Сыны Всевышнего. Глава 50

Глава 50. Дом, в котором…


– Ну что, ты убедился, что он спит? – устало спросил Аверин.

Роман мрачно смотрел на ангельскую физиономию мирно спящего Бергера и не знал, плакать ему или смеяться. Взгляд его остановился на огромном кровоподтёке, который красовался на шее Кирилла.

– Это от ремня безопасности, – пояснил Николай Николаевич. – Под одеждой не видно, а так он целиком отпечатался. Жуткое зрелище – можешь мне поверить. Зато рёбра целы…

Роман глотнул ртом воздух, чувствуя себя невыносимо жалким, сентиментальным идиотом, который – не первый уже раз за этот день! – готов разрыдаться в присутствии свидетелей.

– Ба! Шойфет! – раздался за их спинами низкий бархатный голос Радзинского. – А что это мы так расклеились? Губы белые, руки дрожат… Нет, голубчик, так не пойдёт. Коль, я заберу этого страдальца? – шепнул он, наклоняясь к Николаю Николаевичу через плечо.

– Буду очень тебе благодарен, Викентий, – усмехнулся Аверин, бережно отводя в сторону свесившиеся ему на лицо длинные волосы Радзинского. – И денька хотя бы три из дома его не выпускай, ладно?

– Как скажешь, Николенька! – как-то хищно хмыкнул Радзинский. – Три, так три…

Он развернул к себе Романа, хлопнул перед его лицом в ладоши, отчего между ними словно взорвался фейерверк. Пока Роман без единой мысли в голове наблюдал, как перед глазами кружатся и опадают разноцветные ленты серпантина, Радзинский ловко поймал три розовых ленточки, молниеносно заплёл их в косичку, придерживая кончики зубами, и осторожно повязал эту верёвочку вокруг головы Романа. Потом успел подхватить ещё одну, неуловимыми движениями пальцев придал ей форму цветка, и аккуратно прижал раскрытой ладонью к его груди – как раз напротив сердца.

– Гламурненько, – хохотнул он, любуясь плодами своих трудов. Аверин, схватившись за его рубашку, тихо загибался от смеха рядом.

– Чего?! – не выдержал Роман, переводя с одного на другого непонимающий взгляд.

– Да отлично всё! Не паникуй! – Радзинский провёл рукой у него над головой, скрывая следы своего творчества. – Всё просто супер, Ромашка! Жизнь прекрасна! Так, Николаша?


***
Роман шагнул в крепко настоявшуюся тишину и полумрак, прорезанный почти осязаемыми солнечными лучами, и замер. С каждым глотком здешнего воздуха в него вливалось небывалое умиротворение. Блаженное, правда совершенно бездоказательное ощущение, что все вокруг его бесконечно любят, согрело истерзанное сердце и прочно поселилось в душе непреложной истиной. Мелькнула, правда, напоследок мыслишка, что опять он, похоже, спит, а вовсе не наяву стоит сейчас в знакомой избушке напротив остывшей и безмолвной на этот раз печки, чья поверхность расписана горячими солнечными пятнами, которые не хуже увеличительного стекла проявляют все неровности шершавой побелки. А охвативший его иррациональный восторг, что уж тут скрывать, как-то подозрительно связывался в сознании с теми розовыми ленточками, что так ловко нацепил на него Радзинский. Он даже видел розовое сияние у себя в груди – именно от него было так тепло и сладко – и розовые всполохи перед глазами. Но какое всё это имело значение, когда на душе так хорошо и спокойно?

– Вы здесь на самом деле живёте? – с интересом спросил Роман.

Радзинский, который, поигрывая ключами, всё это время очень внимательно за ним наблюдал, перестал, наконец, его рассматривать и отправился открывать окна.

– Это дом моего Учителя. Я с ним много времени здесь провёл. Подолгу жил тут. А теперь окончательно сюда перебрался. Для моей работы в городе слишком много помех: столько информации в воздухе толчётся! Электромагнитные поля там всякие, а я, как ты понимаешь, имею дело с очень тонкими материями… Да не стой ты в дверях! – прикрикнул на него дед, скидывая свои ботинки. – Сейчас умоемся и обед будем готовить. Ты кроме бутерброда что-нибудь съедобное можешь изготовить?

– Да я и бутерброд-то, наверное, не сумею, – хмыкнул Роман.

– Да ну? Классический маменькин сынок, значит, – хохотнул дед. – Ничего, Ромашка, сейчас мы это исправим! Запомни: приготовление пищи – это самая настоящая магия. А ты ведь у нас практик! Так что у тебя точно получится…

Через некоторое время Роман в симпатичном фартучке в голубой горошек довольно ловко резал кольцами лук – в точности так, как показал ему Радзинский – и с трудом сдерживал смех, слушая рассказы деда о забавных случаях из его богатой переводческой практики. Здесь в пристройке на летней кухне, где ленивый ветерок приятно обвевал разгорячённое близостью плиты лицо, все кулинарные запахи приобретали особую сочность и какой-то новый вкус. Вне всякого сомнения – Роману тут нравилось!

– …и тогда, изнывающий от непривычной жары архиепископ, купил себе сандалии и сразу повеселел. Являемся мы на встречу. Всё, вроде, хорошо. Владыка ведёт себя с редким достоинством, поражает всех своей эрудицией, очаровывает смирением и мудростью. Все договорённости, так сказать, достигнуты… Прощаемся. И тут наклоняется к нему секретарь и, указывая на сандалии, ехидно так говорит: «Считаю своим долгом предупредить Вас, Владыко, что у нас в такой обуви ходят только сутенёры». Епископ смотрит на меня – мол, переводи! Я делаю самое серьёзное лицо и говорю: «Завидует. Он-то упарился уже в ботинках!». Владыка, естественно, самым невинным образом рассмеялся и ласково отвечает: «Завидовать нехорошо». Что я с чистым сердцем и перевожу. Можешь себе представить выражение лица этого доброхота!..

Роман хохотал, одновременно смаргивая с ресниц слёзы, выступившие на глазах от едкого лукового запаха. Словно и не было сегодня утром жутких открытий, страшных хладнокровных решений, напрочь сносящих крышу переживаний и бурных истерик напоследок.


***
– А почему мы так много готовим? Кто-то ещё приедет? – блаженно прищуриваясь на солнце, поинтересовался Роман.

Он сидел в плетёном кресле под уже отцветающими липами, и тонкий, сладкий запах липового цвета овевал его с каждым легчайшим дуновением ветерка. Радзинский настаивал, чтобы после обеда Роман отправился в дом отдыхать, или устроился бы с книжкой в саду, но тот был непреклонен и теперь под руководством деда старательно заворачивал фарш в виноградные листья и плотно укладывал долму в огромный железный казан.

Радзинский одобрительно окинул взглядом ровные ряды аккуратных зелёных комочков и рассеянно кивнул:

– Приедет-приедет…

Сам он, водрузив на огонь тонкий металлический лист, до черноты обугливал на нём целые баклажаны, потом ловко снимал с них горелую шкурку и мелко рубил оставшуюся мякоть. Своей очереди на экзекуцию дожидались помидоры и сладкий перец.

– Зачем это? – удивился Роман.

– Она обязательно должна пахнуть дымом, – сосредоточенно разделывая очередной «синенький», охотно откликнулся Радзинский.

– Она?

– Сырая икра. Тебе понравится. Это Николя у нас к острому равнодушен…

– Да мне кажется, что он вообще к еде равнодушен, – добродушно хмыкнул Роман.

– Вот здесь ты прав! – от души захохотал Радзинский. – Постоянно приходится следить, чтобы он «не забыл» поесть. Знал бы ты, как он ловко зубы заговаривает по утрам! Не успеешь оглянуться, а Коля уже у двери одетый стоит: «А я позавтракал...». Ага! Чаю без сахара выпил…

– Давно вы знакомы? – полюбопытствовал Роман.

– Лет тридцать, наверное… Нет, больше! – мгновенно посерьёзнел Радзинский.

– А… Вы ведь старше? – стрельнул Роман любопытным взглядом.

– На семь лет.

– Значит, вряд ли вы вместе учились, – вслух прикинул Роман.

– Хочешь узнать, как мы познакомились? – понимающе ухмыльнулся Радзинский.

– И как же?

– Зима в том году очень снежная была, – Радзинский покончил с баклажанами и, пока помидоры шипели и лопались на раскалённом железе, принялся мелко крошить лук. – И когда всё это начало таять, улицы превратились в реки. Ну, дальше всё просто: мчался я на своём «москвиче», Коля – не знаю, откуда он выскочил – но обдало его водой из-под колёс с головы до ног. Я сдаю назад, выскакиваю прямо в лужу – весь такой смущённый и виноватый, а Коля стоит посреди тротуара и во все свои тридцать два зуба лучезарно мне улыбается – счастливый такой! И это притом, что у него и с волос капает, и пальто насквозь водой пропиталось.

– А дальше? – настойчиво потребовал Роман, когда, спустя пару минут, понял, что продолжения не последует.

– Дальше? – поразился его наглости дед. – Ну, ты и любопытный, Ромашечка! Дальше – закрытая информация. – И он отправил измельчённые помидоры в миску с баклажанами.

– Не доверяете, значит, – скорбно прошептал Роман, всем своим видом демонстрируя горькое разочарование.

Радзинский, судя по всему, его актёрскими талантами не впечатлился.

– Причём тут доверие? Ты про деликатность что-нибудь слышал, парень? Хотя, о чём это я, – ехидно хмыкнул он, косясь на Романа. – Нашёл, кого спрашивать... Ладно. Дальше у нас нашлось множество общих интересов. У Коли защита была на носу, а я к тому времени давно уже кандидатскую защитил. Хотя он историк, а я филолог, всё равно я многое мог ему подсказать. Нам нравились одни и те же книги, нас волновали одни и те же вопросы… Подружились мы. Доволен?

Роман молча кивнул, хотя его нисколько не удовлетворили эти общие слова. Просто в голове у него уже вспыхнула картинка: тихая узкая улица (или двор?), сумасшедшее весеннее солнце, безумно галдящие в кустах воробьи, грязный, подтаявший снег на газонах, и повсюду вода – гладкая, как зеркало – а в ней – угол белой пятиэтажки, опрокинутые деревья с голыми пока ещё ветками и синее небо в просветах между ними. Неприлично молодой, можно сказать – юный, аспирант Аверин с весёлым недоумением оглядывает щедро забрызганное грязью пальто и свои мокрые пальцы, с которых стекает вода. А лицо у него при этом такое одухотворённое – глаза сияют…

Аверин доверчиво позволяет снять с себя пальто, которое отправляется на заднее сиденье автомобиля. Оживлённо кивает, с благодарностью принимая чистый платок… Но что-то жёсткое, стальное мелькает в глубине его глаз, когда он уже в машине окидывает изучающим взглядом своего нового знакомого. Когда он через силу улыбается, морщась от сигаретного дыма и задумчиво пытаясь разогнать его рукой.

– Вы курите?! – не поверил Роман. И тут же чуть не прикусил язык, поняв, что проговорился.

Но Радзинский не разозлился, как ни странно. Только вскинул голову и рассеянно глянул на Романа, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.

– Тогда же и бросил вскоре: Коля не выносит табачного дыма…

– Э-э-э… Ясно.

– За неимением мацони будем использовать в качестве основы кефир, – спокойно продолжил тем временем Радзинский, принимаясь крошить чеснок и зелень для соуса. – Где холодильник, помнишь?

– В смысле – кефир принести?

– В сообразительности тебе не откажешь…

Роман не стал препираться: с рекордной скоростью выполнил поручение и выжидательно уставился на деда. Тот, посмеиваясь, покачал головой.

– Ну чего ты ещё от меня ждёшь?

– А дальше? Больше ничего не расскажете?

– Нет. Что увидишь – всё твоё, – ехидно прищурился дед и, залив долму водой, водрузил казан на плиту.