Непридуманная история

                НЕПРИДУМАННАЯ  ИСТОРИЯ               
                (Cum grano salis)

                Роман


                Audiatur et altera pars –
                Пусть будет услышана и другая сторона.
                Блаженный Августин.      

                Ох, нелёгкая это работа
                Из болота тащить бегемота!

                Корней Чуковский


                ПРОЛОГ

Главными признаками старости являются не только не-мощь и недуги, но и непреходящее ощущение одиночества, боль от потери друзей и близких, недостаток общения. Разменяв-шему восьмой десяток Юлиану Семёновичу Серёгину, невысо-кому седому мужчине с большим лбом и живыми чёрными гла-зами, только и оставалось, что вспоминать прошлое, о чём-то сожалеть и бесконечно мысленно спорить с самим собой.

Всю жизнь проработав в медицине, он старался не обра-щаться к врачам. Уж кто-кто, а он лучше всех понимал, на-сколько это сегодня опасно. Пытался прогнозировать будущее, и оно ему виделось мрачным. Даже страшным. С этим страхом и жил.

– Но жить в постоянном страхе нельзя! – прозвучали в го-лове слова его второго «я». Оно всегда спорило с ним. Впрочем, Юлиан Семёнович был рад общению.

– Согласен!  – подумал он. – Прав был Пикуль, говоря, что умирать мы научились. А вот жить никак не научимся. Слиш-ком много воруем.

– Может, и правителями управляет страх? – прозвучало в голове.

– Конечно! – согласился Юлиан Семёнович. – Они это назы-вают государственными интересами!

Он снова взглянул в зеркало и услышал:

– Но нельзя заставить себя уважать. Нужно, чтобы ува-жали без принуждения. За достойный уровень жизни, высокие пенсии, хорошие дороги. За качественное образование и меди-цину…

– Это  красивые слова, – возразил он. – Мечтать не вредно! Но как мы дошли до такой жизни?

Он уже был не рад, что затеял этот спор. Иногда ему ка-залось, что длительные беседы со своим вторым «я» не что иное как раздвоение личности. Даже хотел обратиться к пси-хиатру. Потом успокоил себя тем, что это – результат не-хватки общения.

– Думать о больных некогда. Комиссии, проверки, унизи-тельные поиски денег, проблемы – где достать, как ответить на очередную жалобу. А ещё отчёты, справки, формы… Объяс-нительные, почему отпустили больных домой помыться? Кто съел их котлету?.. Их не интересует, как они лечат без ле-карств. Комиссия, как правило, не понимает ни реальности, ни сути дела. И сердце болит, давление зашкаливает.

– Такое будет всегда и на любой работе, если с душой к ней относиться. Нужно делать, что должно, а там – будь что бу-дет…

– Жить по правилам нельзя. Всё остановится. К тому же nulla regula sine exceptione, правила без исключений – не правила! Их писали теоретики. Как говорится: ладно было на бумаге, но забыли про овраги. Я каждый день нарушал правила. Но взяток не брал!

– Ложь! Брал! Не деньгами, так натурой. – Отражение стукнуло рукой по зеркалу. – Любыми способами добивался це-ли, оправдывался, что делаешь всё для больницы. Больницу счи-тал своей вотчиной. И не думал, что будет такой финал. Счи-тал себя безгрешным и всегда правым. Иного мнения не воспри-нимал и от оппонентов избавлялся.

– Ну, тебя понесло, – прервал его Юлиан Семёнович. – Кстати, Эмиль прилетел из Израиля. Обещал зайти. Привык к нему, как к тебе.   

– Твой серый кардинал? – ревниво кивнуло отражение. – Подбрасывал идеи. Только сейчас они тебе ни к чему. Время ва-ше вышло. Правда, бежит оно резво. Так и хочется крикнуть: «Назад!» И бежит-то не туда, а вперёд, в прошлое! 

– Что об этом говорить? – заметил Юлиан Семёнович. – Наши с Эмилем отношения проверены временем, и у меня нико-гда не было причин обижаться на него. Он  настоящий друг. Серый или белый кардинал, теперь-то уже какая разница? Дружба всегда питает, и так ли важно, кто кому больше дал?! Только теперь он живёт где-то в Натании или в Ашкелоне, а я в Ростове…

В это время в дверь позвонили, и Юлиан Семёнович пошёл встречать гостя.

– Привет! По тебе можно часы сверять, – сказал он, по-жимая руку.

Эмиль Моисеевич Айзенберг, плотный лысый мужчина с тонким острым носом и большими, чуть навыкате карими гла-зами, был в этом доме своим человеком. Старше Юлиана Семё-новича лет на восемь, он давно не работал, но по-прежнему от-личался ясностью ума и прекрасной памятью. Обладая большой силой внушения, был, как говорили когда-то, диссидентом. Не-навидел советскую власть. Зная неплохо английский язык, читал иностранную литературу, слушал «Голос Америки». Впрочем, за что ему было любить советскую власть? В тридцать седь-мом, ещё до его рождения, был арестован и расстрелян отец, и он с клеймом сына врага народа и жил все эти годы. Он помнил всё. Горечь несправедливости и унижений не позволяли забыть.

Мало ли била нас жизнь по мордам?
Вечная память ушедшим годам…

Дружили они ещё с Новочеркасска, когда один работал хи-рургом в больнице, а другой – врачом в женской консультации. Образованный, начитанный, остроумный Айзенберг навсегда стал для Юлиана и советчиком, и непререкаемым авторите-том. Постепенно он привык смотреть на мир его глазами.

Юлиан Семёнович усадил друга напротив и спросил:

– Выпьешь чего-нибудь прохладительного? Солнце жарит сегодня особенно немилосердно. Даже шторы не спасают. Да и в мире творится такое, что давно уже не читаю газет, не смотрю телевизор… Сижу, как в бункере.

– Голову спрятал в песок? Не спасёшься! Помнишь Пушки-на:

Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? Куда?
Ладно ль за морем, иль худо?
И какое в свете чудо?
Корабельщики в ответ:
За морем житьё не худо.
В свете ж вот какое чудо…

Ты знаешь, например, что падение цен на нефть привело нас к тяжелейшему кризису. Но и не только нас. Иран, княжества Персидского залива. Сегодня же сланцевая революция превра-щает США в крупнейшего производителя нефти и газа. Десять лет назад американцы импортировали шестьдесят процентов от количества потребляемой нефти, а в прошлом году только одиннадцать! Они больше не зависят от арабской нефти! При цене выше сорока долларов за баррель добыча сланцевой нефти становится выгодной. Грядёт век инноваций, нанотехнологий.

– Это ты к чему?

– Ни к чему. Жизнь становится лучше и веселее, как и пред-сказывал, не буду называть его имени. Я представил, каково се-годня твоей преемнице. В больнице сумасшедший дом. Сочета-ние медицинских задач, конкретного лечения с хозяйственными проблемами, связи с вышестоящим начальством... Стрессы, стрессы, стрессы... И всё это на фоне тяжелейшего кризиса, инфляции, падения курса рубля! Так что не очень-то и жалей, что не у дел.

– Я и не жалею, – вскинув голову, произнёс Юлиан Семёно-вич. – Но вот о чём всё думаю: как доверился такой сволочи? Где были мои глаза? Правда, от меня мало что зависело на по-следнем этапе. Но ведь пригрел змею на своей груди! Кормил с рук! А она ведь порушит всё, что выстраивал с таким тру-дом… И, главное, хороших специалистов разгонит.

– Нашёл о чём жалеть. Они как ветки сирени: чем больше её ломаешь, тем лучше растёт! А в Ростове стало традицией: ученики предают своих учителей. Вспомни Уколову и академика Рожанского. Коваленко и Карташова. Русакова и Гутникова. Наконец, Красулина и Русакова! Продолжить? Список длинный.

– Она  обычный карьерист и сволочь. И её кто-нибудь ко-гда-нибудь предаст. Попомни моё слово!

– Да как не признать. То, что произошло с тобой, случилось не без её стараний.

– Может быть. Но как я, старый дурак, не смог её раску-сить?! Точно розовые очки носил. Ты ведь знаешь, к чему мы пришли. Сегодня страшно не заболеть, а пойти к врачу. Очи-стят карманы. Но это полбеды. Найдут то, чего у тебя нет. Почему такое произошло?

– Законы эволюции. Была такая поэтесса Юлия Друнина, вдова кинорежиссёра Алексея Каплера. Она покончила с собой в девяносто первом. Оставила предсмертные стихи:

Как летит под откос Россия
Не могу, не хочу смотреть!

– А я верю, что заболевание медицины  несмертельно. Ещё возможно выздоровление. Только пока не знаю, как лечить?!

– Когда ты занимал тот кабинет, всё виделось тебе иначе.

– Наверное, ты прав. Но «акула» знает, откуда ноги рас-тут. Всё же не верю, что такое возможно без железной под-держки на самом верху. У нас всё продаётся и покупается. Вот и купила кого нужно. Мелькает в президиумах, в теленовостях, на трибунах.

Эмиль Моисеевич помолчал. Потом налил себе в стакан во-ды, выпил и заметил:

– Да и ты никогда не был ангелочком с крылышками. Не-глуп. Организатор хороший. Умел ладить и с коллективом, и с начальством. И говорил красиво. И зрил в корень. Убирал крику-нов и дураков-оппонентов, не понимающих, что главный иногда поставлен в такие условия, что иначе и поступать не может. И что? Это тебе помогло?

– Не помогло, – вынужден был признать Юлиан Семёнович. – Но опираться только на статистику и не обращать внима-ния на опыт – разве это правильно?! Больница, которой отдал столько сил, рухнет! Плохо, если главный лишь администратор. Он же должен быть и врачом. И не просто врачом, а Главным врачом!

– Да брось ты уж так убиваться! Раньше нужно было ду-мать. Её нужно было задушить в зародыше! А ты приблизил, сделал начмедом.

– Ты же отказался!

– Отказался, и не жалею. Не знаю, смогли бы мы сохра-нить дружбу, работай я с тобой. К тому же привык к само-стоятельности, хоть в России всегда ощущал себя в клетке. Этого нельзя, того нельзя. И контролёров – толпа. Один с сош-кой, а семеро с ложкой.

– Ты всегда брал всё на себя, – сказал Юлиан Семёнович.

– Если хочешь провалить дело, поручи его кому-нибудь!

– А мне кажется, что мудрость именно в подборе помощ-ников. Брать всё на себя – глупость.

– А в холодильнике у тебя есть минералка? А то вода из графина, как из чайника.

Юлиан Семёнович принёс и открыл бутылку боржоми.

– Забыл, когда ездил в отпуск, – сказал он, наливая воду в стакан. – Плохо, когда работа через силу. Когда это подвиг. Для меня она всегда была естественной средой обитания.

– И я там, в Израиле, мучаюсь от безделья. Цель размыта. Голова и опыт есть, а делать нечего. Как оказалось – никому не нужен… Теперь у нас бессрочный отпуск, – с горечью заметил Эмиль Моисеевич.

– Ты прав: можно оглядеться, расслабиться. Только вот сердце болит. Характерная тупая загрудинная боль, пульс час-тит, одышка при нагрузке. Сделал кардиограмму. Ишемия… И больничного брать не нужно… Вот времена настали!

– Что-то не нравится мне твоё настроение, – сказал Эмиль Моисеевич, вглядываясь в друга. – А коньячок у тебя имеется? Давай по пять капель за успех безнадёжного дела?

– В такую-то жару? Ну, разве за компанию.

Юлиан Семёнович достал из бара бутылочку коньяку. Раз-лил по бокалам. На столе появились конфеты, фрукты.

– Давай выпьем за нас, – произнёс как-то таинственно Эмиль Моисеевич. – Нужно признать, что и мы в своё время были не ангелами.

– Нельзя делить людей на праведников и грешников. В каж-дом человеке есть и то и другое, – сказал Юлиан Семёнович, но бокал взял и коньяк выпил. Потом продолжил: – Работа главно-го  не сахар. Для того чтобы это понять, нужно самому попро-бовать тянуть эту лямку, пожить в этой палате буйных. 

– Тогда чего же все так стремятся в главные?

– Во-первых, далеко не все. Катюше Соколовой я много раз предлагал заведование отделением. Отказывалась. А почему стремятся многие? Думаю, хотят почувствовать себя хозяе-вами.

– Какими хозяевами?! Исполнять законы затёртого года? Что правда, то правда: в них можно найти оправдание любым своим действиям. Смотреть в рот начальству, стараясь уга-дать, чего оно хочет? Если бы начинал жизнь заново, никогда бы не пошёл на эту каторгу. Впрочем, если ничего не делать, жить можно. Нет, Юлик! История повторяется на другом витке. Жизнь изменяется по спирали. Ты бы стремился в мини-стры…

– Может, ты и прав, – согласился Юлиан Семёнович, до-бавляя коньяк в бокалы, и, грустно взглянув на друга, добавил: – Без мечты, без любви выдержать это нельзя!

– Давай лучше подумаем, что эта «акула» ещё может предпринять?

– Что она может? Куда больше? Разогнала кадры. Это же клиническая больница. А ей всё по барабану! Жалко Беленького. Говорят, я не допускал оппозиции. Он, бедолага, искренне думал, что знает, как нужно руководить. Но специалистом был хоро-шим. Я не видел с его стороны подлянки. А «акула» его всё же довела до инфаркта, теперь нет в больнице высококлассного патологоанатома.

– Зачем он им был? Чтобы уличать в жульничестве? Этого им уж точно не нужно. Такого ерша «акула» иметь под боком не хотела. Жалко Валерия Марковича… Пусть выздоравливает.

Они снова плеснули в бокалы «Арарат», выпили.

Дружили они много лет. Были рады, когда удавалось просто вместе посидеть. А Юлиан Семёнович ловил себя на мысли, что и молча продолжает беседу с другом. «Конечно, Эмиль прав: от этой «акулы» можно было ожидать чего угодно. Впрочем, что она может мне, пенсионеру, теперь сделать? Дурак. Так ничего и не скопил на чёрный день. Думал, что он никогда на насту-пит? Что до конца жизни буду сидеть в своём кабинете? Всё, что делал, – делал вроде бы как для себя. Обо мне даже слагали легенды: мол, шеф – неприкасаемый, непотопляемый и бес-смертный… Взяток никогда напрямую не брал. Заставлял это делать других. Открытых врагов не имел. Начальство ведь тоже под Богом ходит. А у меня – лучшие врачи. Собрал у себя самых-самых. Да что толку. Съели и не подавились. Ушли без почёта, без благодарственных речей. Вчерашние друзья пере-метнулись в страхе к вдруг вынырнувшей из глубин океана «аку-ле». Не понимают, что и их время наступит: «акула» слопает и не подавится. Те, что поэнергичнее и успели накопить жирок, собрались и организовали частные клиники. А хищница даже не поняла, что приобрела себе целый косяк врагов. Может, Эмиль был прав: здесь счастье невозможно в принципе?

Нам нелёгкие достались времена
 Да и нравы невесёлые достались…

Стремился к солнцу, подпалил крылья и рухнул в тартара-ры. Такое случается. Нужно привыкать жить по новым прави-лам. Но, как ни странно: в этой жизни есть свои прелести. Не нужно всё время думать: где достать, как заткнуть пасть кляузникам, как не утонуть, быть на плаву».

Эмиль Моисеевич думал примерно о том же.

«Юлику тяжело. Острый период. Пройдёт время, успоко-ится, привыкнет. Может, у него с этой Соколовой что-нибудь получится. Вижу, что нравится ему. Конечно, двадцать пять лет – разница солидная. Ровесница его Марины. А та на Даль-нем Востоке с мужем растит двух сыновей. За столько лет так и не нашёл себе жены, чтобы было с кем встречать ста-рость. А Катюша Соколова никогда не рвалась в начальники. От заведования отказывалась. С матерью слепой живёт. Муж погиб в Чечне. Жизнь никого не щадит… Юлик одинок. Прежде у него была больница, заботы, коллектив. А сейчас – четыре стены, книги… и воспоминания о будущем».

– Сегодня я отпустил Нину Васильевну. У неё внук болеет, – произнёс Юлиан Семёнович. – Так что разносолов не жди. По-едим всё, что она оставила в холодильнике. Если хочешь, давай яичницу поджарим. Кофе у меня растворимый.

– Непринципиально, – откликнулся Эмиль Моисеевич. – Я всё думаю: где мы ошиблись? Когда всё началось? А может, ты всё же не выдержал испытания медными трубами? Бдительность притупилась, да и видеть жизнь стал другими глазами?

– Всё может быть. Только жил я не в безвоздушном про-странстве, а среди людей, далеко не ангелов. Им неинтересны рассуждения о долге, о морали. Они хотели получать, коль ско-ро доползли до кабинетов, которые позволяли им облагать об-роком всех, кто ниже рангом. Впрочем, и им приходилось нести в клювиках своему начальству. И масштабы там иные. Живём в такое время. Обстоятельства управляют поведением руково-дителя. Ты-то должен это понимать.

– Но и ты вроде бы принял эти правила. Что же случилось? Или «акула»   предложила больше?

– Сначала она исподтишка распространяла негатив о боль-нице, обо мне. Потом, может, и предложила больше… Я тоже часто вспоминаю, как начинал. Должен признаться, во многом раскаиваюсь. Тоже не всегда был белым и пушистым. Потому и говорю: в каждом есть и хорошее, и плохое. В безгрешных не верю!

– Неужели и Соколова тебе не звонит? Не приходит? Знаю, что ты готов ей предложить руку и сердце.

– Готов. Почему же. Она, пожалуй, единственная, кто не предал. Даже ты, и то сбежал в тёплые края. С Катюшей ви-димся часто. Это и держит меня на плаву. Стараемся особен-но не демонстрировать нашу дружбу. Узнает «акула» о том, что она со мной поддерживает связь, на следующий же день вылетит как пробка. А куда ей деться? Отец погиб в Афгане. Мать слепая. Живут на Втором посёлке Орджоникидзе в двух-комнатной квартирке. Едва концы с концами сводят. Она уж точно взяток не берёт.

 – Динозавр…

 – Динозавриха. Да и что я могу ей предложить. Бриллиан-ты в почках? Склероз? Через несколько лет за мной уход по-требуется. Ругаю себя последними словами, что не запасся цианистым калием, чтобы никого не мучить. Вся надежда на Нину Васильевну.

– Так, всё-таки, где мы сделали ошибку? Когда?

Юлиан Семёнович надолго задумался. Эмиль Моисеевич не мешал ему. Перед его мысленным взором проносились годы, де-сятилетия…



1.  – Девять треф! – сказал Юлиан, молодой человек лет тридцати, и посмотрел на партнёров, разочарованно положив-ших карты на стол.

– Сегодня гинекологам везёт, – сказал директор мастерских по ремонту весов Владимир Григорьевич, седой мужчина, в квартире которого и собралась компания преферансистов. – Научили на свою голову.

– На девятерной вистуют студенты, – военком бросил карты и стал подсчитывать проигрыш. – Ты, Юлик, сегодня в ударе. Но не радуйся преждевременно. Я к тебе относился как к салаге. В следующий раз пощады не жди.

– Эт  точно! Не возгордись, отрок, – добавил хирург Айзен-берг, приведший приятеля скоротать свободный вечерок. – Слу-чайно повезло. Карта шла… К сожалению, в следующую пятни-цу меня не будет, но за мной не заржавеет. Отдам с лихвой. Не боись! Знаешь, как в басне о лице и попе?

– Первый раз слышу. Расскажи.

– Спой, светик. Не стыдись! – попросил директор мастер-ских, хорошо знающий о таланте хирурга.

Эмиль, мужчина тридцати шести лет с большим ленинским лысым лбом и длинным ровным носом, нависающим над тонки-ми губами, не стал ломаться. Неторопливо собрал колоду и от-ложил её в сторону. Потом артистично начал декламировать:

Однажды в бане, в голом виде,
Вдруг попа встретилась с лицом.
Лицо промолвило с обидой:
– А ты всё, попа, молодцом!
Стройна, румяна и красива,
Ну просто смотришься на диво,
А в чём же дело, боже мой,
Ведь мы ровесники с тобой…
…Мораль ясна любой собаке,
Она уже в ушах звенит!
Коль будет всё тебе до сраки,
Прекрасным будет внешний вид!

Эмиль был постоянным членом «клуба преферансистов», чувствовал себя здесь как дома, был рад, что его приятеля при-няли хорошо. Он видел, как слушает его Юлиан, какими глазами смотрит на него, и это ему было нужно так же, как аплодисменты артисту или тишина в зале музыканту, исполняющему сольную партию.

– Что ни говори, но сыграть два мизера – это нужно уметь, – никак не мог успокоиться директор «Ремвеса».

– Благодаря случайностям Бог позволяет себе оставаться не-замеченным, – улыбнулся Юлиан. Он был младше всех и чувст-вовал себя не в своей тарелке. Недавно защитил кандидатскую диссертацию и старался выглядеть независимым.

– Ну, вот и Бога вспомнил. Впрочем, хороший врач – тот же бог!

– Так точно. Есть врачи от Бога, а есть и – не дай Бог! – под-держал директора «Ремвеса» военком. – Месяц назад у нас в госпитале солдату перелили не ту группу крови. Правда, вовре-мя спохватились. Но шороху было много. Врача перевели в дру-гую часть. Медсестру выгнали…

– Мальчишку-то спасли?

– Спасли. Но почки угробили. Списали пацана на инвалид-ность. Потому и говорю: не дай Бог на такого врача наскочить.

– Что-то в последнее время мы часто Его вспоминаем, – не-довольно  проворчал директор «Ремвеса». Выпил водки, заел солёным огурчиком и встал. – Я всегда знал, что нищий врач опасен для здоровья!

Достал кошелёк, отсчитал проигрыш и бросил деньги на стол. 

– Но что ни говори, – продолжил он, – а Юлик нас всех се-годня сделал. Вот вам и истина вымысла! Ты так и своих баб приходуешь?

– Я и говорю! Ему в армию нужно, а то хилый какой-то, – сказал военком. – Забрить, что ли, тебя? На три месяца? Потопа-ешь в строю, полазишь на пузе – сразу забудешь, как мизер при двух своих выигрывать!

– Вот-вот, – улыбнулся Айзенберг. – Тебе, Юлик, спортом нужно заниматься. А то ни мяса, ни жира! Требуха одна.

В своё время Айзенберг занимался боксом и добился непло-хих результатов. Стал мастером спорта. В бокс пошёл, чтобы отбиваться, как он говорил, от сволочей и антисемитов.

– Здоровому человеку спорт не нужен, а больному – вреден, – парировал Юлиан. – И не так уж много я выиграл. Не хватит даже на приличный стол.

– Вот и добавь.

– Выпивку можете не приносить, – сказал Айзенберг. – Спирт не хуже. Ну, мне пора. Дома заждались. Недаром говорят, что преферансу мешают жена и скатерть. С дочкой забыл, когда куда-нибудь ходил. Растёт, как сорняк. Хорошо, что девочка…

Он попрощался и вышел.

Мастерские «Ремвес» располагались во дворе строящегося Новочеркасского городского диспансера. Владимир Григорье-вич жил здесь же. По пятницам приглашал друзей «расписать пулечку». Играли «на стол», то есть на сумму проигрыша поку-пали водку и закуску. Времена были тяжёлыми. На прилавках магазинов ничего кроме пирамид из кильки в томате и бакла-жанной икры. За хлебом, молоком – очереди. Не до разносолов. Приносили хлеб, что-то на закуску и, конечно, водку. А черно-глазая и седая Любовь Ованесовна, жена Владимира Григорье-вича, доставала из подвала соленья: капусту, огурцы, помидоры. Пили и кофе, мастерски сваренный хозяйкой.

Обычно военком ограничивался рюмкой водки. Ворчал:

– Как вы такое можете есть? А вы, любезная Любовь Оване-совна, ни в коем случае не давайте остатки пищи своей кошке. Я слышал, что были случаи отравления от нашей колбасы. Впрочем, если случайно съедите и упаковку, не паникуйте: по своему составу она от колбасы почти не отличается.

– Давно ли ты, Николаша, стал таким переборчивым? Или солдатский паёк лучше? – спросил Владимир Григорьевич. – Пей кофе. К нему могу предложить коньячок. Калачей нет.

– Откуда у тебя калачи, если лежишь на печи?

Расходились, когда во дворе было уже совсем темно. За во-енкомом обычно к определённому часу приходила машина, и он подвозил Юлиана домой. Благо по дороге.

 

Юлиан Семёнович Серёгин недавно был назначен главным врачом небольшой гинекологической больницы. Расположенная в приспособленных помещениях по улице Фрунзе, она была нередко причиной курьёзных ситуаций, когда в окно соседнего с больницей дома стучали подвыпившие мужчины и настаивали, чтобы позвали к окну их ненаглядных жён.

Его собственная жена училась с ним в одной группе, но по-сле окончания института влюбилась в однокурсника-марокканца и, оставив дочь на попечение мужа, укатила в солнечную Африку. С тех пор Юлиан Семёнович стал для своей дочурки Марины и папой, и мамой. С родителями жены он был в сложных отношениях. Жили они в Цимлянске, были категорически против замужества дочери. Прочили ей в мужья другого, и поэтому практически с дочерью не общались. Даже не поздравили с рождением внучки.  Родители же Юлиана жили в Харькове вместе с его сестрой, у которой было трое малышей, так что помочь сыну не могли. Помогала ему соседка-пенсионерка. Работал он на полторы ставки. Утром отводил малышку в садик и шёл на работу. Вечером варил ей кашку, стирал, убирал, гулял с нею.

В 1971 году Юлиан Семёнович без отрыва от работы защи-тил кандидатскую диссертацию.

Работы у главного врача было достаточно. Юлиан Семёно-вич много оперировал. Иногда приглашал помочь и своего друга – опытного хирурга Айзенберга Эмиля Моисеевича. Тот никогда не отказывал. После операции вместе записывали протокол операции в историю болезни и в операционный журнал, выпивали по чашечке кофе. Айзенберг говорил:

– Vale! Будь здоров! – пожимал руку и уходил.

Серёгин считал первейшей своей задачей  создать коллектив единомышленников. Любил повторять, что интеллигент  это прежде всего просветитель. Читал лекции в женских консульта-циях, проводил занятия с медицинскими сёстрами. Вместо по-литинформаций рассказывал сотрудникам о знаменитых поэтах и прозаиках, композиторах и деятелях науки. Когда же однажды на это обратила внимание секретарь партийной организации, он взглянул на неё строго и сухо произнёс:

– Не думаю, что кто-нибудь сможет рассказать лучше и больше, чем говорят дикторы радио и телевидения. А вот о за-мечательном враче Николае Ивановиче Пирогове по радио го-ворят нечасто.

Однажды, это случилось в начале февраля 1973 года, к нему в больницу пришла комиссия. Проверяющих интересовало всё: хозяйство, санитарное состояние, работа койки, выполнение плана койко-дней, наконец, лечебные вопросы.

Инспектор облздравотдела, пышная дама, увешанная золо-том и рубинами, внимательно читала операционный журнал и удивлялась:

– В прошлом году вы провели двести восемьдесят пять по-лостных операции? Сколько у вас в штате врачей?

Юлиан Семёнович отвечал спокойно, с достоинством:

– У нас шестьдесят коек. В штате три врача. Но полостные операции производят двое: я и Анна Ароновна.

– У вас практически нет послеоперационной смертности, – продолжала дама, демонстрируя свою учёность.

– Это может быть ещё и потому, – пояснил член комиссии, седой грузный мужчина, страдающий одышкой, – что всех тя-жёлых больных они отправляют в Ростов.

 Он взял операционный журнал и стал листать его.

– К тому же мы в прошлом году провели ремонт без сокра-щения коек, – продолжал Юлиан Семёнович. – Вы же знаете, что ремонт, стройка – это экстрим, перегрузки. Здесь приходит-ся нарушать все законы, изловчаться, ухитряться, терпеть недо-вольства и неудобства. Продавать душу дьяволу. А приходят комиссии, санэпидстанция, пожарники и говорят с улыбочкой: мы вас накажем. Мало не покажется.

– А вы как хотели? – строго проговорила дама. – На то и ко-миссия, чтобы находить и исправлять недостатки.

– Наказывать все умеют. Вы бы помогли. Мы внедряем в практику цитологические методы диагностики, а у нас ни обо-рудования, ни реактивов для этого нет.

– И как же вы со всем этим справляетесь? У вас один врач пенсионного возраста, а другой только после института?

– Как-то справляемся, – ответил Юлиан Семёнович. 

– При этом ещё и наукой занимаетесь? – улыбнулась дама из облздравотдела. – По принципу: учёным можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан?

– Какая это наука? Проанализировал работу, сделал выводы, что-то предложил и защитился по настоянию профессора Петра Яковлевича Лельчука. Мне эта диссертация ни к чему. Я  прак-тический врач. А те десять рублей, которые получаю за учёную степень, – небольшая компенсация. На эксперименты и оформ-ление работы, на защиту потратил много больше, чем получу в ближайшие десять лет!

– Это интересно. Очень интересно. Ваш опыт следует рас-пространять в другие лечебные учреждения области.

Дама сменила тон и посмотрела на Юлиана Семёновича так, словно хотела выразить ему благодарность. Ей нравилось, что он не юлил, вёл себя независимо, с достоинством. Потом, обра-щаясь к заместителю главного врача клинической больницы, произнесла:

– Вы недавно жаловались, что не можете найти себе заве-дующего в гинекологию. Вот вам готовый кадр! Молодой, энер-гичный, с опытом работы. К тому же  кандидат наук.

– Я тоже об этом подумал, – сказал грузный мужчина, стра-дающий одышкой. – Только, во-первых, не я решаю. К тому же ему и квартиру нужно дать…

– Не прибедняйтесь! Что же вы, для нужного больнице спе-циалиста квартиру в районе не сможете получить? Вы опреде-литесь, чего хотите. Или мне вас нужно учить?

– Согласится ли? – с сомнением произнёс заместитель.

– А почему же ему отказываться? Ростов  не Новочеркасск. К тому же здесь у него начальства – до неба! Райком, горком, горздрав, народный контроль, пожарники, санэпидстанция… А там он сможет заниматься любимым делом. Науку толкать в сторону…

– Почему в сторону? – не понял заместитель главного врача клинической больницы.

– Вперёд тяжело, назад нельзя. Вот и будет её толкать в сто-рону… И начальства-то поубавится. Начмед и главный.

Она взглянула на Юлиана Семёновича, присутствующего при этом разговоре. Они обсуждали его судьбу так, словно его и не было.

– У него много достоинств. Во-первых, он не ростовчанин. Неглуп. И держится с достоинством. Наконец, молод! Его мож-но научить из массы событий и информации выделять главное, – продолжала дама из облздравотдела. – Он ставит цель и идёт к ней. Умеет работать. Такой человек вам и нужен. Вот и уговорите его. Не раздумывайте!



Так Юлиан Семёнович Серёгин в марте 1973 года оказался в Ростове и приступил к работе в должности заведующего гине-кологическим отделением. Первое время ездил на работу из Но-вочеркасска на автобусе или попутными машинами. Потом снял комнату недалеко от больницы, определил Мариночку в детский садик и договорился со старушкой-пенсионеркой, которая забирала её, кормила, гуляла с нею, если он задерживался на работе. Проблем с дочерью не было. Спокойная, привыкшая к одиночеству, она играла в своём уголке с куклами, рисовала в альбоме, а позже рассматривала картинки в книжках. Вскоре они получили двухкомнатную квартиру. Нужно ли говорить, сколько было радости?! А в ноябре тяжело заболел отец Юлиана. Болел недолго. Обширный инфаркт задней стенки левого желудочка сердца. Хоронить отца Юлиан Семёнович полетел в Харьков в декабре, оставив дочурку на попечение соседки. Вернулся с матерью. Вера Михайловна много лет проработала учительницей начальных классов в школе и, понимая ситуацию сына, приехала ему помочь. Теперь она водила и забирала внучку из детского сади-ка. Гуляла с девочкой, учила стишки, читала сказки. В четыре годика Мариночка знала все буквы. В пять уже читала детские книжечки.

Проблем с нею не было. Когда подросла, помогала отцу чем могла. О матери и не вспоминала. Впрочем, и та её забыла, словно и не было у неё дочери.

Гинекологическое отделение было на сто коек. На его базе располагалась и кафедра гинекологии медицинского института, и Юлиан Семёнович на Учёном совете института утвердил тему своей докторской диссертации.  Консультантами его работы стали профессор медицинского института Пётр Яковлевич Лельчук и старший научный сотрудник научно-исследовательского онкологического института  Елена Георги-евна Ильинская. 

В отделении поначалу присматривались к новому заведую-щему. Уж больно молод. Иным докторам в сыновья годился. Но, когда узнали, что разведён и воспитывает дочку, а жена сбежала с иностранцем в знойную Африку, стали его жалеть. Угощали домашними вкусностями, приносили для дочурки игрушки, предлагали помощь. Иные, те, кто помоложе, даже мечтали о более близкой дружбе. Но Юлиан Семёнович благодарил, гово-ря, что к нему приехала из Харькова мама.

Единственным человеком, с кем он продолжал поддержи-вать близкие отношения, был Эмиль Моисеевич Айзенберг. Они созванивались, и тот приезжал из Новочеркасска. С ним Юлиану всегда было интересно. Он фонтанировал идеями, рассказывал то, что не мог прочитать в газетах или услышать. В последнее время Юлиан Семёнович вообще не читал газет, а ходил, если удавалось выкроить время, с дочкой в кукольный театр.

– За границей существуют реанимационные отделения, – рассказывал приехавший как-то в субботу вечером Эмиль Мои-сеевич, с удовольствием отхлёбывая сваренный Верой Михай-ловной кофе. – У нас это будет нескоро. Дорогое удовольствие. Но вот палату интенсивной терапии ты можешь сделать. Пере-распредели медсестёр, чтобы в той палате работали самые опытные. И коек в ней не должно быть больше четырёх. Больше тебе и не нужно!

– Кто мне позволит?

– А кто не позволит? – как всегда вопросом на вопрос отве-тил Эмиль Моисеевич. – Ты же не будешь просить ни штатов, ни дополнительного оборудования. Поставь в палату холодиль-ник, где можно хранить растворы, медикаменты, требующие особых условий хранения, кровь. Хорошо бы, конечно, туда и кардиограф с монитором. Но до такого мы ещё нескоро дожи-вём. Разводку кислорода…

– Размечтался, – скептически заметил Юлиан Семёнович. – И всё же я рад, что переехал в Ростов. Здесь совершенно другая атмосфера, иные возможности. К тому же кафедра под боком. Недавно у сорокалетней женщины убрал огромную кисту. Хо-дила словно беременная…

– Преферанс совсем забросил?

– Некогда. Забот много. К тому же писанины столько, что иной раз на дом работу беру. Пишу выписки, эпикризы. Уложу Маришу и строчу, как Анка-пулемётчица.

– А ты в типографии напечатай формы выписок, эпикризов. Будешь подставлять лишь фамилии да конкретику больного. Легче и быстрее.

– Я и сам уже об этом думал, да боюсь, наши бюрократы крик поднимут. Обвинят в формализме.

– А ты не бойся. Напечатанные в типографии выписки и чи-тать легче.

Засиделись они до глубокой ночи. Благо на следующий день торопиться было некуда – воскресенье. Эмилю Моисеевичу по-стелили на диване.

Утром поехали провожать Веру Михайловну. Она улетала домой в Харьков. Там возникла необходимость в её помощи до-чери. Заболел внук, а брать больничный по уходу дочь не могла. Работала на военном заводе и боялась, что терпение у начальст-ва лопнет и её просто уволят.

А Мариночка подросла, стала самостоятельной. В садик хо-дила с удовольствием. Была тихой и спокойной девочкой.

Самолёт вылетал в десять утра. Айзенберг уехал в Новочер-касск, а Юлиан Семёнович с матерью и дочкой на такси добра-лись до аэропорта, прошли на регистрацию.

– Ты, сынок, много работаешь. У тебя дочка растёт. Ей вни-мание нужно. Да и тебе не дело одному жить. У Мариночки должны быть и папа, и мама.

Она подала документы на регистрацию. Сотрудница взвеси-ла сумку и предложила пройти в зал ожидания. Юлиан поцело-вал мать.

– Береги себя, родная, – сказал он. – Будет возможность, приезжай. Съездим на Дон. Поживёшь у реки. У нас очень кра-сиво. А то я тебе даже не мог уделить внимания. Обещаю: прие-дешь, и мы вместе пару недель поживём на Дону или на Азов-ском море.

Потом подтолкнул дочку.

– Мариша, прощайся с бабушкой. У нас же билеты в ку-кольный театр на двенадцать. Пока доберёмся…

Бабушка взяла внучку на руки и стала целовать.

– Ты уже большая девочка. Помогай папе по хозяйству. И веди себя хорошо. Я купила тебе новые книжечки. Почитай и напиши мне письмо, понравились ли они тебе.

– Я ещё писать не умею. Только печатными буквами.

– Пиши печатными. И картинку мне нарисуй. И тёте Насте, и братикам…

– Я им цветочки нарисую! – пообещала девочка. – Мы в са-дике рисовали.

Они попрощались, и Юлиан Семёнович с Мариночкой по-шли к автобусной остановке.



2. – В наших жилах кровь, а не водица! – воскликнул Эмиль Моисеевич Айзенберг, вполне довольный разговором с начальником стройуправления, которое проводило ремонт Пер-вой городской больницы, где он работал. – Нам до всего есть дело! Мы можем без отрыва ваших сотрудников от производст-ва провести профилактический осмотр, – сказал он начальнику. – Придём, выявим и пролечим! Как говорится, dictum factum: сказано – сделано!

– Раз гора не идёт к Магомеду, – начал было пожилой ус-тавший человек.

Но Айзенберг ему не дал договорить:

– Вы совершенно правы. А если учесть, что осмотр ваших сотрудников будут проводить опытнейшие врачи, а всех выяв-ленных больных мы и пролечим, представляете, какой будет экономический эффект?!

Эмиль Моисеевич посмотрел куда-то наверх и поднял руки к потолку.

– Хорошо, – сказал начальник, несколько смущённый таким напором. – Я подумаю. 

– А чего здесь думать. Для начала давайте проведём осмотр женщин вашей бухгалтерии.

Айзенберг встал, готовый тут же приняться за дело.

– Но их нужно предупредить. Они должны подготовиться.

– Не нужно никого предупреждать! Пригласите к себе глав-ного бухгалтера! Я же не буду их смотреть, пардон, на гинеко-логическом кресле! Это мы сделаем в следующий раз, когда сю-да приедут наши врачи.

Словно загипнотизированный, начальник вызвал главного бухгалтера, молодящуюся даму лет сорока пяти с причудливой причёской, и сказал, что сейчас Эмиль Моисеевич проведёт в бухгалтерии профилактический осмотр.

Подавив начавшееся сопротивление главбуха, Айзенберг произнёс всем известную фразу великого комбинатора:

– Ex improvise? Неожиданно? Нервных прошу удалиться. Командовать парадом буду я!

И в сопровождении начальника стройуправления вошёл в бухгалтерию. Они вошли в кабинет главного бухгалтера.

Осмотр главного бухгалтера продолжался не более пятна-дцати минут. Рядовых бухгалтеров он осматривал значительно быстрее.

Нужно ли говорить, что у семерых из пятнадцати обследо-ванных женщин он обнаружил различные заболевания, требую-щие срочного лечения.

– Доброкачественные опухоли молочных желёз имеют обыкновение становиться злокачественными, – назидательно произнёс доктор. – Это вам нужно? – спросил он, победоносно огладывая притихших женщин.

Это никому нужно не было.

Стоит ли говорить, что после этого вояжа Айзенберга в стройуправление ремонт больницы пошёл без проблем? Лучшие бригады в две смены трудились на ударной комсомольской стройке. Одна за другой во двор больницы приезжали машины с лесом, краской, шпаклёвкой.

Вечерами Эмиль Моисеевич становился простым парнем-хирургом, встречался со студентами строительного факультета политехнического института. Пили пиво, пели песни под гитару, травили анекдоты.

Айзенберг был primus inter pares, первым среди равных. Ве-село напевал, взяв у знакомого студента строительного факуль-тета гитару:

Протекла крыша нашего дома,
И сквозь дыры видна нам заря.
Позвали тут жильцы управдома,
Показали в квартире моря.
Управдом посочувствовал очень.
– Да, придётся мне вас пожалеть,
Но скажите вы мне, между прочим,
Что я с этого буду иметь?!

Все, как правило, были в сильном подпитии.

А Айзенберг почти без остановки стал напевать другую пе-сенку:

Вино в бокале нужно пить,
Пока оно играет.
Пока живётся – надо жить,
Двух жизней не бывает!

– Это ты прав, Эмиль! – говорил вихрастый русоволосый парень, набрасывая эскиз. – Само пребывание в больнице не располагает к хорошему настроению. Поэтому и цвета на стенах должны быть яркими, и картины солнечными. Знаешь, как гово-рится:
            
Кaким ты дом построишь,
Taким eму и быть.
Кaк сам сeбя нaстроишь,
Taк сaм и будeшь жить.

– Век живи – век лечись. В этом ты прав, – кивнул Эмиль, – только пора бы и за дело браться. Но ты же знаешь: мы некреди-тоспособны.

И вдруг этот вихрастый паренёк его нокаутировал, сказав фразу по латыни:

– Festina lente! Спеши медленно! Не суетись, доктор, под клиентом!

Парень улыбнулся и продолжал:

– Когда ты поднимаешься, друзья узнают, кто ты. Когда па-даешь, ты узнаешь, кто друзья. Недавно один тип попросил на-писать маслом полотно полтора на два с половиной метра. Хо-тел, чтобы мы с Димой нарисовали на нём его любимую. Что-то вроде знаменитой обнажённой махи Франсиско Гойи. Мы при-кинули и назвали стоимость работы. Тот удивился. «Что, –  спрашивает, – писать картину будет Рембрандт или Рубенс? Я не против евреев, но нельзя ли кого другого найти?». Мы ему говорим, что они не евреи! Так, представь, он так ничего и не понял. Сказал: «Всё равно дорого!» и отказался от этой затеи.

Через неделю бригада студентов строительного факультета уже раскрашивала стены столовой для больных. Одна девушка, будущий архитектор, сражённая карими навыкате глазами Эми-ля, раскрасила стены яркими красками. Прямо на них нарисова-ла натюрморты с сочными гроздьями винограда, алыми яблока-ми и тёмно-синими сливами. Столовая стала выглядеть празд-нично, весело, красиво. Подойдя к Эмилю, любующемуся пёст-рой стенкой, спросила:

– Айзенберг мне чем-то напоминает айсберг? Неужели вы такой же холодный?

– Что ты, Светик, – ответил Эмиль Моисеевич. – Сердце у меня горячее. Можешь попробовать! Я знаю, что женщины все-гда загадки и лучше их не разгадывать. Но я любознательный и хотел бы попробовать.

– Испугали кошку рыбкой!

В глазах девушки появился огонь желаний, и она, собирая кисти и краски в сумку, сказала:

– Позвоню…

Айзенберг заражал энергией всех, кто с ним общался.

Люди обычно мечтают о том, чему не суждено сбыться. 

– Ох, нелёгкая это работа – из болота тащить бегемота! – любил повторять он. – Я думаю, завершилась наша полоса не-удач. Закончим ремонт операционной, установим ещё один стол, подвесим бестеневую лампу, и можно начинать работать. Надоело в процедурной оперировать. Не на войне.   

– Там, где заканчивается полоса неудач, начинается терри-тория кладбища. Нам бы современную аппаратуру. До сих пор наркоз даём на стареньком «Красногвардейце».

– Нужно начинать, – повторил Эмиль Моисеевич. – А там видно будет. Важно, что мы, наконец, уйдём от этой грязи. И вот ещё что: я хотел бы, чтобы на стенах в коридоре висели портреты заведующих отделениями.

– Где мы их возьмём? – воскликнула худенькая женщина в белой шапочке.

– Вот вы и узнайте, Седа Григорьевна. Поройтесь в архивах. Вообще хорошо бы знать историю нашего отделения. Займитесь этим. Потом доложите на Областном хирургическом обществе. А я буду вам напоминать. Как говорится – Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo, что в переводе с латинского, который вы забыли, означает: капля долбит камень не силой, а частым падением.

Эмиль Моисеевич, недавно назначенный заведовать хирур-гическим отделением, с первых же дней изменил старые поряд-ки, когда по утрам заведующий со свитой врачей в течение двух часов обходил всех больных. Теперь обход заведующего был раз в неделю. И сопровождали его только лечащий врач и медсест-ра. Остальные занимались своими делами. Это понравилось врачам, и они ожидали от заведующего новых перемен. И они вскоре появились. В отделение стали госпитализировать боль-ных, которых раньше обычно отправляли в Ростов. Иногда от-туда приезжала оперировать бригада врачей. При этом в опера-ции обязательно участвовал и лечащий врач. Это была своеоб-разная учёба без направления на курсы усовершенствования.

 Новый заведующий активно помогал главному врачу делать ремонт больницы. Где-то пропадал, добивался, отбивался, доставал, привозил, оснащал, просил, обещал, писал объяснительные, докладные. Больными заниматься было некогда. Оперировал только «нужных» людей. В отделении работали опытные врачи, и он не очень беспокоился. Старшая сестра была опытной и строгой. Сёстры называли её мамочкой. И врачи относились с подчёркнутым уважением. Она ведала не только запасом медикаментов в отделении, но и спиртом.

 Старшей операционной сестрой была женщина в возрасте. Она когда-то работала с главным врачом и продолжала с ним дружить. Это особенно не нравилось. Эмилю Моисеевичу «Вот бы ещё операционную сестру найти хорошую, – думал он, – и жить можно».

Он и не думал, что когда-нибудь ему доверят руководить отделением. Дело в том, что в 1937 году был арестован и рас-стрелян его отец, так и не увидевший сына. Своего папы он ни-когда не видел, но считал его виновным за свой горбатый, как клюв у птицы, нос, за курчавость, за то, что всю жизнь нёс клеймо «сына врага народа».

Маму обожал. Она была первой женщиной, которую он це-ловал, и даже когда стал любить других женщин, всегда пони-мал, что они её жалкая копия. Когда он был маленьким, всюду ходил с мамой, крепко держа её за руку. Когда она уходила на работу, оставался с тётей, которая жила в соседней квартире, и ждал маму. Никогда не ложился спать, пока она не приходила.

Мама его отвела за руку в школу. С нею он ходил гулять. Так продолжалось до пятого класса, пока он неожиданно не влюбился в учительницу английского языка. Вскоре мог с нею переброситься несколькими фразами на удивление и зависть товарищам.

Очень скоро он узнал, что не такой, как все. Он – еврей. Что это и с чем едят, он не знал. Но мальчишка из старших классов ему объяснил. После этого он записался в секцию бокса. Как раз в том году был приём малышей. И вскоре добился неплохих ре-зультатов. Об этом узнал и тот, кто ему по-своему объяснял, чем он отличается от него.

Мальчик, который усердно старался его научить, кто есть кто, по фамилии Загоруйко, после этого долго ходил, освещая вечером улицу фонарём под глазом. Позже Эмиль узнал, что дед его был полицаем в своей станице, участвовал в расстрелах красноармейцев. А потом, присвоив документы одной своей жертвы, перебрался в Ростов и долгие годы жил, сочиняя сказки о своих подвигах на фронте. Но дети за отцов не отвечают, и этого прохвоста никто не называл сыном врага народа.

В школьные годы он не любил субботники, сбор металлоло-ма. Но макулатуру собирал. В связках старых книг, журналов и газет рылся, как в пещерах Аладдина. Находил старые, пожел-тевшие от времени газеты, книги. Из них узнал лучше про давно прошедшие события, про Аверченко и Гумилёва, Зощенко и Есенина, Сашу Чёрного и Плещеева. В школе их даже не упоминали.

Он получил звание мастера спорта по боксу, когда сдавал экзамены на аттестат зрелости, и сказал матери, что будет по-ступать в медицинский институт.

– Хочу, как папа, быть врачом.

– Ты не поступишь! – воскликнула уже больная мама. – Ты же не можешь ни от кого скрыть, что ты  еврей! Не старайся. Все евреи похожи на тебя!

Но Эмиль в институт поступил. К экзаменам готовился по институтским учебникам. К тому же был мастером спорта, и председатель приёмной комиссии рассчитывал, что он будет защищать спортивную честь института.

Это было время, когда еврейская тема его очень интересова-ла. Евреи присутствовали в истории разных народов. Их изгоняли, мучили, обвиняли в том, что они убили Бога, заставляли носить белые повязки на рукаве, звёзды Давида на груди. Но они, как птица феникс, обладающая способностью сжигать себя и затем возрождаться, выживали, становились заметными, и это ещё больше раздражало их мучителей. Их обвиняли, что именно они свершили в России революцию, привели Россию к тоталитарному режиму, погубили миллионы и миллионы жизней. Но идти в синагогу, поговорить, расспросить о своём народе он не решался. Да и другие у него в те годы были проблемы. Тяжело заболела мама. Над его головой собрались грозовые тучи. Он не представлял себе жизни без неё. Когда же она умерла, он пошёл в синагогу. Хотел заказать поминальную молитву. В Бога не верил, но исполнил волю умирающей матери. Раввин спросил, кто они такие и почему он никогда не видел их в синагоге? Эмиль что-то промямлил, тогда тот рассказал притчу о том, что во времена инквизиции в Испании многие евреи принимали чужую веру. Но ночью, когда все спали, собирались вместе в подвалах и молились своему Богу. Никогда не поздно, в заключение сказал раввин, вернуться в свою веру.

В институте  он изредка слышал от особо ярких национали-стов, как те кричали: «Мы – русские, и с нами Бог!». Смотрели на него, как на инородца. С тех пор Эмиль особенно почувство-вал, что он изгой.

После смерти матери замкнулся в себе, перестал смеяться, куда-либо ходить. Целыми днями сидел дома, истязая себя го-лодными диетами. Жил на стипендию и на то, что продавал ка-кие-то вещи. Год длился траур по самому дорогому для него че-ловеку. «Так принято у евреев», – сказал ему в синагоге раввин. Через год он стал другим человеком. Чувствовал себя круглым сиротой. Единственное, что у него оставалось, это воспомина-ния о матери и фантазии, в которых он продолжал разговаривать с нею.

 С отличием сдав государственные экзамены, Эмиль полу-чил диплом врача. Продолжал совершенствоваться в иностран-ном языке. Читал научные журналы, монографии на английском и поражал коллег своей информированностью.

Он уехал из родного города в Новочеркасск, желая быть по-дальше от своих преследователей, наивно полагая, что можно затеряться где-то в маленьком городе. Считал своим самым большим праздником – пятое марта, день смерти Сталина, виня его в том, что он всю жизнь должен стесняться своего отца, из-вестного в Ростове психиатра, не угодившего какому-то высо-кому чиновнику и поплатившегося смертью за то, что посмел отказать ему в наркотиках.

Прошли годы, и ему казалось, что времена изменились. Но из чувства самосохранения он всё же решился на отъезд из го-рода, в котором прошло его детство, юность. Из города, который он искренне любил. Здесь, в Новочеркасске, как ему казалось, он, наконец, обрёл покой. Жена преподавала английский язык в политехническом институте. Росла дочь. Ему доверили хирургическое отделение. Чего ещё желать?

Когда же через много лет его дочь вышла замуж и уехала на постоянное жительство в Израиль, он был этому рад. Надеялся, что, может, хотя бы ей не придётся почувствовать того, что чув-ствовал он.

Они с женой ездили к ним в гости, бродили по Иерусалиму, стояли у Стены плача. Но чувствовал он себя там чужим. Его раздражал нескрываемый национализм и показная религиоз-ность. Считал, что с ранних лет детей зомбируют, надевают шоры, и они не видят, а позже и не хотят видеть ничего, кроме своей правды, совершенно забыв, что своей правдой обладают все люди на земле. Истина же известна только Богу, если, ко-нечно, он есть. Понимал, что в Бога можно только верить. И вера в Бога, и атеизм – недоказуемы. Их фундамент – вера! Любил повторять латинские изречения: Scientia potential est! Знание – сила. И изречение Сократа: Scio me nihil scire. Я знаю, что ничего не знаю.



Однажды (дело было в октябре? вскоре после назначения Айзенберга на должность) его пригласил к себе главный врач, грузный пожилой мужчина, не выпускающий из рук куритель-ную трубку. Она у Эмиля Моисеевича вызывала неприятные ассоциации. Но курил главный другой табак, да и трубку брал потому, что, разговаривая с сотрудниками, ему нужно было что-то держать в руках. Прошёл войну, был награждён орденами и медалями. Дважды был ранен. Когда-то был хорошим хирургом.

– Проходи, Эмиль, присаживайся, – сказал главный, по при-вычке всех младше себя называя на «ты». – Ну, как ты в новом качестве?

– Прихожу в себя. Знакомлюсь с коллективом. А что, есть нарекания?

– Какие нарекания? У самого голова кругом ходит. Не успе-ваю отмахиваться. Кляузы, жалобы, анонимки… Забывают, что жизнь – это шахматная партия, по окончании которой и короли и пешки ложатся в одну коробку. Впрочем, ты же любитель де-монстрировать свою образованность. Так по латыни это звучит так: Ad omnia paratus! Я готов ко всему. Просто после всего это-го сердце начинает болеть.

– А вы не принимайте всё это дерьмо близко к сердцу. Есть такие стихи:

Секрет покоя заключается
в простейшей из идей –
Не принимайте близко к сердцу
больных на голову людей!

– Что стараюсь и делать, – ответил главный врач, решив, что вступление к разговору проведено. Теперь можно приступать и к сути. – Вот какое дело. В Таганроге нам дают операционный стол, новый наркозный аппарат. Я хотел бы, чтобы именно ты поехал и получил всё это. Кстати, заодно привезёшь и рентге-новский аппарат. Делаю всё, что могу. А злопыхателей и дура-ков меньше не становится. Знаешь, как говорят: «Бойся козла спереди, коня – сзади, дурака – со всех сторон». Но наше дело правое, и победа будет за нами! Только ты привези поскорее всё, что нам согласилась передать их больница. А я позвоню в медтехнику. Вызову бригаду для монтажа и ремонта всего этого старья. Нужно форсировать открытие операционной! Отстаём с выполнением плана койко-дней.

– Почему я? – удивился Эмиль Моисеевич. – У меня здесь дел выше крыши.

– Потому что никому это поручить не могу. Выручай! По-едешь завтра утром на нашем ЗИЛе. Я тебе приготовил и доку-менты, и доверенность. Не подведи!

Главный встал, давая понять, что разговор окончен.

В восемь утра Айзенберг подошёл к гаражу, где увидел мо-лоденького парнишку, копающегося в моторе старой грузовой машины. ЗИЛ тоже нуждался в ремонте, но делать  нечего. Нужно ехать.

– Только предупреждаю, я неделю, как получил права, – жа-лобно проговорил паренёк.

– Тебя как дразнят? – спросил Эмиль Моисеевич.

– Не дразнят, а зовут, – обиделся парень. – Дмитрий. В та-кую даль ещё не ездил. Боязно.

– Поехали, – подбодрил его Айзенберг.

Иногда ему казалось, что на ухабах машина рассыплется. Всё дребезжало и стучало. Дмитрий, словно на ощупь, медленно пробирался к Таганрогу. День был пасмурным. Низкие чёрные тучи, подгоняемые ветром, неслись куда-то на восток. Октябрь был в том году холодным и плаксивым.

С большим трудом отыскав нужный адрес, Эмиль Моисее-вич предъявил дежурному врачу бумаги. Полная женщина рав-нодушно взглянула на него, на доверенность и сказала:

– Идёмте!

Она пошла по коридору, не интересуясь, идёт ли приехав-ший врач за нею.

Открыв какую-то дверь, показала на разобранный рентге-новский аппарат, операционный стол, упакованный в деревян-ный ящик наркозный аппарат.

– Вот! Забирайте. Только я что-то не видела у вас грузчиков. Или вы сами всё сможете погрузить? Так, к вашему сведению, один трансформатор весит около тонны. А ещё штативы, стол, трубка… Да и всё остальное вам с вашим водителем не погру-зить.

Эмиль Моисеевич с ужасом подумал, что у него и денег не хватит, чтобы расплатиться с грузчиками. Идиоты! Как же они об этом не подумали?!

Дежурный врач равнодушно смотрела на него, не зная, чем она может ему помочь.

И в этот момент Айзенбергу пришла спасительная мысль. Сравнительно недавно в Таганроге избрали председателем ис-полкома его земляка. Он был с ним знаком.

Эмиль Моисеевич принялся звонить в исполком.

– Будьте добры, соедините меня с вашим председателем, – упрашивал он секретаря.

– У него совещание. А кто говорит?

Айзенберг не отрекомендовался ни знакомым, ни приятелем. Просто сказал, что дело срочное, что приехал он из Новочеркасска, и попросил всё же соединить его с председателем.

Наконец он услышал в трубке голос Владимира Михайлови-ча Замулы.

Эмиль Моисеевич объяснил ситуацию и попросил прислать ему в помощь осуждённых на пятнадцать суток.

– Понял, – коротко сказал Владимир Михайлович и положил трубку.

Ждать пришлось долго. Он уже думал, что Замула забыл о его просьбе. Но через полтора часа к больнице подъехала мили-цейская машина, из которой вышли восемь алкоголиков в со-провождении охранников. Они легко погрузили всё в кузов ма-шины и уехали.

На обратном пути погода совсем испортилась. Моросил хо-лодный нудный дождь. На мокром асфальте ЗИЛ на лысой рези-не скользил, как по льду. В какой-то момент Дмитрий чудом удержал машину, готовую съехать в глубокий кювет. Он заглу-шил мотор. Бледный, перепуганный, не знал, что делать.

– Я не могу, – растерянно сказал он. – Мы обязательно куда-нибудь врежемся. Я же предупреждал…

Эмиль Моисеевич решил сам сесть за руль.

– Auxilio venire, что означает «прийти на помощь», – мой долг. У меня водительский стаж больше. Правда, грузовые ма-шины водить не приходилось, но не боги горшки обжигают.

Дмитрий с облегчением согласился. Айзенберг сел за руль, и они медленно поехали в сторону Ростова. Дождь усилился, небо стало чёрным. Лишь в одиннадцатом часу ночи они въехали во двор больницы.

– Finis coronat opus, конец венчает дело, – удовлетворённо произнёс Эмиль Моисеевич. – Ты иди домой. Завтра найдём ра-бочих, разгрузимся. Пусть машина здесь переночует.

А на следующий день из Ростова приехал медтехник, кото-рый и принялся за ремонт и монтаж.

– Это глупость, что списали такой аппарат, – сказал он, вы-тирая руки тряпкой. – Хорошая машина.

Довольно скоро возникли первые признаки напряжения ме-жду коллективом отделения и новым заведующим. Принципом его руководства был известный девиз римских императоров: разделяй и властвуй! Divide et impera! Он считал формально-стью необходимость сразу после операции записывать протокол операции. Мог взять на операционный стол совершенно не об-следованного больного. Эмоциональный, не терпящий никакой оппозиции Айзенберг стал формировать против «выбранного врага», которого он обвинял во всех своих неудачах, «общест-венное мнение». И не дай Бог, если кто-то из хирургов на своём дежурстве прооперирует сложного больного.  Такого врача ожидали большие неприятности. Он всё замыкал на себя. Ему казалось, что никто кроме него не выполнит всё как надо. Един-ственным, с кем он делился и кому доверял, – был Серёгин. Во-первых, потому что работал в Ростове. И во-вторых, видел, как тот смотрит на него. Правда, сейчас у Юлиана появилась уве-ренность в себе. А после того как тот защитил кандидатскую диссертацию, иногда позволял себе даже давать советы старше-му товарищу. Но Айзенбергу нужен был и преданный почита-тель его талантов, и человек, с которым можно обсудить любую ситуацию, не боясь, что его откровения будут использованы против него самого. Потому при всяком удобном случае ездил в Ростов, где, как он говорил, они «подпитывали друг друга».

– Не суди чужое прошлое – ты не знаешь своего будущего, – сказал ему  Серёгин, когда Эмиль Моисеевич, приехав в Ростов, стал рассказывать о своём главном враче. – Знаешь, как говорят: счастливые трусов не надевают, а на безрыбье и сам раком ста-нешь. Поверь мне – шапка Мономаха и правда тяжела. К тому же поздно роптать. Ты уже в упряжке. Теперь твоя задача –  стремиться вперёд, чтобы успешно финишировать. Твой глав-ный – нормальный мужик. И врачом был, говорят, сильным, и хозяйственник и крепкий. Да и не такой уж он и старый, если твою операционную сестру в любовницы взял.

– Так он же специально, чтобы за мной шпионить!

– Я тебя не узнаю. На что ты жалуешься?

– Не жалуюсь, а рассказываю о своих проблемах. И делаю это потому, что доверяю тебе.

– У тебя паранойя. Зачем ему для этого твоя операционная медсестра? Один остался мужик. Жену год как похоронил. Ему женщина нужна! Можно постареть, а старым не быть.

Айзенберг облегчённо вздохнул.

– Ты, наверное, прав.

– И «мальчики кровавые в глазах»! Кончай паниковать. На-конец, возьми в операционную какую-нибудь девочку и сделай своей любовницей. Только не старшую операционную! Главный тебе этого не простит. Поступай так, как делает подсолнечник. Ищи источник света и поворачивайся в его сторону. А с нею постарайся подружиться. Поддержи, похвали. Увидишь, как у тебя изменятся отношения с главным. Мне бы твои заботы.

– А ты не жди у моря погоды. Как говорили классики, «куй железо, не отходя от кассы»! Что у тебя с докторской?

– Ничего определённого.

– У тебя большие возможности. Ты можешь госпитализиро-вать больных по своей теме. Использовать кафедру. Не забывай старый, но вечно молодой принцип: Manus manum lavat. Рука руку моет!

– О чём ты говоришь? Пока нет идеи. Да и не до докторской мне сейчас. Кстати, в среду на следующей неделе у нас состоит-ся интересная лекция ставропольского профессора. Он  рентге-нолог, но при этом заслуженный изобретатель. Будет рассказы-вать о своих экспериментах с лабораторными животными, голу-бями. Что-то о новом методе лечения. Если сможешь, приезжай. Сейчас я ощущаю острую нехватку новых идей.

Юлиан Семёнович специально пригласил Эмиля приехать на эту лекцию. У него было какое-то особое чутьё на новое, пер-спективное. Он мог из множества шумов выбрать едва слышный звук, который в последующем становился темой научного исследования.

– В среду, говоришь? Постараюсь. Неужели у тебя в кабине-те нет коньячка? Я не алкоголик. Но иногда так хочется выпить, что хоть кричи. Чувствую, что нужно снять стресс.

– Не стресс у тебя, а паранойя.

– Называй это состояние как хочешь, хоть паранойей, хоть хроническим стрессом, только после разговора с тобой мне дей-ствительно становится лучше. Но это состояние нужно закре-пить. Потому и хочу выпить немного коньяку.

– Коньяку у меня нет. Сейчас конец рабочего дня. Пошли ко мне. Посидим. Дома есть и коньяк.

– Нет. Меня ещё дома ждут, – сказал Эмиль Моисеевич. – Давай зайдём в кафешку. Кофе с коньяком будет именно то, что мне сейчас нужно.



3.    Добраться в Ростов было несложно. Достаточно про-голосовать, и на попутке за рубль тебя подвезут к автовокзалу. А там – троллейбус, автобус или такси, и ты на месте. Можно было и на автобусе. Но это и дольше и дороже. А на поезде со-всем неудобно.

В актовом зале больницы, где обычно проходили торжест-венные мероприятия или больничные конференции, собрался народ. Время было обеденное, но предупреждённые заранее со-трудники отложили свои дела и решили послушать ставрополь-ского профессора, о работах которого многие были наслышаны.

– Зачем это нам? – недоумевал пожилой невропатолог, при виде которого студенты вспоминали старый анекдот: «Хирург ничего не знает, но много делает. Терапевт много знает, но ни-чего не делает. А невропатолог ничего не знает и ничего не де-лает». Были умники, которые добавляли: «А анатом много знает и много делает». – Он предлагает облучать кровь больного, а потом ему же её вводить. Но у нас и облучать-то её не на чем. И зачем попу гармонь?!

– Я слышала, кажется, в Белгороде, кровь облучали ультра-фиолетом и получили схожие результаты, – возразила заведую-щая лабораторией. – Если это действительно так, интересно по-смотреть, что происходит с кровью. Ведь, говорят, он облучает ампулу с кровью больного огромными дозами. Если дать такую дозу больному – тот сразу же умрёт!

Народ гудел, рассаживался в кресла. Некоторые радостно приветствовали друг друга.

– Я тебя не видела уже больше месяца! Как ты? Что твой сынишка? – спрашивала стройная блондинка с выраженным бюстом, который она не стеснялась демонстрировать рядом си-дящему мужчине в непривычной в те времена голубой пижаме.

Наконец к столу, покрытому зелёным сукном, вышли глав-ный врач и невысокий мужчина с рыжеватыми волосами и голубыми глазами. Они сели рядом, продолжая о чём-то беседовать. Постепенно зал угомонился. Пётр Николаевич привычно оглядел собравшихся и спросил пожилого, страдающего одышкой начмеда, почему никого нет из травматологии? Где педиатры? Или у них дети не умирают от сепсиса?

– Обещали быть, – ответил начмед, чуть приподнявшись из кресла. Он сидел в первом ряду и скучал. Рядом с ним были свободные места, но никто из докторов их не занимал. Шли по-дальше, «на Камчатку».

– Ну, что ж. Ждать мы никого не будем. Начнём, пожалуй.

Он ещё раз оглядел зал, потом представил гостя.

– Сегодня мы послушаем сообщение о работе ставрополь-ского профессора, заслуженного изобретателя СССР Арнольда Израилевича Несиса. Снижение сопротивляемости организма, иммунитета, сегодня является угрожающим. Дети умирают от сепсиса. Нередки случаи хирургической инфекции. Наши коллеги из Ставрополя предлагают новый, оригинальный метод борьбы с этой, я не побоюсь этого слова, современной чумой. Я уже не говорю, что метод профессора Несиса оказался эффективным даже в борьбе с опухолевой болезнью. Мне приятно сообщить вам, что впервые в СССР у нас в Ростове применили его при лечении онкологических больных. Итак, слово профессору Несису.

Невысокий коренастый профессор торопливо встал, неловко поклонился, взял папку и прошёл к трибуне. Потом, взглянув на Петра Николаевича, тихо спросил:

– Есть ли в зале проектор? Хотел бы таблицы продемонст-рировать.

Увидев озабоченность главного врача, какой-то молодой че-ловек подошёл к зачехлённому проектору, щёлкнул выключате-лем и произнёс, обращаясь к гостю.

– Можно диапозитивы?

Арнольд Израилевич передал ему диапозитивы и начал своё сообщение.

Эмиль Моисеевич сидел вместе с Юлианом Семёновичем в последнем ряду, но зал был радиофицирован, докладчик гово-рил в микрофон, и слышимость была хорошей. Он рассказывал о том, как возникла идея такого воздействия на кровь. С какими трудностями они столкнулись. Какие ошеломляющие результа-ты получили в опытах на лабораторных животных и птицах. Но, что самое важное, подчеркнул лектор, в лаборатории никаких изменений крови после облучения не находили. Высказываются различные гипотезы, но механизмы полученных эффектов так и не найдены. Он демонстрировал таблицы, графики, фотографии. Голуби после введения им их же облучённой крови летали быстрее, резко усиливался фагоцитоз, и даже несколько крыс, которым привили саркому М-1, полностью выздоровели, и опухоль рассосалась!

Когда докладчик закончил, встал со своего места всё тот же невропатолог и с укором сказал:

– Как же мы можем применять ваш метод, не имея даже ги-потезы о механизме действия вашей, как вы называете, изолиро-ванно облучённой крови, или ИОК. Мне кажется, следует про-должить исследования. С такой торопливостью можно и людей насмешить. Мой ответ – йок! Нет!

– Что нет? – не выдержал главный врач. – Разве кто-то спрашивает вашего разрешения, Валентин Иванович? Впрочем, вам никто и не доверит проводить это в клинике. Успех возмо-жен лишь при доброжелательном отношении к предлагаемому методу. Ad extremum, в конце концов, слава Богу, у нас есть, кому поручить проверку этого метода.

Потом взглянул в зал и спросил:

– Кто ещё хочет высказаться?

– Разрешите? – поднялась женщина с волосами, торчащими в разные стороны. Невысокая, худенькая, в простеньком платье, она направилась к трибуне.

«Кто такая?» – подумал Пётр Николаевич, но пройти к мик-рофону разрешил. – Будьте добры, представьтесь, пожалуйста.

– Любовь Михайловна Горина, доктор медицинских наук, экспериментальный отдел онкологического института.

Главный врач удивился. «Откуда узнали? В зале многих ви-жу впервые».

Любовь Михайловна стала за трибуной, и ей показалось, что её никто не видит. Она вышла и стала рядом с нею, придвинув микрофон к себе.

– С работами профессора Несиса мы знакомы, – прозвучал её спокойный голос, чем-то напоминающий звук трения металла по стеклу. – Нам кажется, что механизм эффекта связан с нарушением проницаемости оболочки форменных элементов крови, развитием неспецифической адаптационной реакции активации. Нами проводились исследования, которые показали, что при развитии реакции активации в ряде случаев могут даже рассасываться опухоли. Этой же адаптационной реакцией объясняются нередкие случаи самоизлечения.

Из зала раздался хрипловатый голос заведующего травмато-логическим отделением, всё же пришедшего на лекцию:

– Что это за реакция? Если можно, поясните, пожалуйста.

Любовь Михайловна прищурилась, стараясь разглядеть спрашивающего, но, увидев солидного крупного мужчину, а не молодого врача, кивнула.

– Известно, – начала она, словно читала лекцию студентам, – что стресс возникает в ответ на чрезвычайной силы раздражи-тели. Организм мобилизует защитные силы, чтобы противосто-ять им. Но тратит эти силы неэкономно, и при продолжении вредных воздействий наступает фаза истощения реакции стресс. Больной погибает. Нами было показано, что при действии на организм слабых раздражителей развивается реакция трениров-ки, а на действие раздражителей средней силы – адаптационная реакция активации. Все эти реакции организма характеризуются своим комплексом изменений. Мы думаем, что при переливании изолированно облучённой крови и развивается реакция активации. Это может быть объяснением столь поразительных эффектов.

Сидящих в зале врачей сообщение доктора Гориной, каза-лось, заинтересовало больше, чем сообщение ставропольского профессора. Несколько человек подняли руки, пытаясь что-то спросить у неё, но Пётр Николаевич сказал, что это существен-ное уточнение коллеги из онкологического института, как и во-обще адаптационные реакции, можно будет обсудить в другой раз. Сейчас же мы обсуждаем сообщение Арнольда Израилевича Несиса.

Любовь Михайловна поблагодарила за внимание и пошла на своё место, а в зале некоторое время было так тихо, будто слушатели были выступлением Гориной больше поражены, чем выступлением профессора Несиса. Но через минуту все вдруг загудели, зашумели, заговорили.

Присутствующие профессора клиник, расположенных на базе больницы, стали говорить, что обязательно дадут своим аспирантам эту интересную тему для кандидатских диссертаций.

Потом встал главный врач и предложил всем заведующим отделениями подумать, как можно эти интересные работы кол-лектива ставропольских медиков использовать в практической медицине.

– Можно начать с облучения крови ультрафиолетовыми лу-чами. Для этого у нас всё есть. А через полгода снова соберёмся и обсудим результаты.

Кто-то из профессоров сказал, что хорошо бы через полгода на базе больницы провести конференцию.

Расходились сотрудники возбуждённые. Кто-то посмеивал-ся. Им были неинтересны все эти нововведения. Другие думали о том, кто из больных, что сейчас лежат в их отделении, нужда-ется в этой процедуре. Нужно будет связаться с онкологическим диспансером, где уже есть опыт клинического применения ме-тода. Были ли какие-то реакции? Как изменяется свёртывае-мость крови? Какова эффективность метода? Чего от него ждали и что получили? Вопросов было много.

Эмиль Моисеевич для себя уже выводы сделал. После лек-ции  Юлиан Семёнович спросил:

– Как тебе лекция?

– Есть идеи, – ответил Айзенберг, – только говорить на го-лодный желудок не могу. Пойдём в ресторан. Голоден как волк.

Они зашли в отделение, Юлиан Семёнович позвонил сосед-ке, которая помогала ухаживать за Мариночкой. Попросил, что-бы она забрала девочку из школы.

– Приду часов в семь. Займите её чем-нибудь. Пусть почита-ет книжечку.

Он переоделся, и они вышли из двора больницы. Зашли в ближайший ресторан. Заказали отбивные.

– Выпьем по чуть-чуть?

– С кофе, – ответил Эмиль, понимая, что Юлиан ждёт от не-го свежих идей. – А к нему можно по пять капель и коньяка. Понимаешь, какое дело, – продолжал Эмиль, разрезая ножом мясо. – Это может быть для тебя прекрасной темой докторской. Целым направлением в медицине!

– Чего ты тянешь кота за хвост? Говори же, – нетерпеливо произнёс Юлиан.

– Введение лекарств в различные биологические среды! По-нимаешь, какое дело? Если вводить их больному, организм реа-гирует на всё: на само лекарство, на его дозу. И в этой реакции могут быть разнонаправленные эффекты. Что-то помогает побо-роть болезнь, а что-то поражает здоровые органы и системы. При введении же препарата в биологическую среду, взятую из организма, можно применять огромные дозы. Это и делал Не-сис, облучая кровь смертельными для человека дозами и полу-чая удивительные эффекты. Этот Несис – vir magni ingenii, че-ловек большого ума!

Юлиан на минуту задумался. «Что значит Эмиль! И как же я сам до этого не додумался?! Это действительно здорово!»

– Он говорил, что в Ростовском онкологическом диспансере уже вводили изолированно облучённую кровь и получили обна-дёживающие результаты, – сказал Юлиан.

– Ну и что? Там никто не хочет писать докторскую. К тому же ты будешь не кровь облучать, а вводить в биологические среды лекарства в смертельных дозах. Конечно, хорошо бы про-вести хотя бы несколько серий опытов на лабораторных живот-ных. Например, на кошках. Мы в институте их собирали на за-пах валерианы…

– Что ты имеешь в виду, говоря о биологических средах?

– Всё: кровь, лимфа, спинномозговая жидкость. Да мало ли что. Важно только, чтобы всё это вводилось не в организм. А потом эту же жидкость, но уже обработанную лекарством, вво-дить тому же больному. И, конечно, обследование на самом вы-соком уровне: кровь, гормоны, биохимия… И статистика. Сей-час, слава Богу, есть персональные компьютеры.

Юлиан потускнел. Попросил официантку принести кофе, коньяк и счёт. Потом сказал:

– Не знаю, подниму ли? На мне же и отделение. А забот много. Четыре дня в неделю работаем по Скорой. Да что мне тебе объяснять?!

– Ты меня всегда упрекал, что я беру всё на себя. Вот и ты поручи разным людям фрагменты твоей работы. Никто из них не будет знать всей картины исследования. Она будет только у тебя!

– Как я им поручу? – грустно спросил Юлиан. – Я же не главный врач. А своих чем соблазнить?

– Уговори молодых писать кандидатскую, которая будет фрагментом твоей докторской. Публикуй с ними научные рабо-ты. Это, конечно, дело не на один год. Но дело стоящее. А когда станешь доктором, перед тобой многие двери откроются.

Они выпили кофе с коньяком, и Эмиль встал:

– Мне пора. Добираться ещё в столицу донского казачества! Был бы главным, подвёз бы на служебной машине. Но всё будет хорошо! Помнишь: dum spiro spero, пока живу – надеюсь! А за обед и лекцию спасибо.

Юлиан проводил Эмиля до автобусной остановки и пошёл домой. 

А через неделю случилось событие, которое надолго отвлек-ло Юлиана от мыслей о докторской диссертации. Тяжело забо-лел начмед. Сердце его не выдержало нагрузок. Инфаркт. Он лежал в кабинете заведующей терапевтическим отделением. Временно она перешла в ординаторскую. Больного консульти-ровали лучшие кардиологи, но когда Пётр Николаевич спраши-вал их о прогнозе, они смущённо пожимали плечами.

– Может, в Москву или в Ленинград? Там и врачи опытней, и возможностей больше.

– Ты лучше скажи, как с той жалобой Гаврилова. В горздрав ходил?

– Ходил. Что с жалобой? Ничего. Николаевой вынесли вы-говор. Меня предупредили. Смысл моей жизни состоит в том, чтобы на всякое р-р-ры...  отвечать вежливым «гав». А у тебя всё будет хорошо. Время лечит. В конце концов, ты не самый бедный человек. Можно куда-то и в Европу.

Пётр Николаевич ежедневно заходил к товарищу, пригла-шал профессоров из института, организовывал консилиумы.

– Время лечит, – ответил больной, грустно глядя на товари-ща, с которым проработал много лет. – Главное – не сдохнуть во время лечения. Боль за грудиной такая, что не знаешь, куда деться. И страх смерти. Всё, как в учебнике. Безысходность… и доктор над тобой, как Господь. Нет, Петро! Ничего этого не хо-чу. Богатство – это не то, на какой машине ездишь и какую дуб-лёнку носишь. Богатство – это живые родители, здоровые дети, надёжные друзья и крепкое плечо любимого человека! Всего этого у меня уже нет. Я нищий. Страшно даже думать, что будет завтра с нашей медициной. Я вижу тревожные признаки краха. У нас пора повесить вывеску «Денег нет? Будьте здоровы!». Но не буду лукавить: жить, конечно, хочу. Только на работу не вер-нусь. Я тебя предупреждаю. А теперь прости. Устал я что-то.

Он закрыл глаза и замолчал. Пётр Николаевич посидел ещё несколько минут, потом тихо встал и вышел из кабинета.

В конце рабочего дня зашёл проведать больного Юлиан Се-мёнович. У них сложились добрые отношения. Начмед относил-ся к молодому заведующему с симпатией, помогал чем мог, и в первую очередь советами.

– Вы, Юлиан Семёнович, не дёргайте за верёвочки, если не знаете, что привязано к другому концу, – говорил он, когда Се-рёгин хотел ввести в операционной ещё одну должность медсе-стры. И не слушайте вы сплетен. Самое страшное это полуправ-да и односторонний предвзятый взгляд. А спирт в работе руко-водителя медицинским учреждением – валюта. Пётр Николае-вич берёт у операционных сестёр его не для себя. Он, если хоти-те знать, вообще не пьёт. А казаться улыбчивым и простым – самое высшее в мире искусство. Он им овладел мастерски…



Серёгин принёс больному пакет с апельсинами и персиками. Поинтересовался, нужно ли ему что?

 – Может, принести плеер с хорошей спокойной классиче-ской музыкой?

Больной отказался. Постарался поскорее выпроводить визи-тёра. Ему было не до разговоров, не до музыки. Многочасовые капельницы, инъекции, обследования утомляли. Не хотелось ни о чём думать, но мысли снова и снова тревожили, и сердце иной раз начинало стучать так, что ему казалось – грудь сотрясается от каждого такого удара.

Через неделю, как обычно, к начмеду зашёл главный врач.

– Ну, как ты, красавец?  Вид у тебя лучше. Правда, бороду отрастил. Может, парикмахера пригласить?

– Не нужен мне парикмахер. А чувствую себя я лучше. Не поверишь, Петро! Вчера вечером ко мне пришла дочка. Два года с нею не разговаривал. Не видел. Сразу после смерти моей Ан-нушки. А пришла. Плачет. Винится.

– Может, ей твоя квартира понадобилась, или думает, что на книжке у тебя много тысяч?

 – Не говори ерунду! Во-первых, у них с мужем прекрасная квартира  на Пушкинской. Не моей чета. Да и состояние моей сберкнижки она тоже знает. Нет. Всё же что-то поняла. Долго сидела. Уговаривала после больницы к ним переехать.

– И ты согласился?

– Переезжать отказался. Но был рад её приходу. Теперь я стал немного богаче.

– Ладно. Выздоравливай! Тебе ещё жить и жить. Ты младше меня на целых полтора года! А это в наши годы – срок! Живи долго. Недавно слышал пожелание: чтобы твой возраст обогнал твой вес! Понравилось. И тебе бы хорошо скинуть килограмм двадцать.

 – Скину. Уйду на пенсию, быстро сброшу лишнее. Я вот что хотел тебе сказать. Выпишусь – на работу не вернусь. Ты меня прости. Пора и честь знать.

– Ты брось это! – встревожился Пётр Николаевич. – Болей сколько душе угодно. Выздоравливай и возвращайся. Чего же ты друга бросать задумал? Это не по-нашему!

– Не могу я больше, Петро. Ты приглядись к Серёгину. Шу-стрый молодец. Неглупый и вроде бы порядочный. Возьми его с испытательным сроком. Мне кажется, он будет тебе помощни-ком получше меня.   

Уже на следующей неделе Юлиану Семёновичу позвонил главный врач.

– Ты чем там занят? – спросил он, даже не поздоровавшись.

– Иду оперировать. Быстрорастущая фибромиома.

– Ладно. После операции зайди. Разговор есть.

Через час Юлиан Семёнович зашёл в приёмную главного врача. За столом сидела шахиня Дина Давидовна. Она чувство-вала себя хозяйкой не только приёмной главного врача, но и всей больницы. Окончила университет, знала три иностранных языка и была предана шефу. Но сравнивать её преданность с преданностью собаки было бы неправильно. Скорее, была пре-дана, как кошка. Мурлыча, подавала ему чай. Кофе он принци-пиально не пил.

Спрашивать что-либо у Дины Давидовны было бесполезно.

– Заходите. Ждёт, – сказала шахиня, расплываясь в улыбке.

Серёгин приоткрыл обитую дерматином дверь.

– Разрешите?

– Входи-входи. Присаживайся, – сказал Пётр Николаевич, откладывая книгу, которую только что читал.

«Начало многообещающее», – подумал Юлиан Семёнович, взглянув на главного врача.

– Волнуешься?

– Пока не вижу причин.

– И правильно делаешь.

Он встал из-за стола и сел напротив Серёгина. На какое-то мгновение в кабинете стало тихо. Слышно было, как маятник больших напольных часов отсчитывал секунды. Но Юлиан не мог разобрать, отбивают этот ритм часы или его сердце. Пони-мал, что сейчас главный скажет что-то важное. Но, судя по улыбке секретаря и тому, что он сел напротив, вряд ли это могли быть неприятные новости.

– Я хочу тебе предложить должность заместителя по меди-цинским вопросам, – сказал он. – Понимаю, что ты ещё слиш-ком молод и опыта у тебя с гулькин нос, но это дело наживное. Пока с месячным испытательным сроком. Присмотрюсь к тебе. Посмотришь, справишься ли. Будет ли тебе интересно. А через месяц окончательно решим, оставаться ли тебе начмедом или возвращаться в отделение. 

– Насколько я знаю, Виктор Васильевич ещё в больнице. На живое место я не пойду.

Он даже не знал, радоваться этому предложению, или огор-чаться. В конце концов, без согласия его никуда не переведут.

– Откажешься – буду искать другого.

Он долго говорил о работе начмеда, о коллективе, матери-альной базе, проблемах. Но акцент делал на перспективах. Обе-щал во всём помогать.

– Мне можно подумать? – спокойно спросил Юлиан Семё-нович.

– Можно. Почему же нельзя? Сейчас два часа. Жду к трём. Есть ли ещё вопросы?

– Смогу ли я совмещать на полставки в своём отделении? Что за начмед, который будет только в бумажках копаться.

– Думаю, с этим проблем не будет.

– Тогда мне и думать не нужно. Я согласен. Сделаю всё, чтобы не подвести вас.

– Не меня. Себя не подведи. Рано или поздно, я тоже уйду на покой. Когда и как мне готовить смену? Так что ты, если пройдёшь испытательный срок, станешь моим вторым «я». Как это звучит по латыни? Слышал я, ты силён в ней.

– Alter ego.

– Вот-вот. И говорил об этом ещё великий Пифагор, – сказал Пётр Николаевич, улыбнувшись. – Знаешь, как писала Ирена Барановская?..

Теперь уж ни за что на свете
Мы не расстанемся с тобой.
Ты не поддержка, не опора,
Ты как соломинка в воде…

Кого оставишь в отделении за себя?

– Ещё не думал. Надумаю – доложу.

– Ну, что ж. Будем считать, что мы договорились. С зав-трашнего дня и приступай. И помни: хорошим организатором здравоохранения не рождаются. Им становятся. 

Пётр Николаевич встал и, пожав Юлиану руку, сказал, слов-но священник в церкви:

– Благословляю! Очень на тебя надеюсь.



4.      В новый кабинет Юлиана Семёновича Серёгина можно было попасть только из приёмной Дины Давидовны. На-лево – кабинет главного врача. Направо – начмеда. Серёгин принёс в кабинет кипятильник, пару чашек, растворимый ко-фе… Смущался просить Дину Давидовну готовить ему кофе.

День начинался с того, что он просматривал рапортички, в которых были отмечены важнейшие показатели деятельности отделения: тяжёлые больные, выполнение плана койко-дней… До одиннадцати общался с руководителями лечебных и диагно-стических подразделений, врачами, старшими сёстрами. Прове-рял истории болезней тяжёлых больных и умерших. Решал во-просы медикаментозного обеспечения больницы. Отвечал на жалобы. Ругался, спорил, просил, договаривался… Думал о том, что медики бегут из профессии не только потому, что не могут заработать средства для проживания семьи, но, самое главное, потому, что медицина перестала быть той, которой они хотели служить. Многие перестали читать медицинские книги (врач обязан постоянно учиться, иначе через год-два он перестаёт быть врачом), обирали несчастных без зазрения совести. Но это уже не врачи, а преступники. Однако преступления их, как пра-вило, труднодоказуемы и понятны только специалистам. Если всех увольнять – не с кем будет работать! Их нужно воспиты-вать! Таким образом, к многочисленным его обязанностям до-бавляются и обязанности воспитателя! Но он же всегда считал, что не нужно всё взваливать на себя. Где-то читал, что хороший руководитель старается передать многие свои полномочия по-мощникам. Но, во-первых, где эти помощники?

В одиннадцать шёл в гинекологическое отделение. Работал до двух. Здесь отдыхал душой и телом: оперировал, перевязы-вал, консультировал, осматривал, советовал… В два возвращал-ся в кабинет, пил кофе. Потом посещал различные подразделе-ния больницы, принимал посетителей… Освобождался обычно в пять. К этому времени соседка-нянечка уже приводила Мари-ночку из школы, кормила, делала с нею домашние задания или гуляла. Домой приходил примерно к шести. Варил, стирал, уби-рал… И так каждый день.

«Какая, к чёрту, при таком режиме докторская диссерта-ция?! Может, прав Эмиль, говоря, что организатор здравоохра-нения – представитель лженауки?» – думал он.

Прошла неделя, а настроение было пасмурным. «Может, не ждать и самому отказаться от этой каторги?».

Юлиан Семёнович набрал номер Эмиля. На удивление, доз-вонился легко.

– Привет! – сказал он. – Повидаться бы…

– Затосковал?

– Не то слово. Нужно посоветоваться.

– Может, в выходные приедете с Мариночкой к нам?

– Не могу… Пока не могу отлучаться из города. В любой момент могут вызвать в больницу. Приезжай, если можешь.

– Так и мне не просто вдруг сорваться в Ростов. Отделение дежурит по скорой, а врачи наши ещё не всё умеют. Мой долг…

– Твой долг помочь мне! Подсказать, найти выход, внушить уверенность…

– Так серьёзно?

– Тоскливо и безрадостно… Хочу всё бросить!

– Ты это брось! Знаешь, как говорят: «Не сожалей о про-шлом, не огорчайся за настоящее и тревожься за будущее»! А будущее у тебя безоблачно… если, конечно, глупостей не наде-лаешь. Ладно. Буду часам к пяти. Раньше не успею. И приеду ненадолго. У самого бардак. Дерьмо разгребаю и борюсь с фор-малистами.

Эмиль положил трубку, и Юлиан вздохнул с облегчением. Взглянул на часы. Было три. Сейчас должен был прийти Тяпкин из хирургии. Хороший врач, но в последнее время ходит как в воду опущенный.

– Юлиан Семёнович! К вам Дмитрий Николаевич Тяпкин, – прозвучал голос Дины Давидовны в селекторе.

– Пригласите.

В кабинет вошёл высокий стройный мужчина лет тридцати. Поздоровался. Сел.

– Слушаю, – спокойно произнёс Серёгин. Парень ему нра-вился. Хороший хирург. Не боится трудностей. Умеет отстаи-вать своё мнение. Но что его привело сюда?

– Слушаю! – повторил он.

– Не хочу, чтобы это дошло до вас от кого-то. Дело в том, что я влюбился…

– Эка невидаль! Он влюбился! Этому радоваться нужно! Любовь – дар, который не всем достаётся!

Потом вдруг вспомнил, что Тяпкин-то женат.

Юлиан Семёнович даже растерялся. До сих пор ему не при-ходилось сталкиваться с такими проблемами.

– Всё это очень хорошо, но у вас, насколько мне известно, есть жена, ребёнок. К тому же я не работник загса. Не развожу, не свожу. Это не ко мне.

– Проблема в том, что полюбил я женщину, которую вы оперировали по поводу фибромиомы.

Серёгин всё ещё ничего не понимал.

– А как же жена? Ребёнок?!

– С ними всё в порядке. Жена дала согласие на развод. Я ей оставляю квартиру, мебель. Буду платить алименты, по воскрес-ным дням гулять с малышкой. Тем более что мы с нею уже дав-но просто соседи по квартире.

– Так в чём проблема? Чем я-то могу вам помочь?

– Дело в том, что Люся очень благодарна вам и хочет при-гласить вас на нашу свадьбу…

– За благодарность ей спасибо, но на свадьбу я вряд ли смо-гу прийти. Сам воспитываю дочку без жены. Вижу её мало… Вы что-то ещё хотели мне сказать?

Тяпкин совсем смутился.

– Дело в том, что она поставила условие: раз мы своих детей иметь не можем, она согласна выйти за меня, если мы возьмём из Дома ребёнка малыша.

– Благородно и разумно. Но я всё же не понимаю, в чём про-блема?

– В этом проблемы нет. Мы и мальчишечку уже присмотре-ли. Каждый вечер ходим в Дом ребёнка, как на работу. Маль-чонке шесть месяцев. Оформляем документы. Но Люся просит, во-первых, чтобы вы дали согласие назвать нашего сыночка ва-шим именем…

Серёгин совсем растерялся.

– Имя у меня не современное. Впрочем, пусть будет Юли-ком. Я на это имя патента не имею. Что ещё? Вы сказали: во-первых.

– А во-вторых, просит быть его крёстным отцом.

– Вот этого сделать точно не могу. Сам некрещёный. Да и в Бога не верю. Какой из меня крёстный? Но какое-то участие в его судьбе принимать буду… Только не кажется ли вам, Дмит-рий Николаевич, что ваша Люся кого-то напоминает?

– Мне она напоминает мою маму. Я её очень люблю.

– Я не знал вашу маму. Но если вам удалось найти друг дру-га и вы счастливы – вам повезло, даже если это продлится не-долго. А мне ваша Люся напоминает героиню сказки Пушкина о рыбаке и рыбке. Не хотел это говорить, но, коль скоро у нас беседа необычная и откровенная, скажу: она, может, и напоминает вам маму. Но она  не ваша мама и ставить такие условия не должна. Я хорошо помню её. Красивая, яркая женщина. Но знает, чего хочет. Ставит перед собой цель и добивается её любыми средствами. Впрочем, вы знаете её лучше меня. Но, насколько я помню, у неё есть дочурка.

– Да! Но мы хотим, чтобы у нас было не менее трёх малы-шей. К тому же она ничего другого не просит. Я не останусь с нею у разбитого корыта. Мы даже землю уже купили. Будем дом строить…

– На вашу зарплату? Или Люся получила наследство?

– Напрасно вы иронизируете. Так мы можем назвать сына вашим именем?

– Ваше право. Вы мне хотя бы фотографию его подарите.

– Спасибо! Обязательно принесу.

Он встал. Что-то хотел сказать ещё, но не решался.

– Что у вас ещё?

– Хотел бы с нею к морю поехать на пару недель. Хотя бы на неделю.

– Но не прошло и месяца, как вы вернулись из отпуска! Впрочем, это  компетенция Петра Николаевича. Всего доброго! Передайте привет невесте и благодарность за память.

Юлиан Семёнович встал, давая понять, что аудиенция за-кончена.

«Влюблённые глупеют», – подумал он.

В пять приехал Эмиль Моисеевич. Оглядев кабинет, кивнул удовлетворённо:

– Нормально!

В это время в дверь кабинета постучали и, не дожидаясь приглашения, вошла Дина Давидовна с подносом в руках. На подносе две чашки с заваренным ею кофе, какие-то пряники, конфеты.

– Вторую неделю работаете, и ни разу не попросили кофе. Это входит в мои функциональные обязанности.

Потом, улыбнувшись Эмилю, сказала по-английски:

– Good to see you, Emil! Do you remember me?

– Forgot.

– We met at Grigoryan. You still then sang to the guitar and went to see me off.

– Age.

– I didn't know that you are familiar with Seregin.

– We are friends.

– Write me to their friends. I hope you still see.

– I will be glad. Thanks for the good memory. And Seregin, be-lieve me, a wonderful man and very clever .

Юлиан Семёнович слушал и удивлялся. Эмиль и здесь на-шёл знакомую.

Когда Дина Давидовна вышла, спросил:

– Вы знакомы?

– Когда-то встречались у Григоряна. Я её не помню. Столько воды утекло.

– Ну и ну! – продолжал удивляться Юлиан. – С тобой не со-скучишься. Она в больнице полновластная хозяйка. Её хорошо иметь в друзьях. По крайней мере – не во врагах.

– Что у меня с ней общего? Впрочем, ты прав: десять друзей вроде бы мало, а один враг – много.

Серёгин отхлебнул горячий кофе, захрустел бисквитом.

– Всё думаю, – произнёс он тихо, – не делаю ли я ошибку? Зачем мне всё это нужно? Я – врач. Хочу оперировать. Шеф ждёт от меня каких-то героических дел, восторгов, виляния хво-стом, а я промолчу.

– Молчание тоже бывает красноречивым. Мне кажется, тебе улыбнулась фортуна, а ты нос воротишь. Начмед в такой боль-нице – полубог. Тебе лишь нужно как-то проявить себя, провес-ти несколько шумных акций. Например, введи открытее приёмы хотя бы раз в неделю. Скажем, по субботам. Сейчас, чтобы попасть на консультацию к вашему врачу, нужно иметь направление из поликлиники, сдать много анализов. А в поликлиниках очереди. Придётся потратить несколько дней. А здесь такое облегчение: без направления, без анализов консультирует опытный специалист! Чтобы не тратить много времени на беседы, напечатай анкеты. По ним можно отобрать наиболее проблемных. Обследовать их, пролечить… И, конечно, раструбить об этом методе в газетах, на телевидении.

Юлиан Семёнович слушал, и ему хотелось тут же всё прово-дить в жизнь. «Эмиль  это Эмиль! Моя палочка-выручалочка, – думал он. – К тому же проблем с выполнением плана по койко-дням не будет».

– Всё, что ты говоришь, – здорово, только, как на мою ини-циативу посмотрит старик? Правда, он намекнул, что и ему пора готовить смену.

– Это именно то, что тебе нужно. Когда станешь главным, у тебя появятся такие возможности, какие тебе и не снились! На вашей базе столько кафедр. Защитишь докторскую. Вся больни-ца, весь институт будет работать на тебя!

– Когда это ещё будет? Ему скоро семьдесят, а он крепкий как дуб и умирать не торопится.

Эмиль внимательно взглянул на Юлиана и, пожав плечами, произнёс:

– Что поделаешь? Умирать не торопятся. Но, так или иначе, уже сегодня надо заботиться о том, что будет завтра. И не очень слушай, что будет говорить старик. Ему важно иметь возле себя человека, который вместо него будет тянуть бегемота из болота. Повторяю: не мотай на ус то, что тебе вешают на уши.

– Легко говорить. Моя должность – большое болото: легко влезть, но трудно выбраться.

Серёгин открыл ящик письменного стола и достал сигареты. Закурив, продолжал:

– Раньше думал, что шеф крутит любовь с моей операцион-ной сестрой. Мадам с большим самомнением и сексуальностью. Высокомерна и надменна. Знает себе цену. Халат на голое тело. Ни соринки. Во всём порядок… Но сейчас так не думаю. 

– Я же тебе это говорил! В старости есть только одно уте-шение: то, к чему стремился в молодости, тебе уже и не нужно. Однако, старея, человек видит хуже, но больше. Тебе нужно учитывать их дружеские отношения. Имей в виду, что и ваша секретарша – его глаза и уши. Через неё можно влиять на шефа. Он, конечно, опытный волчара и многое знает. Только вспом-нить не может. Она его записная книжка. Впрочем, тебе это всё на руку. У тебя полная свобода действия. Он, конечно, всё по-нимает, всё знает, только кто его спрашивает? На каком-то этапе он был на своём месте. Но теперь устарел. Знаешь, как говорят? Tempora mutantur et nos mutamur in illis. Времена меняются, и мы меняемся с ними. Ты должен стать здесь главным  per fas et nefas. С помощью дозволенного или недозволенного.

– Но шеф – нормальный мужик, – сказал Юлиан.

– Нормальный это хорошо. Только глубжe копaй! Ты дол-жен знать о нём всё!

– Зачем это мне? Я его свергать не собираюсь. Пусть живёт! Мне даже лучше: он – первое лицо. Его вызывают на ковёр. Ме-ня вполне устраивает нынешняя ситуация. Не люблю ходит в здравотдел, райком, горком… Все шишки падают на него. Мне достаётся уже рикошетом. Нет, пусть живёт и царствует… Как английская королева…

Эмиль задумался. Потом тихо произнёс:

– Тебе бы ближе познакомиться с клиниками, расположен-ными на базе вашей больницы. Провести какую-нибудь конфе-ренцию. Договориться, чтобы на вашей базе провели заседание областного общества… Шевелись! Не сиди! Сейчас это жизнен-но важно! А вообще, творить миф о себе лучше, чем заниматься самопиаром. Повторяю: не сиди сиднем. Делай что-нибудь! Хо-рошее начало – полработы. У тебя нет выбора. Становись от-важным!



Шли дни, а Серёгин всё ещё не понимал, с чего следует на-чинать. Помог случай.

Однажды, делая обход в терапевтическом отделении, он об-ратил внимание, что больная Володина лежит в отделении трое суток, а история болезни так и не оформлена. Не обследована. Лечение так и не назначено. 

Вернувшись с обхода, он сделал замечание заведующей от-делением, полной даме с большими яркими серьгами и кольца-ми на всех пальцах рук.

– Для начала я делаю вам замечание. Если такое повторится, буду ставить вопрос о вашем служебном несоответствии.

Заведующая молчала. Понимала, что этот выполнит то, что обещает. «Новая метла…».

– И ещё: в истории болезни на следующие же сутки после поступления больного в отделение должна стоять ваша подпись, свидетельствующая о том, что вы видели больного и согласны с назначенным обследованием и лечением. С завтрашнего дня, – продолжал он, – в понедельник, среду и пятницу в час дня вы будете докладывать мне о тяжёлых больных.

Заведующая попыталась что-то сказать, но Серёгин повто-рил:

– Это распоряжение не обсуждается. Я хотел бы иметь план работы вашего отделения.

– Какой план? – не поняла заведующая.

– План повышения квалификации врачей, медсестёр. План отделенческих конференций.



В это время и в поликлиническом отделении больницы про-водилась большая работа. Осваивались новые методики. Серё-гин использовал идеи Эмиля Моисеевича. Ввёл запись медицинской документации на магнитную ленту, стал применять памятки по самообследованию, анкетирование больных. Он хотел растормошить «сонное царство», и, кажется, это ему удалось.

Главный врач поддерживал все его инициативы.

Серёгин предложил Петру Николаевичу создать в больнице Медицинский Совет, в который входили бы  все заведующие отделениями и службами больницы. Собираться такой Меди-цинский Совет, по мысли Серёгина, должен был не реже раза в месяц. На нём должны были решаться все важнейшие вопросы больницы. Пётр Николаевич поддержал эту идею.



Прошли годы. В мае 1980-го Юлиан Семёнович Серёгин ус-пешно защитил докторскую диссертацию. Он стал спокойным, уверенным в себе. Поражал коллег необыкновенной работоспо-собностью. Приходил на работу к шести утра. Назначал встречи тем, кто хотел с ним переговорить, в семь утра. В восемь шёл в отделения, консультировал и оперировал, уже не только гинеко-логических больных. В кабинет возвращался во второй полови-не дня. Ни с кем особенно не дружил. Единственным, с кем продолжал поддерживать отношения, – был Айзенберг, его второе «я». С ним сидел, бывало, в кабинете до глубокой ночи, обсуждая какие-то проблемы, планируя  дальнейшие шаги.

К этому времени у Юлиана Семёновича появилась женщи-на-пенсионерка, старая учительница, приехавшая из Харькова. Её рекомендовала его сестра. Оставшись одна, Нина Васильевна бедствовала и согласилась переехать к Юлиану Семёновичу, которого знала с детства. Ей выделили комнатку, и она стала полноправным членом семьи. Варила, убирала, ухаживала за Мариночкой.

Первого декабря больница готовилась отметить семидесяти-пятилетие Петра Николаевича. Актовый зал больницы украсили его портретом, фотографиями. Накануне этого события Пётр Николаевич, как обычно деятельный и спокойный, обсуждал с Юлианом Семёновичем сценарий этого события.

– Ты понимаешь, – говорил Пётр Николаевич, – раньше ме-ня утомлял мир. Теперь я его утомляю. Но что делать. И в моём возрасте хочется надеяться хотя бы на один лишний день, кото-рый может мне подарить Судьба. Вся наша жизнь – театр, а лю-ди хотят антракта, чтобы выпить водочки в буфете или на по-минках…

– Что за разговоры накануне такого события? – воскликнул Юлиан Семёнович. – Вам ещё жить и жить!

– Надо уметь закрывать скучную книгу, уходить с плохого кино, увольняться с плохой работы. Ты знаешь, я боялся старос-ти. Боялся, что не смогу делать что хочу. А теперь вижу, что мне вовсе не хочется этого делать. Это и есть старость. Понимаю, что пора уходить. Искусство и состоит в том, что Мастер может вовремя уйти!

Главный как будто всё предчувствовал.

Рано поехал домой. Хотел отдохнуть. Чувствовал в послед-ние дни какую-то усталость. Дома поужинал, лёг спать и… умер.

Нужно ли говорить, какой шок пережили сотрудники, узнав о смерти главного врача больницы, которого все искренне ува-жали. Он был когда-то прекрасным врачом, сильным руководи-телем, хорошим Человеком.

Через неделю после его похорон на должность главного вра-ча городской клинической больницы был назначен Юлиан Се-мёнович Серёгин.



5.      Задачи, стоящие перед главным врачом, существенно отличаются от тех, что стоят перед начмедом. Тот небольшой опыт, который приобрёл Серёгин, работая главным врачом в Новочеркасске, ни в какое сравнение не шёл с тем, что ему предстояло. Продолжая сидеть в своём кабинете, он попросил Дину Давидовну его не тревожить и соединять лишь с выше-стоящим начальством. Сидел и курил сигарету за сигаретой.

«Сбылась мечта идиота, – думал он. – Вот я и главный врач. Что изменилось, кроме таблички на дверях? Прибавились заботы, которых и без того было много.

Да, теперь я – распорядитель кредитов. Каких, к чёрту, кредитов?! Денег едва хватает, чтобы не протянуть ноги. Нечем кормить больных. Нечем лечить! Медикаменты стали дорогими. Новые, более эффективные становятся мечтой. Непонятно, за-чем читать медицинские журналы о новых приборах, методах лечения, эффективных препаратах, когда всё это не учитывается в смете. Её составляют те, кто журналов не читает. Выход один: ходить с протянутой рукой. Становиться менялой: вы оплатите счёт, а мы вам…

Но, именно так и начинается падение морали, принципов гуманизма. Медицина становится торговлей. На дне пропасти всё, только не сопереживание, жертвенность, стремление по-мочь. Всё будут решать власть и деньги.

На зарплату, которую получает специалист, нельзя обеспе-чить нормальное существование. Раньше я с гордостью носил высокое звание врача. Передо мной были примеры выдающихся медиков. Я им старался подражать.

Сегодня многие уходят из профессии. А на дне этой про-пасти  взятки и вымогательства под флагом благоденствия. Пре-ступления. Больной станет не субъектом, а объектом наживы.

Нет! Что меня так расстроило? Ведь я шёл к этому креслу, карабкался, как мог. Должность главного даёт власть, прилич-ную зарплату, возможности… Я смогу построить идеальное ле-чебное учреждение… в отдельно взятой больнице! Но для нача-ла мне нужен здесь Айзенберг, верный и многократно прове-ренный друг. Мы с ним – люди одной крови!»

Потушив сигарету, Юлиан Семёнович позвонил Эмилю Моисеевичу.

– Эмиль! Можешь подъехать? – спросил он.

– Что-то случилось?

Серёгин ушёл от ответа.

– Я сейчас пришлю за тобой машину. Есть разговор.

Через два часа вошёл встревоженный Айзенберг.

– Что случилось?

Потом повернулся к стоящей здесь же Дине Давидовне, попросил сделать кофе.

– Замёрз как цуцик. На улице холодрыга. Да и машина у тебя продувается со всех сторон. Мог бы и поменять.

– Мне только машины сейчас менять.

Потом, взглянув на секретаря, добавил:

– И к кофе что-нибудь. Позвоните на кухню. Пусть Степан Иванович что-нибудь организует. Разговор у нас будет долгий и серьёзный.

Он достал из ящика стола бутылку коньяка.

– Начало многообещающее, – резюмировал Эмиль Мои-сеевич.

Когда Дина Давидовна вышла, Серёгин снова достал из пачки сигарету.

– Кончай дымить. Нечем дышать. Хотя бы форточку от-крыл.

Юлиан Семёнович отложил пачку.

– Эмиль! Иди ко мне начмедом! Без тебя не могу…

В кабинете стало тихо. Эмиль подошёл к окну, открыл форточку. Потом достал из пачки Серёгина сигарету и чиркнул спичкой. Закурил, держа паузу, как хороший артист.

В кабинет вошла Дина Давидовна. Поставила чашки с ко-фе на стол, с удивлением глядя на молчащих друзей. Так и не услышав обычного в таких случаях «спасибо!», вышла, плотно прикрыв дверь.

Наконец Эмиль тихо сказал:

– Есть старая пословица: «чем дальше, тем ближе!». Я не хотел бы, чтобы между нами возникли какие-то сложности. До-рожу нашей дружбой. Если будем работать вместе, могут воз-никнуть напряжения. Мы можем просто по-разному смотреть на возникающие проблемы. Оставаясь в Новочеркасске, я всегда по первому твоему зову готов приехать. И рассчитываю на взаимность с твоей стороны.

– Ты мне нужен здесь постоянно! Получишь хорошую квартиру. Ростов  это не Новочеркасск! Ты  посмотри, куда мы катимся. Взятки, липовые показатели, бедность. Постоянное хождение с протянутой рукой. Как этому противостоять? Один я не справлюсь!

– Это всё понятно, – упорствовал Айзенберг. – Только на-шу дружбу я ценю выше, чем преимущества жизни и работы с тобой.

И снова в кабинете стало тихо.

Пришёл Степан Иванович. Поставил на сервированный Диной Давидовной стол тарелку с жареной картошкой, которую всегда просил приготовить ему Серёгин. В другой тарелке – ка-кое-то мясо.

Когда они вышли, Юлиан Семёнович хотел было открыть коньяк. Потом отставил его в сторону, достал из холодильника бутылку водки и разлил по рюмкам. 

– От счастья к несчастью – один шаг, но назад – долгий путь, – задумчиво проговорил Эмиль, чокаясь с Юлианом. В си-нагоге как-то раввин рассказывал прихожанам историю жизни известного своей мудростью царя Соломона. О том, что у него было семьсот жён и триста наложниц и он, по еврейскому зако-ну, должен был их всех удовлетворять. Прихожане удивились и спросили его: «Чем он их всех кормил?».

– Что ты мне здесь еврейские притчи рассказываешь? – спросил Серёгин. – Я с тобой говорю серьёзно. И что ты хотел этой притчей сказать?

– Нет, ничего, – улыбнулся Эмиль. – Мне кажется, их долж-но было  больше интересовать, чем он сам питался.

– В том-то и дело! Ты посмотри, куда мы катимся! Я без тебя не смогу этому всему противостоять. А вместе…

– Давай лучше выпьем за нашу дружбу.

Эмиль, налив в рюмки водку, чокнулся и выпил. Потом сно-ва достал из пачки Серёгина, лежащей на столе, сигарету и заку-рил.

– Своей задачей я вижу сейчас успокоить тебя, внушить уверенность в том, что всё будет хорошо. Уверенность, которой у тебя нет. Ты должен понять, что я тебе смогу гораздо больше помочь, если не буду обременён задачами огромной больницы. Тебе нужно немного успокоиться, найти себе начмеда из числа своих сотрудников. А я всегда буду рядом… Как однажды написал мне мой приятель: «еврейское счастье это короткий промежуток времени между несчастьями». Постоянное невезение. Мне не нужно такое счастье. Я хочу сохранить нашу дружбу!

Как ни уговаривал Серёгин Айзенберга перейти к нему ра-ботать, тот упорно отказывался, приводя всё новые и новые обоснования своей позиции. В конце концов Юлиан Семёнович вынужден был согласиться.

– Пусть так. Но что мне делать? Я даже не знаю, с чего на-чать. Работа главного  совсем не похожа на работу начмеда. Я не хочу превращаться в хозяйственника, уходить от больных. Хочу продолжать лечебную работу, оперировать, спасать…

– Кто тебе мешает? Ты  хозяин! Не поверю, что у тебя нет запасного варианта кандидатуры на начмеда.

– Есть.

– Кто такой?

– Такая. Евгения Дмитриевна Акулова. Кардиолог. Нестарая, кандидат. Улыбчивая и добрая, но временами резкая и даже жестокая…

– Но на этих парадоксах строится любая личность. Так в чём проблема?

– Уж очень смазливая и сексуальная. К тому же с сильным характером. Как-то слышал, как она говорила коллеге, которая жаловалась, что сын всё время становится на сторону жены. «Если мой сын, – сказала Акулова, – будет горой стоять за свою жену – я буду им гордиться! Значит, вырастила настоящего мужчину! А какого вырастила сына – покажет моя старость».

– Умница! Такая тебе и нужна! Боишься не удержаться?

– Уж слишком яркая, красивая и шумная. Боюсь разговоров. Они сейчас мне ни к чему.

– Бойся тихой собаки и тихого врага. Впрочем, аргумент. Разговоры никому не нужны. Говорят, в зоопарке все животные ведут себя прилично, кроме обезьян. Вероятно, потому что без пяти минут люди! А вы – люди, и ничто вам не чуждо!

Айзенберг стал сомневаться, сможет ли Юлиан устоять пе-ред соблазнительной и умной бабой? Не станет ли куклой в её руках? Задумчиво сказал:

– Все бабы разные. По опыту знаю. В основном они кажутся сочетанием лучшего и худшего, волшебного и ужасного. Я, впрочем, рад, что они существуют. А мужиков нет? Или ста-рушки горбатой?

– Мужиков нет. Старух сам не хочу. Мне бы такую, чтобы была предана и могла выполнять нестандартные поручения.

– Тоже мне сутенёр нашёлся! Виктор Гюго, кажется, гово-рил, что мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остаётся только жить со смехом. Она замужем?

– Разведена. Воспитывает сынишку десяти лет. Живёт с ро-дителями.

– Обхохочешься! То что нужно! Нормально. В крайнем слу-чае дай объявление в газету: «Требуется заместитель главного врача по лечебным вопросам. Диплом об окончании медицин-ского института желателен». Нормальная кандидатура. Поса-дишь свою воробьиху в клетку и будешь кормить с ладони. Вос-питаешь такой, какая тебе нужна.

 – В том-то и дело, что её не воспитаешь. Она сама кого хо-чешь воспитает. К тому же не хочу погрязнуть в хозяйственных заботах и забросить лечебное дело.

– Какие проблемы? Введи в штат ещё заместителя, который бы хозяйственные вопросы брал на себя. Но решение их всё равно ты будешь визировать. Ремонт, снабжение, связи, выбива-ние штатов, денег – этими вопросами тебе придётся заниматься. Но для начала покажи, что ничто в больнице принципиально меняться не будет. Существует преемственность. Отметь в при-казе старейших сотрудников. Скажи что-нибудь хорошее. Это людям нравится, тем более что есть за что. Мы легче замечаем плохое и не видим хорошее. Хорошо бы сделать, например, тра-дицией: первого декабря, день смерти Петра Николаевича, сде-лать Днём памяти. На автобусах коллективом ездить на кладби-ще, поклониться ушедшим из жизни сотрудникам. Начинать с могилы шефа…

Серёгин тут же подхватил и развил идею:

– Поручить кадровикам, чтобы уточнили, где захоронены старые сотрудники. Накануне привести могилки в порядок. Это ты здорово придумал. А ещё хорошо бы организовать библиоте-ку для больных. Бросить клич, и сотрудники принесут книги. На это денег не нужно. Всё – на общественных началах…

Они проговорили до вечера. Дина Давидовна давно ушла домой. В административном крыле больницы было тихо и тем-но, и только Евгений Дмитриевич, водитель Серёгина, ожидал шефа в приёмной Дины Давидовны, слушая радио. В восемь вечера он отвёз Айзенберга в Новочеркасск и поехал домой, с тем, чтобы в половине шестого утра быть у дома Серёгина и везти его на работу.

На следующий день Юлиан Семёнович попросил Дину Да-видовну пригласить из терапии Евгению Дмитриевну Акулову.

Через несколько минут в кабинет вошла молодая блондинка с голубыми глазами.

– Звали, Юлиан Семёнович? – спросила она, кокетливо улы-баясь.

– Приглашал. Присаживайтесь, Евгения Дмитриевна. Разго-вор у нас будет долгим.

Акулова присела к столу, серьёзно взглянув на главного врача и думая, о чём может быть с нею разговор? Вроде бы жа-лоб не было. В отделении всё спокойно. Плановые показатели выполняются. Правда, больных много. В коридорах лежат. Но это уже не к ней. Отказать в госпитализации больному с ин-фарктом она не может.

– Слушаю вас.

Собралась. Приготовилась к прыжку. Нужно снять напряже-ние. Хорошо бы вспомнить анекдот по случаю, да ничего в го-лову не приходит.

– Вспомнился забавный случай, который я слышал от своего соседа раввина, – сказал он. – Один мужчина принёс в синагогу кота и попросил сделать ему обрезание. Сосед очень рассердил-ся. Решил, что этот человек просто издевается, и выгнал его. А потом выяснилось, что тот хотел пожертвовать синагоге пять тысяч долларов. «Что вы хотите этим сказать, ребе?» – спросил я. «Нет, ничего, – ответил раввин. – Просто я думаю, что должен был сначала выяснить: может, этот кот и в самом деле еврей».

Евгения Дмитриевна с удивлением посмотрела на Серёгина. Таким она его не знала. Решила ждать продолжения. «Чего я ему вдруг понадобилась?»

А Юлиан Семёнович всё не торопился объяснить, почему вдруг прямо с утра пригласил её к себе.

– Кофе? Чай? Дина Давидовна варит прекрасный кофе. У меня и коньяк к нему есть.

– Создаётся впечатление, что вы никак не решаетесь сказать мне то, ради чего пригласили к себе.

Юлиан Семёнович по селектору попросил Дину Давидовну принести два кофе. Потом внимательно посмотрел на Евгению Дмитриевну. Подумал, что с такой можно бы было закрутить служебный роман, если бы не решил предложить ей должность начмеда. Наконец, после недолгого молчания спросил:

– Вы, кажется, из-под Новочеркасска?

– Из Кривянки. Есть такая станица, которая практически слилась уже с городом. Отец там – председатель колхоза. Мама бухгалтером в том колхозе. Мне кажется, в моём личном деле всё это есть.

– Есть, есть. Я знаком с вашим личным делом. Дело в том, что и я работал в Новочеркасске. Мы вроде бы с вами ровесни-ки.

– Нет. Я на пять лет моложе. Вы – сорок пятого года рожде-ния, а я – пятидесятого. С вашей биографией я тоже знакома.

– Вот и хорошо…

Юлиан Семёнович снова на несколько минут замолчал, словно не решаясь произнести то, ради чего он и пригласил Акулову. Потом, решившись, словно бросился со скалистого берега в холодную воду:

– Хочу вам предложить перейти в этот кабинет. И кабинет больше вашего, и работа масштабнее. Наконец, возможностей много больше. Начмед в нашей больнице – должность значимая и уважаемая. Вас будут знать и в горздраве, и в горкоме пар-тии…

Евгения Дмитриевна даже несколько растерялась. Она ожи-дала всего, только не такого предложения. И неизвестно, была ли она ему рада, или огорчена, что главный предложил ей не то, чего бы она желала.

– Неожиданное предложение. Я не готова сразу ответить.

– Я вас не тороплю. Готов ждать вашего решения до конца дня.

Он вспомнил, что Пётр Николаевич в своё время дал ему час.

– Работать в непосредственной близости к вам страшно, – смело сказала Акулова. – Даже работая начмедом, вы вселяли страх. Иной раз бывали резки. Мне рассказывал Сальников, что однажды к нему пришёл журналист, чтобы взять интервью. Он сделал какую-то уникальную операцию. Так Роман Никаноро-вич сказал журналисту, что согласится на интервью только по-сле того, как вы на это дадите своё добро. Вас боятся, и вам, ви-димо, это нравится. Работая рядом, мне придётся постоянно ис-пытывать стресс. Зачем это мне? Как говорят в Одессе, «Что я с этого буду иметь?!». Я в начальники не рвусь. С меня достаточ-но моего отделения. Да и смогу ли я? Знаете, как говорят: сила у меня есть, воля тоже есть, а вот силы-воли нет…

– Есть песенка, слова последнего куплета которой я позволю себе вам напомнить:

И теперь я полна опасенья,
Коль придётся мне летом тонуть,
Приплывёт ко мне лодка спасенья,
В лодке будет сидеть кто-нибудь.
Но спасательный круг мне не бросят
И не станут виски мне тереть,
А сперва предварительно спросят:
Что мы с этого будем иметь?! 

Вот что я вам на это отвечу: вы будете иметь много больше за-бот и проблем. В вашей власти будет не одно отделение, а ог-ромная больница на тысячу двести коек. Десятки отделений, возглавляемых кандидатами и докторами наук, на базе которых расположены клиники медицинского института, несколько ла-бораторий и диагностических подразделений, поликлиника и аптека. Наконец, под вашим началом будет более тысячи со-трудников. А ещё забот полон рот, проблем… Вы станете пуб-личной фигурой. О вас будут говорить, с вами будут искать воз-можности пообщаться. На вас будут писать анонимки и жалобы. Но вы не торопитесь отказываться. Такие предложения делают нечасто. А что касается разговоров, что меня боятся, так должен вас уверить: боятся те, кому есть чего бояться. И вас будут бо-яться… Начальник, которого не боятся, – плохой начальник.

– Должны не бояться, а уважать…

– Красивые слова! Но поймёте это, когда станете начальни-ком, публичной. Когда ваши фотографии появятся на обложках журналов и газет…

В кабинет вошла Дина Давидовна и принесла кофе, поставила его на стол и вышла.

– Сколько ни ем, сколько ни пью, – пошутил Юлиан Семё-нович, чтобы сгладить впечатление от своих слов, – на следую-щий день словно и не ел вовсе...

– Публичной буду, говорите? Это, конечно, аргумент. Это то, о чём я мечтала. Но, знаете, как говорят: чем дальше, тем ближе! В работе не всегда всё безоблачно… Я, конечно, буду стараться. Советоваться. Но мне будет очень неприятно полу-чать от вас замечания…

Юлиан Семёнович понял, что Акулова дала согласие.

– Всё будет хорошо. Мне сейчас очень важно иметь челове-ка, на которого я могу положиться.

Сказал, и смутился. А Евгения Дмитриевна улыбнулась и уже весело произнесла:

– Положиться на меня вы можете! Сделаю всё, чтобы вы не пожалели, что положились на меня!

– Вот и хорошо! А кого вы оставите в кардиологии? – уже серьёзно спросил Серёгин.

– Я думаю, Ведерникову. Опытная, спокойная, требователь-ная к себе и коллегам. Да и мне с нею будет легче работать.

– Не возражаю. Завтра жду вас к девяти. Тогда и поговорим подробнее о ваших функциональных обязанностях.

Евгения Дмитриевна отставила в сторону пустую чашку, встала и кокетливо сказала:

– Я думала, что в связи с тем, что вы меня так легко соблаз-нили и я вам отдалась, вы пригласите меня поужинать в ресто-ран.

Серёгин прекрасно понял игру этой «миледи». Сказал, вста-вая:

– Обязательно мы это отметим, но не сегодня. У меня ещё много задач, которые должен сегодня решить. А за согласие спасибо. Я думаю, мы с вами сработаемся.



6.        Прошли годы. Мариночка окончила школу с золо-той медалью и поступила в медицинский институт, а на шестом курсе вышла замуж за курсанта РАУ и по окончании института в 1994 году уехала к мужу на Дальний Восток. С тех пор Юлиан Семёнович жил один, изредка переписываясь с дочерью. Дома хозяйничала Нина Васильевна, семидесятилетняя женщина, ко-торая жила у них  вот уже двадцать лет и стала членом семьи. С отъездом Мариночки она думала, что и ей придётся искать себе где-нибудь пристанище, но Юлиан Семёнович об этом даже ду-мать не хотел.

– Это ваш дом. Как же я без вас? Или обидел чем?

Нина Васильевна заплакала. Она умела ценить то, что имела.

Жизнь больницы была трудной. Финансирование практиче-ски прекратили. Родственники приносили больным постельное бельё, еду. Давали деньги на лекарства. Стыдно было смотреть в глаза людям. Зарплаты были такими, что их и зарплатами назы-вать было трудно. Именно тогда и начались поборы. Если попа-дал больной, родственники которого были способны платить, их «грабили по полной»! И «для того парня» тем, у кого не было таких родных и друзей. Когда поступал больной, которому требовалась операция, лечащий врач писал им большой список лекарств, бинтов, шовного материала, которые нужно было принести. Работать было нечем. Многие нянечки, медицинские сестры и врачи подкармливали больных. Родственники сдавали кровь, помогали чем могли. Были и такие, кто не выдерживал и уходил из профессии. Шли торговать на рынок, мужчины занимались извозом…

Все эти страшные годы Юлиан Семёнович ходил по пред-приятиям города с протянутой рукой, просил оплатить счёт на медикаменты, на продукты… Но и предприятия были не в луч-шем состоянии. Многие заводы отдавали свои цеха в аренду предприимчивым людям, перепрофилировались или просто прекращали своё существование. Толпы безработных, растерянных людей бродили по городу. Появились банды бритоголовых, которые облагали данью за место на рынке, за право что-то делать, просто жить. Они в свою очередь платили милиции. Но при этом по радио, по телевидению говорили о демократии и успехах. Регионы стремились к «самостийности», заговорили о праве на самоопределение. А потом прошёл по стране ураган чеченских событий, масштабных грабежей, история с фальшивыми авизо…

Однажды к Серёгину приехал Эмиль Моисеевич. Настрое-ние его было пасмурным. Дочь вышла замуж за программиста и уехала на постоянное жительство в Израиль. Эмиль никуда не хотел уезжать. Но и жить вдали от дочери не мог. К тому же у него появился внук.

– Что за жизнь такая сволочная, – сказал он. Потом, с опа-ской взглянув на стены кабинета, в котором часто бывал, тихо спросил:

– Ты уверен, что тебя не слушают?

– Кто у нас в чём-то может быть уверен? А ты не болтай лишнего. Но я всё же надеюсь, что мы выстоим. Вылезем из это-го болота. Страна сделала такой крутой разворот, что не мудре-но и вылететь в обочину.

– Блажен, кто верует. Тепло ему на свете!..

Эмиль с тревогой взглянул на дверь. «Чем он так напуган?» – подумал Серёгин.

– Дмитрий Авилов говорил иначе, чем Грибоедов в «Горе от ума».

Блажен, кто верует, но трижды – кто не ведает
И с небесами дышит в унисон.
Спрошу у Господа,  а он ответит, просто, так:
«Всё это сон, мой дорогой, лишь только сон».

– Умник! А почему бы тебе не организовать коммерческие палаты? Поставь туда маленький холодильник, телевизор. Пала-та на одного, на двух больных. За дополнительный комфорт до-полнительная плата. А деньги эти на лекарства больным, кото-рые не могут платить. Пусть совсем не случится то, что может случиться.

Айзенберг, как всегда, был готов что-то делать, куда-то ид-ти, кого-то уговаривать.

Серёгин рассказал ему, что недавно у него был неприятный разговор с патологоанатомом.

– Они же чувствуют себя всезнающими и безгрешными. Им, как Богу – известна Истина. Они не ошибаются…

– Да что он такого тебе сказал? – не выдержал Эмиль. – Я знаком с ним. Мне он показался открытым и честным челове-ком. Правда, наивен. Не от мира сего. Но не подлец!

– Может быть. Только зачем на больничной конференции всех поучать, будто сказал что-то новое?!

– Да что же он такого сказал, что и тебя задело? Мне ка-залось, что на Олимпе один бог, Зевс по фамилии Серёгин.

– Говорил он сумбурно. Общий тон его выступления был такой: в больнице нет демократии. Сотрудники запуганы. Главный врач – деспот, не слушает иного мнения, самодур. До сих пор не внедрил в практику передовые методы диагностики, в частности кольпоцитологию. Давно купили дорогостоящее оборудование, а оно до сих пор стоит запакованное в подвале. Да и бардак везде. Недавно он вскрывал мужика, который сам пришёл в приёмный покой в семь утра, а в отделении оказался только в двенадцать дня! А у него  перфорация жёлчного пузы-ря. Развился тяжелейший перитонит. Сопротивляемость на нуле. Нужных препаратов нет. Вот и преставил Господу душу свою грешную.          

– И что из того, что он наговорил, – правда? – спросил Эмиль Моисеевич.

– В том-то и дело, что всё, что он говорил, – правда! Только её нельзя рассматривать не в контексте с обстоятельствами. За смерть больного я, конечно, уволил Федоркину. Толстуха спит на ходу. Шестьдесят пять. Пора на пенсию. А что касается обо-рудования, так кто на нём будет работать? Нужно готовить вра-чей. Оно сейчас нам как корове седло. Вот и лежит, ждёт луч-ших времён. Его заказывал ещё Пётр Николаевич. Министерст-во оплатило через десять лет, когда и надобность отпала, и си-туация изменилась. И демократией нужно уметь пользоваться. К иному мнению прислушиваюсь, только они же считают, что я их слышу только тогда, когда делаю, как они того хотят. Не допускают мысли, что у меня может быть иное мнение. А этот Валерий Маркович Беленький должен знать, где и что говорить. Мог мне это сказать. Я бы ему ответил, разъяснил. А когда он на конференции такое заявил, вынужден был его осадить. Умник! Беда, коль уши не слышат, а рот говорит.

Юлий Семёнович был огорчён, что ему пришлось резко от-читать врача, которого уважал.

– Наивный правдоискатель, – подвёл итог Эмиль Моисее-вич. – Но он на подлость не способен. Камень за пазухой не но-сит.

– Да знаю я! Иначе бы выгнал этого правдоискателя. Но ин-тересно другое. Когда выступал он, Акулова сидела и улыба-лась. Мне показалось, что она даже рада, что этот дурачок бро-сается на амбразуру.

– А я тебе говорил, что она будет мстить, что ты пренебрёг её прелестями. Женщины в гневе страшны. Коварство и под-лость у таких в крови!

– Психолог нашёлся! Она уже и ягодкой была опять, и лоск не тот, а всё сожалеет об ушедшей молодости. Мечтает о плот-ских утехах. Недавно видел её в ресторане с секретарём горко-ма. Сидели, о чём-то оживлённо беседовали, смеялись.

– Они тебя видели?

– Нет.

– Её понять можно. Да и как определить возраст, когда каж-дое утро из зеркала тебе подмигивает восемнадцатилетняя ду-ша?! Наступит время, и она косметичку поменяет на аптечку. Но работает-то она нормально?

– Если бы работала плохо, выгнал бы без сожаления. Но иногда берёт на себя и мои функции. Приходится осаживать. Ей нравится командовать. Но в целом я не жалею, что её взял. А ты, как я вижу, намылился к дочке на землю Обетованную.

– Пока думаю… Знаешь, как в том анекдоте. Старый еврей говорит жене: если кто-нибудь из нас умрёт, я, скорее всего, по-еду в Израиль! Что нас здесь держит? Дочь с мужем там. Внук там. Здесь никого из родственников. Жизнь стала неинтересной. Больные, наши кормильцы, нищие. Что с них взять?  Сейчас классику перефразируют на современный лад:

Мой дядя самых честных грабил…

Но я не хочу никого грабить! Хочу за свою работу получать достойную зарплату. Хочу жить, а не существовать. Неужели это  преступление?!

Айзенберг встал, подошёл к окну, открыл форточку и достал из кармана сигареты.

– Давно стал курить?

– Давно. С институтских времён. Но, во-первых, редко. А во-вторых, стараюсь не демонстрировать. Было время, когда ку-рил чужие. Потом стал покупать свои. Но на работе не курю. Считаю, что три-пять сигарет в день безвредны.

– Но как удержаться на этом уровне?

– А это уже совсем другой вопрос. Мне пока удаётся не вы-ходить за эти пределы.

– Но говорят, что курение очень вредно.

– Всё вредно в больших дозах. Выпей флакон сердечных ка-пель, и вспорхнёшь на небо. Я же считаю, что лучше раньше умереть, чем позже сдохнуть.

– Я тебе говорил: у тебя огромный материал. Напиши рабо-ту. Защитишься…

– Зачем? Чтобы на могильной плите написали: здесь покоит-ся кандидат наук… К тому же:

Когда мне нечего жевать,
Не хочется и  сочинять.

– Так плохо? Чего же ты молчишь? Пойдём, я сниму с книжки…

– Не суетись. Это я так, к слову. Благодарен Богу, что не вступил ни в пионеры, ни в комсомол. Впрочем, меня, как сына врага народа, вряд ли бы и приняли. Не хочу вступать ни в какие сообщества. Учёных тоже. Был у меня двоюродный брат. Написал он несколько хороших книг о художниках. Подал заявление в Союз писателей, а там говорят: «Книги о художниках? Поступайте в Союз художников!». А ларчик просто открывался: председатель Союза был ярым антисемитом. Так брат стал членом Союза художников! Мне же всего этого не нужно. Я бы в домоуправы пошёл, как незабвенный Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей. Только, такие злачные места заняты.

Эмиль Моисеевич на какое-то время замолчал, о чём-то на-пряжённо думая. Потом тихо сказал:

– Знаешь, меня как-то смущает, что твоя «акула» крутит с секретарём горкома.

– Вряд ли она крутит с ним, – ответил Юлиан Семёнович. – Он может себе и помоложе найти. Но папочка её в своё время был председателем колхоза и возил секретарю обкома куриные пупочки, овощи, фрукты. А этот, видимо, тогда протирал штаны инструктором в том обкоме и был знаком с ними. Нет, я не думаю, что она что-то затевает.

– Может, ты и прав. А чем занимается сейчас её папаша?

– Когда колхозы распались, занялся бизнесом: построил не-большой заводик. Варит пиво. Успел прикупить сто гектаров пахотной землицы. Продаёт «живое» пиво по дороге из Ростова в Новочеркасск. Купил дочурке машину, трёхкомнатную квар-тиру. Когда-то и больнице, говорят, помогал. Привозил по хо-рошим ценам овощи, фрукты. Но прошли те времена. Сейчас никто ничего не привозит. Да и платить нечем.

Эмиль Моисеевич потушил сигарету, встал.

– Бог с ним. Пусть живёт.

Потом, взглянув на Серёгина, спросил:

– Так мы договорились? Завтра жду твоих хирургов. А от-кладывать операцию нежелательно. Мои же опыта не имеют.

– Чего ты причитаешь? Или первый раз к тебе приезжаем? Приедет сам Пётр Григорьевич. Николаев и в Африке Николаев. И не один. Он всегда ездит со своей операционной сестрой и ассистентом. С ним поедет и Катюша Соколова.

– Надо ж было мне так покалечить руку! Знал бы, где упаду, подстелил бы соломку. А молодых у меня своих достаточно.

– Немолодая. Сорок с хвостиком. Хирург от Бога! Но пусть и твой хирург помоется. На такой операции и двух ассистентов иногда мало. Анестезиолог у тебя – Виля?

– Данченко. Кто же ещё?

– Добро! Будь здоров. Хочу ещё зайти в травматологию. Не-давно привезли парня. Авария на дороге. Перелом костей таза, бедра, ключицы. Собирали три часа. А парню-то и тридцати нет.



После травматологии Серёгин зашёл в хирургию. В кабине-те заведующего – никого. В ординаторской Екатерина Соколова что-то писала в истории болезни. В голубой хирургической пи-жаме. Светлые волосы собраны и спрятаны под белой шапоч-кой.

– Добрый день, Екатерина Максимовна, – сказал Юлиан Се-мёнович. – Где народ?

– Кто где. В операционной, на перевязках… Вам кто нужен?

– Вы.

– Так я вот. К вашим услугам.

Она улыбнулась и взглянула на главного. Огромные голубые озёра глаз манили его, и Серёгин едва удержался, чтобы не броситься в те озёра с головой.

– Вы знаете, что завтра едете в Новочеркасск?

– Мне говорил Пётр Григорьевич. Я сегодня дежурю.

– Я надеюсь, дежурство будет нетрудным. Сегодня мы не дежурим по Скорой. А утром вы успеете сдать дежурство и по-смотреть своих больных. В десять будете там. Прооперируете мужика и вернётесь. Вас подвезут к дому.

– Не стоит беспокоиться.

– Всё равно будете мимо проезжать. Второй посёлок Орд-жоникидзе, не близкий свет. 

Юлиан Семёнович замолчал. Ему нравилась эта женщина, и он не хотел уходить. Знал, что её муж погиб в Чечне в девяносто пятом году. Что живёт в двухкомнатной квартирке со слепой матерью. Внимательно следил за её успехами. Ученица Николаева, она прекрасно оперировала, и если предстояла сложная операция, Пётр Григорьевич всегда приглашал её ассистировать.

Главный врач ушёл, а Екатерина Максимовна продолжала писать эпикризы и выписки больным, которых завтра предстоя-ло выписывать.

В конце рабочего дня в ординаторскую заглянул заведую-щий отделением.

– Выезжаем в девять, – сказал он. – Постарайся хоть немно-го отдохнуть. В Новочеркасске предстоит сложная операция по поводу огромной послеоперационной грыжи у семидесятилетнего мужчины. Он не то профессор политехнического института, не то какой-то высокий чин в прошлом. Чиновники, журналисты, все там будут. И мужик немолодой. Возможна резекция кишки, пластика передней брюшной стенки с использованием синтетической полимерной латки. В своё время это был переворот в геронтологии.  Тяжёлых больных в отделении нет, так что сможешь немного отдохнуть…

Николаев вышел, а Екатерина Максимовна пошла в отделе-ние. Нужно было сделать вечерний обход, взглянуть на после-операционных больных.

В двенадцать ночи в ординаторской зазвонил телефон. Ека-терина Максимовна думала, что звонят из приёмного покоя, и удивилась, услышав голос Эллы Михайловны Авдеевой, врача из гинекологии.

– Катя! Как хорошо, что ты дежуришь! Выручай! У меня проблема.

– Что случилось?

– Не по телефону. Спустись ко мне.

Соколова, предупредив медсестру, что идёт в гинекологиче-ское отделение, вышла.

Элла Михайловна сидела в ординаторской, обхватив голову руками. Бледная, растерянная, она смотрела на Екатерину Мак-симовну с надеждой.

– Что случилось?

– Катюша! Я пропала! Попросила приятельница сделать аборт. Я, дура, согласилась. Соблазнилась лёгким заработком.

– Не тяни. В чём проблема? – прервала её Соколова.

– Так в этом и проблема. Срок беременности большой. Два-дцать недель. Я так не хотела её брать. Словно чувствовала…

– И что?

– Перфорировала матку. И кровотечение…

– Нужно оперировать!

– В том-то и дело, что нужно. Вот и прошу тебя помочь. Од-на не смогу, да и боюсь. Возможно, придётся делать надвлага-лищную ампутацию матки.

– Так чего же мы сидим? Готовь операционную. Кровь её группы есть?

– Капаем…

Через час всё было сделано.

– Хорошо, что у больной двое деток есть, – сказала Элла Михайловна. – Представляю, что завтра начнётся.

– Завтра будет завтра. А сейчас капайте. Она много крови потеряла…

Екатерина Максимовна вернулась в своё отделение около двух ночи. Зашла взглянуть на больного, которого вчера опери-ровала по поводу кишечной непроходимости. Пришлось делать резекцию кишки.

Пожилой полный мужчина спал. Она не стала его беспоко-ить. Сон для него сейчас был лучшим лекарством.

Около трёх часов ночи прилегла на диван, чтобы хоть не-много отдохнуть. В шесть была уже на ногах. Привела себя в порядок, сделала обход, продиктовала медсестре назначения.

В восемь пришёл Николаев. Провёл пятиминутку. Когда со-трудники разошлись, попросил Екатерину Максимовну задер-жаться.

– Катя, что у тебя за дела в гинекологии? – спросил Пётр Григорьевич.

– Криминальный аборт, перфорация матки, кровотечение. Попросили помочь.

– Кто дежурил?

– Авдеева.

– Вроде опытный гинеколог. Она делала аборт?

– Этого я не знаю. Да и спрашивать не хотела. Нужно было срочно оперировать. Я сделала что-то не то?

– Всё ты сделала правильно, Катюша. Собирайся. Едем в Новочеркасск.

Пётр Григорьевич Николаев уже много раз бывал в хирур-гическом отделении Первой городской больницы. Поздоровав-шись с Эмилем Моисеевичем, внимательно прочитал историю болезни, консультацию кардиолога, посмотрел результаты лабо-раторных исследований. Потом они пошли в палату.

В палате кроме него больных не было.

– Как спали, Леонид Константинович? На что жалуетесь?

– На жизнь. Я – высоколобый гуманист, досидевший в уют-ном кресле до глубокой старости, стою на краю пропасти и по-нимаю, что перед вами стоит непростая задача. Понимаю, что могу и не проснуться. Только уж очень не хочется, чтобы у мое-го гроба произносили проникновенные речи о любви, пронесённой мною через всю жизнь. Ерунда всё это. Я – грешен, и нужно отвечать за свои грехи.

– Что у вас за мысли?!

– Вы, уважаемый, меня не поняли. Я вполне счастлив. Вот проснулся и увидел, что живу! Разве это не счастье?!

– Но как вы вырастили такой дополнительный живот? Этой грыже много лет.

– Сначала надеялся на бандаж. Потом перестал ходить на работу и думал, что надобность отпала. Боялся операции. Всю жизнь стремился к совершенствованию. Писал себе памятку о том, что с завтрашнего дня начинаю делать по утрам зарядку, не буду есть после шести, пить, курить… Утром просыпался, смот-рел в памятку и радовался, что это всё завтра, а не сегодня! По-том понял, что, если способен видеть, ходить, говорить, любить и каждое утро вставать с постели – я счастливый человек! По-нимаю, что всех нас хранит Господь. Вот только сроки хранения у всех разные. Одно утешает: будет наркоз, и я не буду чувствовать боли. Понимаю, что молодое дерево гнётся, а старое ломается…

– Что у вас за разговоры. С таким настроением идти на опе-рацию нельзя. Старыми не рождаются. Ими становятся, и сейчас важно верить в успех, хотеть жить! Без такой веры и начинать не стоит…

– Я, уважаемый, верю. Верю и надеюсь.

– Это другое дело. Прилягте-ка на спину.

Осмотрев больного, Пётр Григорьевич дал команду начи-нать наркоз.

Все свободные от неотложных дел хирурги были в операци-онной. Оперировал «сам Николаев»! Авторитет этого хирурга был настолько высок, что на него даже опытные мастера своего дела смотрели, как на Учителя. Ни одного лишнего движения, лишнего слова. Стоило ему протянуть руку, как в его ладони оказывался именно тот инструмент, который ему был нужен.

Как и предполагал Пётр Григорьевич, операция длилась три с половиной часа.

Когда больного отвезли в реанимационное отделение, он продиктовал Соколовой и лечащему врачу протокол операции, поблагодарил присутствующих на операции коллег.

Эмиль Моисеевич пригласил ростовчан к себе в кабинет. На столе стояла бутылка прекрасного коньяку, фрукты, шоколад. Медсестра поставила на стол только что вскипевший чайник и баночку «Nescafe gold».

Всё было скромно и достойно.

Через полчаса они уже ехали в Ростов.



7.         На следующий день Юлиан Семёнович пригласил Екатерину Максимовну к себе в кабинет. Обычно он вызывал заведующего отделением. Что ему от неё было нужно?

В приёмной у Дины Давидовны было много народа. Увидев входящую Соколову, она сняла трубку, доложила:

– Юлиан Семёнович! Соколова пришла. К вам ещё из Ново-черкасска Артур Борисович Селицкий.

– Приглашайте обоих.

Немало удивившись, Дина Давидовна предложила им прой-ти в кабинет главного врача.

– Добрый день! – встал им навстречу Юлиан Семёнович. – Проходите, присаживайтесь.

Он усадил гостей за стол для совещаний и сел напротив.

– Что вас к нам привело, дорогой Артур Борисович? Давно не виделись. Как там ваш завод синтетических продуктов пожи-вает? Непростые времена… Непростые…

– Завод живёт. Куда нам деться? Жить… нет, выживать се-годня труднее, чем когда не было проблем ни с получением сы-рья, ни с реализацией готовой продукции. Сейчас – рынок, сво-бодная конкуренция, будь она неладна! Но я к вам по другому вопросу.

– Понятно, что не для беседы о преимуществах и недостат-ках двух экономических систем. Так что случилось?

Потом обернулся к Екатерине Максимовне, сказал:

– Вы уж поскучайте. У нас с вами серьёзный разговор. Не хотел, чтобы вы сидели в приёмной. Там в эти часы обычно много народа к Евгении Дмитриевне.

Повернувшись к начальнику производственного отдела за-вода из Новочеркасска, спросил:

– Так что привело вас к нам, уважаемый Артур Борисович?

– Как обычно: беда. Нужна ваша помощь.

– Я вас слушаю. Чем смогу, помогу.

– Заболел начальник цеха метанола. Он давно страдает желчнокаменной болезнью. Говорят, нужна операция. От госпи-тализации в Новочеркасске категорически отказывается. С пол-года назад там умерла его жена. Помогите!

– В Новочеркасске есть сильные хирурги. Больной-то, где? Привозите! Сделаем всё что можно. Кстати, познакомьтесь: Екатерина Максимовна Соколова. Прекрасный хирург…

Соколова кивнула. «Вот уж не ко времени», – подумала она.

А Юлиан Семёнович повторил:

– Чего же вы сидите? Везите больного! Кстати, вы сказали, начальник цеха метанола? Вы что, из газа метанол делаете?

– Именно так.

– Пожертвуйте нам его хоть немного.

– Вам-то он зачем? Пить его нельзя. У вас для этого этило-вого спирта достаточно.

– Его мы используем в лаборатории. Этиловый бы пошёл нам для других целей. Ведь для нас спирт – валюта!

– Понял. Привезём вместе с больным тридцать литров мета-нола. Только предупреждаю: его нужно хранить в особых усло-виях. Он не отличается от этилового спирта ни цветом, ни запа-хом. Чтобы любители не выпили. Помрут ведь!

– У нас опыт уже есть, – ответил Юлиан Семёнович, вставая. – Везите больного. Сегодня пятница. Не лучшее время для таких операций.

Селицкий попрощался и вышёл, а Юлиан Семёнович попро-сил Соколову взять этого больного под своё крыло.

– Уж очень некстати, – ответила она. – В субботу маме семьдесят лет. Хотела побыть с нею.

– Семьдесят! – воскликнул Юлиан Семёнович.

Он подошёл к телефону и набрал номер заведующего отде-лением.

– Пётр Григорьевич! Добрый день. Скорее всего, сегодня вам привезут начальника цеха Новочеркасского завода, который очень помогает нашей больнице. У больного жёлчнокаменная болезнь. Не исключено, потребуется операция. Прошу вас проследить, чтобы всё было сделано быстро и хорошо. Я на вас надеюсь…

Он положил трубку и ещё некоторое время молчал, глядя на Соколову.

– Завтра семьдесят! Это ж надо! И вы никуда не пойдёте?

– Куда нам ходить? Посидим дома. Я хотела в этот вечер побыть с мамой.

– Конечно… Я понимаю…

Потом, деловым тоном спросил:

А расскажите-ка мне, что там произошло у вас вчера в гине-кологии?

Соколова поняла, зачем её вызвал главный врач.

– Я дежурила. Позвонила Элла Михайловна Авдеева. К ней в отделение привезли женщину, которая пыталась сама прервать беременность. Срок – двадцать недель. Перфорировала матку. Кровотечение…

Серёгин прекрасно знал Эллу Михайловну Авдееву и то, что она на дежурстве потихоньку делает аборты. Так выживает. Знал, что всё было не совсем так, как ему рассказала Соколова. Ему понравилось, что она не выдала коллегу.

– Но Элла Михайловна могла прекрасно справиться и без вашей помощи! Она  опытный врач.

– Этого я не знаю. Меня попросили помочь. Я помогла.

– И что? Теперь больная не сможет иметь детей?

– Ей тридцать лет. Двое детей. Мужа нет. Да и сделать ниче-го другого мы не могли.

– Хорошо. Идите в отделение и уходите раньше домой… Маме вашей мои поздравления с юбилеем.

Екатерина Максимовна шла в отделение и думала, что ей нравится этот седеющий уже мужчина. Он ей чем-то напоминал отца, погибшего в Афганистане. Но, странное дело, о Юлиане Семёновиче не думала как о пожилом человеке. Возраст его не замечала. И это её удивляло и радовало.

В отделении перевязала больных, внесла в листки назначе-ний изменения и зашла к Петру Григорьевичу.

– Я могу быть свободна?

– Да, Катюша. Иди! Маме поклон и поздравления. А мне, видимо, придётся сегодня оперировать больного по поводу жёлчнокаменной болезни. Так что и в субботу буду здесь…

– Как здоровье Марии Григорьевны? Хуже всего, когда бо-леют близкие.

– Жена у меня молодцом. Шутит: зашла в аптеку, узнала це-ны и вышла здоровой! А если шутит, значит, выздоравливает. Сейчас у нас одна забота: чтобы вдруг не умереть среди полного здоровья! Иди уже, а то передумаю. И выше нос! Как сказала Ольга Аросева, жизнь даётся всем, а старость избранным! Пусть мама будет здорова!

Екатерина Максимовна не стала ждать, когда заведующий отделением повторит разрешение. Быстро переоделась и ушла. Добираться общественным транспортом до Второго посёлка Орджоникидзе – не менее часа. Но сегодня решила поехать на такси. По дороге заехала в магазин, купила всяких вкусностей и поднялась на четвёртый этаж своей панельной девятиэтажки.

У дверей её встретила, радостно виляя хвостом, Лада, ов-чарка, специально обученная выполнять функции поводыря. Она была не просто предана своим хозяевам, но, казалось, по-нимала их и старалась чем-то услужить.

– Катюша, ты? – спросила Елена Владимировна.

– Да, мамочка. В связи с твоим юбилеем отпустили раньше. Ах ты, умница, – сказала она Ладе, принесшей ей её тапочки.

Она прошла в комнату, поцеловала сидящую на диване мать, говоря:

– Тебе передавали поздравления наш главный и Пётр Гри-горьевич.

– Спасибо. Они-то откуда знают?

– Знают. Я в супермаркете купила чудесный сыр. Такой, как ты любишь. А сейчас поджарю оладушки с яблоками. Купила персики, сливы, пирожные. Юбилей отметим, как и положено. Да, вот ещё: купила тебе диск Мендельсона и оперу Россини «Мадам Баттерфляй».

– Спасибо, родная. Это прекрасный подарок. Что у тебя на работе?

Так было всегда. Елена Владимировна была в курсе всех её дел. Екатерина Максимовна подробно рассказывала матери обо всём, что происходило на работе. Что за больные у неё лежат. Какие им операции предстоит ей делать. Умолчала лишь о том, что в последнее время всё чаще стала думать о Серёгине. Он нравился ей своей широтой взглядов и образованностью. Пре-красно разбирался в живописи и литературе. Был хорошим спе-циалистом и знал чего хочет. Ставил перед собой цель и доби-вался её. Не отделял своего счастья от судьбы больницы. Мно-гие сотрудники видели в нём «фюрера», уничтожающего любое инакомыслие. Она же считала его «вождём», который делал всё, чтобы их больница была на уровне лучших столичных клиник…

Жизнь этих двух женщин была наполнена духовным содер-жанием. Елена Владимировна мало что могла дома делать. В 1990 году погиб в Афганистане её муж, а через пять лет – в Чеч-не  погиб зять, муж единственной дочери, которого она любила как сына. У неё резко поднялось артериальное давление и про-изошла отслойка сетчатки. Усилия окулистов были тщетны. Так в пятьдесят лет она ослепла. Учительница русского языка и ли-тературы старших классов, она получила первую группу инва-лидности. Чтобы как-то прожить, они продали свою трёхком-натную квартиру в центре города и купили двухкомнатную на Втором посёлке Орджоникидзе. Елена Владимировна была сильной и гордой женщиной, чем могла помогала дочери. Лет семь назад в их доме появилась Лада, и Елена Владимировна стала выходить во двор «дышать свежим воздухом», хотя тот воздух трудно было назвать свежим. Рядом проходили автотрас-са и железная дорога. Зато в свободное время она слушала куп-ленные дочерью диски с русской и зарубежной классикой, с ли-тературными произведениями, стихами. Привыкла всё воспри-нимать на слух. Единственное, чего не хотела слушать, так это информационные выпуски о событиях в мире, в соседней Ук-раине, в России. Считала, что лгут и те и другие и правды никто не говорит. А сама разобраться во всех этих интригах и политических хитростях она не могла. Потому и старалась об этом не думать.

– Недавно слушала передачу об Исааке Соболеве, – сказала она, откинувшись на спинку дивана.

– Я и не слышала такого.

– Слышала, только не знала, что это Соболев.

Вспомни:

Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздаётся в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон!

– «Бухенвальдский набат» Мурадели?

– Он самый. А слова Исаака Соболева. Поэт трагической судьбы. И сегодня звучит, словно написал о нашем времени. Ты только послушай:

А под соколов ясных
Рядится твоё вороньё.
А под знаменем красным
Жирует жульё да ворьё.
Тянут лапу за взяткой
Чиновник, судья, прокурор...
Как ты терпишь, Россия,
Паденье своё и позор?!

– Нужно будет в Интернете посмотреть. Интересно, – сказа-ла Екатерина Максимовна. – Пойду жарить оладушки на ужин.

Она пошла на кухню, а Елена Владимировна пальцами ощу-пывала коробочку с дисками, предвкушая наслаждение, которое будет испытывать, слушая скрипичный концерт Мендельсона.

– Недавно на дежурстве читала книжку Андрея Воронова, – сказала из кухни Катерина. – Он прожил сто четыре года и де-лился опытом долгожительства.

– Я хочу жить, пока при своей памяти. Пока хоть как-то мо-гу себя обслуживать. Не хочу быть в тягость, – вдруг ответила Елена Владимировна.

– Живи долго! Без тебя я жить не смогу, – сказала Катя. – Этот Воронов рекомендовал радоваться жизни, пить чистую во-ду, быть ближе к природе. По его мнению, когда он у воды, она снимает у него усталость и очищает мысли. Советует есть по-немногу, но часто. Поститься…

– Я знакома с его советами, – откликнулась Елена Владими-ровна. – И главное, он рекомендовал находить во всём радость, прощать и каяться, любить…

– Мудрец, – заключила Катерина. – Давай попьём чаю. Я оладьи поджарила, как ты любишь, с яблоками.

Она подошла к матери, взяла её за локоть и подвела к стулу.

– Выпьем чаю и хотя бы ненадолго выйдем во двор. Сейчас на улице так хорошо! Нужно будет как-нибудь с тобой поехать к Дону.

– О чём ты, Катюша, говоришь? Я об этом и не мечтаю. А вот на кладбище в выходные хочу поехать.

– Поедем…

После чаепития Катя помогла матери переодеться и они вы-шли во двор. Лада спокойно шла рядом и только после разреше-ния побежала в посадки за гаражи.

Зашёл разговор о состоянии медицины. Катя жаловалась на бедность, нехватку лекарств, устаревшее оборудование. Елена Владимировна некоторое время молчала. Потом задумчиво за-метила:

– Это полбеды. Самое главное, что медицинские работники перестают ими быть. Врачи перестают быть врачами, медсёстры лишились милосердия. Ты говоришь, что мало кто помогает сейчас больнице. Но ведь всем живётся непросто. Если бы бла-готворительность ничего не стоила – все бы были филантропа-ми. А мы всё жалуемся. Моё поколение пережило не такое. А сейчас-то чего жаловаться? В каждой квартире телевизор, да не один. Компьютер, Интернет, планшеты, мобильные телефоны. Почти в каждой семье машина, и не одна. В магазинах чего только нет! А если очень захотеть, и заработать можно. Нужно только не лениться. В отпуск ездят в Европу, в Азию, в Амери-ку.

– Но на Западе живут намного лучше.

– Живут. Но не завидовать нужно, а делать всё, чтобы и у нас было не хуже.

Постепенно небо стало чёрным. На нём мерцали звёзды, и круглая луна разливала холодный свет, делая дворовые по-стройки волшебной декорацией. Приятная вечерняя прохлада… Дышать стало легче. Посидев на скамейке ещё с полчаса, они вернулись домой. Катя вытерла мокрой тряпкой лапы Ладе, на-лила в стакан матери кефир, который та всегда пила на ночь, помогла раздеться, и вскоре в сто восьмой квартире потушили свет и легли спать. Лада, как всегда, спала на коврике у кровати Елены Владимировны.



На следующее утро первое, что сделала Катя, это поздравила маму с юбилеем, поцеловала, пожелала ей долгих лет и про-читала стихи неизвестного поэта:

Алмаз ты редкий, драгоценный,
в оправе из счастливых лет.
И жизнь твоя – как дар бесценный,
несущий всем тепло и свет!

Здоровья, счастья и удачи!
Мир в доме! От судьбы  щедрот!
Пусть тучи солнышко не прячут,
а ветер беды унесёт!

– Спасибо, родная! Я не чувствую своего возраста. Но мой удел сегодня – вспоминать прошлое и предвидеть будущее. Оно, это будущее, всегда прорастает из прошлого. Не возникает вдруг из ничего. Потому и говорю о воспоминаниях о будущем.

– А я не думаю о будущем. Просто живу и живу.

– В следующем году будет двадцать лет, как ушёл твой Иго-рёк. Мне бы хотелось дожить, чтобы ты снова почувствовала вкус к жизни. Почувствовала любовь. Без неё жить нельзя.

– О чём ты говоришь, мама?! Ты забыла, сколько мне? В следующем году стану ягодкой опять! Знаешь, как сегодня по-ют? «Почём вы, девушки, красивых любите?».

– А мне вспомнились стихи нашего ростовского рифмоплё-та. Мастерства в них, конечно, мало, но подкупает искренность. Вот послушай.

И Елена Владимировна стала читать «с чувством, с толком, с расстановкой»:

                Что тут скрывать? Немного грустно мне,
Что не весна, а время листопада,
Хоть говорят, что всё идёт как надо,
Но жизнь моя как бы в тревожном сне.
Немного светлых дней ещё осталось.
Наверно, где-то рядом бродит старость.
И часто тянет грешного меня
Присесть у разведённого огня.
Но старость погоню я от ворот:
Не время хныкать – дел невпроворот!
Мне надо в жизни многое успеть,
И долюбить, и дописать, допеть!
И с другом, засидевшись дотемна,
Распить бутылку доброго вина.
А если грянет старость – не беда!
Душа была бы только молода!

А душа у тебя молода! И мне бы было легче жить,– заключила Елена Владимировна. – Не поверю, что тебе так никто и не нра-вится. По себе знаю, а ты на меня похожа. Только в себе всё прячешь.

– Хватит об этом. Ты вставать собираешься? Или юбилей свой в постели проведёшь?

– Сейчас, Катюша. А ты бы Ладу выгуляла.

– Вспомнила! Уже! Скоро десять!

– Десять?! Ну и залежалась. Это потому, что вчера вечером перед сном посидели хорошо на воздухе. Ты знаешь, как писал поэт Орлов?

Мы пьём, влюбляемся, жуём
В лихие дни и в светлые.
Пока на свете мы живём,
Мы временно бессмертные.

Так что, мы «временно бессмертные»!

Катя помогла матери встать, привести себя в порядок. Умы-лась сама.

Обычно они ели на кухне, но сегодня, чтобы отметить тор-жественность момента, накрыла на стол в комнате и уже хотела разливать утренний кофе, как неожиданно кто-то позвонил в дверь.

– Кто это в такую рань? – удивилась Елена Владимировна.

Катя прошла в прихожую и открыла дверь. У порога с боль-шим букетом роз стоял Юлиан Семёнович.



8.        – Вы?!

– Вот заехал поздравить вашу маму с юбилеем. – Екатерина Максимовна попятилась, освобождая проход. – Боялся, что ку-да-нибудь уйдёте, – продолжал Серёгин.

– Я же говорила: мы никуда не ходим…

– Вот и хорошо. Держите. – Он передал вконец смутившейся Соколовой пакет. – Надеюсь, чашечкой кофе угостите?

Екатерина Максимовна открыла дверь в комнату и, пропус-тив гостя вперёд, сказала:

– Мама! Это Юлиан Семёнович, наш главный врач, пришёл тебя поздравить.

– Доброе утро! Пришёл поздравить вас с юбилеем, пожелать здоровья и долгих лет. И поблагодарить. У вас прекрасная дочь!

– Спасибо! Мне очень приятно.

– Юлиан Семёнович, садитесь рядом с мамой. Вам сколько ложечек сахара?

– Спасибо. Две ложечки. Но я думаю, есть повод выпить бо-кал цимлянского игристого за вашу маму.

Он открыл бутылку и разлил вино в принесённые Екатери-ной Максимовной бокалы.

– Ещё раз поздравляю вас! Будьте здоровы и живите долго.

Катерина вложила в руку матери бокал, все чокнулись и вы-пили.

– Спасибо вам, – сказала Елена Владимировна. – Забыла, ко-гда пила вино. Я слышала, Юлиан…

– Семёнович, – подсказал Серёгин.

– Юлиан Семёнович, что вы  любитель живописи и поэзии. При этом – хороший врач…

– Мама, Юлиан Семёнович – профессор, – поправила мать Екатерина Максимовна.

– Нет в медицине выше звания, чем врач! Можно быть пре-красным специалистом, профессором, даже академиком. Но зва-ние Врача выше! Это как у нас в школе есть преподаватели, предметники. Но есть Учителя!

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Серёгин. Он был удивлён логикой этой слепой женщины.

– А вы к тому же ещё и Главный врач!  И оставаться при нашей жизни Врачом, Человеком – это дорогого стоит. Спасибо и вам, что вы рядом с моей дочерью.

Серёгин был смущён. Она словно услышала его мысли. Что-бы как-то сменить тему, спросил:

– И что же вы  целыми днями так и сидите в этой комнате? Сейчас прекрасная погода.

– Отсюда куда-либо выбраться проблематично. Я обычно сижу дома. Только когда Катюша дежурит, выхожу с Ладочкой. Она сейчас – мои глаза. Мечтаю когда-нибудь поехать к Дону. Посидеть у реки. Раньше для меня не было большего удовольст-вия, чем гулять по аллеям парка Горького, по Пушкинской или по Набережной.

– А давайте сейчас и поедем к Дону! – вдруг сказал Серёгин. – Погуляем по Набережной, пообедаем в ресторане. Отметим ваш юбилей как положено.

– Нет-нет, что вы? Это я так сказала.

– Елена Владимировна! Не капризничайте! Я же вижу, что хотите. Даже обрадовались. Позвольте вас сопровождать. Ма-шина у меня большая. Водитель опытный. Собирайтесь! Сейчас там должно быть очень хорошо.

Елена Владимировна склонила голову, не зная, что и ска-зать. Потом тихо проговорила:

– Назад мы можем и на такси вернуться.

– О чём вы говорите?! Екатерина Максимовна, помогите маме, а я пока выйду на лоджию. А кофе у вас прекрасный. Но я варю его несколько иначе. Как-нибудь обязательно угощу.

Он вышел на лоджию и посмотрел во двор. На скамейке у палисадника сидели женщины и что-то оживлённо обсуждали. Вдали стояли металлические гаражи. Возле одного из них па-рень возился в моторе старенькой «шестёрки». Рядом стоял его водитель Григорий. Он что-то говорил парню. Где-то с другой стороны дома прогрохотал товарный поезд, и перестук колёс был слышен и на лоджии.

– Мы готовы, – сказала Екатерина Максимовна.

Она заперла квартиру, взяла мать под руку и вызвала лифт.

– Лада остаётся дома? – спросил Серёгин.

– Сегодня у неё выходной. Пусть празднует дома. Я ей дала хорошую мозговую косточку. Обычно обходимся сухим кор-мом.



В субботу улицы города были не так загружены транспор-том, как в будние дни. И, тем не менее, до Набережной они до-бирались минут сорок.

Григорий никогда не нарушал правила дорожного движения. Припарковал машину у ресторана «Фрау Мюллер».

– Мы погуляем, – сказал ему Серёгин, – потом пообедаем и вернёмся. Можем задержаться, так что ты не жди нас. Поешь. Голодный водитель опасен. А если ты ещё и веришь в бессмер-тие, то с тобой вообще страшно ездить. Сегодня ты возишь юбиляра! Понимать нужно.

Он незаметно вложил в его руку пятьсот рублей.

Потом они медленно прогуливались по Набережной, и Елена Владимировна вдыхала ни с чем несравнимый запах реки, слушала плеск воды, рассекаемой медленно ползущей вверх по течению баржей, и вспоминала свою молодость.

Екатерина Максимовна молчала. Она понимала, что нравит-ся Серёгину, но никогда, ни при каких обстоятельствах не со-гласится на флирт с ним. Для лёгкого времяпрепровождения есть девушки помоложе. Она уважала его, но ещё больше – себя, и не хотела об этом даже думать. Да и он – не мальчик, чтобы затевать лёгкий флирт. А может, это её фантазии и он ничего такого даже и не думал. Впрочем, чего гадать? Но он ей опреде-лённо нравился. В этом она боялась себе признаться.

– Давайте посидим на скамейке, – предложил он и подож-дал, когда сядут женщины. Потом сел и сам. – Нужно признать-ся, и я здесь редко бываю. Всё времени нет. Крутимся, вертимся, а хорошо хотя бы изредка всё бросить, оглядеться, погулять у реки…

– Босиком бы пробежаться по росе, – кивнула Елена Влади-мировна. – Только прошли те времена. Но, говорят, очень по-лезно.

– Полезно…

– Помню, мы ходили на левый берег купаться. Солнце, пе-сочек, Дон и прекрасная компания – что ещё нужно для сча-стья?! Плавала я хорошо, но однажды чуть под прогулочный катер на подводных крыльях не угодила. Перепугалась. Едва до берега добралась. С тех пор боюсь далеко заплывать. Зайду в воду метров на пятнадцать и плыву вдоль берега, любуюсь кра-сотами. Плакучие ивы ветки в воде полощут. Молодёжь в во-лейбол играет. Кто-то шашлыки жарит, кто-то песни поёт… А на набережной пароходы стояли. Ходили в Москву, в Ленин-град. Народу много. Сейчас почему-то не слышу такого шума. Жизнь стала другой. Все торопятся. Поезда, самолёты…

Екатерина Максимовна обняла мать.

– В следующее воскресенье я тебя повезу на Левый берег. Сейчас там очень красиво. Рестораны, базы отдыха. Посидишь у воды.

– Целыми днями сижу, слушаю радио, – говорила Серёгину Елена Владимировна. – Страшно становится. Каждый день столько в мире случается. Аварии на дорогах, пожары, наводне-ния. Самолёты падают, на востоке Украины – гражданская вой-на… Кому нужна такая информация? Потом удивляются, поче-му столько гипертоников, инсультов, инфарктов. Я стараюсь всего этого не слушать. Хорошо, что сейчас есть диски с литера-турными произведениями, музыкой. Более других меня успо-каивает Моцарт…

Погуляв ещё с полчаса, они пошли в сторону ресторана «Фрау Мюллер», у которого стояла их машина. Юлиан Семёно-вич что-то сказал Григорию и подошёл к Елене Владимировне.

– Позвольте, я вас провожу.

Он взял её под руку и, внимательно следя за тем, чтобы она не споткнулась, провёл её в зал и усадил за столик.

Он вслух читал меню, комментируя предлагаемые блюда.

– Вы – знаток ресторанной кухни. Мне бы попроще…

– Уважаемая Елена Владимировна! Попроще вы будете есть дома. Сегодня юбилей, праздник. Позвольте тогда мне…

Он попросил у стоящей рядом официантки принести салаты, соусы, холодные закуски, мясные блюда. Поинтересовавшись, что женщины будут пить, заказал красное вино и сто граммов армянского марочного коньяка.

Официантка пошла выполнять заказ. А Екатерина Макси-мовна упрекнула себя за то, что не доставляла матери таких ма-леньких радостей. Из них и состоит жизнь! Была благодарна Се-рёгину и всё гадала: неужели и он к ней неравнодушен? И что тогда будет? Она слышала от его приятеля Айзенберга присказ-ку: «Чем дальше, тем ближе!». Неужели это правило не имеет исключений?

Но Юлиан Семёнович, видимо, ничего такого и не думал. Он весело балагурил, ухаживал за дамами, произносил тосты и следил, чтобы тарелки женщин не были пустыми.

Елена Владимировна вспоминала прошлое, сетовала на се-годняшнюю жизнь.

– Но если в молодости мы живём, в старости выживаем…

– К сожалению, дорогая Елена Владимировна, сейчас мы выживаем в любом возрасте. Вы попробуйте торт, который нам презентовали в связи с вашим юбилеем.

Он отрезал кусочек торта и положил в её тарелку. Екатерина Максимовна подвинула тарелку к матери.

– Раньше я мечтала о том, что никогда не сбудется, а сейчас вспоминаю то, что так и не сбылось. Жизнь пробежала как-то незаметно. Не успела насладиться ею, а она уже прошла! Бежит с ускорением. Только что встречали Новый год, и вот скоро снова нужно ставить ёлочку. Мы с Катюшей всегда ставим ёлочку. Что за Новый год без неё, без сюрпризов, маленьких приятностей?! Но и острота ощущений тоже прошла…

– Ну, что за разговоры в такой вечер, – сказала Екатерина Максимовна матери. – Сейчас у нас всё только начинается!

– В том-то и дело: когда я уже мало что могу, понимаю, что именно сейчас всё только начинается.

Народу в ресторане было мало. Музыканты здесь играли только вечером. Юлиан Семёнович рассказывал смешные исто-рии из своей практики.

– Вы, уважаемый Юлиан Семёнович, женаты? – спросила Елена Владимировна.

– Был женат. Дочь с мужем на Дальнем Востоке. Он  воен-нослужащий. Живу один, но скучать некогда. Как писал мой коллега, в свободное от медицины время балующийся стихо-плётством,

Я как поросший тёмным мхом
Валун, лежащий у дороги,
Со мною все мои тревоги,
Воспоминанья о былом.

Я думал: всё уже угасло…
Мерцают угольки в ночи,
И вспышек редкие лучи
Лампады, где сгорело масло.

И копоть возраста…

Копоть возраста… Так что ваш юбилей – и для меня праздник. Не помню, когда так отдыхал. Легко на душе. Спасибо вам!

Елена Владимировна посмотрела куда-то вдаль своими го-лубыми, как небо, невидящими глазами и улыбнулась.

– Мне больше нравится иное настроение. Помните?

Не беда, что я седой,
Но весной зелёной
Я, как прежде, молодой
И опять влюблённый!

– Интересно, – сказала Екатерина Максимовна. – Вечером здесь звучит живая музыка. Пианино… 

– Катюша, сыграй что-нибудь. Я так люблю слушать, когда ты играешь.

– Сто лет не садилась к инструменту.

– Пожалуйста…

Екатерина Максимовна подошла к инструменту, села, про-бежала пальцами по клавишам, и вдруг стала петь романс Алек-сандра Обухова, аккомпанируя себе.

Лишь только вечер затемнится синий,
Лишь только звёзды зажгут небеса
И черёмух серебряный иней
Жемчугами украсит роса.

Отвори потихоньку калитку,
И войди в тихий садик, как тень.
Не забудь потемнее накидку,
Кружева на головку надень…

Серёгин был приятно удивлён. Екатерина Максимовна и иг-рала прилично, и голос у неё был приятный.

Потом перешли к десерту. К их столику подошла официант-ка и принесла пирожные, фрукты и бутылку прекрасного марочного армянского коньяка. Её сопровождал пожилой мужчина.

– Вы, видимо, ошиблись. Этого мы не заказывали, – сказал Серёгин.

– Это  то малое, чем я могу вас отблагодарить, уважаемый Юлиан Семёнович, – сказал мужчина. – Вы, конечно, меня не помните. В прошлом году оперировали жену. Спасибо вам! Ещё рано. Через час здесь будет много народа. Мне приятно видеть у себя вас и ваших близких…

– Родных, – поправил его Юлиан Семёнович.

– Родных, – кивнул мужчина. – Вы всегда здесь будете же-ланными гостями…

Екатерина Максимовна улыбнулась. Ей было приятно, что таким образом благодарят Серёгина.



Через час они сели в машину и поехали на Второй посёлок Оржоникидзе.

– Вы, уважаемый Юлиан Семёнович, подарили мне незабы-ваемый праздник. Это настоящий подарок! Спасибо вам. Теперь я буду вспоминать его…

– О чём вы, Елена Владимировна?! Ещё неизвестно, кто ко-му сделал подарок. Я как будто побывал дома. И я буду вспоми-нать этот день, те несколько часов, которые вы с Екатериной Максимовной согласились провести со мной. Спасибо вам!

Когда Серёгин уехал, усталая, но счастливая Елена Влади-мировна села на диван, делясь с дочерью впечатлениями.

– Прекрасный человек, и мне кажется, что он к тебе нерав-нодушен. Помнится, ты говорила, что он одинок.

– Одинок. Только, во-первых, у тебя всегда была богатая фантазия. А во-вторых, уж слишком велика разница в возрасте: двадцать пять лет!

– Ерунда! – перебила дочь Елена Владимировна. – Я же слышала, как он с тобой говорил. У человека такой возраст, ка-кой он ощущает. Омар Хайям говорил, что не бывает разницы в возрасте. Бывает разница в уме! О женской логике говорят и пишут, а о мужской ничего не известно. Но поверь мне: ты ему нравишься.

– И он мне нравится. Только всё это ерунда на постном мас-ле! Уж слишком мы разные. О чём ты говоришь?! Он – профес-сор, главный врач. У него проблем и забот – не моим чета. Да и не девочка я уже давно. Сорок пять в следующем году!

– Пушкин остерегал, чтобы не поверяли алгеброй гармонию. Что ты всё время подсчитываешь разницу в возрасте?! Тургеневский Базаров был неправ, говоря, что Природа – не храм, а мастерская, и человек в ней работник! Природа – и храм, и мастерская! И уж если завершить литературные экскурсы, то напомню тебе знаменитый лозунг Остапа Бендера о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Если ты будешь ждать у моря погоды, так и останешься одна! Мне больно на это смотреть. А твой главный – интеллигентный человек, и, видно, любит тебя, да, как и ты, боится в этом признаться.

– И что прикажешь мне делать?

– Ничего. Только прояви, наконец, инициативу. Сделай и ты шаг вперёд.

– Мама! Его окружают такие девушки, что мне с ними со-ревноваться – только зря тратить время. К тому же не хочу я ни с кем соревноваться. Пусть всё будет как будет. И хватит об этом. Как тебе наша вылазка на Набережную? Теперь я тебя бу-ду чаще вывозить. Ты словно помолодела. Казню себя, что раньше не сообразила. А завтра воскресенье. Хочу отоспаться. Неделя у меня предстоит сложная. Буду оперировать женщину с диафрагмальной грыжей.

– Чем я тебе могу помочь? Разве что тем, чтобы не ставить перед тобой новых проблем. Ты Ладочку выгуляй. Который час?

– Шестой. Сейчас её покормлю, а потом и выгуляю.



9.        В пятницу после двух часов в приёмной как обычно толпился народ. Валерий Маркович Беленький не любил сюда ходить, но делать нечего – вызвал главный. Дождавшись очере-ди, он вошёл в кабинет и поздоровался. Когда он волновался, его речь становилась необычной. Много лет живя в Ростове, он постепенно забывал одесские выражения. Но стоило ему по-пасть в сложную ситуацию, как тут же переходил на одесский жаргон, и было трудно понять, шутит ли он, или говорит серьёз-но.

Валерий Маркович Беленький, худой высокий мужчина с впалой грудью и небольшой круглой головкой, заведовал пато-логоанатомической лабораторией и, как утверждали, был ум-ным, знающим специалистом. При этом отличался доброжела-тельностью и юмором. Казалось бы, анатомический театр  не самое подходящее место для шуток. Но шутил Валерий Марко-вич только в своём кабинете и с сотрудниками, не позволяя себе даже улыбки с посетителями этого невесёлого подразделения больницы.

По соседству с ним располагался кабинет судмедэксперти-зы, в котором работал Владимир Михайлович Левшин, огромного роста мужчина, пользующийся огромным уважением и авторитетом. Он был много старше Валерия Марковича и любил «учить его жизни».

– Патологоанатом редко ошибается, – говорил он, – и уже одно это делает тебя, Валера, неприкасаемым. Чем хуже память, тем чище совесть. Когда наступает старость? Когда большая часть мочи идёт на анализы.

Такие перлы мудрости он мог выдавать долго и без останов-ки на обед. Был весёлым и добрым человеком. Всегда шёл на-встречу попавшим в беду, если был убеждён, что человек дейст-вительно оказался в сложной ситуации случайно. В его кабинете всегда толпились следователи и оперативные сотрудники уголовного розыска, чиновники и руководители строек. Где-то под кран попал алкоголик. Где-то произошло самоубийство, и нужно было определить, не убийство ли это?

Владимир Михайлович совершенно не употреблял алкоголя, не курил, взяток не брал. Жил с внучкой, следователем районного отдела полиции, воспитывающей сынишку. Муж её погиб от ножа бандита. С тех пор они так и жили втроём. 

Валерий Маркович, окончив в Одессе в 1980 году медицин-ский институт, женился на однокурснице и оказался в Ростове. В ноябре 1985 года под руководством профессора Ивана Ивано-вича Дорохова защитил кандидатскую диссертацию и вскоре был назначен заведующим патологоанатомическим отделением клинической больницы.

Привыкший ставить окончательный диагноз, он никогда не стеснялся говорить то, что думает, если был уверен в своей пра-воте. Говорил, что это у него профзаболевание, как у шахтеров, работающих на антрацитовых шахтах.

Это ощущение своей правоты не могло не отразиться на его характере. Иногда пытался взглянуть на ситуацию с иной точки зрения, но всякий раз убеждался, что он прав. Исключения со-ставляли случаи, когда у него не хватало информации и оппо-нент ему это доказывал. Тогда Валерий Маркович очень пере-живал. Корил себя. Ходил мрачный, недовольный собой.

Иногда он позволял не просто возражать начальству, но от-крыто критиковать его.

– Жить так, как вы хотите, – это не эгоизм. Эгоизм – это ко-гда другие должны думать и жить так, как вы хотите, – говорил он главному врачу, не стесняясь даже присутствия посторонних. – Вы не обижайтесь на меня. Я привык говорить то, что думаю.

– Что вы, Валерий Маркович, – отвечал ему Серёгин. – Я давно привык к вашим наскокам, и заботит меня лишь то, чтобы все ваши фантазии не мешали работе.

Беленький был в постоянной оппозиции к любой власти. К этому настолько привыкли, что со временем он стал лидером людей, выражающих иное мнение.

Серёгин одно время хотел уволить его, придравшись к чему-то, но Айзенберг уговорил его не делать этого.

– Не нужно никому давать повода думать, что главный врач преследует подчинённых за критику. Беленький – белая ворона, правдолюбец… Он  жёсткий оппонент, но при этом хороший специалист и не способен на подлость. К его мнению прислу-шиваются.

Юлиан Семёнович пригласил Беленького и спросил, можно ли в его отделении наладить цитологические и гистохимические исследования.

Валерий Маркович сказал, что кольпоцитологию они давно делают, хотя и не так широко, как хотелось бы.

– Её следовало бы проводить при профосмотрах гораздо шире. Вся проблема в реактивах. Специалисты и оборудование для таких исследований есть. 

Заговорили о делах в больнице. Валерий Маркович не стес-нялся в выражениях.

– Уважаемый Юлиан Семёнович! Я себе знаю, а вы себе ду-майте, что хотите. Я не могу и не буду ничего брать с убитых горем людей! Или я не понимаю, что этого делать нельзя?!

– Валерий Маркович! Вы не клоун! Прекратите этот одес-ский цирк. К тому же у всех есть возможность не взятки брать, а зарабатывать на дополнительных услугах. Кто вам мешает, на-пример, за плату проводить бальзамирование. Летом многие хо-тят его проводить усопшим. Нужно посчитать стоимость фор-малина, работы и определить цену.

– Да знаю я эти услуги! Один звонок, и вам оформят свиде-тельство о смерти, изготовят венки. Но разве вы не видите? Бе-рут взятки все, не считаясь с возможностями людей. Несчастные продают последнее, чтобы только получить помощь. Да и лече-ние проводят нередко там, где без него можно обойтись. Слава Богу, пока не было летальных случаев. Продажа биологически  активных добавок, ненужных лекарств. Гоняют больных по консультациям, за дорогими лекарствами, без которых вполне можно обойтись! Причём требуют, чтобы покупали их в определённых аптеках! Неужели всего этого вы не видите?! Сегодня главная задача нашей медицины – перевести острую боль в хроническую. Тогда и лечение долгое, выгодное докторам.

– Вижу. Конечно, вижу, – грустно взглянув на Беленького, произнёс Юлиан Семёнович. – А вы знаете, что нас финансиру-ют на тридцать процентов от потребности? Цены растут, но ни-кто этого не учитывает. Лекарства, реактивы, материалы стано-вятся дороже. Медики получают зарплаты, на которые прожить нельзя! Вы это видите? Как выполнить команду: «Стой там, иди сюда!»? Или вы не понимаете, что это не от хорошей жизни?

– Но ведь берут все: нянечки и медсёстры, врачи и техниче-ские работники. Сейчас  не подмажешь – не поедешь! Никто не стремится помочь больному  выздороветь. Смотрят в карман. 

Юлиан Семёнович чтобы снизить накал страстей и изменить тему разговора, спросил Валерия Марковича о его семье.

– У вас жена тоже медицинский работник?

– Педиатр. Учились на одном курсе. Весёлое было время. Одесса – совсем другой город. Нет у нас городов, похожих на Одессу!

– Студенческие годы! – кивнул Серёгин. – И что делала де-вушка из Ростова в солнечной Одессе?

– Она родом из Хабаровска. Папа её был военным. Однажды мы небольшой компанией отмечали Первомай. Всё были в лёгком подпитии. Когда настало время расходиться, я и спросил её: «Ты уходишь, слава Богу, или остаёшься, не дай Бог?!».

 И что бы вы думали, она мне ответила? Ой, говорит, не на-до меня уговаривать, я и так соглашусь! И я таки женился! И знаете, что я имею вам сказать? Никогда не жалел, что наделал!

Юлиан Семёнович улыбнулся. Как легко Валерий Маркович переключился на другую тему. А его одесский жаргон делал самый серьёзный разговор лёгким и шуточным.

– Вы, Валерий Маркович, лучше скажите, как нам выжи-вать? 

– Шо спешить скорее паровоза. Так я вам таки скажу по сек-рету: ничего хорошего от таких дел не жду. У нас в морге ещё что? Я не хочу никого расстраивать известием, что у меня таки всё хорошо. Правда, чувствую, что завтра будет ещё хуже! Меня возмущает, что кто-то хочет прославиться своим патриотизмом за мой счёт! Но что можно сказать о других отделениях. Я вам таки так скажу: я бы не смог работать там. Если вы хотите знать, жалею, что стал врачом.

– А вы представляете, сколько спасли жизней, став не ле-чебником, а патологоанатомом! Вы мудро поступили.

Серёгин тоже умел шутить и хотел сохранить эту тональ-ность разговора. Но Беленький не дал себя сбить.

– Может, вы и правы. Пошёл бы в управдомы! Дожили до того, что врач думает не о том, как помочь больному, а о том, как бы с него больше вытянуть. И некоторые, я вам скажу, очень наловчились. Организованные преступные сообщества: посылают друг к другу на консультации, обследования. Имеют договорённость с аптеками. О какой морали, сопереживании может идти речь?! Сегодня заболеть – страшное дело. Разденут как липку и в гроб уложат... Говорят же: лечиться даром – даром лечиться.

– Не бросайте фразы сгоряча,
есть слова сильнее урагана.
Заживают раны от ножа,
а от слов не заживают раны, –

ответил стихами Юлиан Семёнович. – Зачем же всех дёгтем ма-зать? Есть и другие.

– Кто ж говорит, что нет? Я говорю об общей тенденции. О системе. А относительно гистохимических исследований, – вер-нулся к первоначальной теме разговора Валерий Маркович, – завтра я вам представлю список реактивов, необходимых, чтобы мы начали.



Когда Беленький ушёл, Юлиан Семёнович попросил Дину Давидовну его не беспокоить, по телефону ни с кем не соеди-нять.

Он хотел обдумать ситуацию. Завтра Айзенберг уезжает в Израиль. Говорил, что хочет поехать к дочери. Заодно показать-ся тамошним врачам. Но Юлиан Семёнович чувствовал, что друг уезжает навсегда. Он привык к нему, как к своему второму «я». Теперь же предстояло в жизненном океане плыть одному. Никогда не угадаешь, кто достоин доверия. Даже близкие порой предают. А чужие – неожиданно помогают... Беленький искре-нен. Переживает из-за того, что стало с нашей медициной. Его понять можно. И говорит правильно: не нужно пытаться испра-вить прошлое. Лучше приложить усилия, чтобы не испортить будущее. Да и кто эти близкие? Пока у него всё нормально – все сюсюкают. Но случись что – будут молиться иному богу. Так было всегда, и к этому нужно быть готовым. Конечно, сегодня связь не та, что была вчера. Они смогут общаться с Эмилем хоть каждый день. Только, всё это уже не то. Когда глаза в глаза – совсем иное дело…



Утром Юлиан Семёнович поехал в аэропорт. До регистра-ции оставалось полтора часа, и они с Эмилем прошли в скверик на площади. Сели на скамейку. О чём говорить? Всё уже столь-ко раз говорено-переговорено. К зданию подъезжали машины, толпился народ, суетились носильщики, а они сидели в тени под раскидистой берёзой и молчали.

– Как там Вика? – спросил Серёгин.

– Она поехала к Верочке ещё в июле. Бабушка, что ни гово-ри. Дети бывают плохими или хорошими, но внуки всегда изу-мительны. У меня, признаюсь, нет такого чувства, как у неё.

– Потому что живёте далеко от семьи дочери. Если бы вме-сте, тоже бы почувствовал себя дедом! А что Игорь? Ты немно-го успокоился?

– Зять есть зять. Инородное тело в доме. Ревновал его к до-чери.

– Глупо. Но, признаюсь, первое время и я Мариночку ревно-вал. На работе оформил отпуск?

– Отпуск. Но предупредил, что могу и задержаться. Не гу-лять еду. Лечиться.

– До сих пор не могу понять, почему не у нас? В Москве опыт не меньший.

– Не знаю. Вика настояла. С клиникой договорилась. Когда есть выбор, тоже плохо. Приходится этот выбор делать. Брать ответственность на себя.

– А что на работе? Успокоился тот, что требовал спилить вековые сосны перед отделением?

– Успокоился. Как оказалось, там и сосен-то вековых нет. Впрочем, я учусь у друзей и врагов. Стараюсь удалять из своего лексикона любые отрицания. Всегда улыбочка, демонстрация доброжелательства и согласия. Аркадий Райкин называл такое поведение «включать дурочку». Наобещать всё что можно и ни-чего не сделать из обещанного. Так поступаю, когда открыто отказать в чём-то не могу. Поручаю отказывать сотрудникам. Срабатывает.

Эмиль был необычно разговорчив, словно оправдывался за то, что уезжает.

– Но ты не можешь говорить, что уж очень сильно чувство-вал антисемитизм. Получил образование, стал врачом. Наконец, заведуешь большим хирургическим отделением. Мог бы быть начмедом, но отказался.

– О чём ты говоришь?! Бывают погромы без кровопролитий. Убивать можно, не прикасаясь к человеку. Примитивно и просто – поставив человека вне общества. Сколько раз я слышал: «Ты даже на еврея не похож!». Будто делали мне комплимент.

– Мало ли дураков на свете?

– Успех – непростительное преступление в глазах окру-жающих. Я столько лет был сыном врага народа! Всегда чувст-вовал себя пасынком, а не сыном России. Этого забыть не могу. Но, как писал Исаак Соболев, автор знаменитого «Бухенвальд-ского набата»:

Я не мечтаю о награде.
Мне то превыше всех наград,
Что я овцой в бараньем стаде
Не брёл на мясокомбинат...

Я благодарен тебе. Где-то читал, что в своё время Григорий Чухрай, когда хотели вычеркнуть из списка претендентов на Ленинскую премию автора сценария фильма «Баллада о солда-те», сказал, что в таком случае пусть вычеркнут и его. И того оставили в списке! Такой поступок дорогого стоит. И ты всегда вёл себя так же…

– Ты так говоришь, словно уезжаешь навсегда. Или всё-таки едешь на ПМЖ?

– Нет. Хочу там подлечиться. Я  старше тебя, и это прихо-дится учитывать. Знаешь, как писал всё тот же Соболев?

К чему нам всем пускаться в бегство
с большой и нам родной земли,
где протекало наше детство?..
Не берусь исцелить тебя, Русь…
…Утонула в кровище,
Захлебнулась в винище,
Задохнулась от фальши и лжи...

– Не преувеличиваешь ли ты? Конечно, были и есть идиоты и сволочи. Но о народе следует судить не по ним. Немецкий на-род не по Гитлеру оценивают. Что у тебя за настроение? Давай лучше договоримся: я тебе буду звонить. Чувствую: над моей головой собираются грозовые тучи. Ты, кажется, был прав: эта Акулова что-то замышляет. Не знаю, стоит ли верить, но Дина Давидовна рассказала, как к «акуле» пришла с жалобой больная, так она посоветовала ей послать жалобу прямо в министерство. К чему бы это?

  – Предупреждён значит вооружён. Ты слишком много ей дал свободы.  Присмотрись повнимательнее…

– Но ты хотя бы к своему дню рождения вернёшься?

– Хотелось бы. Только это будет зависеть от врачей клини-ки, в которой буду лечиться. Что-то меня сегодня на поэзию по-тянуло. Помнишь, как писал поэт?

Сегодня, надеждой объятый,
в предчувствии светлых свобод,
встречаю я семьдесят пятый
вот-вот наступающий год.
Всё мною испытано в меру,
сверх меры познал я беду.
Я знаю, я знаю, я знаю –
всё сбудется в новом году...

–Ты знаешь. И я хотел бы знать, что сбудется в новом году? И что делать мне со своими предчувствиями? Впрочем, как го-ворит Беленький, не бери в голову! И пусть у тебя будет всё хо-рошо!

Потом Эмиль прошёл таможенный и паспортный контроль. Попрощался с Юлианом Семёновичем и скрылся за массивной дверью зала ожидания, а Серёгин вышел из терминала и взгля-нул в бездонное голубое небо, в котором набирал высоту только что взлетевший самолёт. Стоял жаркий день. У входа толпился народ, зазывали таксисты, встречая каждого выходящего из зда-ния. Странно, но у Юлиана Семёновича было предчувствие, что с Эмилем они больше не увидятся. В салоне машины приятная прохлада. А настроение пакостное. Серёгин достал из кармана баралгин, открыл бутылочку воды, всегда стоящую у его кресла, и выпил таблетку.

– Поджимает? – спросил Григорий.

– Поджимает. Поехали. Эмиль Моисеевич уехал в Израиль. Будет там оперировать сердце. У них такие операции поставле-ны на поток. А у меня почему-то плохое предчувствие, только что мне с ним делать? Не привыкли мы ещё его учитывать… Но оно меня редко обманывало.

Улыбнулся, вспомнив Валерия Марковича Беленького с его неизменными одесскими выражениями: «Я вас уважаю, хотя уже забыл за что!».

Достал мобильный телефон и набрал номер Соколовой.

– Добрый день, Екатерина Максимовна. Серёгин. Если мне память не изменяет, мы планировали в воскресенье поехать с вашей мамой на Левый берег. Нет, почему же? И я хочу немного отдохнуть. Завтра заеду за вами часа в три. Пообедаем в «Петровском причале», погуляем у самой воды…

Он слушал голос Екатерины Максимовны и улыбался. По-том кивнул.

– Как? Разве вы ещё не поняли? Я давно начал за вами уха-живать… Елена Владимировна только и говорит о прошлом по-ходе на Дон? Вообразила, что у нас с вами роман? Давайте не будем её разубеждать.

Он отключил телефон и стал смотреть на дорогу.



10.        Зима пришла строго по расписанию. Утром первого декабря выпал снег и лежал месяц, не таял. На фоне белого неба в воздухе висели крупные снежинки. Ни ветерка, ни обычной утренней суеты. Не было слышно машин, ругани пьяного сантехника из соседнего подъезда, и только небольшая стая ворон перелетала с ветки огромного тополя, растущего перед окнами Екатерины Максимовны, куда-то на крышу соседнего дома, каркая и хлопая крыльями.

Выпив утренний кофе, она поцеловала мать и вышла из до-ма. До больницы ехать было не менее часа. Привыкла. Если дос-тавалось сидячее место, читала книжку. Снова и снова намечала, что нужно сделать в первую очередь. Что купить после работы. Хорошо хоть, что тяжёлых больных нет. Уже привыкла, что в праздники людям некогда болеть. Тем более в Новый год!

Отделение практически пустое. Остались лишь те, кого вы-писать нельзя. Или после операции, или те, которых готовят к ней.

В три часа дня всех пригласили в конференц-зал, где глав-ный врач коротко рассказал о том, чего добился в этом году коллектив больницы. С какими показателями подошёл к Новому году. Зачитал приказ. Отметил передовиков. Кому-то вручил грамоты, кому-то объявил благодарность в приказе и денежную премию. Потом пригласил всех в актовый зал, украшенный нарядной ёлкой, гирляндами и шариками. Всё было как всегда. Музыка из репродуктора, танцующая молодёжь, художественная самодеятельность. В зале толпился народ. Затейник, веселящий публику, загадывал шарады и раздавал призы.

У Юлиана Семёновича настроение было совсем не празд-ничным. Только что закончила свою работу министерская ко-миссия, и хоть ему никто так и не показал решения её, он чувст-вовал, что всё это неспроста. Только что проверяли больницу пожарники, санэпидстанция, налоговая инспекция. А теперь министерская комиссия. Нет, это не может быть простым стечением обстоятельств. Впрочем, ему уже было всё равно. Но настроение ему испортили как раз перед Новым годом. Он верил своим предчувствиям и понимал, что ничего хорошего его не ждёт.

Предложил Екатерине Максимовне погулять по вечернему городу. Ему не хотелось сидеть за столом и пить вино. Слушать лицемерные тосты и через силу улыбаться. Почти физически ощущал вокруг себя сгущающиеся тучи, пустоту, одиночество.

– Составьте компанию, – сказал он. – Григория я отпустил. Вечер прекрасный. Снежок, небольшой морозец. Пойдёмте по-гуляем.

– С удовольствием, – легко согласилась Екатерина Макси-мовна и взглянула на Серёгина. – Не стоит так переживать из-за этой комиссии. В конце концов – вы – врач! Выше нос! Мы по-бедим!

– Бог с нею, с этой комиссией! Просто надоело. Вместо по-мощи, наслали проверяющих как раз под Новый год! Это не-спроста. Сказали бы прямо, я бы ушёл. Не держусь за место, хо-тя и жалко, что не успел сделать всё задуманное. Так мы идём?



В другой стороне зала Евгения Дмитриевна оживлённо бе-седовала с инспектором из министерства, полным лысым муж-чиной с бычьей шеей и маленькими поросячьими глазками.

Перед этим у него был неприятный разговор с Серёгиным. Он сказал, что с решением ознакомит его после празднования Нового года.

– Не хотите портить настроение перед праздником? Должен вам сказать, что уже испортили. Но почему я так и не ознаком-лен с замечаниями комиссии? Почему у меня не потребовали объяснений? Что за тайны Мадридского двора? – удивлялся Се-рёгин.

– Никаких тайн нет. Нам нужно согласовать формулировки, ознакомить с ними наше руководство… Главный врач такой больницы – номенклатура администрации города.

– Понятно, – сказал Юлиан Семёнович. – Впрочем, я готов к любому вашему решению. Знаете, уважаемый Николай Михай-лович, я уже столько комиссий пережил, устал бояться. В конце концов диплом вы у меня не отберёте. Но обычно, прежде чем выносить решение, принято ознакомить с ним, потребовать объ-яснения. В противном случае всё выглядит как нежелание разо-браться в существе дела.

– Я понимаю, что вы сейчас начнёте жаловаться на сложную экономическую обстановку. Ну, что ж. С этим нельзя не согла-ситься. Общая макроэкономическая ситуация в стране тяжёлая. Промышленное производство хромает. Санкции, курс рубля за-шкаливает. Но мы переживали и худшие времена. Вспомните девяностые годы. Есть вещи, которые никак не должны зависеть от этого. Вы должны знать слова нашего президента, который сказал, что в рейтинге здравоохранения Россия впервые признана благополучной страной. Средняя продолжительность жизни у нас превышает семьдесят лет. Но, как выявила комиссия, ваша больница этому не способствуете. Послеоперационная смертность у вас высокая. Число жалоб населения не уменьшается. Поборы, отказы в помощи… Впрочем, вы обязательно будете ознакомлены с результатами работы комиссии. Пусть пройдёт праздник. Потом и поговорим, – сухо сказал чиновник из министерства. – Наша медицина всегда отличалась высокой моралью, сопереживанием, жертвенностью. А у вас… Впрочем, всё потом, после праздников…

Серёгину уже надоела эта болтовня. Хотелось на улицу, на воздух… не думать об этом. Что он может сделать? Врачи бегут из медицины. Оставшиеся хотя бы цену за услуги не назначают. Берут только при выписке больного. Говорят, что это  не побо-ры, не взятка, а благодарность. Правда, есть и такие, кто сразу говорит больному, сколько операция будет стоить… И называет сумму, от которой родственнику самому нужна становится по-мощь кардиолога.

И как запретить врачу проконсультироваться с другим спе-циалистом, если у него возникли сомнения? Провести дополни-тельные исследования? И разве он виноват, что финансирование не покрывает расходов на лечение, не учитывает рост цен на лекарства, вынуждает врачей использовать давно устаревшие препараты? Вот врачи и рекомендуют больным купить лекарства, которых нет в больнице. А иные и себя не обижают. Добавляют к зарплате то, что недоплатило им государство. Как сказал бы Владимир Григорьевич, директор «Ремвеса» в Новочеркасске, –  неловленый мизер!       



Они медленно шли по ночному городу, и Юлиан Семёнович рассказывал Екатерине Максимовне, словно оправдывался:

– Месяц назад к нам пришёл заместитель главы областной администрации со своим двоюродным братом, приехавшим из Мурманска. Я им показывал больницу, оборудование, аудито-рии… Потом оказалось, что брат этот работает там главным врачом областной больницы и мечтает переехать на юг. Не с этим ли связана комиссия? Нужно освободить место. Впрочем, мои предчувствия редко меня подводят.

Екатерина Максимовна видела, что Серёгин всё время об этом думает, переживает и нуждается в сочувствии.

– Не стоит так переживать. Главное, что вы здоровы, полны интересных идей. Вас окружают друзья, единомышленники…

– О чём вы говорите? Как только что-нибудь произойдёт, все эти друзья исчезнут как сон, как утренний туман…

– Не все… Я никуда не исчезну.

– Спасибо. Только никто не может знать, что будет завтра… Я старше вас на двадцать пять лет! И вы правы, мне не страшны решения этой комиссии. Сам уже давно думал бросить это гряз-ное дело и заняться тем, что люблю.

– Что у вас за разговоры накануне праздника?! Вы бы лучше курили меньше. Самое время задуматься о своём здоровье.

– О чём вы, дорогая Екатерина Максимовна?! Был такой по-эт-острослов. Он писал:

Мы пьём, влюбляемся, жуём
В лихие дни и в светлые.
Пока на свете мы живём,
Мы временно бессмертные.

Давно не курю, позабыл о вине,
Любовь улетела свободною птичкой.
Дышу потихоньку. Но, видимо, мне
Придётся проститься и с этой привычкой.

– Вот таким вы мне нравитесь! – сказала Екатерина Макси-мовна и взяла Юлиана Семёновича под руку. На тротуаре было скользко.



А в зале председатель министерской комиссии говорил Ев-гении Дмитриевне:

– Вопрос практически решён. Вам только нужно уверенно держаться, иметь чёткие представления, что вы будете делать с самого начала. Мне кажется, первое, что вам предстоит сделать, – избавиться от его ставленников. Нужно окружить себя людь-ми, которые будут вас во всём поддерживать.

– Тогда мне придётся снять всех заведующих.

– Не всех. Самых ярых его сторонников. Остальные подож-мут хвост и будут смотреть вам в рот. Нужно быть предельно твёрдой.

– Это я понимаю. Но Серёгина не уволишь! Профессор, лау-реат…

– А зачем его увольнять? Пусть остаётся. Даже кабинет ему оставьте или предложите не худший. Нужно создать вокруг него вакуум, пустоту. Сделать его прокажённым, чтобы с ним боялись общаться даже те, кто останется. Или мне вас учить нужно?! Серёгин немало сделал в больнице. Он случайно попал «под раздачу». Это тоже следует учитывать. У него есть немало друзей, и не только в больнице. Он многим помогал. Кого-то и сам оперировал. Так что действовать нужно твёрдо, но нетороп-ливо. Сохранять видимость, что вы не виновны в том, что с ним произошло…

– Я и в самом деле ни о чём таком не мечтала.

– Но дело сделано. И не без вашей помощи. Вы не ребёнок. К тому же должны понимать, какие перспективы перед вами открываются. Докторская, кафедра, самостоятельность…

– Это я всё понимаю. Мне бы ещё сломить сопротивление семьи. Муж категорически против моего назначения. Говорит, что не видит меня дома. Сына совсем забросила…

– Ваш муж врач?

– Кардиолог. Мы работали в одном отделении.

– Здесь я мало чем могу вам помочь. Но, думаю, при хоро-шей самоорганизации вы сможете и мужу, и сыну уделять вре-мя. Вы  хозяйка своего времени. Заставляйте больше работать подчинённых. Не замыкайте всё на себя. Но вопросы врачебных кадров нельзя передавать никому.

А на сцене парень, аккомпанируя себе на гитаре, стал ис-полнять куплеты Леонида Сергеева:

То ли быль, а то ли небыль,
Кто-то был, а кто-то не был,
Нечего тужить!
Жили-были, не тужили,
А тужили – тоже жили,
Дальше будем жить!

Услышав первые аккорды, Евгения Дмитриевна предложила представителю министерства пройти в её кабинет и выпить по рюмочке коньяку за Новый год, за дружбу… Она так многозначительно взглянула на него, что тот не мог отказаться.

Евгения Дмитриевна сварила кофе, налила коньяк, продол-жая жаловаться на Серёгина:

– Он обложил данью всех заведующих! О какой демократии вы говорите? Взятки… Всё здесь имело цену… Превратил боль-ницу в свою вотчину.

– Вы, дорогая Женечка Дмитриевна, особенно его не ругай-те. Мы здесь с вами одни. Можем говорить откровенно. Поверь-те, если бы этот братец  нашего Леонова не отказался… К тому же вам ещё нужно будет учиться у своего предшественника. Вы обратили внимание, что Серёгин никогда не брал взяток. Это делали его шестёрки и приносили в клювике его процент. И вы никуда от этого не денетесь. И у вас будет начальство, которое тоже кушать хочет.

– Кстати, а почему тот братец нашего зама отказался? Глав-ный врач областной больницы в каком-то Мурманске. Видел нашу больницу!

– Говорят, жена наотрез отказалась переезжать. Там её роди-тели, родственники. Но что об этом говорить? Есть мнение, что вы  наиболее подготовлены быть главным врачом этой непро-стой больницы.

– Но если он отказался, может, пусть остаётся Серёгин? Сильнее главного вы не найдёте.

Николай Михайлович, холёный мужчина, старающийся подчеркнуть свою значимость, улыбнулся.

– Вы, Женечка Дмитриевна, должны понимать, что решение принималось на самом верху и теперь уже его никто отменять не будет. Столько комиссий работало, чтобы обосновать это ре-шение! Так что вам становиться у руля. Если откажетесь, най-дём другую кандидатуру. И вот ещё что: не знаю, в каких вы были отношениях с Серёгиным, но вам придётся предельно жё-стко себя вести с ним. Не я придумал эти правила игры. А коль мы с вами, дорогая, в одной упряжке, и вы будете играть по этим правилам.

– Это я понимаю. Но мне было бы проще, если бы вы его просто уволили…

Председатель министерской комиссии её резко прервал:

– Было бы проще! Но жизнь наша совсем не так проста. Как его уволить? Он лично взяток не брал. К нему, как к врачу во-просов нет. Он  профессор. Нет, голубушка. Пусть остаётся в вашей больнице. Выделите ему кабинет в его родном гинеколо-гическом отделении, и пусть сидит. Я думаю, долго он не выси-дит. А вы должны вокруг него создать пустоту. Ограничить его медицинскую деятельность. Да и оперировать он должен не много. Как-никак, а возраст у него не маленький. И, наконец, держите с нами постоянную связь. Я всегда приду вам на по-мощь. Могу вам открыть секрет: уже подписан приказ о его сня-тии с должности главного врача и вашем назначении. Но об этом мы сообщим на общем собрании сотрудников двенадцато-го января. А пока вы ничего не знаете. Думайте! Вам предстоят непростые времена. Масса непопулярных кадровых решений. Вам предстоит избавиться от его кадров. От стариков. От балла-ста. Но убрать – это полдела. Нужно же кого-то на их место по-ставить. Так что у вас две недели есть, чтобы подготовиться к этому.

Николай Михайлович встал, поставил чашку на стол и уже сухо произнёс:

– Я, пожалуй, пойду. Мой водитель, наверное, замёрз. Же-лаю успеха…

Оставшись одна, Евгения Дмитриевна налила в рюмку не-много коньяка, выпила и глубоко задумалась. «Сбылась мечта идиота, – подумала она. – И что я так мечтала об этом? Что эта должность мне даёт? Лишние заботы… В чём-то Валентин всё-таки прав. Наверное всё же я честолюбива. А может, ему не хо-чется работать под началом жены? Но его-то я уж точно не на-значу заведовать отделением. Врач он опытный, но организатор никакой…».

 

– Ненависть со временем утихает, обида проходит, злость угасает, а разочарование остаётся, – говорил Юлиан Семёнович Екатерине Максимовне. – Кстати, как вы смотрите, если я вас приглашу пообедать в этот ресторан. С утра ничего не ел.

Он указал на ресторан, расположенный на улице Пушкин-ской в здании, которое раньше занимали творческие союзы.

– С удовольствием составлю вам компанию, но должна об-ратить ваше внимание, что это становится традицией. Вы балуе-те меня, и я могу к этому привыкнуть.

– Так привыкайте скорее, – улыбнулся Серёгин.

Они заняли свободный столик, и Юлиан Семёнович передал меню Екатерине Максимовне.

– Командуйте!

– Я за коллективное руководство. Итак: салат, уха из стерля-ди, жареные бычки.

– У нас рыбный день?

– Вы против?

– Ни в коем случае. Это здорово. Ничего подобного давно не ел. Но что мы будем пить?

– Это обязательно?

– Обязательно.

– Тогда на ваше усмотрение. Но к ухе идёт водочка.

Юлиан Семёнович улыбнулся, кивнул и передал заказ офи-циантке.

– Я удивляюсь. Вы просчитали всё. Знаете и молчите. Мо-жет, стоит бороться?

– С кем? За что? С этими бандитами? За эту проклятую должность? Да ни в коем случае. Мне просто интересно, кто со-блазнится и займёт моё место. Более всего меня тревожит не моя судьба, а судьба больницы. Что ни говори, а ей я отдал много лет жизни. Что-то успел сделать. Чего-то ещё не успел. Были единомышленники. Были и оппоненты. Но коль скоро я был поставлен у руля – окончательное решение было за мной. Сейчас должен признать, что не всегда был прав. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

– Плохо, если уйдут из больницы опытные врачи. Вы чем-то их держали. Что будет при новом руководстве?

– Я об этом и говорю. Больница  это не корпуса, аппараты, оборудование. Это  коллектив! Люди. Знаю, что многие отвер-нутся. Будут и такие, которые с удовольствием пнут меня ногой. Впрочем, хватит об этом. Какая прекрасная уха! Давайте выпьем…

– За что?

– За дружбу!

– Основное правило жизни – не давать сломить себя ни лю-дям, ни обстоятельствам. Я хочу выпить за вас!

Она чокнулась и выпила.

– Под горячую ушицу водочка, действительно, хороша!

После ужина они вышли на улицу. Шёл снег. Снежинки по-крыли белым покрывалом землю, и было необычно тихо. На деревьях чёрными точками сидели галки. Юлиан Семёнович взял под руку Екатерину Максимовну.

– Автобусы сейчас идут нечасто. Может, остановить такси?

– Нет. Привыкла автобусом. Именно сейчас всё видится иначе. Происходит переоценка ценности, и вдруг начинаешь понимать что-то такое, чего раньше понять не могла.

– Наверное, вы правы. Обидно не это, а то, что время летит с ускорением. Сколько упущено!

– Цените то, что имеете. У вас всё впереди!

– У нас всё впереди, – поправил её Серёгин. – Друга узнают в нужде.

Екатерина Максимовна промолчала. «Неужели и он чувст-вует то же, что и я?» – подумала она.

Подошёл автобус. Юлиан Семёнович хотел было прижать к себе Екатерину Максимовну, но потом почему-то застеснялся, поцеловал руку, пробормотал:

– До свидания. Неужели мы не увидимся до двенадцатого января?

– О чём вы?! Тридцать первого я дежурю. Приходите к нам в отделение. Вместе встретим Новый год.

– Тридцать первого? Здорово! Обязательно приду!


                ЭПИЛОГ

Январь в том году был снежным и ветреным. Вскоре после смены руководства в больнице произошли существенные кадро-вые перестановки. Кого-то уволили, кого-то низложили, пере-вели в рядовые, и только Валерия Марковича Беленького пока не трогали. Впрочем, к нему и придраться было трудно. Работу свою он выполнял, трупы вскрывал, заключения не задерживал. Покойники на него не жаловались. К тому же новый главный врач, госпожа Акулова, считала его своим единомышленником. Именно он отличался смелыми критическими выступлениями против Серёгина. Но сегодня этот тщедушный, с впалой гру-дью и небольшой круглой головкой мужчина пришёл к ней в ка-бинет и заявил, что она ввела в больнице драконовские  методы управления.

– Вы шо, с мозгами поссорились? – спросил он, садясь без разрешения к столу. – За шо вы уволили Пётра Григорьевича Николаева из хирургии? Кошкина из поликлиники? Ведерникова из травматологии… Что у вас есть, чтобы так себя вести? Куда делась уважаемая всеми Дина Давидовна, столько лет проработавшая здесь секретарём? Вам хотя бы известно, что у неё университетское образование и знает она пять языков?! С первых шагов вы демонстрируете свои методы руководства, свой характер…

– Не путайте мой характер с моим отношением к вам. Мой характер зависит от меня, а моё отношение – от вашего пове-дения. И с каких пор вы, Валерий Маркович, стали вмешиваться в кадровую политику учреждения? Ваше дело – проводить вскрытия. Или вам больше нечего делать? Тогда мы просто со-кратим вашу должность. Мы проводим политику жёсткой экономии.

– Не делайте мине беременную голову! Я всегда говорил то, что думаю. И не надо мне делать нервы, их есть кому портить. Сегодня вы подписали приказ об увольнении старейшего цито-лога. Это меня касается. К тому же я  член коллектива, и мне до всего, что делается в больнице, есть дело. Или вы думаете, шо вы всегда правы? Так я вам таки скажу, шо нет!

– Во-первых, я не намерена перед вами отчитываться. Если вас не устраивают порядки, пишите заявление. Я его подпишу.

– Я напишу заявление, когда сочту это нужным.

– После того что вы здесь мне наговорили, мы с вами вряд ли сможем работать вместе.

– Вы таки правы. Первые шаги показали, что вы не просто не доросли до руководства такой больницей. Вы, должен вас огорчить, не святая. Святыми не рождаются. Ими становят-ся! Вы поступаете непорядочно, и вам придётся уйти.

– Это чёрт знает что такое? Вы в своём уме?

– Я в своём уме и твёрдой памяти, чего о вас сказать не мо-гу! Вы хоть знаете, кто такой Пётр Григорьевич Николаев, которого вы уволили?

– Выйдите из моего кабинета. Можете считать себя то-же уволенным.   

– Зачем кричать? Кричит тот, кого не слушают. Я ещё не получил приказа, и хотел бы вам высказать всё, что думаю о вас.

– Меня это не интересует. Я вас больше не задерживаю!

– Серёгин был не всегда прав. Но он умел слушать и слы-шать иное мнение. Вы же не способны на это. У вас очень рано проявилась звёздная болезнь. Коварство и подлость так же, как и ненависть, неизлечимы. Я был о вас лучшего мнения. Шоб я вас так забыл, как я вас помню! Плюнув в чужую душу, следите за ветром, малоуважаемая!

Валерий Маркович вышел и закрыл за собой дверь. В приём-ной новенькая девица-секретарь посмотрела на него с испугом. У него был страшный вид. Бледный, с тёмными кругами под глазами и взъерошенными волосами, он походил на безумца. А по селектору тут же прозвучал голос Евгении Дмитриевны:

– Валя! Сколько раз можно тебя предупреждать: пропус-кать ко мне только по записи. А сейчас меня ни для кого нет.

Валерий Маркович прошёл к себе в отделение, по дороге ко-ря себя за то, что не сдержался. «И чего я добился? Что нового она узнала о себе? А у меня стало болеть сердце. Прав был Се-рёгин, когда назвал меня глупым. Глупец всегда гордец. Чёрт, это же нужно было мне завестись с этой куклой, возомнившей себя царицей».

В своём кабинете он сел на стул и позвал прозектора.

– Лёня, позвони в кардиологию. Что-то у меня сердце сильно болит.

Через несколько минут Валерию Марковичу сделали элек-трокардиограмму и на каталке отвезли в кардиологическое от-деление. Обширный инфаркт миокарда.



Кабинет Юлиана Семёновича располагался теперь в гине-кологическом отделении. Это была небольшая комната, в ко-торой стоял письменный стол, книжный шкаф, два кресла. Ок-но кабинета выходило во двор.

Целыми днями он сидел в этой клетке, что-то писал, читал и изредка разговаривал по мобильному телефону. Сюда редко заглядывали врачи, боясь навлечь на себя гнев начальства. Захо-дили старшая сестра, работающая ещё с тех пор, когда Серё-гин заведовал отделением, тётя Даша, раздатчица в столовой, да некоторые врачи других отделений. Все старались его под-бодрить, хоть он и говорил, что в этом не нуждается, чувст-вует себя хорошо и даже рад, что сбросил с себя ярмо.

Заведующим отделением приняли врача из другой больницы. Пожилую и опытную Лилю Михайловну вытолкнули на пенсию, обвинив её в том, что врачи отделения «берут без меры, не зная ни стыда, ни совести». Может, всё так и было. Только никаких фактов никто не привёл. К тому же ежемесячно заве-дующая отделением докладывала о проведённом ремонте, при-обретении оборудования, организации двух коммерческих палат с холодильниками и телевизорами, на что не получала из боль-ницы ни копейки.

К Юлиану Семёновичу приходили врачи из других отделений. Просили проконсультировать больных. Нового заведующего не знали. Юлиан Семёнович никогда им в этом не отказывал. Опе-рировал редко. Да и не очень-то стремился. Работал над кни-гой, которая забирала у него много сил и времени.

В то утро позвонила из хирургии Екатерина Максимовна и попросила проконсультировать больную Медведовскую, мать какого-то высокого чиновника из областной администрации.

Юлиан Семёнович осмотрел больную и зашёл в ординатор-скую, чтобы записать консультацию в истории болезни. Врачи, которые находились здесь, поспешили выйти. Знали, что обще-ние с этим «прокажённым» опасно. Знали также, что Соколо-ва не скрывает своей симпатии к бывшему главному врачу. По-этому и общение с нею было нежелательным.

Екатерина Максимовна под диктовку записывала консуль-тацию профессора. Вдруг в ординаторскую вошла Акулова в со-провождении нового заведующего отделением и двух врачей. Увидев сидящих рядом Юлиана Семёновича и Екатерину Мак-симовну, чуть не задохнулась от возмущения.

– Что вы здесь делаете?! – воскликнула она, не считая не-обходимым себя сдерживать. – Мне кажется, вы работаете в другом отделении.

– Профессор консультировал больную Медведовскую, – на-чала было Екатерина Максимовна, но та грубо перебила её:

– Я не вас спрашиваю!

– А я не хочу с вами разговаривать в таком тоне, – громко возразил Серёгин.

Акулова строго взглянула на Соколову.

– А что скажете вы?

– Больная нуждалась в консультации гинеколога. Я обрати-лась к Юлиану Семёновичу, которого знаю как прекрасного спе-циалиста. Или я не имею права выбрать консультанта, кото-рому я доверяю?

– Но есть заведующий отделением, официальное лицо. Или вы ему не доверяете?

– А Юлиан Семёнович – не официальное лицо? Он  профес-сор, заслуженный врач, заслуженный деятель науки. Ему я до-веряю! К тому же больная – мать заведующего отделом обла-стной администрации, и я считала, что консультация должна быть на самом высоком уровне.

– Она считала!.. – эхом откликнулась Акулова, и, круто по-вернувшись к двери, скомандовала: – Продолжим обход!

Она через плечо взглянула на Соколову, и, увидев, что та не собирается следовать за нею, пожала плечами.

Когда все вышли, Юлиан Семёнович взял за руку Екатерину Максимовну и тихо произнёс:

– Всё это стоило пережить, чтобы ты оказалась рядом со мною.
;