День коротких мыслей

ДЕНЬ КОРОТКИХ МЫСЛЕЙ.

Осенью 1977 года  меня встречала столица советской империи. Она прекрасно понимала, что после пятилетних зарубежных скитаний гражданин возвратился для соискания высокой руководящей должности. Для эффективного решения если и не общемировых проблем, то уж средне московских всенепременно. Но и для них столица требовала от гражданина  широкого кругозора, проницательности и ловкости движений.

Требования были высокие, но и сознание гражданина к тому времени, к его сорока годам, сильно изменилось. Словно количественное, хаотичное во многом, накопление информации за 15 предыдущих до монгольских лет скитаний по России, по северным и восточным провинциям, вдруг резко сконцентрировалось за пять монгольских лет в качественно иные,  систематизированные взгляды.

Монголия словно-бы стала катализатором процесса сведения разрозненной, хаотичной информации к определённому взаимоувязанному упорядоченному мышлению. То есть к выработке конкретных точек зрения и конкретных реакций на всё, что гражданин  видел и чего касался.

Произошло закрепление в сознании, на всю оставшуюся жизнь, чётких тактических приёмов поведения и стратегических  замыслов. Монгольский импульс, так я его сегодня называю, сформировал некую значимую личность. Возникла внутренняя не афишируемая уверенность в себе. Я всё могу - пела душа. И в будущем это во многом подтвердилось.

Импульс возник, как следствие пятилетней тесной связи с людьми совершенно иных традиционных и психологических манер восприятия жизни, иных взглядов, иного поведения. До той поры я не встречал таких. Это были с одной стороны чистые азиаты (монголы и китайцы), с другой стороны не менее чистые европейцы - немцы, поляки, венгры, чехи и др. Ведь россияне жуткая смесь того и другого. Воздействие “новых цивилизаций” было ошеломляющим. Возник совершенно иной кругозор.

А с ним и специфическое движение мыслей, постоянно подогреваемое  неиссякаемой энергией. Так казалось. Во всяком случае монгольская зарядка душевных батарей была настолько глубокой, что последние проявления чувствовались до середины 90-ых годов. Почитай двадцать лет. Терпкий импульс разбудил, спящую в душе каждого еврея, вне зависимости от страны проживания, энергию возрождения и поддерживал её на протяжении двух десятилетий.

Зарядка началась в Гобь Алтае, где два года с утра и до утра жил и дышал в самой гуще народа. От айрата и до областного вождя. Но особо мощно протекала в Улан Баторе. Мы получили отличную квартиру в центре столицы по указанию моего диссертанта и далее министра Барса. В квартале, где проживали иностранные специалисты (не советские) и дипломаты посольств. Даже младший сынок царицы жил по соседству. Естественно наши дети, не ведая условностей, играли вместе в одном обширном дворе.

Мой старшенький особо подружился с одноименным сыном первого секретаря югославского посольства. Двое Александров Македонских верховодили среди мальчишек и девчонок. Естественно подружились и родители. Потом в друзьях-приятелях появились разные там европейцы. Мы встречались и широкое русское застолье весьма сближало души и развязывало языки. Именно тогда стал в подробностях узнавать быт и  нравы европейских аборигенов.

И настолько оне понравились, что возникла мечта. Побывать бы там. Поглядеть хоть одним глазком. Но куда там. Всем своим советским воспитанием хорошо понимал, что невозможно среднестатистическому гражданину СССР, тем более “живому” еврею, запросто, в отпуск, с целью расширения духовного кругозора, проникнуть скрозь железный занавес, полюбоваться европейскими ценностями и вернуться одухотворённым на родину.

Особенно близким в Улан Баторе стал странный немец Хольгер Грюнер. Весьма опрятный,  образованный человек, тонкая натура с безукоризненно... русским языком. Последнее очень удивляло. Вскоре зачастил ко мне немец. И мы узнали его оригинальную биографию. Даже по советским меркам.

10 мая 1945 года к красивому особняку на тихой улице города Фрайберг, что невдалеке от Дрездена, подъехал крытый студебеккер. Большой семье одного из виднейших конструкторов автоматического оружия, ничего не объясняя, дали три часа на сборы, затем машина с испуганными людьми помчалась на север в Берлин, где на аэродроме Темпельгоф их и ещё ряд испуганных семей ждал военный самолёт. Пять часов полёта и обалдевшие граждане очутились среди первозданной Уральской тайги, в тихом городке Ижевск.

Там они и прожили до 1957 года, создавая оружие для любимой Красной Армии. Там и окончил школу с отличием мой друг Хольгер Грюнер, младшенький сыночек виднейшего конструктора. Затем их отпустили, естественно в ГДР и папа Грюнер, перековав мечи на орала, стал заведующим кафедры сельскохозяйственного машиностроения Дрезденского политехнического института. Сестра и старший брат моего друга смогли проникнуть через берлинскую стеночку, а младший сынок остался при стареющих родителях. Вот такая судьба.

Хольгер любил поесть и побеседовать. В частых задушевных беседах открывал мне глаза на многое из истории отношений Европы, Германии и России. Именно он заронил во мне зёрна надежды увидеть своими глазами современные плоды этой истории, а монгольский импульс питал животворящей энергией, которая со временем взрастила  из зёрен крепкие стебли необоснованной уверенности.

Я вышлю тебе приглашение в Москву и ты приедешь ко мне. Это очень просто. Улыбаясь говорил Хольгер. Я замирал от надежды и смеялся ему в лицо. Сейчас и вы будете смеяться. Пустили таки. Как-то и на самом деле всё  произошло просто, без особых длительных проверок. И даже в третий раз пустили всей семьёй, вчетвером с малыми детьми. А всего шесть раз пущали. Словно на лето на подмосковную дачу выезжала помещичья семья с домочадцами. Вот он апофеоз воздействия импульса, торжественный обряд.

Всё произошло буднично. Пришла из ОВИРа бумажка с разрешением обычному старшему научному сотруднику обычного геологического института, обычному живому еврею. Мол выехайте и отдыхайте. Мои коллеги по институту лишь удивлённо и молча взирали на меня, в душе будучи уверенными, что я, конечно, стукач. Потому и пустили.

Я же чувствовал себя Христофором Колумбом, когда садился в поезд Москва-Берлин. Правда, между нами была существенная разница. В отличии от испанца я выступал в роли индейца, отъезжающего в неведомое в надежде открыть новую цивилизацию для своего народа. Прекрасный и свободный мир. Так мне казалось. Мы были возбуждены до крайности.

Шел 1979 год. Под гром пушек и гул падающих бомб советские войска, вооруженные ленинско-сталинской вполне миролюбивой идеологией входили в пустынные горы Афганистана. Они несли свободу афганским племенам. Весь советский народ, как один, встал на защиту мирных племён от англо-американских поработителей. Газеты, телевидение громко шумело, изрыгая проклятия империалистам. Под этот шум с Белорусского вокзала тихохонько отошел состав, катящий на Запад семью гражданина Рохлина Леонида Израильевича.

Кратко поведаю лишь о первой поездке полной неожиданностей и ярких впечатлений. С некоторыми добавлениями из последующих. Общение с таможенниками и пограничниками прошли гладко. Я поклялся, что не везу золото, картины из Эрмитажа и наркотики. Мои  глаза сияли первозданной чистотой и убедительностью, а выдающиеся формы жены отвлекали внимание. Когда они ушли и поезд застучал по польской узкой колее, мы приняли на грудь по бокалу шампанского, которое с нами разделили две молодые немки, соседки по купе, жительницы Берлина, возвращающиеся домой.   

Хольгер должен был встречать на вокзале Остбанхоф, куда поезд приходил поздно вечером. И далее на машине через Дрезден везти во Фрайберг. Но в Варшаве поменяли номер состава и … началась комическая транспортная феерия коротких отчаянных мыслей. Ночь. Таинственный чужой вокзал, утопающий в свете фонарей, толпы снующих людей и мы с женой, выжидательно озирающихся во все стороны. С нами два больших чемодана и огромный тульский самовар. Подарок другу Хольгеру. Ни слова по немецки и полное не знание никакого другого языка. Кроме, конечно, русского.

Хольгера нет. Я растерялся. Кручу головой и жадно курю. Пять минут… десять минут. Вот-вот разрыдаюсь от одиночества. Тут неожиданно подходит одна из немок, соседка по купе и на весьма ломаном русском, вот так запросто, приглашает нас к себе переночевать. Обалдевшие плетёмся с самоваром через большую площадь в соседний с вокзалом большой дом.

Маленькая уютная квартирка, чай и тревожный сон на полу. Тревожный потому, что согласно расписанию, как сообщила немка, в 6-30 утра через Остбанхоф проносится экспресс Париж-Стамбул и следующей его остановкой служит старый Дрезден. Не опоздали. Входим в здание вокзала и возникает первая короткая мысль. Где кассы и как произнести волшебные слова - два билета до Дрездена на экспресс номер такой-то. У меня, ей-богу, кружилась голова, когда читал в расписании - Париж, Берлин, София, Стамбул… Они звучали как симфония Моцарта.

Смог внятно промычать лишь слово “Дрезден” и сунуть кучку денег в окошечко кассы. Меня поняли. Получил билеты и громыхая самоваром, понеслись к вагону. Бежим и замечаем, что нет привычных для российских вокзалов толпы. Всё как-то чинно и спокойно. Это подействовало и приосанившись, наполнившись советской гордостью, подошел и протянул билеты миловидной женщине в форме. Удивился, когда она подозвала носильщика и тот внёс вещи в купе.

Был ошарашен роскошью купе. Диваны, кресло, шкафчики, драпировка и ...одинокая старушка в замысловатой шляпке в углу у окна. Наверное парижанка. Мы учтиво поздоровались. Сели. Возникла вторая короткая мысль. Вот сволочи, буржуи. В таких поездах катаются, а у нас по восемь суток в плацкартном вагоне в густой вонючей атмосфере. Им бы так!

Поезд тронулся. Ужасно хотелось кушать. Очень спешили и хотя по вокзалу разносился дразнящий запах жареных сосисок, мы боялись опоздать с покупкой билетов, поиском состава и вагона. Сидим молчим. Старушка тоже молчит и во все глаза пялится на мою супругу. Та испуганно посматривает на свои одежды. Вроде всё застёгнуто. За окном проносится вымытая и выутюженная Германия.

Стук в дверь. Появляется та же миловидная женщина, но в белоснежном переднике и чепчике с подносом в руках. А там! Господи, сожрал бы с подносом. Дымящейся кофе, печенье, тортинки, булочки, масло, сыр, колбасы и яйца. В горле запершило, но всё же нежно произнёс одну из немногих выученных коротких фраз.
А почём нынче пух и перья?
Женщина удивлённо вскинула глаза и сказала страшное слово - Юберзетцен.



Может что-то не понял. Как это бесплатно! Но уж очень хотелось кушать и через минуту дымился только пустой поднос. Оглянулся и увидел испуганные глаза старушки. Мелькнула третья короткая мысль. Это же наверное на всех. Но было поздно. Тут старушка решительно встала и видимо бормоча проклятия русским завоевателям, вышла из купе. Через минуту пришел человек в форме и взял её чемоданчик. Всё это время мы молчали. По разным причинам. Оставшись с женой наедине расхохотались.

А вот и Дрезден и новая проблема. Как купить билет до Фрайберга, с какого путя и во сколько отходит поезд. Куда бежать? Опять огромный вокзал и толпы немых для меня людей. Оставил жену со сверкающим самоваром в скверике и понёсся по кругу. На каком-то из кругов увидел кассы. Внедрился, подошел к окошку и после долгой ожесточённой жестикуляции руками, горящими глазами, щёчными мускулами и булькающими звуками понял, что … это кассы на поезда дальнего следования.

Помчался далее, следуя указаниям собравшейся толпы. Направо, налево. направо, налево. Да где же эти кассы? Вперёд толкала четвёртая короткая мысль - вдруг скоро отправиться последняя электричка до Фрайберга и опять где-то ночевать. На улице. Господи, помоги!  Нашел таки кассы. Долго мыкался с кассиром. Она усталым голосом что-то объясняла, а я боялся перебить, кивал головой и всё показывал ей на часы. Когда мол поезд? Потом ткнул одним пальцем в бумаги перед ней, а другим стал рисовать в воздухе буквы.

Мол напиши всё на бумаге, дура. Во сколько отправляется и с какого пути. Пожилая женщина кассир медленно наливалась безумием и страхом. Но поняла всё таки, что желает от неё сумасшедший гражданин, дала два билета, сама отсчитала из кучки денег необходимое и на клочке бумаги написала время, тыча пальцем в платформу, находящуюся буквально за моей спиной.   

Оставалось полтора часа. И тут меня покинули силы. Я медленно побрёл к скверику и увидел спокойную безмятежную супругу. Чуть не расплакался. Она сидела ровно в той же позе, в какой посадил её сорок минут тому назад. И улыбалась. И ей улыбались граждане немцы. А почему-бы нет! Красивая золотоволосая женщина, загадочно улыбается. Кроме меня никто из живущих на планете не знал причин её спокойного поведения даже в самые критические моменты. Просто за 13 лет совместной жизни она совершенно уверилась, что всё устроит её мужжжж.

Мы ещё успели насладиться сосисками с пивом перед тем как разместиться в двухэтажной зелёно-красной электричке. И вновь понеслись. Теперь по Саксонии. В середине пути возникла пятая короткая мысль и с тревогой расширяясь, заняла  мозги. Пейзаж за окном уже не радовал, приобретая унылые оттенки. А как от вокзала добраться до Хольгера? Добавилась и шестая мысль. Совсем чёрная и чуть подлиннее. А вдруг что-то случилось у Хольгера и они внезапно покинули дом! И вообще Германию. Ужас охватил душу. Чёрная грозовая туча при сияющем небе за окном заволокла сознание.

Но я крепился, а потом это стало даже забавлять. Путешествие в неизведанное с самоваром. Романтика, чёрт возьми. Вот и привокзальная площадь. Тихая, чистенькая. И три машины такси. Бодро тащим вещички, подходим к первой машине и широко улыбаясь, протягиваю шофёру листочек бумаги с адресом моего друга. Шофёр что-то говорит. Я лишь разеваю рот, издавая единственный звук - Я...Я...Я. Шофёр галантно открывает двери перед женой, мол прошу вас фрау-мадам.

Через пятнадцать минут подъезжаем к кварталу одинаковых хрущёвских пятиэтажек. Только ярко раскрашенных, в зелени цветов и идеальной чистоте окрестностей. Ближних и дальних. До горизонта. Галантность шофёра простирается до квартирной двери на третьем этаже. Звоню, заметно волнуясь. Открывается дверь и на нас устремляет удивлённый взгляд, быстро переходящий в беспокойный, красивая женщина. Наверное жена моего друга, мелькает седьмая короткая мысль. С библейским именем Ева.

Она что-то резко говорит и я понимаю, что спрашивает где её муж. Я пожимаю плечами и улыбка сходит с её лица. Она быстро бежит в комнаты и я слышу что кому-то звонит. Затем ещё кому-то. Затем кричит - Леонид, ком цу мир. Ком, ком. Протягивает мне трубку… Наконец-то! Слышу родной и спокойный голос Хольгера. Вот он момент счастья. Тогда я понял, что только короткие мысли могут по настоящему осчастливить душу. Длинные - они приводят к сомнениям. Счастье и сомнение - несовместимые процессы.

Такие же короткие мысли видимо крутились и в голове Хольгера, проверявшего все железнодорожные составы с восточного направления в течении этих суток. Настолько коротки и пугающе однообразны были его мысли, что даже не позвонил жене…Зато и счастье встречи было столь же девственно искренним, как и у нас. Долго смеялись, сидя за пузатым самоваром и вкуснейшими пирожными из соседней лавки.

И потекли дни, в которых каждая минута была заполнена открытиями. Перед нами предстал абсолютно другой мир. Социализм с европейским лицом. А что ж тогда там, далее на запад, мелькала порой седьмая короткая мысль. И я жмурился от возникающих райских картинок. Этот социализм мне нравился с каждым днём всё более и более, за исключением мелочей из разряда специфики национальной немецкой натуры. Но и это было вполне объяснимо, ежели покопаться в многовековой истории народа.

Через несколько дней, по рекомендации Хольгера и Евы, арендовали домик на окраине маленького старинного городка Лауэнштайн, что на самой границе с Чехией. Там и были брошены на произвол судьбы. Живите как хотите, в своё удовольствие. Господи! Оно буквально распирало нас.

Рано утром бежал в частную булочную, где брал немыслимо свежие хлебцы и лоточек с фруктовыми пирожными. Затем, делая небольшой крюк, забегал в мясную лавку, где обалдело, с улыбкой идиота, взирал на десятки сортов колбас, сосисок и ветчины, источавших немыслимый аромат свежести. Путались мысли, дрожали пальцы, дёргались веки.
Этих двести грамм. Нет! Вот тех полкило. Можно! Нет, извините, вон той триста грамм и вон тех справа тоже триста. Можно!

Толстый здоровый парень, наверное сын хозяина, терпеливо ждал моего окончательного решения, как и две-три фигуры молчаливых клиентов, стоящих за мной. Никто не сердился. Никто не кричал и тем более не обзывал обидными словами. Ей богу, даже улыбались чему-то. Вообще, эту милую привычку улыбаться при встрече с незнакомыми людьми познал только переправившись через границу СССР. Что уж там в душе у них не знаю, но приветливая улыбка как-то радостно воздействовала на сознание.

Завтракали, по московской привычке быстро и мчались осваивать окрестности. Хольгер снабдил детальными картами и расписаниями местных электричек и автобусов. Кстати, когда увидел масштаб карт, был поражен. Такой детальности карты в СССР страшная государственная тайна и мне выдавались в спецотделе института под расписку. Не дай Бог потеряешь. Хана твоей карьере. Надолго! А тут! Вот тебе все подробности. Хоть лопатой ешь.

Как истый путешественник, каждый вечер намечал маршрут. И замелькали маленькие и средние немецкие городки, как две капли воды схематически похожие друг на друга. Рыночная площадь с магазинами и ресторанами, ратуша, собор и словно змеи тянущиеся во все стороны улицы. Невероятное спокойствие, размеренность и радушие. И не одного полицейского. Мы были никому не нужны на всём свете. Поначалу, правда, озирались. Но вскоре привыкли. К счастью ведь быстро привыкаешь!

У жены от несметного количества и качества тряпок и косметики захватывало дух. Денег было в обрез и лишь славянская рассудительность жены позволяла не хапать всё сразу, а методично изучать ассортимент и выбирать тряпки. Для себя, для детей, для родственников и, конечно, для продажи. Да, да. Не скрою. Нужно было вернуть хотя бы часть денег, лучше большую, занятых на отпуск у друзей. Это удавалось.

Пока моя женщина самоотверженно ползала по магазинам, я хищным взглядом изучал вывески и меню ресторанчиков. Это меня крайне занимало, будоражило мысли. Очень любил в то время кушать, да и к выпивке был неравнодушен. И вот наступал момент, когда золотоволосая женщина, наконец, произносила. Всё, больше нет сил, ноги не ходят… Вот тут я угодливо, заискивающе и тихо произносил, глотая слюну, заранее заготовленные слова. Вон там справа видишь. Маленький ресторанчик…

И начиналась вакханалия обжорства. Слов в меню прочитать не могли. Но по отдельным известным словам, а ещё более наугад, выбирали еду и напитки.  Закуски, супы, горячие блюда, пиво, вина, порой и водку подносили удивлённые официанты, видимо редко в сытой глуши встречавшие столь голодных посетителей. На еде мы не экономили. Никогда. Это была главной составляющей счастья.

Лукулловы обеды происходили ближе к вечеру, чтобы во время попасть на предпоследнюю электричку (автобус). Домой, домой. Солнце садилось, освещая две согбенные фигуры, медленно поднимавшиеся в гору под тяжестью от двух до пяти сумок (сеток) набитых тряпьём и обувью. Домик-то наш был на вершине горочки. Падали в кресла умиротворённые, счастливые, в мыслях о таком же завтрашнем дне. И засыпали в объятиях и  грёзах о бесконечном счастье.

В субботу, иногда и в будний день, приезжал Хольгер. Мы на машине, петляя по долинам, ехали во Фрайберг или в Дрезден. Здесь насыщались духовно. Концерты классической музыки, но чаще в компании его именитых друзей, где мой друг в поте лица трудился переводчиком, проводили время в застольных беседах. Нередко они были опасными. Увлекаясь, после третьей-пятой рюмок, живописал о советских концлагерях в Воркуте и Магадане, где всё видел собственными глазами, о жизни в которых слышал собственными ушами от редких выживших за долгие годы адской жизни. 

Меня заносило. Какая-то глупая свобода духа, словно мщение ребёнка неизвестным злым людям, овладевало мной. Хольгер морщился и наверное смягчал мои слова. Он-то всё знал.  И отвозил пьяного друга в Лауэнштайн, на родную горочку. Засыпая, слышал сердитые фразы жены. Дождёшься, дурак, с вокзала заберут под белые ручки и останусь одна с детьми…

Трезвые немцы, солидные друзья Хольгера, знавшие не по наслышке о фашистких лагерях, боязливо слушали, восклицали, невольно сравнивая гитлеризм и сталинизм. И видя моё искреннее воодушевление откровенно рассказывали - о истинном лице немецкого социализма, о Берлинской стене, о плане раздела Восточной Европы между Гитлером и Сталиным перед войной. О Ленд Лизе и объёмах участия англичан и американцах в войне. Мне на многое открывали глаза. 

И хотя яростно спорил по ряду вопросов, в традициях советского патриотизма, но в душе чаще соглашался. Моё отношение к советскому строю, ко всем этим Ленинам-Троцким-Сталиным и их соратникам, уже к тому времени и без того отрицательное, становилось резко враждебным. Правда, не настолько, чтобы по приезду лезть на баррикады, но овладевало презрение и … уныние. Да, да. Уныние. Жалость какая-то к стране, невероятно богатой, невероятно многое достигшей в культуре и науках. За что ей такое наказание! Почему именно здесь случился геноцид?
 
С каждым очередным посещением ГДР наши разговоры становились всё более и более откровенными. В последнее посещение (1986 год) новые друзья предлагали остаться. Они уверяли, что вскоре падёт Берлинская стена. Таково веление времени. У вас началась Горбачёвская эпоха, у нас обстановка всё менее и менее спокойная, растёт число бегущих на Запад.

Приезжай на будущий год с детьми и мы переправим тебя в Австрию.
К тому году, началу перестройки в России, уже смутно понимал, что уезжать надо. Обязательно. Но сначала обеспечить семью материально. Поднять детей. Бежать в неизвестность с голым задом это как-то не по еврейски. Это самый крайний случай. Политика политикой, но детям надо жрать и учиться.

В то первое посещение Германии мы постепенно узнавали нрав и быт немцев. И удивлялись, но бывало и смущались. Замешательство и даже неловкость в общении с Хольгером возникла давно, ещё в Монголии, когда он приносил фотографии совершенно обнаженной Евы. Хвастался, пристально глядя на меня. Мне, конечно, было интересно, но я глядел мельком и якобы равнодушно отводил глаза.

Когда мы жили в его квартире во Фрайберге, то почитай каждое утро в коридоре или на кухне сталкивались с голыми то Евой, то Хольгером. Особенно смущалась, но не возмущалась, моя жена. Мы думали, что так ведёт себя только семья моего друга. Мало-ли. Может нудисты. Мы ошибались.

Как-то в нашем городке обнаружили ещё и … баню. Обрадовались. Я пошел на рекогносцировку, дабы узнать дни и часы для семейного омовения. Чётко прочёл, что по четвергам - die familie tag. И вот в означенный день спускаемся к бане, покупаем билетики, входим в пустую комнату, наверное раздевалку. Разоблачились. И вдруг слышим разговор людей за дверью. Крутится ручка. Вот-вот войдут. Моя жена взвизгнула и бросилась к двери во внутреннее помещение бани. Я за ней.

Открыли дверь и нас окутал пар. Когда он немного рассеялся, то обнаружили ещё две-три пары голых людей. Групповуха - мелькнула мысль. Мы ринулись было в небольшой бассейн, чтобы как-то укрыться в воде. Не тут-то было. Ко мне стремительно подошла весьма тощая синюшная женщина, взяла, как ребёнка, за руку и стала с улыбкой что-то объяснять, указуя перстом что мол сначала надо помыться с мылом под душем. Вон в той кабине. Потом в бассейн. И вот эдак за руку повела в душевую полуоткрытую кабину. За мной, скорчившись в три  погибели, прикрывая прелести руками и волосами, поплелась супруга.

Ошалевшие влезли в кабину. С права и слева сосредоточенно мылись мужчины, женщины и ихние дети, натирая друг друга мочалками. Слышались слова взрослых и детские возгласы. Стали и мы натираться-обмыватся, постепенно выпрямляясь и теряя стыдливость, всё ещё боясь оглянуться по сторонам. Вдруг ещё что заметим в этой бесстыжей Европе. Но как-будто всё спокойно. Мы совсем освоились и вскоре нырнули в бассейн. Там оказались ещё двое голых. Молодые мужчина и женщина.

Тут женщина обратилась с вопросом ко мне. Я пожал плечами и сказал, что ни черта не понимаю. Но она не отстала и ещё что-то стала спрашивать. Поняв, что перед ней русские, смеясь, страшно коверкая слова, заговорила по русски. Присоединился и её муж. Беседуем и тут немка говорит, что мол пойдём в соседнюю комнату, там хорошее пиво. Там и поговорим от души. И тянет за руку, по свойски.

Мы двинулись в пивную. Фигура немки оказалась бесподобной. Большие белые груди и крутые бёдра буквально манили. Я истово старался смотреть ей в глаза, но мои, не приученные к такому этикету, мучительно тянулись вниз. Только вниз. Аж заболела голова. И вот сидим мы, четверо голых, и тянем густое пиво.

Женщина оказалась химиком и я естественно “беседую” с ней о химических проблемах и она рассуждая, поднимает то левую, то правую руку. Колышутся в такт её огромные груди. Вниз, вверх перемещаются красные соски. Темнеет сознание. Слева волнуются прекрасные груди моей жены, сидящей неестественно прямо с красным от стыда лицом. Господи! Где это я? Советский человек. Куда попал? Но как приятно…Потом, через день, три, пять, ни разу ни одним словом мы с женой не обменивались впечатлениями о бане. Наверное стыдились искренне рассказать о чувствах, обуреваемых голым человеком на людях.

Красота Германии поражала воображение. Кругом ощущался безмерный труд сотен поколений людей, приручивших девственную природу. Величественные храмы, ухоженные парки, жилые дома и общественные здания, построенные сотни лет тому назад и сегодня выглядевшие умытыми и причёсанными, кружева бесчисленных прекрасных дорог, вызывали уважение к трудолюбивой нации.

А уж когда как-то пошли гулять в соседний с Лауэнштайном лес и увидели небольшие дощечки с цифрами почти на каждом дереве и поляны окруженные редкой колючей проволокой, насыщенной слабым электричеством, дабы не разбегались пасущиеся коровы, то от изумления долго не мог придти в себя. Стоял, разинув рот, а потом смеялся как ребёнок. Ну немцы дают! Орднунг!!!

Мне, геологу, вспомнились наши леса, девственная тайга. Представить себе нумерацию деревьев в бескрайних лесах и ограждение полей, было равносильно, по глубине бессмысленности, самоубийству. Вот она наглядная, естественная агитация и пропаганда образа жизни и мышления. Ведь и Россия к первому десятилетию XX века, интенсивно двигаясь по западному пути развития, достигла громадных успехов в экономике, уже не говоря о культуре и науках. И пришли гунны. И всё и всех уничтожили…

Обуреваемый такими крамольными мыслями, приезжал в Москву. Конечно, домой очень тянуло. Дети, родители, друзья, работа, необъяснимо родной быт и возможность рассказать  и естественно чуток приврать, как же без этого. А ещё подарки! Счастье встреч быстро проходило и наплывали грустные воспоминания. От них спасала работа.

Тот самый монгольский импульс продолжал активно воздействовать. Казалось без участия собственной воли. Ну а как иначе думать, если мой старый товарищ по НИИ, за время моего отсутствия ставший доктором наук и возглавивший отдел в институте, предложил мне тему. В первой беседе он рассказал о своих скромных замыслах и желаемых результатах.

Его мысли, внезапно вспыхнувшие под воздействием монгольского импульса, вдруг выросли в моём сознании в гигантскую проблему, в нечто грандиозное и главное в  чёткие, ясные пути решения. Меня впервые так захватило всего. Я буквально загорелся перспективой и полыхал в течении 8-ми последующих лет. Я был слабый теоретик, но что касается организации научных исследований, а решение проблемы в главном заключалось именно в этом, то здесь мне не было равных. Это я знал.

И полыхая, вдруг останавливался на полустанке и с грустью вспоминал Европу, эпоху коротких счастливых мыслей, колбасу, порядок и чистоту, но чаще немую беседу за кружкой пенного пива с белой, влекущей, огромной, казалось бы такой доступной  грудью той немки в общей бане.
Господи! Если бы умел рисовать...