АЗ. глава 2

Глава 1: http://www.proza.ru/2015/09/13/854


                - 2 -


   «Столыпин» мерно постукивал на стыках рельсов - монотонно отбивая тревожную чечётку и периодически отстаиваясь в глухих запасниках железнодорожных узлов,  увозя Аникея в новую, но теперь понятную - обдающую стужей, предсказуемую неизбежность. Сердце ныло а в голове, насколько это возможно среди галдежа блатных и уголовников, на протяжении всего пути вертелась назойливая мысль: « Как жа сложыцца будушшэе семьи апосле столь неожиданного аресту и угону на далёкие севера? Страшно ня то, что попал в бяду сам а то, што сямья, как кагал ворага народу, обречена на  беззашшытное прозябанне и на произвол судьбы. Детям нужон правильно мысляшшый батька, а здравомысслле перочоркнуто распоясавшейся в своих поступках новай властю. »

  Лишь политические-осужденные, как и он, по 58 статье, среди которых были представители разных слоёв населения - включая беззащитную научную и творческую интеллигенцию, отделившись в отдельный уголок вагона ненавязчиво обменивались своими воспоминаниями и причинами: за что попали в немилость новой властвующей коалиции?
  Иногда прожжённые зэки пытались навязать им свои «понятия». И тут на защиту немощных физически но сильных духом людей умственного труда вставали такие, как Неверко.

  Лязгнув буферами вагонов, словно перекличкой: груз доставлен, поезд наконец-то остановился. Заскрипели запоры и в проёмы вагонов хлынул ослепляющий свет летнего, незаходящего северного солнца. Кто-то из зэков, видимо узнав знакомые по прошлым судимостям места, пританцовывая ехидно выкрикнул свою, а может и заученную фразу:
 - Без туфты и «амонала» не построили бы беломорканала!
 - Первый пошёл!!! - эхом отозвалась жёсткая команда и из вагонов, как горох, посыпались осужденные, сопровождаемые злобными взглядами конвоиров и ощеренными мордами служебных собак - готовых при малейшей команде рвать живую плоть.


  Для непосвящённых-судимых впервые, фраза прозвучала как некое ободряющее,  приблатнённое бахвальство. Хотя смысл сказанного прозвучал глубоко и напомнил о многом. Задумка стройки этого объекта вынашивалась многие годы, а может и десятилетия. Но осуществилась лишь под напором Сталина и его приближённых.
  По команде, со всей страны согнали сотни тысяч осуждённых и те сутками копая землю, утопая в болотной грязи и выдалбливая кирками скалистую породу - за двадцать месяцев подготовили водную артерию к пуску.
  С рабочими не церемонились, больных не признавали, условия труда были невыносимы для ослабленного организма. Конвоиры, заметив неугодное им старание, жестоко избивали заключённых. Каторжанская пайка - если это слово применимо в сложившейся ситуации, напрямую зависела от выполнения норм и обессилившие люди гибли ежедневно десятками, а по всему строительству и сотнями. Подобие хлеба, противного на вкус, заключённые переименовали в «амонал», что означало взрывчатую смесь - трудноперевариваемую и вызывающую кишечные колики у истощённых людей. Умерших и забитых до смерти хоронили тут же, закапывая в русле канала или заливая бетоном. Ну а туфтой называли то, как распоряжались нормами вольнонаёмные учётчики и администрация колоний. Привилегии, оказываемые оплачивающим тунеядцам, вносились в общий список и делились на всех. В расшифрованном виде слово звучало так: Т_ехника У_чёта Ф_иктивного Т_руд_А. Сюда же включалось и воровство, как обычно процветающее на крупномасштабных стройках.

  К назначенному сроку сдачи свезли около ста тысяч комсомольцев и те торжественно приветствовали, как строители, правительственную комиссию. А изнемогающих от болезней и голода трудяг заперли в бараках, где начался жестоко подавленный бунт. После торжественного пуска, которым - кстати вождь и сопровождающая свита остались недовольны, на достраивание кинули около семидесяти тысяч заключённых, а остальных разбросали по новым, и недостроенным тут, объектам.

  Вот в эту клоаку и окунулся простой деревенский мужик, и лишь позже узнал позорную правду сидельцев. Но мысли о семье заставили смириться - скрипя зубами и играя мощными желваками с унижениями, начавшимися вместе с проникновением в зэковский вагон солнечных лучей на конечной остановке.



  Какой же сегодня красивый, солнечный, погожий день. На душе легко и приятно от ярких красок колышущихся на легком ветру полевых цветов, пения птиц в голубой вышине, и окружения приветливо машущей молодой зелени листвы опушечных кустов, словно приветствующих двух всадников - мужчину и женщину, въезжающих в вековой бор. Под седлом Аникея гордо играет мышцами аргамак безупречного телосложения, с роскошной гривой. Рядом, в такт бегущего коня, мелкой рысью с красиво выгнутой шеей идёт совершенно белая кобылица, на которой, как родовой стяг, сидит нарядная Агата со счастливым лицом, с разливающимся по плечам каскадом длинных волос цвета спелой пшеницы. Дорогие сердцу глаза светятся беззаботным счастьем и радостной улыбкой. Тёплый лесной воздух напитан неповторимым запахом прогретой сосновой хвои. А от реки, пересекающей лес, тянется нежный шлейф запаха черёмухи. Проникающие через развесистые кроны деревьев солнечные зайчики весело пляшут по зонтикам папоротника, будто указывая путь к Свету.
  Внезапно на пути возникает обрыв и конь Аникея не успев среагировать, встав на дыбы падает в развергнувшееся торфяное болото, а невесть откуда взявшийся всадник на чёрном коне выхватывает из седла яростно сопротивляющуюся Агату, и увозит в неизвестном направлении...



 - Абрек, Абрек! - неожиданно раздался надрывный шёпот соседа по нарам - прервавшего сладкий, но тревожно намекающий сон, и вернувшего Неверку в опротивевшую действительность;
 - Какие агаты в сене? Что ты болтал во сне, скрежеща зубами?         
 - Не было и нету анияких агатов. - так же тихо, по простяцки пробасил Аникей;
 - Жана приснилась, а про сено ты не понял. Моего старшого Сенькой зовуть: махры-те в сопатку!
 - Махры, махрыыы... Где она, если «подогрева» со свободы нет и не предвидится. А так бы затянуулсяяя. Мы тут хуже уголовников и ни хрена не поделаешь. Я-то, понятно: выложенные на бумагу мысли и свой почерк скрыть было невозможно. Но тебя-то за что!? - в который уже раз добивался ответа Шнейвас от молчаливого, не очень разговорчивого Абрека.

  Кликуху эту Аникею подбросили всё те же  блатные, привыкшие к жизни за колючкой. После разгрузки санитары раздали машинки для стрижки волос и завшивевших новоприбывших оболванили под ноль. А увидев обритую голову смуглого мужика с всклокоченной бородой, метко подкинули это прозвище. Неверко же, прикинув новый «наряд», в душе согласился: да абрек.
  Только кавказцы так называют изгнанных из родных мест негодяев, а тут предан беспредельным судом Родины!

 - Ладна, спи, а то услышуть вертухаи и будем «досыпать» стоямшы под стяной. - пытаясь забыть только что мелькнувшее видение родной стороны, со щемящей грустью произнёс Абрек. Всё тело ныло от полуголодной, беспрерывной работы на стройке, куда четыре года назад прописали трамбовщиком бетона. Постоянное монотонное уханье самодельным пудовым пестом изматывало до предела. Накануне посетивший объект начальник стройки проходя мимо, окинул взглядом истощённую но по прежнему могучую фигуру Неверко и как бы невзначай бросил сопровождающему начальнику отряда: - « Этого в лес. » Что означало, как понял Аникей, некое послабление режима содержания и скорое пополнение постепенно освобождающихся мест в бараках очередным конвоем осужденных. Перевод на лесоразработки тоже не «мёд», но признак возросшего доверия к зэку - ставшему на путь исправления.., а иногда и наоборот - для предотвращения периодически назревающих бунтов, что звучало для инициаторов- «меченных», как смертный приговор. Для Аникея же это предполагало попасть в привычное с малых лет природное окружение и если повезёт, подпитываться дарами природы и находить дикий табак, знакомый ещё с детства, не раз когда-то показанный отцом. На стройке же приходилось делить и так скудную пайку, чтобы вместо сушеной травы и листьев хоть иногда затянуться, и насладиться настоящей махоркой. Да и какую-никакую зверушку можно поймать в расставленные петли.

  А с и так худосочным учёным-медиком Шнейвасом, за медлительность и похожесть звучания фамилии получившим прозвище Шнэль, Неверко сдружился случайно. Иногда общаясь с невероятно, как считал, образованным человеком и пропуская через себя, как сквозь сито, сказанное, он понял: « Родина и власть не одно и то же. »
  Хаим, виртуозно владея словом и этим расположив к себе даже презирающих его блатных, знал и умел комически донести множество анекдотов, на ходу придумывал байки и всякие истории, порой принимаемые за действительность. Нередко за свой талант ему перепадало табачка, а в зависимости от настроения законников и чё-нить поесть, и скромно делился со своим единственным товарищем, которому был предан, как другу.
  Удивительно, но добра и терпимости в этом человеке было через край. Лишь иногда, свернувшись калачиком под тонким одеялом, Шнэль кусал до крови губы и тихонечко скулил. Но, как-никак послабления он добился, а это очень важно чтобы выжить в лагерном аду и оправдать имя наречения. Зэки и лагерная команда хоть и принимали его выступления, но не упускали возможности уколоть ехидным словцом.

  Прибыли они на севера одним конвоем и сразу же были распределены в один отряд, и бригаду. Десятник, увидев классический профиль чистокровного представителя национальности, люто возненавидел Шнейваса. Позже от зэков дошли слухи, что «тройку» - огласившую суровый приговор за доказанное преступление возглавлял еврей и злоба на нацию вылилась на попавшегося под руку подчинённого.

   Видя издевательства над человеком и скорую его кончину, в одну из ночей Абрек тихонько придушил нелюдя, и вместе со Шнэлем прикопали в одну из заранее подготовленных могильных (люди продолжали умирать от непосильной работы и недоедания) ям, вырытых неподалёку от сквозящих холодом, рассохшихся дощатых бараков. Благо и то, что собак со всей округи давно перебили и съели голодные заключённые, а служебных на ночь оставляли в вольерах под охрану. Были случаи, что и этих приманивал и пускал в пищу оголодавший народ, пока вертухаи дремали после обильных гульбищ: всё же тоже люди со своими слабостями. 

  Наутро хватились.., но кто бы мог подумать.., рядом.., в покрытой мёрзлой корочкой яме. Версия одна - побег! Пустили погоню. Но куда и зачем, ведь зима на носу!? Кругом болота и леса, кишащие зверьём, и редкие поселения - где аборигены не приветствовали беглых. Учёт конролировали лишь формально и начальство решило: куда ни кинься - то на клыки зверя, то на язык осведомителя. Всё прошло тихо и гладко, зато больше над Шнейвасом в открытую никто не издевался, а по ночам возле него чутко спал Аникей.
  « Ишшо дед говаривал: коль сделашь добро еврею, он неоднократно вспомнит и отблагодарить не только преданной дружбой. » - порой вспоминал добрые напутствия Неверко.
 
 На очередной перекличке его вызвали из строя и дав на сборы пять минут, отправили на лесоразработки в таёжную глухомань, откуда периодически вывозился штампованный строевой кругляк, брёвна для переработки и древесный уголь. На прощание Шнель обнял друга и тихонько произнёс:
 - Я по гроб жизни твой должник.
 - Все мы кому-та, што-то должны. - так же тихо ответил Абрек и пожав руку обретённого друга, добавил;
 - Спасибо за науку. Дасть Бог, свидимси.


  Тем временем рано взрослеющий в городских условиях Сенька осваивал школьные предметы, попутно задумываясь о выборе профессии. Перспектива выбора в большом городе велика, но воспоминания о постоянных проклятиях сплетнических языков до и особенно после ареста отца, и безвременное рождение болезненной сестрички, и мытарства несломленной семейной трагедией мамы, словно подталкивали амбициозного паренька поступить после окончания семи классов в торговый техникум. Но призвание ли это было - можно лишь предположить. И лишь многие годы спустя он поймёт, что жизнь может быть любой. Главное, чтобы не обрела первую древнейшую профессию...
 
  Единственную проблему, как сына врага народа - лишавшую возможности идти в ногу с ровесниками в дальнейшем, помог решить дядька Иван. Отныне Семён Аникеевич Н_и_верк_а осваивал азы наук. И помня сильные мозолистые руки отца -  подбрасывающие счастливого сынишку под притолоку и нежные объятия мамы, в слезах провожающей подрастающего: возможно лучше бы помощника..,  дополнительно выкраивал время на занятия силовыми видами спорта.
  Зная, как тяжело матери с братьями и сестрой, и невозможность общения с отцом - наверно одобрившего бы поступки и порывы сына, Сенька допоздна засиживался за учебниками уделяя, как определившийся с выбором профессии, особое внимание русскому языку и математике. Но и по остальным предметам имел оценки не ниже - хорошо.

  Тётка Оксана, стараясь «опекать» неуёмную страсть к учёбе, и не по возрасту усердные тренировки тела и Духа, частенько заманивала племянника в музеи и на выставки, при этом духовно развиваясь сама, и перенимая стремление к познаниям у Сёмки, как ласково пыталась его называть. Сенька же покорно принимал эти проявления внимания, не смея перечить пригревшим и помогающим родственникам. Но не познавшей материнства женщине и вечно отсутствующему по рабочим делам дядьке Ивану было невдомёк, что имя Сенька - впитанное с молоком матери и из уст отца, как насильственно отлучённому из логова волчонку, дороже и ближе скрытно тоскующему сердечку.


  Трясясь на ухабах разбитой тягачами и лесовозами колеи, воронок вёз матерящихся зэков на новое место работы. Неожиданно память Аникея пронзил облик председателя колхоза - навязанного райкомовскими чиновниками, после оглашения приговора хитро потупившего взгляд:
 - Ну.., мерзоты,  амонал вам в глотки! - не сдержавшись гневно прорычал Неверко и в бессильной ярости скрипнул зубами, чем развеселил коллег по насчастью - подумавших совершенно иное, и не перестававших проклинать разбитую техникой дорогу.
  « А ведь ента ихныи проделки, за которы меня сделали козлом отпушшения! » - мрачно раздумывал Абрек, только теперь понявший по чьему оговору незаслуженно несёт этот особо тяжкий груз политзаключённого.
  « Господи! » - взмолился он про себя; - « Дай токма силов дождацца и возвернуцца! Они мне за всё ответють!!! » 

  Но чихающая перебоями в работе двигателя изношенная машина упорно везла его на очередные испытания Духа и тела. И одному только Богу было известно, убережёт ли судьба от падающего дерева, от разбуженного незнанием природы и шатающегося зверя, или от какой нибудь мести непредсказуемых, лихих людей. Суровая, надвигающаяся таёжная глушь хранила тайны о бесследных исчезновениях и не таких богатырей...