параллель карантин

От автора, — уважаемый читатель, это произведение отличается от моих предыдущих и выступает в качестве эксперимента. Просьба учесть, события и персонажи, описанные в тексте, могут шокировать! 
С уважением М.Дымов. 







                ПАРАЛЛЕЛЬ
                Карантин
Рассказ ведётся от лица одиннадцатилетнего Константина Совина.

На территории заснеженной лесопилки казалось, что всё было, как и в обычный воскресный день. Из котельной, пристроенной к складу готовой продукции, слышался звонкий стук топора; под огромным навесом, где с брёвен снимали кору, было тихо и пахло свежей древесиной; из обоих больших цехов, этих каменных зданий, построенных еще при царе, всегда наводящих на меня какое-то мрачное ощущение своим тяжёлым и суровым видом, сегодня не доносился гул станков. За сетчатым забором всё замерло, никакого движения. Даже дорога из посёлка, крайние дворы которого совсем близко подобрались к лесопилке, скрылась под снегом, и её ничто не выдавало.
 
Я ходил кругами по центральной площадке лесопилки, вокруг которой и располагались все постройки, истоптанной человеческими следами. Но кроме них, были ещё… конские следы и следы от уазовских колёс, выходящие за железные ворота.
События этой ночи до сих пор заставляли вздрагивать меня…
– Едут! – Оповестил всех дядя Серго, стоявший на крыше цеха и смотрящий в бинокль сквозь присыпанные снегом ветки неплотной стены старого леса.
Я услышал вдали стук копыт, звонко разносящийся по округе.
Из обоих цехов высыпал народ, человек двести – те, что остались из всего посёлка. Все собрались на площадке. Я взобрался на крышу грузовика «БЕЛАЗ», чтобы хоть что-то увидеть.
В ворота рысцой вбежал резвый вороной жеребец Буран, везущий за собой телегу на уазовских колёсах. В телеге что-то было, накрытое синим брезентом. Всадник – Валерий Степанович, наш бывший школьный физрук, - был бледен, лицо его наполовину скрывали капюшон и красные лыжные очки. Следом быстрым шагом вошли ещё шестеро, все с ружьями.
Ворота быстро закрыли и заперли на два тяжёлых замка. Физрук спрыгнул с коня, поднял очки на лоб. Он окинул всех таким тяжёлым и будто укоризненным взглядом, что я невольно пригнулся, чтобы он меня не увидел.
Валерий Степанович сорвал брезент, и толпа разом вздрогнула.
В телеге друг на друга были навалены тела, я знал всех этих людей. Несколько женщин из толпы кинулись к погибшим, рыдая и проклиная белый свет. Но физрук, обычно добрый и мягкий, за что его в школе любили все ребята, вдруг снял с плеча ружьё и прикладом оттолкнул женщин.
– Не трогать! – Приказал он.
Он вообще с момента, когда всё началось, стал показывать свою иную сторону — холодную, расчётливую, даже жестокую.
Все растерянно отступили. Те шестеро, что пришли с Валерием Степановичем, надели резиновые перчатки и стали разгружать тела, укладывая их на снег рядом друг с другом. Многие из погибших были с серьёзными ранами, в основном у всех была пробита голова или страшные раны на шее. Всего тел было 12 – все, кто ушли с рассветом в надежде добраться до города.
Толпа разошлась обратно по цехам, ворча и причитая, не многие хотели видеть такое зрелище. Осталась пара десятков человек, крутившихся возле тел. Три трупа, плотно завёрнутые в ткань, сквозь которую темнели кровавые пятна, физрук приказал не трогать.
Во мне боролись два чувства, с одной стороны хотелось бежать и не видеть всего этого, хотелось так, что бросало в жар и брала дрожь, с другой – любопытство.
В конце концов физрук закончил фразой: «Проверьте, кто из них заражён, их в сторону».
 Он ушёл в барак, двое парней лет по двадцать, в резиновых перчатках, подошли к телам и стали закатывать их рукава и разувать. Я успел заметить, что на руках одного из тел кожа стала серой с тёмно-синими пятнами. Наконец девять из двенадцати мертвецов, включая завёрнутых, оттащили к забору. Оставшиеся три накрыли брезентом.

Всё же любопытство пересилило желание уйти.
Я ходил туда-сюда по полу заросшей тропинке меж цехом и забором. Сквозь стальную сетку были видны деревянный забор и частный дом.
С начала новой эры прошло семь лет. Поскольку вблизи «мёртвых зон» не было, наш регион относительно уцелел. К тому же горы мешали быстрому продвижению противника, и войска Альянса успешно били его, не давая приблизиться к городу и окрестностям. Все эти семь лет мы пытались восстановить прежнюю жизнь. Полгода назад в регионе появилась какая-то зараза. Заражённый сходил с ума, вёл себя агрессивно, бросался на людей и будто бы пытался кусок от них откусить. Думали, новая форма бешенства. Это происходило не сразу, а спустя несколько часов, но признаки заражения появлялись в течение получаса после заражения – серая кожа на руках и ногах и синие пятна. Позже заражённый становился такого цвета весь, начинали кровоточить ногти. Эта болезнь влияла и на нортов1 но, в отличие от людей, они становились сильнее, и средний норт превращался в мощного зверя размером с медведя всего за пару недель. Норты первые подверглись заражению, но они не так быстро теряли разум. И те, и другие быстро теряли дар речи. Заражение передавалось через укус или если заражённый поцарапает. Неделю назад заражённых стало слишком много и в регионе ввели карантин. Военные никого не впускали и не выпускали. Эти земли и раньше были покрыты тайной – секретные военные объекты, брошенные после битвы, слухи говорят о одном из убежищ Илая высоко в горах и много о чём…

  1«Норты — разумные существа, вынуждено переселившиеся на Землю со своей погибающей планеты. Но они совсем не выглядели, как инопланетяне, каких обычно показывают в фильмах. Они были покрыты шерстью, «рыжей, белой или серой», передвигались преимущественно на четырёх конечностях и были похожи на волков с длинными пушистыми хвостами. Они могли ходить и как люди (при этом рост их был около двух метров), обладали даром речи. Они также имели и сверхспособности - «внушение, телепатию, энергетический вампиризм и многое тому подобное», - у каждого свои. Но, что самое важное, они не были почти ни к чему привязаны, им не требовалась крыша над головой и материальные блага. Норты оказались гораздо человечнее людей и больше уделяли внимания более высоким ценностям чем, есть, спать и копить на домик у моря. Земляне восприняли их враждебно, как и всё новое и непонятное, но вскоре примирились, а спустя время сражались бок о бок в Великой битве, положившей конец прежнему цивилизованному миру, но принёсшую людям понимание многих важных вещей».
 
Я услышал через забитое плёнкой окно, как взрослые ругались и о чём-то спорили.
– Мы не можем так поступать, мы же люди!
– Да, это безумие. Должен быть другой выход! Прошло всего несколько дней, а вы такие решения предлагаете.
– Да? Ну так где же он? – Послышался голос физрука.
– Буран, есть Буран!
– Ага, а дрова ты на чём возить будешь? – Вновь заговорил Валерий Степанович. – Машины долго не протянут, горючка ведь не вечная. Коня нельзя трогать.
– И чё ты предлагаешь? Оставим коня и будем соседей жрать? Ты больной! Об этом не может быть и речи!
– У нас еды максимум на три дня осталось, ввели карантин, и теперь нас никто не спасёт. Нас оградили, чтобы мы вымерли тут все и зараза не пошла дальше, они никого не спасут. Нам нужно выживать самим.
– Ага, поедая друг друга? В домах есть запасы, мы можем прорваться и забрать их.
– Конечно, будем пытаться! Я предложил это как крайний вариант, я же не предлагаю убивать друг друга ради еды.
Я больше не хотел этого слышать и ушёл. Я забрался на брёвна под навесом, меня никто не видит, и я никого не вижу – хорошо.
Надеюсь, до этого не дойдёт, мы ведь не будем есть друг друга? Я точно нет. Взрослые, а такие глупости предлагают.

Прошло четыре дня. За это время многое поменялось. В одном из цехов разобрали часть крыши и на скорую руку построили вышку, выходящую через дыру наверх. Удалось выбраться в посёлок и привезти радиостанцию с антенной из дома деда Мити – радиолюбителя, теперь он устроился в котельной и пытался связаться с городом, но эфир был пуст. Из еды почти ничего не привезли, заражённые сами разграбили ближайшие дома, а идти в глубь посёлка физрук запретил. Ещё тридцать человек пытались добраться до города, но спустя полдня вернулись лишь двое, один заражённый. Куда он делся, я не знаю, слышал только три выстрела из ружья за складом, но когда прибежал, оказалось, что это физрук по банкам стреляет. Ещё через день еда закончилась, охота на разбежавшийся домашний скот привела лишь к скудной добыче (одной корове) и трём погибшим (от рук заражённых). Одна корова на сто пятьдесят человек...

Несколько дней спустя.
Я искал отца и вошёл в котельную. Тут никого, лишь тёплый гул котла и хрипение радиостанции. Вдруг за кирпичной стеной послышался стук топора, деревянная дверь была приоткрыта. Наверняка отец там, дрова колет, хотя чего их там колоть? Вон у котла пней ещё сколько.
Я без малейшего сомнения вошёл в соседнее помещение. В полумраке склада на деревянных столах лежали три голых тела, тех самых. Над одним из них работал мясник Владимир Павлович. Я в ужасе застыл, смотря на человеческое тело без кожи с вынутыми внутренностями, лежащими теперь в железном ящике. На моих глазах топор мясника с силой опустился, и мускулистая рука, уже лишённая кисти, рухнула в пластиковый таз.
Вдруг чья-то рука хлопнула меня по плечу. Я невольно вскрикнул от страха и отскочил в сторону. Мясник, до этого момента не видевший меня, резко обернулся. Передо мной стоял парень лет двадцати – сын мясника.
Всё, они зарубят и меня, я даже сбежать не смогу. Меня так же порубят на куски на этом столе. Боже, зачем я зашёл, проснуться, проснуться! Кричать. Нет, один удар - и всё. Тянуть время, может, кто войдёт.
– Только не говори, что не знал, что тут происходит. Ты всё прекрасно слышал.
Не глядя на тело, он передал отцу нож. – Иди, нечего тебе тут смотреть.

Я выбежал на улицу, меня тут же вырвало, всё тело трясло, голова закружилась, стало темнеть в глазах. Перед глазами всё ещё мелькали капли крови, стекающие по краю стола, и рука, гулко упавшая в пластиковый таз.
Ко мне подбежал отец, стал трясти меня и умывать снегом. Затем и мать подоспела. Они отвели меня в цех, ставший общим бараком.
Неужели все знали об этом?! Мама... папа... они знали об этом!

В эту ночь я не мог уснуть, я хотел бежать отсюда, но страх того, что за воротами, удерживал меня тут. Боялся уже не столько смерти, сколько того, что меня будут есть живого.
Я вскочил от жуткого и воинственного вопля, разорвавшего ночную тишину. Они уже у ворот.
В цеху, освещаемом двумя тусклыми лампами, все поднялись, схватившись за ружья. На улице лаем заливался старый пёс Дон. Все замерли, прислушиваясь. Вопль стал доноситься уже не только со стороны ворот, но и со стороны дворов вдруг раздалось что-то напоминающее: «Вперёд!»
Послышался отчаянный визг пса. Почти одновременно в два окна с грохотом и звоном стёкол прорвались двое заражённых – изорванная одежда, бледная сухая кожа, тёмные пятна вокруг глаз и их истошный крик. Началась стрельба, заражённые метались в толпе.
Я заполз под вышку, но, едва я это сделал, как о железную крышу цеха что-то ударило: это был Серго, сброшенный с вышки и застрявший в узкой дыре меж самой вышкой и крышей. Его тут же кто-то выдернул сверху.
Одновременно вылетели хлипкие деревянные ворота в цех, выбитые толпой заражённых, и ещё шестеро безумных спрыгнули с вышки в цех. Они не боялись ружей, не боялись ничего, бросались на людей, даже не пытаясь уклониться от ножа или не нарваться на дуло ружья. С жутким воинственным воплем они бросались на первого попавшегося и, свалив на пол, пытались сожрать живьём.
Я забился в нишу под станком, постоянно оглядываясь и боясь, что они выдернут меня за ноги и начнут пожирать толпой. Казалось, моё сердце стучит громче всей этой смеси выстрелов и криков. Страх и ужас сковали тело, не давая переползти в более надёжное укрытие. Сидел там, пока всё не закончилось, а закончилось всё быстро… и плачевно.
   
На утро нас осталось сорок. В большой толпе трудно было отбиваться и стрелять. Пальба была беспорядочной, нередко стрелявшие задевали своих. Патронов не осталось. Из всех убитых осталось около тридцати не заражённых, половина из них была застрелена в суматохе. Я видел, как их унесли на склад, снова подступила рвота. Сегодня кого-то из них придётся съесть.
К счастью, родители уцелели. Я старался не отходить от них. Мать замкнулась в себе после ночного кошмара, да и отец был неразговорчив. Я и сам находился будто в тумане. До сих пор перед глазами падали мои бывшие соседи, а заражённые, чьи лица тоже были хорошо знакомы, пытались рвать их на куски, бешено дёргаясь, впивались в них пожелтевшими зубами.
Мы переселились в соседний цех, все окна заколотили толстыми досками, ворота укрепили и обшили листами железа. Сетчатый забор укрепили досками и брёвнами, поставили деревянные колья. Пока ещё было электричество, занялись распилом брёвен на доски, а затем и сами станки, как и многие другие металлические конструкции, распилили на металл. Оставили лишь пару станков. Из металла выпилили штыри и вкопали их у забора. Также выточили из них огромные тесаки и ножи. Некоторые ножи приварили к длинным железным прутам. За неделю лесопилка превратилась в укреплённый лагерь.
 
Почти ничего не ел эту неделю, как и большинство. Питался только спрятанными раннее сухарями, за которые мне потом сильно влетело и я на всю жизнь усвоил правило - не крысятничать.
Погибших похоронили за забором у леса, точнее прикопали, так как мёрзлая каменистая земля не очень-то поддавалась. Перед тем как закопать, физрук сказал набить стёкол так, чтобы от них осталась пыль. Позже эту пыль и мелкую металлическую стружку насыпали под куртки погибших и заворачивали в ткань. Так у леса образовалось кладбище из более чем сотни могил с торчащими вокруг кольями.
Уже на следующее утро одна из могил была разрыта… тело не успели съесть. Неподалёку от него лежали трое заражённых людей и один норт.
Несмотря на всё негодование и отвращение, нам всё же пришлось перейти на новый рацион, голод - не тётка…
Все старались не думать о том, что едят, но специфический вкус всё же не давал принимать человечину за что-то другое. Я и вовсе не мог есть без слёз на глазах, всё время давясь, но есть надо иначе либо не хватит сил пережить ещё одно нападение, или просто умру от голода.

Пять лет спустя. Октябрь
 Нас осталось пятеро – я, физрук, мясник, дед Матвей и Жанна, женщина сорока лет.
За эти годы мы не раз пробовали уехать, но по разным причинам не удавалось проехать больше тридцати километров. Всякий раз, как мы пытались, возвращались с потерями. Последний раз мы добрались до города... мёртвого, нас было двадцать… и вот уже год как мы впятером изо дня в день выживаем всё на той же лесопилке.
Уже и лес вокруг весь вырубили на дрова и возведение новых стен. Ручной насос на скважине уже с трудом справляется и постоянно ломается. Электричества нет уже четыре с половиной года. Весь домашний скот перебит и съеден, в основном заражёнными. Не осталось даже мышей. Дед Матвей уже давно бросил попытки связаться с большой землёй, так как, те что слышали наш сигнал SOS, не пришли, не смогли или не захотели.
Я сидел у цеха, затачивая тесак, приваренный к полутораметровому железному пруту, ведь они снова придут, мы – единственный корм для них, кроме них самих.

Как же невыносимо находиться здесь, особенно осенью, особенно когда нас осталось так мало, тем более когда знаешь, что родители, героически павшие в бою, были тут съедены… этими людьми.
Кстати, отвращение к человечине пропало. Теперь я мог спокойно есть того, с кем ещё вчера играл в шашки, бился спиной к спине, кто спас меня от смертельного удара. Но и я понимал, что любой из оставшихся будет есть меня, совсем не жалея о моей смерти, наоборот — благодаря её. И это тоже накладывало отпечаток на отношения между нами.
Этот месяц оказался самым тяжёлым, от Бурана у нас осталось совсем немного мяса, и оно вот-вот закончится, даже до конца недели не хватит. Охотиться не на кого, все в пределах этой лесопилки... Я усвоил – человек человеку друг, союзник и корм, именно в такой последовательности. За последний год стало ясно, что темы для разговоров, истории и байки иссякли, а шутить мы и вовсе разучились. Мы всё больше стали общаться жестами, взглядами, полусловом. За последний месяц, когда весь ужас нарисовавшейся картины стал ясен всем, на лесопилке и вовсе не прозвучало ни слова, ни звука. Я стал спать очень чутко, с ножом в руках. Самодельный кастет из проволоки и гвоздей не снимал.
Монотонными движениями затачивая ржавое лезвие, я смотрел, как утреннее солнце поднимается по мутному желтоватому небу, как укорачиваются тени. Остальные занимались своими делами: физрук колол дрова; Матвей точил длинные ржавые ножи; Жанна, словно в трансе, расхаживала по двору, оставляя своим копьём полосы на первом снеге, выпавшем ночью. Мясник на складе нарезал мелкими кусочками сушёную конину — последняя помощь Бурана.   
Я поднялся, закрепив свою секиру за спиной и направился к складу. Мои движения, как, собственно, любые движения на территории и за её пределами, привлекли всеобщее внимание. Все продолжили заниматься тем, чем и занимались, но смотрели при этом на меня. Что-то мне подсказывало, что стоит вести себя как можно спокойнее, без резких движений.

Я прошёл на склад и, достав нож из сапога, подошёл к мяснику, стал нарезать мясо. Мясник будто не обратил на меня внимания и продолжал своё дело. Я встал справа от него, чтобы моя правая рука оказалась свободной в случае чего.
Если я попытаюсь украсть мясо, и он заметит, то сразу набросится и убьёт – отличный повод. Но, похоже, он так глубоко погрузился в свои мысли, что вообще ничего не видит. Он даже не смотрит, что делает, он уставился в одну точку на стене.
 Левой рукой я осторожно стащил кусочек с края стола, но не успел я его в карман убрать, как мясник схватил меня за руку. Я изо всех сил ударил его ножом в шею. Он среагировал и защитил шею рукой, но острое лезвие без труда пронзило кисть и всё равно достигло цели.
Вытерев нож о штаны мясника, я стал быстро собирать мясо, раскладывая его по карманам и напихивая под ту засаленную рвань, что была раньше телогрейкой. Закончив, я восстановил дыхание и вернул себе прежнее спокойствие, с лёгкой заторможенностью вышел на улицу.
Едва я открыл ворота, как в спину мне ударил камень.
За мной уже стояла оставшаяся троица, вопрошающе смотрящая на меня. Я достал из-за спины свою секиру, стало ясно – они не отпустят меня, не дадут на растерзание заражённым, растерзают сами.
Матвей, выхватив два тесака, бросился на меня. Я без труда отбил атаку ослабшего старика, тронувшегося умом. Отбил атаку, ударом ноги свалил на землю и… одним противником меньше.
– Уже двое. Вам ещё надолго хватит, – выдавил я из себя по слову, вспоминая, как они произносятся. Более месяца молчания и общения звуками... будто и не говорил никогда.
Физрук и Жанна обернулись, из котельной мясник не вышел, а ведь должен был, услышав лязг железа.
Я бросился бежать. Копьё Жанны вонзилось в землю у самых пят. Я обернулся и увидел, как Валерий Степанович бросился на неё, они, словно звери, стали биться на ножах.
Вот, меня делят… кто из них проживёт за счёт меня ещё немного.

Убегая со всех ног, взметая рыхлый снег, я оглядывался по сторонам. Дома, пришедшие в запустение, частично разобранные нами ещё год назад; пустые улицы, покрытые снегом без единого следа; деревья с сухой листвой, без единого птичьего гнезда, без птиц; ни звука, только мои шаги и дыхание — пусто. Но пустота обманчива, нельзя останавливаться   
Я вбежал в один из дворов и, щурясь от солнца, бликующего меж ветвей, распахнул ворота гаража. В гараже стоял старый мотоцикл «Тула». Я его ещё давно заприметил и полтора месяца назад заправил, и запас горючего в канистре. Хотя, простояв пять лет… не удивлюсь если не заведётся.
Проклятый снег, он выдаёт мои следы!
Я вскочил верхом на железного коня… раз-два… раз-два… раз-два… без толку! Вот же сука!
Физрук уже показался в конце улицы, и, похоже, придётся мне уходить на своих двоих. Биться с физруком бессмысленно, его-то я точно не уложу. Он гораздо быстрее бегает, да и дыхалка — дай Бог каждому. Чёрт, мне нужны колёса!
Старая железяка, казалось, вот-вот заведётся, но…
Валера уже был всего в паре дворов от меня, но чудо! Старик завёлся!

Вылетев из ворот, я устремился по улице. Физрук встал посреди дороги, расправив руки. Я чувствовал мощь в этом бывалом «звере», к тому же Валерий Степанович не был заражён, и инстинкт самосохранения у него не отсутствовал. Я не сворачивал и шёл напролом, и это было моей ошибкой…
Физрук в последний момент отклонился и, схватив меня за ворот, сбросил с мотоцикла. Снег не смягчил падения, даже вспышка в глазах мелькнула. Я потерял мотоцикл, придётся биться. Господи, дай мне сил победить и выбраться, уйду в монастырь.
Я быстро поднялся и, выхватив секиру, попытался пронзить его. Завязалась драка. Физрук отбивался огромным тесаком, больше походившим на меч, отбивался и всё.
– Поодиночке не убь... уйдём, ни ты, ни я. Надо идти веш... вместе, – заговорил он хрипло, оговариваясь после месячного молчания.
– Решил втереться в доверие, а затем завалить меня. Мало тебе тех троих.
Тут физрук заехал мне локтем в челюсть, отчего вспышка мелькнула в глазах. Я выплюнул на снег зуб в кровавом сгустке.   
– Нам обоим надо выжить, погибнет один, погибнет и второй, – продолжал физрук.

Вдруг неподалёку раздался дикий вопль. Из дворов высыпали более двух десятков заражённых людей и двое нортов. Похоже, все были на последней стадии заражения. Люди, ослабшие и больные «мешки с костями», передвигающиеся на четвереньках, так как не хватает сил для передвижения на двух ногах. Норты же наоборот – огромные неуклюжие туши «гора мышц», они с трудом перемещали своё тело, шерсть их наполовину выпала, а та, что осталась, стала бесцветной.
Людей мы без труда разбросали, но с нортами всё сложнее. Воспользовавшись моментом, я бросился к мотоциклу, пока физрук отбивался. Отлично, и от физрука избавлюсь, и тех двоих задержу.
Я уже собирался отъехать, но что-то не дало мне бросить этого человека, некогда сплотившего нас.
– Запрыгивай!

На ходу Валера оторвал от самодельного сидения мотоцикла кусок ваты, и достав зажигалку, поджёг его. Он отцепил канистру с бензином, я одной рукой помог открыть её, второй крепко держа руль. Жёлто-синяя горючая жидкость полилась нортам под лапы. Он бросил вату, и на снегу вспыхнула огненная полоса, поглотившая нортов. Валера бросил в преследователей канистру с оставшимся бензином. Оба норта тут же вспыхнули ещё сильнее. Но они не издали ни звука, они уже не чувствовали боли. Запах горелого мяса разнёсся по округе. Норты замедлили бег и в конце концов повалились замертво.

Мотоцикл едва вынес нас за пределы посёлка и заглох. Как бы мы ни пытались его завести, все наши старания оказались напрасны.
Идти вдвоём оказалось легче, чем тогда, когда нас было полсотни. К тому же заражённых (по крайней мере, в этом районе) оказалось гораздо меньше, чем раньше.
Несмотря ни на что, я не очень-то доверял физруку. Я не подпускал его сзади, постоянно держал в поле зрения и ничего не передавал и не брал из рук в руки. Кстати он вёл себя так же. Передавая что-либо, один клал это на землю, затем отходил на десяток шагов, только за тем второй подбирал это, держа нож наготове.
За неделю недоверия и предельной настороженности, что мы провели в пути, нам не раз приходилось отбиваться. Мы видели в городе большую группу людей и нортов, они не были заражены, шли организованно и хорошо вооружённые. Мы не подошли к ним, так как видели их с крыши гостиницы, и они были далеко. Но за это время произошло странное событие – над горами по ночам стало видно зарево, словно от пожара. А сегодня его стало видно и днём. В той стороне образовалась воронка, и огненный столб поднялся в небо, извергая молнии. Всё небо затянуло тёмными тяжелыми тучами - словно крышка, закрыли они небосвод.
Но чтобы это ни было, мы почти пришли, я уже вижу внизу поля, заросшие высокой травой, вон пограничные столбы!
Я и Валерий Степанович бежали со всех ног, быть может, на фоне этой катастрофы наш побег не заметят?
Вдруг из ручья выскочил заражённый. Похоже, это новый, заразившийся недавно, он ещё быстр силён и умён, на нём перепачканная военная форма. Я почувствовал как его ногти оставили четыре пореза на моей шее, как что-то обожгло раны. Зараза… я заражён. Вот так вот... на последним рубеже на пути к свободе.
Физрук справился с обезумевшим, но было видно, что он растерян.
Валера понимал, что нельзя дать вирусу покинуть эту территорию, но и бросить меня он не мог.

Мы бежали по высокой траве, она была нам по пояс, в полукилометре впереди виднелись пограничные столбы — высокие белые мачты с красными маячками наверху. Валера бежал в пяти метрах впереди меня.
– Держись, Костя, может вакцину уже изобрели, главное, борись с собой.
Я пока ничего не чувствовал, только зуд по всему телу.
Вдруг что-то щёлкнуло. Валера отскочил назад, сбив меня с ног. Из травы выскочила мина «лягушка». Взрыв был не сильный, но Валера упал на землю, закрыв руками лицо и крича: «Глаза!»
Я помог ему подняться. Его лицо было в крови и сильно обожжено. Из фуфайки торчали мелкие металлические пластинки.
Ведя его, я заметил, что кожа на моих руках стала серой с тёмными пятнами, ногти стали кровоточить. Я не могу описать своё состояние — пять лет выживал, прошёл весь этот кошмар, и теперь в шаге от свободы всё кончено, конец безумной игры.   
   
Наконец мы пересекли границу в конце поля, перешли через ручей, протекавший по заиленному оврагу. Тут Валерий совсем выбился из сил и упал посреди дороги. Из леса, стоявшему плотной серой стеной по другую сторону дороги, выбежал десяток солдат в маскировке с криками: «Руки вверх, твари!»
Я машинально бросился в овраг и сразу заметил бетонную трубу, выходящую из-под земли, похоже, это был ручей, который провели через трубу под дорогой, чтобы он не размывал её. В трубе прятался человек, он растерянно смотрел на меня. Его присутствие мешало мне пролезть внутрь и спрятаться. Я нервно схватил его за голову и оттолкнул дальше по трубе. Ногти, которые я уже и забыл, когда стриг, не до маникюра было, оставили две царапины на его щеке, измазав их сочащейся из пальцев заражённой кровью. 
Военные с криками и матом выволокли меня за ноги, не заметив его.

Меня вытянули за ноги на дорогу, всё время ударяя железными носами сапогов, я отчаянно цеплялся за траву и рыхлую холодную землю. Очень не хотелось умирать, а эти люди - явно не из «скорой помощи». Валерий Степанович ещё был жив. Он лежал на разметке, говорил, что ничего не видит.
– Этот заражён, – сказал один из солдат. – Второй тоже уже не жилец. В расход обоих.
Я попытался вырваться, но… несколько ударов, хлопки в стороне физрука, пороховой запах обжёг нос. Затем опять удар. Я не услышал выстрела: темнота в глазах - и конец.