Махаон

…Разумеется, я знала, что он на меня смотрит. Окна его квартиры, в которой мы провели эту глупую и теперь уже наверняка последнюю совместную ночь, выходили аккурат на Адмиралтейский проспект, куда я, словно бабочка, и выпорхнула в своем почти невесомом шелковом платье цвета травы. Я шла легко, пританцовывая, чтобы он видел и знал: эта ночь сотрется из моей памяти так же легко, как пыльца с золотисто-желтых крыльев махаона.
 
Чертов энтомолог! Я даже мыслила теперь, как он – морфиды, бражники, стеклянницы… Бабочки, бабочки, бабочки. Экспедиции, семинары, научные работы и снова экспедиции. Как можно жить с человеком, которого никогда нет дома? Нет рядом? Как можно жить с мужчиной, который каждую вторую ночь проводит с очередной бабочкой – в самом прямом смысле слова? Как можно жить с пониманием того, что ни один мой шифоновый пеньюар, ни одна шелковая лента в длинных рыжих волосах не затмит хрупкой красоты крыльев очередной огневки?
 
…Оборачиваться было ни в коем случае нельзя – таковы законы жанра. Тем более, что в глазах стояли слезы, а это уже было форменным безобразием. Я преодолела еще несколько метров до перекрестка, перешла дорогу, свернула за угол во двор и только тогда, уверенная, что он меня больше не видит, хотела было обернуться. Как вдруг…
 
Еще в глубоком детстве, встречая на деревьях и фонарных столбах объявления о потерянных собаках, кошках или хорьках (бывало и такое), я отчаянно хотела найти «потеряшку» и вернуть ее счастливым хозяевам. Я знала, что однажды это со мной непременно случиться. Признаться, я об этом даже немножко мечтала. Но, как водится, все произошло не в самый подходящий момент, когда я оказалась совершенно к этому не готова.
 
В нескольких метрах от меня, почти слившись со стеной дома грязно-песочного цвета, сидел… то ли пес, то ли волк, то ли сильно разбавленная дворовыми кровями немецкая овчарка. Не прекращавшийся всю ночь дождь вымочил собаку на совесть: казалось, ее шерсть напиталась водой, как губка. Вокруг не было ни души – из злосчастной квартиры на Адмиралтейском я вышла рано, даже слишком рано, особенно для субботнего утра. «Черный пес, Петербург, морда на лапах..» – вспомнилась мне строчка из песни Юрия Шевчука, которая, однако, совершенно не совпадала с реальностью. «Пес Петербург» был лохмат, грязен, и отчаяние в его глазах читалось ну совершенно человеческое. Все мои сказки со счастливым концом про многочисленных «потеряшек», которых я в своих мечтах раздавала хозяевам, как цветы из большого букета, мгновенно разбились о бытовую сторону вопроса: собака была на поводке, и поводок этот был привязан почему-то к водосточной трубе… И не просто привязан, а затянут крепким злым узлом. Стало ясно – никто этого пса не терял. Еще яснее было то, что я теперь тоже не могу его потерять. Если хотите – не имею права.
 
- Собака… – робко обратилась я к псу, пытаясь понять, съест он меня в случае чего сразу или отложит удовольствие на потом.  –  Собааака…
 
Собственно, я и не ждала, что пес тут же бросится мне на шею, начнет вилять хвостом и лизать руки. Он и ухом не повел. Ну и правильно – я бы тоже не повела, если бы меня привязали к водосточной трубе и ушли… Ничего вкусного у меня с собой не было, киосков в обозримом пространстве тоже не наблюдалось. Собака спокойно сидела у трубы, я неспокойно переминалась с ноги на ногу и думала, что мне теперь делать. Наконец, я решилась на полумеру: не выпуская пса из поля зрения, подошла к трубе и начала развязывать туго затянутый узел поводка. Автор узла явно постарался: узел поддавался плохо, зато мой маникюр поддавался отлично – розовый лак с большого и указательного пальцев моментально облупился.
 
Пока я боролась с узлом, собака сохраняла олимпийское спокойствие. Она даже не смотрела в мою сторону, как будто ее удерживал на месте не поводок, а собственная воля – и больше ничего. Отвязав поводок, я легонько потянула собаку к себе. Она спокойно приподнялась и сделала несколько шагов в мою сторону, явно не ожидая от меня ничего: ни хорошего, ни плохого. «Так, допустим, и что теперь?» – подумалось мне с нарастающим беспокойством. К себе ее привезти я не могла: ни моя свежеотремонтированная квартира на улице Марата, ни вложившиеся в этот ремонт родители, ни три щекастых «британца» такого поступка бы не оценили. Вариантов было немного – собственно, почти не было – поэтому я намотала поводок на руку и повернула в сторону Адмиралтейского, куда еще полчаса назад клялась себе не возвращаться никогда в жизни…
 
Знакомый подъезд, каждую застывшую каплю краски на двери которого я подробно изучила за пять лет, казался тихой гаванью. «Ты просто нашла повод, чтобы вернуться…» – нашептывал мне вредный внутренний голос, но я от него отмахнулась. Какие «поводы», когда тут такое! Дело было за малым – набрать код и зайти в подъезд. Я медлила, представляя себе реакцию хозяина квартиры. А точнее, боясь даже подумать о том, какая у него будет реакция – после всего, что я наговорила ему этим утром…
 
- Ну что, собака… – обратилась я к застывшему у моей ноги псу за неимением другого собеседника. – Пойдем?
 
Пес, кажется, впервые за все время нашего недолгого знакомства поднял на меня глаза, а потом внезапно… встал на задние лапы, резко увеличившись в размерах, и поставил передние мне на грудь. Обомлев от такого напора, я прислонилась спиной к стене дома, стараясь не делать резких движений и не зная, чего ожидать от этой махины в следующую секунду. Махина же не спешила менять положение и, кажется, чувствовала себя вполне комфортно – опять же, впервые за утро…
 
Когда дверь подъезда медленно отворилась, мы так и продолжали стоять. Со стороны могло показаться, что мы танцуем танго – невысокая худенькая я и здоровенная лохматая псина, пытающаяся меня то ли привлечь к себе, то ли оттолкнуть.
 
- Пес! Так, пес! Ну-ка! – раздалось повелительное справа от меня. – Сюда, ну!
 
Мне захотелось разреветься: этот голос я не перепутала бы ни с чьим другим. Понятия не имею, как он догадался, что я стою тут, под дверью его дома, и мне несладко. Собака же, едва услышав голос, спокойно опустилась на лапы, оставив меня – маленькую, перепуганную, в грязном платье, – стоять у стены. 
 
- Я видел вас из окна. Пойдем, – обратился то ли ко мне, то ли к собаке, то ли к нам обоим, голос. Я покорно отлепилась от стены и, пробормотав что-то вроде: «Я только платье замыть…», зашла в подъезд.
 
Я не сразу обратила внимание, что собачий поводок свободно волочится за ней по полу. Она шла за своим спасителем и моим мучителем в одном лице совершенно спокойно, как будто сто лет заходила в этот подъезд и поднималась по лестнице на пятый этаж…
 
В квартиру мы зашли молча. Я осталась в коридоре, а мужчины – мне почему-то казалось, что моя находка однозначно мужского пола, больно уж нагло и уверенно пес себя вел – уединились в ванной. Я сняла босоножки, потопталась на пороге. Подождала, прислушиваясь к шуму воды из ванной, что меня позовут помочь. Однако меня не звали. Решив, что топтаться в прихожей глупо, я зашла в комнату.
 
- Есть предложение: давай назовем его Махаон, – неожиданно раздался за моей спиной внезапно материализовавшийся голос.
- Опять твои бабочки… – не оборачиваясь, устало отозвалась я.
- Почему сразу бабочки?! – лукаво возразил голос. – Ты бы видела, как он размахивал во все стороны хвостом, пока я его отмывал! Ну чистый махаон!
- Леша! – нашла в себе наконец силы обернуться и посмотреть моему собеседнику в карие в золотую крапинку глаза я. – Леша… Так не может больше продолжаться, ты понимаешь? Что мы с тобой будем делать?..
 
На этих словах в комнату ворвался мокрый, благоухающий шампунем от перхоти Махаон, чересчур резко затормозил на когтях и со всего маху вписался в журнальный столик на колесиках, который, отъехав, поспешил врезаться в стену. Бокалы, из которых мы ночью пили вино, упали на пол и синхронно разбились…
 
- Воспитывать будем, – отозвался Леша, потрепав по холке довольного произведенным шумом Махаона, которого как будто подменили – я не узнавала в нем утреннего бедолагу. – Да, кстати, на счастье, – кивком головы Леша указал на разбившийся хрусталь.
 
Махаон звучно одобряюще гавкнул. Я чертыхнулась и пошла на кухню за веником и совком…