Филипп Петрович,мой отец,работал в речном порту на Амуре грузчиком.У тамошних грузчиков он был,как я слышал, бригадиром. Он не воевал. В войну с немцами(Отечественную) ему дали бронь. Войну с японцами он тоже провел в качестве грузчика. Из слышанных мной дома разговоров я знаю,что он занимался в это время перевозкой через Амур на китайский берег военной техники,боеприпасов и всего необходимого для ведения военных действий с сильным-какими и были всегда японцы-противником. Во время войны он часто бывал на том берегу и привозил оттуда домой всякие трофейные вещи. Однажды он даже привез с той стороны японскую винтовку; он отпилил у нее ствол,и получил обрез. Этот обрез Александра Петровна уговорила в конце концов Филиппа Петровияа выбросить,что он,скрепя сердце,попереживав,и сделал. Чаще же всего Филипп Петрович в войну привозил с того берега домой китайскую водку-ханжу. Этой ханжой он провонял тогда весь дом. Ханжу отец распивал со своими товарищами-грузчиками. Александра Петровна -мать моя- не успевала тогда готовить им закуску: пили и ели грузчики всегда много; пьяные,они резались в карты,и часто даже на деньги. В пьяном виде Филипп Петрович часто буянил. Тогда с ним никто не мог сладить. После войны,в мирное время,он все так же работал в речном порту грузчиком. Когда отец был трезвым,он,казалось мне,был спокойным,вечно о чем-то размышляющим. Я видел его тогда сидящим на кухне в углу за столом у окна,читающим вслух толстую книгу. Он читал,а Александра Петровна,стоя у печки,на которой что-то там варилось в кастрюле,его слушала и иногда скептически на него поглядывала,видимо,помня его недавние буйства и зная,что это его спокойствие и мирная жизнь в доме продлятся недолго- до следующей получки в порту. Иногда я видел отца прогуливающимся во дворе нашего дома.Прогуливаясь по двору с заложенными за спину руками,он что-то мурлыкал себе под нос и вид имел человека размышляющего,напряженно о чем-то думающего,ищущего ответ на какой-то стоящий перед ним трудный вопрос,такой,на который ему не дано найти ответ вовек. Когда я видел его таким во дворе нашего дома-бревенчатого,со ставнями на окнах,стоящего недалеко от речного порта,возле железнодорожной ветки и реки Амур-я,мальчишка тогда,приезжавший домой из интерната,присматривался к нему тайком,удивлялся его спокойствию и думал,что это спокойствие отца ненадолго,что царящее в нем какое-то напряжение чувств и мыслей скоро в конце концов прорвется наружу и разрядится в очередной буйной попойке. ...Несколько раз я слышал,как он,пьяный,разговаривал с радио,-пугал меня этим,заставляя думать,что у него уже началась белая горячка. ...Он умер в теплый майский день,когда,казалось,в мире,на земле,в природе все подспудно кипело,наполнялось внутренней энергией и готовилось прорваться после отступившей уже зимы к новой жизни,к очередному цветению,буйству красок; когда небо было особенно ярко,солнце ослепительно,а птички изнемогали в играх и радостно перекликались по утрам за закрытыми еще ставнями на окнах нашего дома,в котором люди,его обитатели,уже просыпались... В тот день,когда умер отец,я был в интернате. Была суббота,и в интернате после уроков в школе все разъезжались по домам. Интернат пустел; в нем оставались только воспитанники ,которым некуда было ехать или ехать было очень далеко. Помню,в тот день я все оттягивал свой отъезд домой и даже собирался вовсе не ехать,а остаться на выходные дни в интернате,но воспитательница заставила поехать. И я поехал. Несколько кварталов я проехал на автобусе,несколько прошел пешком. Когда я подошел к дому,был уже вечер. Я открыл калитку; цепь у меня над головой глухо загремела и,притянув у меня за спиной калитку в исходное положение,затихла... Да,точно помню,был тогда уже вечер. Помню даже,что работали в порту краны. Сюда,во двор,залетал их тяжелый скрежет и резкие звуки-взвизги. Слышно было,как ковшами своими они загребали на баржах-плоскодонках гравий и высыпали его на берегу,ростя там целые горы его. Когда я вошел в дом,то увидел,что дома ,как и во дворе,никого нет. Это меня удивило и обеспокоило. В большой комнате,называвшейся у нас залом,как всегда,было включено радио,и в доме негромко звучала музыка: скрипка подпевала жалующемуся на что-то фортепиано. Я невольно стал вслушиваться в жалобу этих двух инструментов. А сердце уже ныло от предчувствия приближающегося ко мне страшного известия. Я стоял в ту минуту на кухне; сюда в окно заглядывало вечереющее солнце. Вдруг стукнула калитка во дворе. За окном к крыльцу кто-то прошел. И вскоре в дом вошел незнакомый мне человек,застыл на месте,посмотрел по углам,взглянул на меня и сказал,что по улице прошел слух,что Филька умер... В тот же час я вернулся в свой интернат: только в нем я увидел тогда убежище для себя от житейских невзгод и страшных известий. Но весть о смерти отца ко мне в интернат пришла на следующий же день... Филиппа Петровича похоронили грузчики из речного порта. Филиппа Петровича похоронили на кладбище,которое в нашем городе давно называют "старым кладбищем"; оно теперь находится в черте города и обнесено кирпичным забором. ...Давно умер мой отец Филипп Петрович. Но он на земле еще живет-живет в моей памяти. В моей памяти он все еще пьянствует,буянит,все еще,сидя на кухне на своем излюбленном месте-в углу за столом у окна,- читает вслух толстую книгу и все еще ходит по утрам в речной порт на работу...
Пока живы дети и внуки, жива и память о родителях. Какими бы они ни были, мы жалеем их, переживаем, что не могли помочь, или вовремя здоровье не подлечили. Всего Вам хорошего.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.