Я был хорошим мужем и отцом. часть 1

Уютно потрескивали зажжённые фитильки лампадок в деревянной часовенке. Их треск был до того приятным для слуха собравшихся прихожан, что многие уже и не мыслили видеть эти сложенные из отёсанных гладких брёвен стены без их своеобразного звучания. Казалось, они исполняли прекрасную симфонию многовековой христианской веры. И эта симфония приятно разливалась в паузах воскресной беседы отца Николая. В воскресные дни он, будучи православным священником, обязывал себя посещать осуждённых колонии строгого режима, пытаясь спасти их грешные души.
Со временем эти визиты превратились в некое житейское обыкновение, которого мужчины из числа прихожан непременно ждали. Это ожидание было наполнено лёгким трепетом и обязательным волнением. В те дни, когда батюшка назначал чаепитие, волнение улетучивалось вместе с сизым парком от душистого крепкого чая, который с удовольствием выпивался мужчинами в чёрной робе в прикуску с вкусными конфетами, принесёнными батюшкой. В процессе чаепития протекала неторопливая беседа о христианстве. Вернее сказать, - монолог о. Николая в рамках христианской проповеди об истинной вере и праведной жизни христиан. Лишь время от времени прихожане позволяли себе на короткое время включиться в беседу или задать наболевший вопрос.
Батюшка очень радовался, когда видел новые лица в нашей деревянной часовенке. Ведь их приход был неким невидимым символом очередной победы над злом.
Он как-то очень глубоко задумывался, прерываясь в своём рассказе. В этих-то перерывах и напоминала о себе необыкновенно бархатная для слуха симфония потрескивающих огоньков лампадок. Её, вместе с отражающимися световыми бликами огня, гостеприимно поглощала своими тёплыми от цвета дерева объятиями обстановка часовенки. Уютность этой обстановки особым образом поддерживал некий симбиоз между множественной позолотой духовных книг и лакированных, различных цветовых гамм рамочек и «рамищ» икон, с живущими в них под стёклами ликами святых. Эта обстановка, сотканная заботливыми и очень талантливыми руками самих осуждённых, усиливала волшебную музыку огня.
Всё наполнилось каким-то глубоким смыслом: каждое свободное пространство, хоть и не столь великое, из-за маленькой площади часовенки, которое существовало между сидящими на откидных лавках мужчинами. Всё заволоклось особым осмыслением, имеющим своеобразный запах – запах ладана. Определённо, братья-прихожане в данный момент присутствовали при зарождении настоящего таинства. Всё, казалось, озарилось явным пониманием тщетности людского бытия, которое привело мужчин в робе к заключению. Тщетность прошлого существования, разбавленного грехами и грешками мужчин, сама толкала их ступни, облачённые в «гады» (обувь заключённых) к деревянным ступенькам часовенки зоны.
«Хр, хр, хр», - снежком в невыносимой для ходьбы обуви, и вот уже первая ступенька. «Хр, хр, хр», - снежком по второй ступеньке, и вот уже перед глазами деревянная дверь с крестом. «Хр, хр, хр»: «Боже, милостив буди мне грешному!»
Вот уже и свет, казалось бы, в конце темнейшего тоннеля! Но ещё слишком далеко! Ещё слишком много работы над собой! Как тяжело ступать к покаянию! Господи! Дай силы и смелость! Освободи от ненужных сомнений! Оказывается, так тяжёл язык для разговора о правде. Самокритично оглянувшись на себя, на пройденный путь, сказать самому себе в первую очередь: «Господи, сколько же я натворил! Сколько всего наворотил! Какой же я паразит в этой жизни: только «сосал и высасывал кровь» других, причиняя тем самым им боль!»
Речь отца Николая вновь возобновилась: «А старший сын возмутился: «Отец! Он промотал всё состояние, которое ты ему оставил по наследству! А ты ему тельца на встречу заколол. А мне козла жалел на праздник. Я же был хорошим сыном, жил рядышком! А ты рад больше этому непутёвому и заблудшему сыну. Простил ему всё. Принял и одел в новые одежды!»» Шла неделя о «блудном сыне». Мужчины со вниманием слушали.
Священник продолжал: «И вроде бы всё хорошо! И гроб такой красивый. А внутри гниль и смрад!» – Размышлял вслух отец Николай. И стены часовенки тоже внимательно слушали. – «И мы, братья, должны понять, что здесь мы гости. И не надо цепляться за какие-то вещи, за достаток! Квартиры? С собой не унесёшь. Пришли голенькие, голые и уйдём в землю! Лишь только память! Добрая ли или плохая, лишь она останется после нас. Благодарность ли детей и близких, либо проклятия за беды и несчастья! Всё остальное – тщетно! Временно! И не главное!» - задумчиво произнёс в свою бороду отец Николай, заглядевшись на рубиновый цвет чая, поданный старостой. Этот приятный цвет в стеклянной кружке, растворял в себе падающий с окошек дневной свет, словно добавленные сливки, шипя сиреневым парком, и тут же разливался красно-коричневыми от заварки бликами, повисшими в отражении на стёклах очков духовника. Он был с ними, со своими братьями по вере, и где-то в то же время очень далеко! Где-то рядом в споре между старшим сыном и отцом, который вновь обрёл младшего сына и был бесконечно рад этому. И вместе с ним был рад отец Николай. Рад священник, что «заблудший сын» - братья осуждённые поняли наконец-то: главное богатство – это душа! И весь нажитой быт и достаток – это ничто в сравнении с добротой, щедростью... Душевное благополучие – вот, что для них, для братьев, главное! Любовь к Богу! Любовь к близким! Светлая о себе память и светлые дела, что поднимут на суде Божием в Царство Небесное! «И, слава Богу! – Думал батюшка. – Что братья вроде бы поняли! Слава Богу! Все люди вроде бы взрослые и поняли! Раскаялись. Дошло. Господи, поэтому прости их грешных!»
Искорка душевного удовлетворения в зрачках отца Николая вторила огонькам зажжённых лампадок. «Хорошо!» - думал священник. И это «хорошо» сизым парком от душистого чая поднималось к куполу часовенки. «Хорошо», - с благоуханием повторяли церковные свечки, от всей души принесённые осужденными для согрева их замёрзших от грехов душ.
«Вот у меня вопрос, батюшка!» - Как гром среди ясного неба раздалось в уютной амосфере часовни. Серые, выцветшие глаза мужчины в упор смотрели на умиротворённого обстановкой понимания батюшку. Его (мужчины) убелённые сединой короткостриженные волосы сами собой, казалось бы, говорили за мужчину, о его зрелом возрасте. Том возрасте, когда человек уже достаточно познал жизнь, наверное, вырастил детей, задумался о старости, о душе... И раз находился на скамейке в часовенке, слушая проповедь батюшки в этот воскресный день, значит, думал о Боге. Следовательно, о любви к ближнему и, наверное, об истинном раскаянии в делах грешных, содеянных на своём жизненном пути, раз здесь, в зоне, оказался! Так, наверное, думалось батюшке об этом человеке, которого он видел в первый раз в этой часовне. «Слава Богу! - Думал и радовался священник. – В нашем полку прибыло».
«Вот я хочу на свою взрослую дочь и жену в суд подать!» - каким-то нетрезвым голосом произнёс мужчина. «Я с женой 28 лет прожил, а сейчас она подала на развод, и они вместе с дочкой меня из моей квартиры выгоняют! Это они меня посадили!» - какофонией ворвались в тихую и очень красивую симфонию, исполняемую самой атмосферой часовенки, резкие слова мужчины. «Я прожил почти тридцать лет со своей женой, дал ей всё: достаток, квартиру; дочку воспитал. А она сказала, что: всё, прощай! И не хочет со мной жить», - продолжал возмущённый «несправедливостью» седой прихожанин. «Конечно, я выпивал. Да. Но всё дал им. Правда, выпивал. Но я был хороший муж и отец! Ну, правда, на пару лет уходил к другой и выпивал! Но я был хороший муж и отец! Дочка, помнится, в первом классе подошла и попросила с уроками помочь. А я ей: это тебе надо, вот иди и сама учись. Чего это вдруг я помогать тебе буду. Строго воспитывал. Вот такой я был хороший отец. Правда, нет, нет, да выпивал», - серьёзно повествовал о своей «несправедливой» к нему жизни седой. «Да, я был хороший отец!» - не унимался мужчина.
С лица батюшки после такого «душераздирающего» монолога о «несправедливости» как-то быстренько стало исчезать умиротворение. Он даже усомнился в услышанном. Ему сначала показалось, что мужчина в эдакой интерпретации с юморком занимается самокритикой. До того было парадоксально слышать это всё после полуторачасовой беседы о доброте, о покаянии, о прощении... С каким-то огромным сожалением, истинной христианской жалостью батюшка посмотрел на этого убелённого сединой человека, представляющегося хорошим мужем и отцом. «Господи! – Подумал про себя священник. – Это надо же! Взрослый человек, седой совсем; жизнь прожил, а понятий о жизни никаких не приобрёл». На лице батюшки отразилась душевная боль за этого человека. Но, взяв в себя в руки, отец Николай попытался сменить тему, чтобы успокоить не на шутку разошедшегося «оратора»: «Может ещё есть вопросы, братья?!» - обратился он к присутствующим.
Но мужчина не унимался: «Я дал им всё! Они жили в достатке. Ну, приходил пьяным. А что, имею ведь право! На свои же – не грех после трудового дня выпить. Не знаю, почему жена была недовольна».
«Вот это жесть!» - не выдержал один из присутствующих. Оказывается, не только батюшка был поражён тем, как седой зек пел себе дифирамбы.
«Может причина Ваших неудач в Вас? Вы не пытались в этом направлении подумать?» - произнёс священник, взяв себя в руки.
«Нет, я был хороший муж. Деньги нёс домой. Дочку у меня умница. Я её воспитал, образование дал! Ну, правда, уходил от них, когда выпивал, к другой женщине! Но я был хороший муж и отец. А дочка денег мне теперь не даёт. А – обязана! Ведь я был хороший отец. Воспитывал жёстко, ничего не давал просто так; говорил, тебе надо, ты и думай. Я правильно её воспитывал. А она меня видеть не хочет! Я на неё в суд подам, своё заберу! Я был хороший отец...»
«Хр, хр, хр», - хрустел снежком медленно уходя из часовни священник. Он шёл в сторону выхода из зоны. Чаепитие и беседа закончились. Отпущенное время вышло. Мягкий снежок игриво и задиристо ложился на бороду отца Николая. Но батюшка его не замечал. В его голове как перетянутая струна звучали слова того прихожанина, а может и не прихожанина...: «Я был хороший отец!» «Господи! Прости нас грешных! – Помолился про себя священник, с грустью думая о седом человеке, покидая на неделю осуждённых колонии строгого режима. – Господи, прости!»