Сулико

В сердцах ковалась та победа,
Росла у каждого в душе...

      Мое недолгое путешествие началось еще в девяностых. Летняя июльская пора манила в лес. Вот уже появились первые ягоды на рынке: земляника, черника... Захватывало дух, так хотелось полазить по затаенным лесным чащам, нарваться на полянки черничника, насладиться крупной и свежей ягодой.
      Когда-то, в восьмидесятых годах, нас возили на автобусе на черничники под Угру в Юхновский район. Впечатления от поездки остались хорошие: дружная, веселая компания и ведра свежей черники.
      Необычность моего путешествия заключалась в том, что я решил поехать автостопом. От Обнинска до Юхнова - часа полтора езды на автомобиле. Поймал попутку и вот он, тот самый заветный поворот, перед мостом, после которого мы уходим вправо и пробираемся в глубинку до деревни Климов завод.
      По дороге водитель рассказал, что во время войны здесь проходила линия обороны. Немцы рвались к столице и создали на подходах, перед рекой Угрой плацдарм и аэродром. История военных лет волновала меня не меньше, хотелось самому увидеть эти места.
      Бродя по лесным чащам, я натыкался то на окопы, то на блиндажи. Много тайн хранят эти ветхие сооружения. Сидя в окопе, я представил себя на месте бойцов, и даже промок до нитки, попав под дождь. Ягоды тоже были. Встречались и малинники. В конечном счете ведро наполнилось и надо было возвращаться.
      Дело близилось к вечеру, шел шестой час. Вышел я на дорогу, ведущую в деревню Климов завод. Деревушка со старыми домишками и заваленными набок заборами и... ни души. Хотелось есть, да и обсушиться где-нибудь было бы неплохо.
      У ближайшего забора я увидел женщину, внимательно разглядывавшую меня. Я подошел ближе. Обменявшись с ней приветствиями, спросил, можно ли зайти в дом, обсушиться, да и перекусить чего-нибудь прикупить. Женщина с удивительной радостью восприняла мои слова.
- Заходите, - сказала она с искренним сочувствием, - всегда рада гостям.
      В небольшой, но удобной гостиной из мебели были только самодельный стол у окна, буфет, комод, да две небольшие лавки. На стенах - фотографии родственников в рамках, пожелтевшие от времени. На полу - вязаные коврики.
      Познакомившись поближе, узнал, что хозяйку зовут Клава Щербакова. Приветливая, гостеприимная. Она уже много лет жила одна. Муж не вернулся с войны. Вестей о нём никаких не было.
      Хозяйка налила мне чаю, я слушал ее длинный рассказ про мучительные военные годы, как немцы гоняли всех жителей деревни на строительство аэродрома, как она болела после этих работ, как питалась одной картошкой.
      В углу горенки стоял старинный комод, на нём я заметил что-то интересное, накрытое большой накидкой. Поинтересовавшись, узнал, что это старый довоенный баян мужа, который много лет ждет своего хозяина.
      - Вот так и живу, - с грустью сказала Клава, - топчусь на месте, а его все нет, говорят - пропал без вести. А ты, сынок, что, умеешь играть на нем?
      Она осторожно сняла накидку с баяна, сложила вчетверо и положила рядом. Старинный баян выглядел нарядно: перламутровый, с блестящими кнопочками.
      - Хорошо сохранился, - сказал я Клаве.
      - Я его берегу, протираю, осталась память на всю жизнь. С ним вся моя молодость и прошла. А ты сыграй мне, сынок, «Сулико», - попросила Клава, и в глазах ее было столько надежды... Лишь только я взял первые аккорды старой грузинской песни, на глаза ее навернулись слезы, и она запела:

Я могилу милой искал,
Сердце мне томила тоска,
Сердцу без любви нелегко,
Где ты? Отзовись, Сулико!

      Тут, она встрепенулась: «Ты, сынок, посиди, подожди минутку, я соседку Зину Кузьмину позову. Её муж тоже не вернулся с войны, мы хоть вместе попоем»,- и выбежала во двор.
      Ждать пришлось минут пять. Через окошко я увидел двух бегущих от соседнего домишки женщин. Зина несла в руках большую чашку, накрытую полотенцем, в другой руке была бутылка, по всей видимости, вина. Ну, думаю, пропал!
      Женщины споро накрыли стол, разложив свои нехитрые припасы: картошку, лучок, огурчики соленые. Клава вытащила из буфета старинную солонку с крупной солью и темную бутылку вина. Зина выставила свою бутылку. Аккуратно нарезав круглый хлеб, Клава разлила по рюмочкам вино, две - поставила отдельно, накрыв их кусочками хлеба, сказала: «Давайте помянем мужей наших, вечная им память...»
      Самодельное вино из ягод оказалось довольно приятным, сладким. Никогда еще я не испытывал такого душевного спокойствия. Первый раз я видел этих женщин, но так близка и понятна оказалась мне их беда.
      ...Я играл на баяне, как никогда еще не играл. Обе женщины подхватывали слова старых песен, замолкали, плакали, опять запевали, смотрели на меня с такой добротой, словно за всю жизнь не видали гармониста. Снова плакали...
      Рассказывали, что немцы в деревне не лютовали, но отбирали все съестное, резали птицу, скотину, а стариков выгоняли жить в сараи. Сами же жили в домах, пили и орали песни. И они тоже прятались в сарае у домишки, спали на соломе. Его и сараем-то не назовешь, полупогреб, землянка. Вот так и жили, а утром немцы всех выгоняли на работы. Кругом стоял гул самолетов и слышались раскаты канонады. Клава рассказывала: «Мы молились каждый день за наших, чтобы не пустили немцев в Москву.»
      Для меня эти две старые, беспомощные женщины, верившие в нашу победу, были настоящими героинями, выдержавшими все тяготы оккупационной жизни. Мне по-настоящему их было жаль, но что я мог для них сделать? Я им играл и пел вместе с ними.
      Уже и ночь наступила, а мы все сидели, пили чай и пели: «В боях под Вислой...», «На поле танки грохотали...», «Горит свечи огарочек...», «Бьётся в тесной печурке огонь...», «Выходила на берег Катюша...»
      Вот так и просидели до пяти утра. Как они не хотели меня отпускать! Клава все говорила: «Приезжайте еще к нам, поживёте, и ягодок пособираете, и грибков, мы будем рады.»
      Запомнил я их лица - худенькие, изможденные. Запомнил наш трогательный вечер и теплую ночь; старый, звонкий баян и песни.
      С рассветом я вышел из деревни. Клава с Зиной провожали меня до моста к речушке.
      Хоть речушка и небольшая, а удивила она меня своим названием - Рудянка. У меня, на родине, на Урале, похожая речка - Нейва, а бежит она мимо деревушки - Рудянка. А станция называется Нейво-Рудянская. Вот - судьба! Две маленькие речушки, а как они нас сблизили, сдружили.
      ...Давненько я в тех местах не был. Лет двадцать прошло. На майские праздники приехал повидаться. Опустели домики, заросли травой, завалился сарайчик.
      Нет уже тех добрых хозяек, а фотографии на стене до сих пор висят, смотрят на нас, напоминают о былом. Я долго бродил по окрестности, припоминая подробности той давней встречи и этих женщин.
      Память о них сохранилась. Память о великом человеческом подвиге, о великой вере в Победу, память о русской человеческой душе.