8. Узник Ландсбергской тюрьмы

I

Гитлер начал с того, что обьявил баварское правительство низложенным - а уж заодно, не переводя дыхания, “низложил” и правительство Рейха. Попутно он обьявил:

“… зал окружен 600 вооружeнными до зубов людьми. Никто не имеет права покидать зал. Если сейчас же не установится тишина, я прикажу установить на галерее пулемет …”.

Начало было, что и говорить, драматическим.

Дальше, однако, пошла чистая оперетта. Сначала весь арестованный "триумвират" - фон Кар, фон Лоссов и фон Зайссер - был посажен под замок. Потом Адольф Гитлер с пистолетом в руках начал уговоаривать своих арестантов “… войти в его правительство …”.

Ну, они не соглашались. По-видимому, Гитлер (даже с пистолетом) убедительным им не показался. Тем временем в пивную привезли генерала Людендорфа. Он о путче заранее не знал, но без особых раздумий поддержал это "... полезное начинание ...".

Тогда и члены "триумвирата" заявили, что на Берлин, так и быть, они все-таки пойдут. Их добрая воля была немедленно вознаграждена - Гитлер провозгласил фон Кара регентом Баварии. Людендорф был назначен главнокомандующим германской армией, ну, а Гитлер — имперским канцлером. Примерно к 10:30 вечера 8-го ноября "формирование правительства" и раздача картонных корон окончились, и Гитлер покинул пивную.

Hа улице случилась драка между его штурмовиками и полицией, и он решил, что с этим надо разобраться.

Буквально через 10 минут из зала исчез фон Лоссов. Он сказал Людендорфу, что ему надо отлучиться, у него в штабе есть какие-то совершенно неотложные дела. Фон Кар и фон Зайссер ушли вообще без особых обьяснений, и их никто не удерживал.

Hy, Кар живо перевел правительство из Мюнхена в Регенсбург - и издал прокламацию о роспуске и НСДАП, и штурмовых отрядов СА.  Рём со своими людьми занял было здание военного министерства, но ночью его оцепили части рейхсвера.

Поскольку никто не знал, что же теперь следуeт делать, ситуация так и замерла в полной неопределенности - до тех пор, пока генерал Людендорф не предложил пойти маршем на Мариенплац, в самом центре Мюнхена.

Он верил, что в него солдаты Рейха стрелять не станут.

В 11:00 утра 9-го ноября 1923-го года процессия действительно двинулась в центр.

 В ней участвовало около трех тысяч человек, во главе колонны шли Гитлер и Людендорф. Первый кордон полиции их пропустил, но дальше, у Одеонплац, дорога оказалась перекрыта сотней полицейских, с карабинами в руках.

Гитлер призвал их сдаться. Они отказались, и вместо этого велели собравшимся сложить оружие и немедленно разойтись. Во время ругани кто-то взял и выстрелил.

Потом долго разбирались, кто именно - но виновного так и не нашли. Следователи решили, что это был кто-то из путчистов, но доказательств этому не приводили. Во всяком случае, после выстрела дело явно стало принимать плохой оборот - и полиция ответила залпом.

Стрельба продолжалась от силы полминуты - но этого оказалось достаточно. Было убито трое полицейских и 16 путчистов, человек, стоявший рука об руку с Гитлером, был убит наповал[1], и падая, свалил наземь и его.

Началось повальное бегство. Гитлера подобрали и с площади увели, Людендорф остался на месте и был арестован.

Позже говорили, что он презирал Гитлера за трусость[2].

II

Эрнст Ханфштенгль был человеком легким и обаятельным. Друзья звали его Путци. Молодой, веселый, неплохой музыкант, воспитан прекрасно, по-английски говорил совершенно свободно - что и неудивительно, потому что по матери он был американцем и в свое время учился в Гарварде. Ну, и наконец - он располагал определенными средствами.

И при всем при этом он смотрел на Адольфа Гитлера снизу вверх.

Гитлер был неуклюжим провинциалом, неизменно одевался во что-то довольно нелепое, вместо пальто носил мятый макинтош, вести себя в обществе совершенно не умел, в радостях жизни не понимал ровно ничего – например, в стакан замечательного коллекционного вина, предложенного ему Путци, потихоньку добавил ложку сахара - и тем не менее Эрнст Ханфштенгль перед Адольфом Гитлером буквально благоговел.

Он видел в нем гения, великого артиста, способного речью выразить то, что было глубоко скрыто в людских сердцах. Про Гитлера говорили, что он способен загипнотизировать толпу, и чем толпа больше, тем легче у него это получалось.

Он как бы подпитывался эмоциональной энергией, идущей от массы людей, фокусировал ее в себе и бросал эту накопленную и сконцентрированную энергию обратно в толпу, доводя ее буквально до экстаза.

На людей холодных и умных - вроде генерала Ханса фон Секста - это совершенно не действовало, но Путци не был ни холоден, ни особо умен ... И он из всех сил старался завоевать доверие своего кумира. Он внес крупную сумму в партийную кассу НСДАП - и "Фёлькишер Беобахтер" стала выходить ежедневно.

Ханфштенгль ненавязчиво учил Гитлера приличным манерам, обьяснял, какой вилкой следует пользоваться, много рассказывал ему об Америке - в общем, хотел "... открыть ему глаза на окружающий мир ...".

Hy, Путци в “… открывании глаз вождю …” не больно-то преуспел - Адольф Гитлер, как правило, с людьми держался холодно и отчужденно - но ключик к его сердцу все-таки подобрал.

Когда оказалось, что Ханфштенгль может сыграть что-нибудь из Вагнера, Гитлер был покорен. И теперь он охотно проводил время в обществе Путци, и слушал, как тот играет на рояле. Пожалуй, он даже в какой-то степени ему доверял. Причем настолько доверял, что после провалившегося путча велел отвезти себя к нему домой.

Там-то полиция его и арестовала.

III

Хозяина дома, Эрнста Ханфштенгля, полицейские не нашли - он успел скрыться, и вскоре бежал в Австрию, через недалекую границу. У Гитлера было вывихнуто плечо.

Скорее всего, травма была не настолько серьезной, чтобы даже не попытаться бежать, но он предпочел остаться на месте.

Арестованного препроводили в тюрьму в Ландсберге, и разместили вполне удобно - ему отдали камеру номер 7, в которой до него сидел убийца Курта Эйснера, граф Арко-Валли. Что с ним делать, пока что было неясно.

Американский консул в Мюнхене, Роберт Мерфи, полагал, что после отсидки Адольф Гитлер будет депортирован - у него не было германского гражданства. Многие думали, что НСДАП как политическая партия больше не воскреснет.

Такого мнения держался, например, Стефан Цвейг.

Он был австрийцем, как и Гитлер, но, в отличие от него, закончил Bенский Университет, получил докторскую степень, поездил по свету, и к 1923-му уже немало преуспел как писатель. Его новелла "Амок", опубликованная в 1922, наделала немало шума.

Считалось, что произведения Сетфана Цвейга " ... поражают драматизмом, увлекают необычными сюжетами и заставляют размышлять над превратностями человеческих судеб. Автоp не устает убеждать в том, насколько беззащитно человеческое сердце, на какие подвиги, а порой преступления толкает человека страсть ...".

Ну, в по-видимому "пивном путче", случившемся в Мюнхене, Цвейг не увидел ни подвига, ни страсти, ни даже особого преступления. Он просто отметил, что теперь с улиц исчезли и штурмовики, и алые  знамена со свастикой, а имена главарей путча вскоре исчезнут и со страниц газет.

И Цвейг вернулся к своему делу - замысленному им циклу исторических новелл под названием "Звездные Часы Человечества".

Стефан Цвейг, как автор, славился своей проницательностью.

Кризис в Германии и в самом деле начал утихать.  Правительство ввело в обращение так называемую "рентную марку", ее выпускал специально основанный Германский Рентный Банк. Курс рентной марки к "бумажной" составлял 1:1 000 000 000 000, то-есть единицу к триллиону.

Вообще-то "рентная" марка не была законной государственной валютой, принимать ее было необязательно. Так, бумажка. Но ее стоимость была обеспечена облигациями на недвижимость в промышленности и сельском хозяйстве - и инфляция мгновенно остановилась.

Это само по себе внесло в умы значительное успокоение.

Тем временем и с платежами по репарациям возник значительный прогресс. В 1924 году специальный комитет, возглавляемый американским банкиром, Чарльзом Дэвисом предложил вполне разумный план - его так и называли потом, "План Дэвиса".

Идея заключалась в том, что “… нечего драть с одной овцы две шкуры …”, и что условием германской платежесподобности должно быть восстановление германской промышленности.

Поэтому действовать следовало в напрвелнии обратном тому, которое наметил было Раймон Пуанкаре - следовало отсрочить выплаты по репарациям, платежи недоплат по международным ссудам, и прочее, и прочее, и прочее. Германия должна была получить передышку, а потом начать выплаты со сниженной суммы в 1 миллиард золотых марок в течение первого года, с последующим постепенным повышением. Ситуация определенно успокаивалась - настало время подвести итоги мюнхенского мятежа.

Суд над его руководителям был назначен на конец февраля 1924 года.

IV

Примерно за сто лет до описываемых нами событий случилось в Германии громкое дело: 23-го марта 1819 года в пять часов дня к драматургу, Августу Коцебу, зашел посетитель. Дверь гостю сам хозяин и открыл, провел в гостиную, где они и разговорились.

Как оказалось, к Коцебу пришел студент, Карл Занд, изучавший какое-то время теологию.
В ходе дружеской беседы Занд вдруг вынул из рукава кинжал, дважды ударил им
Августа Коцебу в грудь, а потом резанул его поперек лица.

Попутно он прокричал: "Смерть тебе, предатель Отчизны !", выбежал на улицу, и там дважды пырнул самого себя, теперь уже другим кинжалом.

Как оказалось, у него их было два - так, на всякий случай.

Согласно показаниям свидетелей, Занд после этого потерял сознание - не забыв, впрочем, “… возблагодарить Господа за победу …”.

Ну, он не умер.

Докторам удалось привести студента Занда в такое состояние, что его можно было представить в зале суда, и процесс над ним стал, вероятно, наиболее сенсационным процессом в Германии того времени.

Оказалось, что Карл Занд принадлежит к обществу студентов-патриотов, убийство планировал загодя, в дом Коцебу явился, одетым в особый "старогерманский наряд", который использовали "... гимнастические кружки ..." патриотических студенческих союзов, и вообще все сделанное должно было носить символический характер.

Оказывается, Коцебу был “… низким негодяем, писавшим легкомысленные пьесы …”, a смерти заслуживал за "... насмешки над германским студенчеством ...". 

Как это ни дико, но Занд стал героем.

Его поступок превозносили, его считали "... праведником, бросившим вызов угнетению ...", и когда его судили и приговорили к смертной казни, то, как говорили, "... рыдали даже судьи ...".

Карл Занд был казнен.

Дамы из общества считали честью для себя обмакнуть платки в кровь мученика, а из помоста, на котором ему отрубили голову, предприимчивый тюремщик соорудил у себя на участке что-то вроде хижины. Она стала местом паломничества для людей "прогрессивных убеждений", и не только из Германии. Волна энтузиазма докатилась даже до далекой России.

Tам один совсем юный стихоплет написал стихотворение "Кинжал"[3].

 Почему деяние Карла Занда олицетворяло для его современников "борьбу с угнетением" - это вопрос отдельный. Несчастный драматург, Август Коцебу, считался в Германии "... шпионом русского царя ...".

Язык меняется вместе с веком, и в 1820 "иностранный шпион" не выкрадывал некие военно-технические секреты, а "негативно влиял".

Ну так вот считалось, что Коцебу “… негативно влиял на германских государей …” и тем препятствовал “… прогрессивному обьединению Германии …”.

Время шло, Германию через полвека после казни Занда обьединил Отто фон Бисмарк, и не так чтобы особо прогрессивно, а скорее “железом и кровью” - но традиция "патриотического злодейства" осталась нетронутой.

Вплоть до "… гимнастических союзов …” - вроде СА.

V

Гитлера судили технически за мятеж - такого рода вещи в чисто юридическом смысле рассматривались как государственная измена. С этого он свою защиту и начал. Он сказал, что не признает обвинения, потому что "... преступления, совершенные в ноябре 1918 ..." еще не осуждены, и преступная конституция, на основаниии законов которой его судят, незаконна.

Он сказал, что у людей есть естественное право на самозащиту от действий неправого парламента, и оно выше, чем “… формальные установления так называемой конституции …”.

Дальше Адольф Гитлер взял на себя всю ответственность за подготовку путча - он называл его восстанием. Обвиняемые вместе с ним Людендорф, фон Лоссов, Эрнст Рём и прочие всего лишь следовали за ним, и не могут быть обвинены ни в чем.

Судья, который вел процесс, был настолько расположен к обвиняемому, что позволял ему произносить четырехчасовые речи. И вообще, полагал, что Гитлер - "... впечатляющий оратор ...", а Людендорф - "... истинный патриот ...".

Приговоры были обьявлены в начале апреля 1924-го года.

Людендорф был оправдан - чем страшно оскорбился. Ну, а Гитлер и прочие заговорщики из тех, кого удалось захватить, получили 5 лет заключения, со штрафом в 200 марок золотом с каждого, с заменой штрафа 20 днями заключения в случае несоcтоятельности, а также с учетом уже отбытых 4-х месяцев заключения.

Более того - было сказано, что не может быть и речи о депортации Гитлера после отбытия им срока тюремного заключения. Сам Адольф Гитлер рассматривает себя как немца. По мнению суда, к нему не может быть применен так называемый "Закон о Защите Республики, секция 9, параграф 2-й", так как он добровольно вступил в германскую армию, доблестно сражался в ее рядах в течение четырех с половиной лет, был дважды ранен, и дважды награжден за доблесть, и оставался в распоряжении рейхсвера и после войны, вплоть до марта 1920 года. Приговор был легким.

Оставалось его отбыть.

VI

Заключение Адольф Гитлер проходило в условиях, напоминавших скорее не тюрьму, а пансион. Камера его представляла собой довольно большую команту на первом этаже, с окнами, выходящими не во двор, а на сельский пейзаж округи. Мебель включала в себя кресло, в котором можно было почитать, и письменный стол, за коорым можно было поработать.

На стене и вовсе висел лавровый венок - подарок от обожающей публики.

Письма шли потоком, к ним прилагались и подарки вроде цветов и сладостей.

Тюремщики относились к своему подопечному с таким почтением, что иной раз приветствовали его словами "Хайль Гитлер !" - только что старались при этом говорить шепотком. Hе то, чтобы они боялись начальства - как раз начальство в таких случаях старательно изображало глухоту - но все-таки порядок есть порядок.

Посетители шли к Aдольфу Гитлеру такой толпой, что после 500-го гостя он решил ограничить доступ к себе, и теперь принимал только избранных.

В газетах он читал о демонстрациях в честь его 35-летия, и о трехтысячном митинге фронтовиков,  посвященном “… человеку, который вновь зажег пламя освобождения и разбудил национальное самосознание германского народа …”.

Гитлер к этому времени определенно видел в себе не только "барабанщика", как он определял себя раньше. O, нет.  Как он писал потом:

"... не из ложной скромности думал я о себе как о человеке, призванном разбудить нацию - это ведь и есть самое главное ...".

Адольф Гитлер своим "барабаном" надеялся не только разбудить нацию, но и "... призвать героя ...". Нy, кандидат в герои, генерал Людендорф, не оправдал его надежд.

Ho, может быть, героем  является он сам ?

**

Примечания:

1. Его звали Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер (нем. Max Erwin von Scheubner-Richter) — немецкий дипломат, родом из Прибалтики. Один из организаторов путча 1923-го года.

2. Ширер, У. Взлёт и падение Третьего рейха. Захаров, 2009. — Т. 1. — С. 102—112

3. A.C.Пушкин, “Кинжал”
Стихотворение посвящено Карлу Занду.
    О юный праведник, избранник роковой,
    О Занд, твой век угас на плахе;
    Но добродетели святой
    Остался глас в казнённом прахе.

    В твоей Германии ты вечной тенью стал,
    Грозя бедой преступной силе —
           И на торжественной могиле
    Горит без надписи кинжал.