Публикация

Редакция журнала, на публикацию в котором я очень надеялся, находилась в центре Петербурга, на улице Рубинштейна. Точнее, на углу улицы Рубинштейна и Щербакова переулка, поэтому найти её среди множества ресторанов было практически невыполнимой задачей. Однако, походив по улице минут пять и дважды обогнув переулок, я всё-таки обнаружил дверь, ведущую в довольно тёмный и грязный подъезд.
Помещение, в котором, собственно, и располагалась редакция, было, в отличие от подъезда, прекрасно освещенным. Там было довольно тихо, только из-за закрытой двери кабинета главного редактора журнала доносился тонкий, почти детский голосок:

– В маленькой избушке
Жила-была старушка.
Я подумал, что это, наверное, один из авторов, как и я, надеявшихся на публикацию здесь. И в ту же секунду мне вдруг стало его очень жаль – мальчик, верно, очень хочет быть напечатан, а редактор, скорее всего, или вежливо ему откажет, или прогонит со скандалом. Ещё бы, с такими-то… Нет, стихами это назвать трудно.

– И каждое утро солнце
Светило в её оконце, – продолжал декламировать голосок.

Я внутренне сжался, думая, что увижу сейчас детские слёзы. С другой стороны, неизвестный мне начинающий поэт был сам виноват – нужно уметь трезво оценивать собственное творчество или хотя бы советоваться с кем-нибудь, прежде чем нести свои стишата в серьёзный журнал.

– Гм, благодарю Вас, Валерий Григорьевич… – услышал я низкий голос редактора сразу после того, как мальчишка закончил читать. – Мы вам обязательно сообщим, если Ваши стихи подойдут для номера. А пока – можете быть свободны.

Я был восхищен. Какой чуткий человек этот редактор! Как тонко он чувствует человеческую душу и чужие стремления! Как прекрасно он смог ответить горе-поэту, не расстраивая его и не давая ему при этом ложную надежду! Да он гений!

Из кабинета, улыбаясь во все тридцать два идеально белых и ровных зуба, выбежал высокий блондин в ярко-желтом свитере и поразил меня до глубины души. Лет ему было явно не десять, не двенадцать и даже не восемнадцать. Поэту было около сорока, а может — и все пятьдесят. А впечатление некой детскости создавал тоненький голосок и «неумелость» творчества.

– Удачи! – пропищал мне Валерий Григорьевич, выбегая из редакции и на ходу набирая чей-то номер телефона.

Как только за ним захлопнулась дверь, из кабинета высунулась лысая голова редактора, похожая на огромный бильярдный шар.

– О, Вы уже пришли! Пунктуальность – редкое качество для творческого человека. Проходите, Борис.

Я вошел в пеналообразный кабинет, прикрыл за собой дверь и очень деликатно возразил:

– Простите, но вообще-то, меня зовут Морис…

– Морис? Ах да, точно. Извините, Морис… Как Вас там по отчеству?

– Павлович.

– Прекрасно… Итак, Морис Павлович, Вы прислали мне два своих рассказа.

Я поспешил кивнуть. Редактор покачал головой, поправил криво сидящие на носу очки и произнес:

– По поводу первого – скажите, какой сейчас месяц?

– Апрель. А что?

– А у Вас в рассказе – ноябрь! Причем не только в смысле времени года, но и в смысле настроения. Нет, это никуда не годится! Никто такое читать не будет. Неактуально. Нужно что-нибудь весеннее, жизнерадостное, общеободряющее…
Что значит «общеободряющее» я решительно не понял, но с редактором решил не спорить. В конце концов, он и так расстроен бездарными стишками моего предшественника.

– Ладно, а что со вторым рассказом?

– Второй – лучше. Но у меня есть несколько вопросов. Вот, например, предложение: «он вошел в подъезд»… Понимаете, Борис?

– Морис. Нет, совсем не понимаю.

– Чего же Вы такой непонятливый-то? Где действие происходит?

– В Петербурге. Во Фрунзенском районе.

– Ну вот видите! Видите! В Петербурге. А в Петербурге нет подъездов. Подъезды в Петербурге называются парадными.

– Простите, э…
– Александр Николаевич, – подсказал мне редактор.

– Простите, Александр Николаевич, Вы когда-нибудь были во Фрунзенском районе? В Купчино Вы были?

– Я там живу уже тридцать лет.

– Вот видите! Так разве можно назвать грязный подъезд в хорошо известном нам Купчино «парадной»? Это же абсурд!

– Ну, не знаю. Пишете про Петербург – извольте учитывать специфику речи петербуржцев. Исправьте.

Я кивнул. Спорить с человеком, от которого зависит моя публикация, да еще и с таким упрямым – гиблое и совершенно не благодарное занятие.

– Теперь – дальше. Вот предложение: «он допил свой чай и закурил». Он мог допить чужой? Вряд ли. «Свой» – убрать.

– Хорошо, – это замечание показалось мне более-менее логичным. – Что-то еще?

– Да, – Александр Николаевич протёр вспотевшую лысину и продолжил. – Штампы.

– Штампы?! – уже несколько раздраженно переспросил я, так как обсуждение меня утомило, а замечания редактора казались теперь необоснованными, глупыми придирками.

– Штампы. Сам сюжет, где человек умиротворенно стоит среди людской снующей толпы уже набил оскомину.

– Но разве сюжет – главное?

– Сюжет – то, что привлекает читателей. Ну, или стиль написания… Но если написано так, как у Вас, Борис – конечно, привлекать должен хотя бы сюжет.

Я даже не стал поправлять его, хотя он и снова перепутал мое имя. Вместо этого я сделал глубокий вдох и выдох – вся эта ситуация: придирки редактора, его хамское обращение со мной и даже вежливость по отношению к несчастному горе-поэту (который писал гораздо хуже, чем я, в этом у меня не было сомнений), выводила меня из себя. Но нужно было терпеть. Я ведь хочу, чтоб меня напечатали.

– Хорошо. И что же Вы мне предлагаете?

– Исправить всё, опираясь на мои замечания и прислушиваясь к себе.

– И сколько у меня есть на это времени?

– Ну, поскольку журнал должен быть свёрстан уже завтра, то, думаю, Вы, Борис, можете попробовать свои силы в следующем номере. А пока – можете быть свободны.

– Я – Морис! – заорал я, желая как следует треснуть лысого критикана по голове чем-нибудь тяжелым. – И я совсем не понимаю, чем Вам не понравились мои рассказы!

– Зачем Вы кричите? – чуть повысил тон Александр Николаевич, – в Вашем возрасте уже давно пора научиться воспринимать критику и совершенствоваться.

– Да какая к чёрту критика! – я перешел на крик, еле сдерживая себя от того, чтоб разбить редактору нос и заодно очки, – Это не критика! Это – бред и вкусовщина!

– Ну, знаете ли… Когда взрослый и маститый автор мягко критикует Ваши произведения, надо не орать на него хамским тоном, а благодарить. И принимать замечания к сведению, конечно. Поэтому, Борис, можете быть свободны. Теперь уже, думаю – навсегда. Поищите другой журнал, правда, не факт, что такого неуравновешенного человека, как Вы, вообще захотят где-то публиковать.

Я ударил ладонью по стене, представляя на её месте лысую голову редактора. Тот отреагировал мгновенно:

– Не ломайте мебель. И покиньте помещение, пожалуйста, иначе я позову охрану.

Я вышел из кабинета, хлопнув дверью, и, красный от злобы, выбежал на улицу. Там уже стемнело. Дождь хлестал как из ведра. Прямо как в плохих книгах и заштампованных фильмах. Главному герою плохо – идет дождь.

Я шел по мерцающей яркими огнями улице Рубинштейна в сторону Невского и едва сдерживал слёзы. Со стороны это, наверное, выглядело странно: в тонком нежно-зелёном плаще, несмотря на жуткий ливень и холод, царящий на улице, идет мужчина лет сорока и чуть ли не плачет. Просто комедия какая-то.

***

Самое интересное, что на презентацию номера журнала, того самого, где меня не опубликовали, я был приглашен. Там напечатали одного моего хорошего друга, поэтому не прийти на нее было нельзя. И хотя главный редактор сосредоточенно буравил меня взглядом своих грязно-серых глаз, особенного дискомфорта я не испытывал. В конце концов, не опубликовали в этом, опубликуют в другом. А за друга я был искренне рад.

После презентации каждому из нас (даже тем, кто вовсе не был автором или приглашенным гостем, а просто зашел, случайно прогуливаясь по улицам) вручили по экземпляру. Я не стал его даже открывать – рассказ друга, напечатанный там, я видел и так, а остальные меня мало интересовали.

Однако, на банкете, устроенном в честь выпуска нового номера, все присутствующие разделились на два лагеря в одном довольно жарком споре. Одни говорили, что печатать то, что было размещено на первой станице журнала, вообще нельзя, другие – что печатать-то можно, но исключительно в журнале детско-юношеского творчества. Редактор, который, конечно, прекрасно слышал всю дискуссию, краснел всё сильнее с каждым новым высказыванием. В конце концов, когда его лысая голова перестала казаться мне бильярдным шаром и превратилась в громадный помидор, я, заинтригованный – что же он такое там напечатал? – открыл журнал.

На первой странице, под картинкой, изображающей полянку и избушку на курьих ножках, я увидел знакомые строчки, врезавшиеся мне в память с того самого момента, когда я впервые услышал их. Уж больно знаменательным был тот день.

Итак, строчки гласили:

«В маленькой избушке
Жила-была старушка.
И каждое утро солнце
Светило в её оконце»