, когда подруга уходила в кино или ресторан с мужем. Надо сказать, что в женскую спальню, почему-то никого из мужчин - даже мужа - не пускали, пускали только меня, видимо, считая меня мальчиком ничего ещё не смыслящем.
 
Из разговоров с Верой я узнал, что ей тридцать два года, что она замужем, что замужеством своим недовольна - муж старше на много её. Муж у нее капитан первого ранга, дома почти не бывает, все время в море, на службе. У неё уже двое детей, которых фактически приходится ей воспитывать одной. Узнал, что живёт она в г. Кронштадте, на Советской улице и т.п.  Сведения о моей жизни Вера узнал из наших разговоров, когда я рассказывал о себе.

Однажды после ужина (мы договорились, что я приду за ними и мы отправимся в поселковый клуб в кино) я к ним зашел, а они ещё не собрались. "Садись на стул и отвернись лицом к двери, мы будем переодеваться и не подглядывай" – сказали они мне. Я сел на указанный стул и видел сбоку в зеркало, как подруга Веры медленно, красуясь собой перед огромным зеркалом, сначала раздевалась до нага, а затем, повертевшись и поглядывая в мою сторону, начала ещё медленней одеваться в своё самое красивое. Подруга была года на три моложе Веры. Это была блондинка с пышными волосами, с небольшой, но полненькой круглой грудью. На её незагоревшей коже резко выделялись ярко красные соски. Талия у подруги Веры была узкая, бёдра широкие с закругленными ягодицами. Видя такую прелесть, я сидел затаив дыхание, боясь, чтоб их кто не напугал. Чтобы "видение Аврааму" длилось как можно дольше. О таких кадрах я мог раньше только мечтать. В последствии для меня стало ясно, что они знали, что мне всё видно и всё, что делалось - делалось с одной единственной целью - пробудить во мне мужчину, заставить быть более решительным, побудить к смелым поступкам, намёк к действию, но я был тогда еще достаточно наивен в этих вопросах.

В другой раз, смотрю Веры на ужине нет. От подруг её узнал, что она болеет. Обеспокоенный, я пошел к ней узнать, что с ней. Постучался, вошел, смотрю действительно лежит в кровати. Подошел к кровати, спрашиваю, что с ней? Она отодвинулась, как бы приглашая меня сесть. Я сел на край кровати и наклонился поцеловать её. Вдруг, она обхватила мою голову руками и стала обсыпать меня поцелуями. Затем мы слились в поцелуе, не выпуская моей головы, Вера как бы управляла моими поцелуями, подставляя всё, что хотела: шею, грудь, при этом обнаружилось, что она совершенно голая.

Вера извивалась, стонала, о чём то меня просила умоляла, вела себя явно ненормально, её била лихорадка, она, казалось, готова была меня разорвать. Я испугался, не приступ ли бешенства начался у нее? Еле-еле мне удалось вырваться из её диких объятий и то благодаря тому, что кто-то постучал в дверь. Вера быстро укрылась одеялом, как ни в чем не бывало. Оказалось, что это муж подруги Вериной не может её найти.
 
"Закрой двери стулом, а то кто зайдёт ещё" - сказал Вера, когда мужчина ушел. Но для меня всё было так неожиданно и почему-то стало боязно. Перед таким темпераментом и такой страстностью я потерял уверенность в своих силах. Я спасовал, не будучи готовым к тому, что так откровенно, волевым решением мне предлагалось. Я извинился и пожелав ей быстрейшего выздоровления, пообещав заходить, вышел из комнаты.
 
При выходе я чуть не столкнулся с подругой Веры, которая посмотрела на меня, видимо, раскрасневшегося, с подозрительной улыбкой. Поздно вечером, лёжа в кровати, я долго не мог уснуть. Мысли, сменяясь, возбуждали мой воспалённый мозг. Меня охватила лихорадочная дрожь (дрожь на нервной почве), какая бывает перед каким-то событием, результаты которого могут быть разными, от которого может зависеть многое в твоей жизни. Мысленно я вновь и вновь возвращался к Вере, к тем часам и минутам, проведённых с ней. Мне совершенно стало ясно и понятно её намерение и смысл её дружбы со мной. Теперь я знал, чего она ждёт от меня и, с одной стороны, это мне льстило, а, с другой - претило, я был уверен, что это добром для меня не кончиться. С капитаном первого ранга шутки плохи. "Неужели, - думалось мне, - к святым чувства, к любви, можно так легкомысленно относиться, играть роль влюбленной ради своих корыстных целей?" Но другой во мне говорил - не драматизируй, всё значительно проще. Ты то что теряет, ты ничем не рискуешь, ведь женщина сама этого хочет. Скажи, что растерялся и испугался, в конце концов, к этому не был готов. Но ведь думал же об этом, желал этого, а когда представился случай - свалял дурака. Примерно с такими мыслями я проворочался часов до двух ночи. Утомившись и убедив себя, что с Верой всё кончено, теперь дело не поправить (мне, мой внезапный уход от Веры, представлялся величайшим для неё оскорблением, которого простить невозможно), я незаметно для себя уснул.

К моему удивлению, на следующее утро Вера встретила меня в столовой с той же обаятельной улыбкой, как и раньше и приветствовала согнутой в локте руки, со слегка растопыренными пальчиками в кольцах. Я ответил приветливой улыбкой и кивком головы, как ни в чём не бывало. Но я-то знал, что в эту ночь многое во мне изменилось, изменилось в моём отношении к Вере и вообще к женщинам. Я узнал о женщинах такое, о котором мог лишь догадываться, как бы про читал еще одну новую страницу "книги любви". Я стал опытней, стал понимать смысл слов - слабый пол. Мы продолжали прогуливаться по лесным тропинкам, но теперь чаще втроём. Между нами уже не было той искренности и непосредственности, какие были раньше, поцелуй теперь не были так горячи, между наш протянулась нить, наметилась черта, которую никто не решался перешагнуть первым.

Наш отдых подходил к концу. Вера должна была уезжать на несколько дней раньше меня. Когда я предложил встречаться в Кронштадте, Вера дипломатично дала мне понять, что к ней домой приходить нельзя и вообще, больше нам вместе делать нечего. Немного, дескать побаловались и будя. Мы договорились, что провожать её к поезду я её не буду, чтобы лишний раз её не компрометировать. Её подруга взяла у меня адресе, сказав, что напишет когда можно будет организовать нашу с Верой встречу у неё на квартире. Вскоре Вера уехала, я провожал её взглядом до вокзала, а через пару дней и сам в возвратился на службу. Уже зимой, где-то под Новый год, я получил обещанное письмо в котором сообщалось, что в следующее воскресенье Вера будет у нее и, если я ещё её не разлюбил, могу прийти в гости к ней хоть на всю ночь до утра. И далее прозрачный намёк - мы с мужем уходим в гости, нас не будет.
 
К моему великому сожалению, и в этот раз нам не пришлось насладиться нашей любовью, хотя теперь я ждал этого дня. Получилось непредвиденное, нашу лодку откомандировали на зимнюю стоянку в Ораниенбаум (Ломоносов), где мы простояли до весны.
 
С Верой мы всё-таки встретились летом следующего года в Кронштадте, но совершенно случайно, на улице, когда я был в увольнении. Я прошел мимо неё, не заметив в толпе прохожих. Она меня окликнул, когда я подошел, пожурила: "Надо же, идёт и не замечает уже, грудь вперёд, нос кверху, ничего и никого вокруг не видит - зазнался, а вообще, мне нравится, как ты ходишь, у тебя красивая осанка. Ты может других не замечать, но не меня". Я оправдывался, что не заметил её случайно - засмотрелся на витрину и задумался. Оказалось, что она уже несколько раз видела меня в городе, но или была не одна, или видела издали, а ты не шел, а летел куда-то, не к новой ли знакомой? Я сказал, что наверное я опаздывал в вечернюю школу. Ещё немного поговорив, мы по дружески разошлись, пожелав на прощанье друг другу всяческих благ и счастья, теперь уже на всегда. Теперь, вспоминая мою дружбу с Верой (пожалуй, первую дружбу столь продолжительную, насыщенную яркими, запоминающимися впечатлениями), я благодарю судьбу, что мои чистые и искренние чувства к ней не были замараны обыденной сиюминутностью, которая могла затмить всё остальное в наших отношениях.

(продолжение следует)