Сыны Всевышнего. Глава 59

Глава 59. Меньше пудры


– Коль, ты где? – сев в машину, Радзинский первым делом позвонил напарнику. – В смысле – дома? Ах, у себя дома… Я подъеду? Ты никуда не уходишь? Вот, и ладно…

Несколько секунд он сидел с низко опущенной головой, потом положил руки на руль, словно собираясь с силами, и, наконец, завёл мотор. Ехал Викентий Сигизмундович, что называется, «на автопилоте». Но каким-то чудом он добрался-таки до тихого аверинского дома целым и невредимым.

Войдя в гостеприимно распахнутую заранее дверь квартиры, Радзинский даже не взглянул на её хозяина. Вяло махнув рукой, и неразборчиво пробормотав «привет», он прямиком направился в спальню, по дороге сбрасывая ботинки, оставляя на первой же подвернувшейся поверхности часы и прочие предметы, наполнявшие его карманы, вынимая ремень из брюк, который бросил прямо на пол. Добравшись до кровати, он просто рухнул на неё, лицом вниз, и спрятал голову под подушкой.

– Шторы закрой, – невнятно пробурчал он вопросительно застывшему у постели Николаю Николаевичу. – И окно. И дверь. Хочу, чтобы было тихо. И темно… – Он перевернулся на спину, с тоской во взгляде встречая укоризненное аверинское:

– Это то, о чём я думаю?

– Коль, отстань. В смысле – перестань! – он требовательно схватил за руку, повернувшегося, чтобы уйти Аверина. – Немедленно иди сюда! – приказал он раздражённо.

Аверин покорно сел на постель, а после секундного колебания, забрался в неё с ногами. Радзинский удовлетворённо вздохнул и положил голову ему на колени.

– Ни слова, – предостерегающе сказал он Николаю Николаевичу. – Ни слова, если ты не хочешь, чтобы меня хватил апоплексический удар!.. – И одобрительно замычал, когда Аверин начал гладить его по голове, нежно перебирая пальцами волосы. Обхватив руками аверинские колени, он  уснул необыкновенно быстро. Так быстро, как умеют, наверное, только коты.

Николай Николаевич, откинувшись на подушки, продолжал кончиками пальцев осторожно массировать его голову. Прикрыв глаза, он увидел залитый солнечным светом луг и себя – сидящего, прислонившись спиной к дереву. Радзинский, растянувшись на спине, лежал рядом. Голова его всё так же покоилась у друга на коленях. Волосы у Викентия Сигизмундовича сейчас были тёмные, с золотистым отливом, густые и – не то чтоб длинные – но именно такие, которые обычно называют львиной гривой. Безбородое лицо Радзинского поражало своей кинематографичностью. Мужественный подбородок, высокие скулы, решительный профиль и красивый лоб: так выглядят, как правило, «киношные» благородные герои. «У них нет шансов!» – смеялся всегда Аверин, имея в виду мгновенно тающих рядом с Викентием представительниц слабого пола.

Радзинский вдруг открыл свои янтарные кошачьи глаза и поцеловал Аверину руку, поймав её на лету.

Аверин тихонько рассмеялся:

– Рано ещё. И целовать ты мне будешь не руки, а ноги. Упрямое ты животное!

– Ваше Святейшество! Простите, не признал. С восторгом облобызаю Вашу туфлю, – насмешливо пробормотал Радзинский, снова закрывая глаза.

В руках у Аверина блеснул флакон. Со звонким хлопком вынув пробку, Николай Николаевич перевернул пузырёк над головой Радзинского, и на лоб ему полилось ароматное тёплое масло. Оно стекало по вискам, струилось по лицу, заливало блестящими дорожками волосы. Казалось, что у этого скромного по размерам сосуда нет дна.

Аверин, прикрыв глаза, шептал что-то монотонно и успокаивающе, и подушечками пальцев чертил на скользкой от масла коже непонятные знаки.

– Руки, – тихо сказал он.

Радзинский, не глядя, протянул ему обе руки ладонями вверх. Аверин наполнил их маслом и принялся колдовать над каждым пальцем отдельно: проводил по всей длине маслянистую линию, шептал что-то и ударял по самому кончику пальца, от чего тот дёргался, и капля масла падала вниз, на траву. Проделав всё это с каждым из десяти пальцев, Аверин бесцеремонно спихнул голову Радзинского на землю и переместился к его ногам. Положив босую ступню драгоценного Вики себе на колено, он плеснул на неё масла и снова зашептал еле слышно, поглаживая при этом каждый бугорок и разминая каждый палец.

Радзинский, закинув руки за голову, блаженно улыбался и иногда дёргал ногой, когда было щекотно. У самого его лица покачивались ромашки. Их пряный лекарственный запах приятным теплом заполнял лёгкие. Ощущение было такое, будто развязались внутри туго затянутые замызганные узелки, и всё плохое вдруг вылилось на землю, и дышать стало необыкновенно легко. Он с наслаждением потянулся всем телом и тут же получил от Аверина шлепок по лодыжке.

– Лежи смирно.

Радзинский счастливо усмехнулся и закрыл глаза. От горячих прикосновений солнца сонная истома разливалась по телу. В груди расслабленно трепыхалось умиротворённое, довольное сердце. Казалось, чистая ключевая вода, вливаясь через макушку, струится внутри свежими потоками, вымывая скопившуюся грязь, и вытекает через пальцы ног, унося с собой всё неприятное и ненужное.

– Спасибо, Аверин, – прошептал Радзинский, погружаясь в глубокий сладкий сон.

Когда он проснулся, было уже два часа ночи. От переизбытка сил хотелось выпрыгнуть из кровати, распахнуть окно и прокричать на всю улицу что-нибудь глупое, молодецкое. Обнаружив, что всё это время он так и спал на коленях у Аверина, Радзинский осторожно поднял голову и грациозно, по-кошачьи потянулся. Почуявший свободу Николай Николаевич тут же повернулся на бок и крепко обнял подушку. Посмеиваясь, Викентий Сигизмундович погладил его по голове и благодарно чмокнул в висок. Укрыв Аверина одеялом, он ушёл на кухню, где под уютное пение чайника принялся увлечённо набирать что-то на ноутбуке и не отрывался от этого занятия до самого рассвета.


***
Несмотря на распахнутые настежь окна, в кухне было невыносимо жарко. Солнце, в ясную погоду всегда заглядывавшее сюда по утрам, отражалось ото всех гладких поверхностей: смесителя, чайника, белой эмалированной мойки – и нещадно слепило глаза. Становилась видна каждая трещинка на посуде – самая тоненькая и незаметная прежде. В таком интенсивном солнечном свете всё выглядело задумчивым и потусторонним, как на старых картинах: мебель и стены, щедро облитые горячим солнечным сиропом, иконы, на окладах которых горели ослепительные крохотные искры, яблоки, из еды сразу превратившиеся в произведение искусства.

Но жарко этим утром здесь было отнюдь не от солнца: от раскалённой плиты поднималось дрожащее марево, но зато оттуда же неслись соблазнительные запахи печёных яблок и корицы. Аромат этот исходил от яблочного пирога, который Викентий Сигизмундович только что вынул из духовки. Потыкав пирог деревянной зубочисткой, Радзинский удовлетворённо замурлыкал себе под нос какую-то лирическую мелодию и обернулся, чтобы взять блюдо, на которое собирался выложить свой кулинарный шедевр. Тут он и заметил, что на пороге кухни, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к косяку, стоит заспанный хмурый Аверин и глядит на довольного товарища как-то уж очень холодно и неприветливо.

– Коленька! – Радзинский, ни капельки не смущённый его ледяным взглядом, сияя, пошёл с распахнутыми объятиями навстречу, но Николай Николаевич поднырнул под его руку и с независимым видом уселся на стул, расположенный в самом недоступном углу кухни.

Викентий Сигизмундович еле удержался от смеха, с умилением глядя на взъерошенного Аверина, мрачно нахохлившегося по другую сторону стола. Но сегодня решительно ничто не могло испортить радужного настроения Радзинского. Он уверенно двинул стол в сторону и сумел впихнуть в образовавшуюся щель второй стул. Теперь Николай Николаевич оказался практически зажат в своём углу.

– Никуся, – покровительственно приобняв спинку аверинского стула, проворковал Радзинский. Он попытался придать своему голосу самое покаянное звучание, на которое только был способен. – Никусечка, я безмозглый пижон – я признаю. Я злой Карабас, коварный манипулятор. Но я готов пообещать, что больше я так не буду. Только не сердись, дорогой… – Он подпустил ещё больше шёлку и сладости в свою напевную речь.

– Ты это уже обещал, – сухо прервал его Аверин.

– Никуся, я вчера…

– Я видел уже ночью что, где и с кем ты вчера… – злым голосом перебил Николай Николаевич. Он рывком развернул к себе ноутбук и мрачно поглядел на экран. Внезапно заинтересовавшись, он прокрутил документ к началу и принялся читать, с каждой строчкой увлекаясь всё больше. Радзинский, ухмыляясь, незаметно подсунул ему чашку чая и кусок пирога, от души посыпанный сахарной пудрой. Машинально расправившись с пирогом, Аверин лизнул сладкие пальцы и сразу с досадой вспомнил о хороших манерах. Он хмуро взглянул на Радзинского и тот заботливо подал ему салфетку.

– Это …здорово, – слегка севшим голосом признался через некоторое время Аверин. – Сразу видно, что тебя посетило вдохновение. – Он рассеянно заглянул в опустевшую чашку и смущённо пролепетал «не надо», когда Радзинский бросился наливать ему ещё чаю.

– Значит, ты одобряешь?.. – осторожно поинтересовался Викентий Сигизмундович.

Николай Николаевич вздохнул и надолго припал к чашке.

– Ты придумал всё идеально. Аж дух захватывает. Вики, я очень расстроюсь, если хоть что-то из твоих установок не сбудется.

– Может, я в таком случае попадаю под амнистию? – лукаво намекнул Радзинский.

– Кто я такой, чтобы прощать или не прощать тебя? – вздохнул Аверин. – Я могу только надеяться, что с тебя за это не спросят. И что обо мне ты будешь вспоминать не только после, но и до того, как наступит очередной «крайний случай». И не надо оправдываться. Я прекрасно знаю, что ты скажешь. Что Панарин слишком силён, чтобы воздействовать на него другим способом, что князевское дело слишком значительно, чтобы пускать всё на самотёк, что Руднев чересчур опасен, чтобы оставить его без присмотра… Но объясни мне, зачем после этого ты сел за руль?!! Да ещё имел наглость позвонить мне и ничего не сказать! Что – трудно было попросить приехать за тобой?!!

– Эм-м… Коль, я знал, что доеду. Поверь мне. И я не мог ждать. Так что…

– Ну да. Конечно. Опять ты кругом прав, а я – только зря истерики устраиваю! – обиженно отвернулся Николай Николаевич.

– Я этого не говорил! – поспешно открестился Радзинский, придвигаясь к другу поближе. – Наоборот, мне очень приятно, что ты за меня так переживаешь. – Он бережно взял хрупкую аверинскую руку и нежно её погладил. – Ты вообще единственный человек на всём белом свете, который обо мне беспокоится. Все остальные считают, что я такой крутой – чего волноваться за супермена? – хмыкнул он.

– Пирог очень вкусный. Только пудры столько не надо, – печально ответил на это Аверин.

Радзинский с облегчением расхохотался. Он закрыл ноутбук и отодвинул его подальше.

– Понял. – Он энергично принялся накрывать на стол. – Коль, мне, правда, очень стыдно, – лукаво поглядывая на друга, оживлённо говорил он. – Прям сквозь землю хочется провалиться – честное слово! Я тут подумал: заездили мы тебя. Может нам махнуть куда-нибудь на недельку-другую? Отдохнуть. Туда, где море… В Грецию, например?

– Я же просил – меньше пудры, – сухо ответил Николай Николаевич. – Мои мозги – не пирог. Я прекрасно знаю, что Костас звонил тебе позавчера и в панике умолял тебя приехать. Наверняка курьер уже билеты доставил.

– Коленька! Ну, какая же ты лапочка, когда дуешься! – умилился Радзинский и со смехом потрепал Николая Николаевича за щёку. – Ну, просто прелесть! – он стиснул друга в объятиях и взъерошил своей огромной лапой седые аверинские волосы.

– Хватит меня тискать, – яростно прошипел Аверин, выворачиваясь. – Я от этого добрее не стану! – И, вопреки собственным словам, добрея прямо на глазах, снисходительно добавил, – С тебя десять плиток шоколада.

– Колюнечка, ну куда тебе столько? – радостно ужаснулся Радзинский. – Ведь это же… вредно…

– Не вреднее, чем безответственное поведение за рулём, – сурово припечатал Николай Николаевич. – Когда самолёт?