Жизнь замечательных людей

      Улица  Кривоносовская  в  городе  Зеленогорске  шла  (да и теперь идет) параллельно железной  дороге.  Про себя я называла ее  Торговой, потому что  на ней  в  дощатых  домиках,  облупленных  и  серых от старости,  в конце прошлого века  жили   работники продуктовой базы.

   При каждом домике  был участок,  распаханный под огород или заросший бурьяном,  – в зависимости  от вкуса хозяев.

  Зимой, когда многочисленные    дачники покидали  Зеленогорск,  база работала вполсилы;   тогда Торговая улица   пустела,  жилыми оставались  только  два-три дома.

    Тамара  и Виталий  работали на базе постоянно: она –  заведующей винным  складом,  он – электриком на той же базе.

     Ввиду такого постоянства,   дом, где они были прописаны,  был бревенчатый,   с трубой,  знаменующей  наличие печки.  Когда  в 1984  году  я увидела его:  настоящего  деревенского, с крышей, образующей, правда,   некоторую  дугу,  и участком,   заросшим  бурьяном,  у меня  захватило дух.

   И я  сказала  своим друзьям,   в ту пору многочисленным,  вместе с которыми искала дачу:  О!  Мне сюда!

    Дело в том, что  Зеленогорск   всегда   был  дорогущим курортом, и снять на лето любую дыру считалось большой удачей.

     Мне повезло:  Тамара с Виталием  сдали  мне две смежные комнаты, и хотя   пол в этих комнатах  был горбом, а потолок  опасно провисал, я была счастлива:   во-первых,  все лето обходилось мне в одну  месячную зарплату, а во-вторых,  там не было никаких дачников.

   Для начала хозяева попросили у меня деньги вперед, и что было делать?  Я заплатила. Более того,  принесла для знакомства бутылку.

  - Мы не пьем, - сказала  Тамара, и, мне показалось, обиженно,  сверкнула на меня черными блестящими глазками  на изрядно  припухшем круглом лице.  Я удивилась:  все  зеленогорские   хозяева пили,  и вдруг…

   Кстати, это была интересная пара:   Тамара,  толстая  неопрятная  женщина  сорока пяти лет,  с темными  короткими   волосами с проседью, кудрявыми от перманента.
 
  И  ее законный  муж  Виталий, мужчина  высокого роста,  атлетического телосложения,  с красивым,   слегка  бабьим лицом.

    Помню Тамару   в   коротком ситцевом  платьице   неопределенной  расцветки и  засаленном переднике.   Расставив толстые  колени, она  сидит  на  крыльце, обращенном  в сторону  Кривоносовской  улицы:

-  Здравствуй, Колька!  Привет, Ленка!  -  то и дело восклицает она, приветствуя своих многочисленных знакомых, идущих   с работы.

      В самом  начале  нашего тесного общения меня ждало  два сюрприза, о чем мне почти сразу поведала  откровенная (по временам) Тамара.

   Сюрприз  № 1  состоял в том, что  эта сладкая парочка сдала мне чужую жилплощадь. На самом деле,  эти две комнаты  принадлежали  их  соседу-убийце,  который  отсидел в тюрьме 15 лет,  и  на – днях  - так мне повезло! - должен  был выйти.

    По счастью,  наше рандеву с ним не состоялось. Хитрая Тамара  вкупе с Виталием,  убедила его, что работы в  Ленинграде нет, что  она слышала - всех тут сажают повторно.  Они   дали  ему денег,  радостно  проводили  его куда-то  на север,  и только мы его и видели!

   Сюрприз № 2  меня  тоже  сильно удивил: красавец Виталий, который все лето  ни разу не пригубил  ничего, крепче лимонада, оказался запойным алкоголиком!

- Не может быть! – воскликнула я.

    Увы, это была  правда, в чем я убедилась уже осенью.

   Виталий, как алкоголик,    был устроен так.

   В периоды  запоя   он  употреблял  все подряд,  вплоть до   французских духов Тамары,   ходил    небритый  и грязный.  Потом в его мозгу, очевидно, что-то щелкало, он  постепенно переходил на пиво и начинал  грубо гнать от   порога недавних друзей-собутыльников. 

  Он  мылся, тщательно брился,  и,  не без героических усилий расставшись  уже с пивом,  надевал чистую рубаху. И, наконец,  прихватив  тамарины французские  духи, а также коробочку конфет  «Жар-птица», а также букет цветов, надерганных с ближайшей клумбы, шел  к любовнице.

   Это Тамаре отчего-то не нравилось.  И она начинала иногда, так  «про между прочим» предлагать ему выпить, благо поводы были всегда.

   В ответ Виталий  хамил  и отворачивался.  Бедняге  каждый раз казалось,  что вот теперь он развяжется с зеленым змием  навсегда!

   Увы!   Он родился  в пьющей семье, и пил со школы, поэтому каждый раз срывался, и промежутки трезвости становились все короче.

   Но в эти светлые дни  Виталий успевал починить все у себя  в доме, и  помочь мне:  наколоть дров,  наладить электричество и т.д.  Это был мастер на все руки! И он ни минуты не сидел без дела:

-  Наташа, что тебе починить? Не стесняйся, говори! –  до сих пор  слышу я его слова.

  Тамара, если не считать огорода, который она не любила, была отличная хозяйка. Она вкусно готовила, любила печь пироги и блины и непременно угощала меня.

-  Тома! – как-то  сказала я. – Я научилась от тебя материться.

-  Лучше  бы ты  научилась готовить! – не задумываясь, ответила она.

   Тамара, и вообще, была  остроумной женщиной. Помню,  зашел к ней сосед  Колька,  горький  пьяница,  которого  давно выгнали жена с дочкой. Он работал  на базе, жил один  и периодически что-то клянчил у Тамары.

- Тома,  дай одну кастрюльку,-  попросил  он, оглядывая  ее кухню. – Вон у тебя их сколько!

- В магазине, Коля, еще больше! – отрезала Тамара.

   То, что для моих хозяев коммунизм наступил досрочно, я поняла не сразу. Возможно, это смешно, но  мне    было   непонятно,  откуда тут  конфеты  «Жар-птица», которые  в те времена вкушали только   обкомовские секретари?  Откуда французские духи, осетрина и парная телятина? Ведь, по моим дурацким понятиям  Тамара работает на Винном складе!

- Чего ты не понимаешь? С  луны  ты, что ли, свалилась? – терпеливо разъясняла она. – Винные магазины открываются в 11 часов утра, а мужикам, которые работают на кондитерском складе, хочется выпить раньше.
 
    Забавно было ходить с ней по магазинам. Она знала всех, все знали  ее, и только цен она не знала совсем и ни за что не платила.

-  Отрежь-ка   мне,  Юрка,   килограмма два мяса, -  говорила она в  мясном, правда, в отсутствии покупателей.   -  Насыпь-ка мне, Васька, картошки. Приходи ко мне сегодня, - это уже мне.  – Я  щи сварю.

-  Спасибо, Тома. – Я  тоже сварила щи.

-  Ой, что ты там сварила! Ты не только готовить не умеешь, ты и жить не
умеешь.
      Тамара жить, действительно умела:  ложка в ее щах «стояла». Уже тогда я понимала, что ем ворованное, но, как ни странно,   ворованное горло не царапало.  Что мне было делать?   Снять  другую дачу  или бежать  с докладом в милицию?

    Кстати,  на базе  воровали все. Сидеть спокойно на тамаркином крыльце,  когда  рабочие    возвращались с  базы,  было невозможно.

-  Хозяйка, помидоры нужны?  Хозяйка, картошка нужна?  Хозяйка, огурцы нужны? – то и дело раздавалось по моему адресу со стороны улицы.

 И мне была нужна,  несомненно,  ворованная,  но отборная картошка, отличные  помидоры по  государственным  ценам и т. д.  Не бежать же в магазин, чтобы, постояв в очереди, купить  какую-то гниль?

   В этой  обстановке  моя высокая мораль размывалась очень быстро. Конечно, я не была готова идти работать на винный склад, чтобы  чувствовать себя  «хозяйкой жизни», но  и  ее  поведение не вызывало  уже у меня праведного гнева.

   Почему, в самом деле, она должна сидеть жарким летом и холодной зимой за 80 рублей на продуваемом складе и сторожить деликатесы, предназначенные партийным бонзам?

    Она тоже хотела жить, и жить по ее понятиям,  красиво.

    О том, что Тамара ворует не только у государства,  но и украла золото  у своей  подруги,  я узнала от ее коллеги.   И это мне не понравилось.  И хотя  я  и не думала уезжать от этой милой парочки,  а воровать у меня было нечего, мне приходилось  все  время быть настороже.

   Поняв, что я  все знаю,   но  морали ей не читаю, и  в милицию не бегу, Тамара  потом, когда времена  изменились,  не особенно таилась.
 
   Сижу, помню, на  ее крыльце,  обращенном в сторону улицы,  и вижу:  по направлению  к дому идет Тамара и с трудом волохает  огромный  мужской портфель.

- Тома, что это? – вскрикиваю я.

- Сама не знаю. Сейчас посмотрим! 

   В портфеле оказалась  5-литровая  банка  с масляной краской. Какой-то мужик на вокзале  опрометчиво поставил  портфель  между ног  и  на мгновенье  поднял глаза на расписание. Представляю его удивление, когда он не обнаружил своего тяжеленного портфеля.   Тамара  же не знала, что там краска, а он  не подозревал, что такое  можно украсть.

- Тома, зачем это тебе? – В хозяйстве сгодится!

   Вообще, она воровала не по необходимости, а по какой-то генетической потребности.  И,  Боже спаси! – никогда  не произносила слов «я украла», а только «я взяла».

   Однажды мне понадобилось позвонить по телефону, но соседний автомат не работал.

- Пойдем,  сказала она,  сведу тебя  на базу, там есть телефон. 

   Действительно, в дощатом строении,  принадлежащем  торговой базе,  оказалась  открыта  одна комната.    Если не считать  колченогого  стола,  на котором стоял  телефонный аппарат,  и гвоздя, на котором  висел синий  рабочий халат,  брать тут было нечего, подумала я и ошиблась.

   Потому что Тамара  с загоревшимися  глазами  бросилась к халату,   быстро обшарила его, нашла обрывок веревки и  сунула его себе в карман.

-  Тома, зачем?

     Но, находясь в состоянии какого-то лихорадочного возбуждения,  она меня не слышала, а  трясущимися  руками  открывала и закрывала ящики   стола. Абсолютно пустого – администрация базы хорошо   знала своих сотрудников,  как, впрочем,  и  себя.

    Генетический характер  тамаркиного  воровства  нашел  подтверждение, когда к ней приехал ее брат Олег.

      Виталий, по -  видимому,   был на работе, потому  что  на столе стояла бутылка  -  коньяк, привезенный Олегом.  Брат   показался мне симпатичным: черноглазый,  доброжелательный,  с каким-то знакомым лицом.   Много болтал, рассказывал про свои смешные подвиги, которые с ним случались, причем,  отчего-то на Лиговке.
 
    Тамара  быстро напилась и пошла в туалет.

- Что-то она там долго. Посмотри!- сказал мне Олег.

   Какой заботливый  брат! – позавидовала я.

   Туалет, представляющий  собой чулан, был не заперт. На унитазе с бессмысленным лицом и,  раскачиваясь, сидела  грузная Тамара.  На ее шее болталась толстая веревка, завязанный петлей.

   Еще бы пара таких качаний, и веревка бы сама собой затянулась.

-  Ты, чего, сестренка? – спросил Олег, когда  мы вдвоем  с трудом  снова водворили ее за стол.

-  Сама не знаю, чего!- сказала Тамара.

-  С ума  сбрендила!  А, представляешь, если бы ты повесилась, милиция могла  бы все  свалить на нас.

Но она только махнула рукой.

-  А если бы  ты, Тома,  писала стихи,  - добавила я, веселая от коньяка и   такого хэппи-энда, -  сказали бы, что  тебя повесило ГПУ.

-  Это почему? – спросил  Олег.

-  Ну, Есенин повесился по пьянке,  а теперь пишут:  это ГПУ.

   Олег уехал. 

-  Хороший  у тебя брат, - сказала  я.

- Очень. – Согласилась Тамара. -  Украл три тыщи из сумки, пока я в туалете сидела.

    Тут я поняла, кого он мне напоминал своими рассказами, улыбками и  ухватками.  Вора с Лиговки, каким  их изображает кинематограф.
    ...

-  Виталий  уже месяц  живет  любовницы. – Сказала Тамара, когда я приехала на дачу.   Действительно,  он отсутствовал, но  через некоторое  время я встретила его на улице:  чисто одетого,  побритого  и абсолютно трезвого.

-  Ушел от Тамарки  навсегда, - сказал  он.   – Она меня в болото тянет.

-  Ну, Виталий!  Жалко ее. Она добрая. Плачет.

- Пить ей надо меньше.

- А она разве пьет?

- А ты не замечала?

- Иногда.

-  Иногда! – Возмутился Виталий. – И на работу не ходит.  А я всегда хожу на работу, ни одного дня не пропустил.

  -  Все равно он никуда от меня не ушел, - сказала  мне  заплаканная Тамара через два дня.

- В смысле?

-  Виталий умер.

- Как умер? 

- Так и умер. От сердечного приступа.

   Увы,   это оказалось правдой.  Похоронили Виталия в Зеленогорске,  где он родился и прожил всю жизнь. 

     Прошел год  после  его смерти,  и Тамара  завела  кошку; потом  кошки расплодились.   Днем их не было видно, но  ровно в  18. 10,   когда  по Кривоносовской  раздавались тамарины шаги,  высокий бурьян, которым порос наш участок, начинал ходить волнами: кошки собирались на обед. Тамара входила в дом, доставала  три глубокие тарелки и ставила их на пол.  (Потом из этих тарелок ела сама хозяйка).

   В это же время   кошки,  здоровые и больные,  толстые и худые,  рыжие, черные и полосатые,  по очереди запрыгивали в форточку  и, отпихивая друг друга, торопливо заглатывали еду.  При всей моей любви к кошкам, смотреть на это было неприятно.
...
    Прошло еще немного лет, и до   Зеленогорска   дошла перестройка. Город  опустел: исчезли  дачники,  спортсмены -  любители,   игравшие  в парке по выходным   в шахматы,  волейбол  и теннис;  пожилые дамы,  парами  гулявшие  вдоль залива;  практически обезлюдели санатории.

    Помню я по какому-то делу зашла в столовую санатория  «Северная Ривьера».  В  огромном обеденном зале  сидела  всего одна семья.   «Нового» русского.  Его жена, теща и ребенок.  Вокруг плясала  официантка.
 
-  Татьяна Евлампиевна   плохо ест, - жаловалась  она отцу семейства на его тещу.  И в голосе ее  чувствовались искренняя озабоченность.

-  Что же вы, мама? – удивлялся зять.

    В те времена только складывалась практика отдыхать всей  семьей.

   Между тем, моя, когда-то  огромная  зарплата  скукожилась  и обратилась  в  ничто.

-  Тома,  понимаю,  что это не деньги,  но других у меня нет, - сказала я в начале сезона.

- А!  - Махнула она рукой.  -  Последнее лето живем.

– А что такое?

-  Приходил какой-то армянин, план показывал. Здесь будет  пасека, а он хозяин.  Живите, говорит, это лето.


   - А ты как же?
-  А я тебе не говорила?  Мне комнату дали  в Зеленогорске.  С соседями – теткой с ненормальным сынком. А куда я своих 13 кошек дену?
  Впрочем, забегая вперед, скажу:  решать этот вопрос  ей так и не пришлось – на радость нам и кошкам  армянин так и не появился.  Возможно,  его убили, а администрация Зеленогорска надолго забыла про  наш участок.
...

  Перестройка в моей памяти осталась постоянным чувством голода  и  вопросом, прямо точившим  мозг: где достать денег? С другим вопросом,  я приставала и приставала к своим знакомым.

   Предположим, спрашивала я, вы  идете в  банк и вдруг – о, небо, обнаруживаете  на своем счету  миллион  долларов.  Ваши действия?
 
    Интересно, что мысль уволиться  из Университета и  пойти куда-то работать  я отвергала с порога.  Хотелось, чтобы  деньги свалились с неба, а не были бы результатом жестокого труда.  Впрочем, о таком варианте мечтало пол России.
   
   В это же самое время   торговая база, где работала Тамара, закрылась, и она устроилась  работать в какой-то кооператив, связанный с  продуктами.
 
   Когда одна из комнат Тамары оказалась наполовину  заваленной  банками с консервами,  и число банок росло с каждым днем, я поняла, что она снова живет "красиво" и  не удержалась от вопроса:

- Тома,  это же  частник, там  вас обыскивают при выходе, ты же сама говорила…

- Ха!  - Сказала она и посмотрела на меня, как на дурочку. -  В обед  я  иду  в магазин  с сумкой  и прихватываю несколько банок.  Тогда не проверяют.  Потом  захожу к своей знакомой  и оставляю  эти банки. А уже вечером иду с работы  пустая,  помахивая пустой сумкой.

-  Гениально! – восхитилась я, окидывая гору банок завистливым взором, но мне ничего не перепало. И в эти голодные годы не перепадало ничего: я чувствовала – она злилась,  что  я  живу на даче  практически бесплатно, а украсть у меня нечего.

   Нет, вру. Однажды  все – таки перепало. Мы шли с моей хозяйкой по Кривоносовской  и встретили  подвыпившего Кольку – того, кто просил у нее кастрюлю.

- Девчонки, угощайтесь! – сказал и протянул  в огромной  грязной  лапе  несколько   конфет -   «подушечек для завтрака».

  - Оля!  - спросила  я   потом  у своей  знакомой  студентки. – Что ты  купишь первым номером из еды, когда  разбогатеешь?

-  Банку  сладкой кукурузы. -  Не задумываясь, сказала Оля, потому что мечтала об этом давно.

-  А я – подушечки!  Уж такие вкусные!

    Когда  для нас с Олей прошли тяжелые времена, она при мне съела банку целую  сладкой кукурузы, а мне  мои подушечки отчего-то показались  невкусными.

   В общей сложности, я прожила у Тамары, в доме угрозы, тринадцать лет и жила бы  еще долго, если бы не обиделась на нее.

     Она  украла у меня  велосипед,  который  остался  от лучших времен!    Впрочем, виновата в этом была я сама. Я же знала, с кем имела дело, и  потому каждый год увозила  велосипед  в город. А тут поленилась и оставила его на даче.

     К этому моменту  голодная смерть отодвинулась от меня  -  я   стала сочинять фельетоны  для газет, а также преподавать математику школьникам и студентам.   И – деньги  к деньгам! -   однажды получила  письмо, напечатанное на глянцевой бумаге:

   «Уважаемая Наталия  Борисовна!  Ваша пенсия – 1 миллион  250 тысяч 420 рублей и 10 копеек находится в Петровском банке…»

 И хотя я и не просила  бандитов из этого банка помещать туда мою пенсию, я поняла: все! Я оттолкнулась от дна и всплываю, всплываю...

- Девочки! – сказала я операторам в банке. – Поздравьте!  Наконец-то я стала миллионером!

   В связи с таким раскладом,   я смогла снять на лето сарай  недалеко от Тамары, но, обиженная, два года ходила мимо.
 
     И вот однажды, глядя на любимый дом, который  еще больше врос в землю,  я подумала:   а почему я на нее обижаюсь?  Я же не обижаюсь на воробья, за то, что он чирикает, или на ворону, которая каркает?  Ну, родилась она воровкой? Что тут поделаешь?

     И я зашла к Тамаре. Тамара лежала на грязной постели в грязной комнате. В ногах у нее приютилась   абсолютно черная собака  – дворняжка. При виде меня собака  слабо тявкнула и тут же завиляла хвостом.

   Оказалось, Тамара  только недавно слегка оклемалась от паралича, который  случился на  фоне постоянных  пьянок  и  диабета. Кошек пришлось ликвидировать – так она выразилась.   С постели  не встает.  Ухаживают за ней бомжи, которые распоряжаются ее пенсией.

   Мы поговорили,  вспомнили  Виталия, и я ушла.

   Между тем,  жизнь в Зеленогорске   вновь  била ключом, да еще как! Открылись   новые  красивые  магазины и кафе;  как фиалки из-под снега,   появились  ласковые  продавщицы;  заработали   в парках  разнообразные качели и карусели,  забили фонтаны;  появились  отдыхающие.

    Жаль, что Тамара   вскоре после моего визита умерла и ничего этого уже не увидела. 
 
     Не увидела, что  на ее родной улице уже нет дощатых домиков,   а стоят  особняки, окруженные высокими заборами.  А  за заборами видны лужайки, на которых  новые  хозяева жизни  с помощью  садовников-профессионалов выращивают цветы.

    Впрочем,   бурьян пока  тоже имеется. В одном только месте – там, где  когда-то жили Тамара и Виталий.  Дома давно нет. Его никто не разрушал. Он рухнул сам от старости.  Некоторое время там валялись какие-то бревна и остатки крыши, а потом и они исчезли.
 
   Трудно сказать, почему этот участок никто не  прихватизировал.  Может, администрация  Зеленогорска  не знает про существование такого  жирного куска?  А, может, до сих  пор  жив  армянин с планом,  и  он  вскоре  явится,  построит  здесь пасеку, и по Кривоносовской улице будут летать пчелы.