Фрагмент романа Ускользающая эстетика эволюции

* * *
Я работал по пятнадцать часов в сутки, выпадая из реальности только на короткий, почти обморочный сон. Книга была готова.

Из рукописи Алексея Андреевича Ладникова «Ускользающая эстетика эволюции» (Париж,1925 г.)
«Эстетично всё то, что радует взор стороннего наблюдателя: кроваво-красный восход над сухими прериями; приливная волна у древнего рифа; муссонный дождь, заливающий джунгли; река, ревущая перед водопадом; падающий снег над еловым лесом; ветер над простором океана. Эстетичны все твари, возникшие в течение миллиардов лет. От низкого – к высокому, как завещал учредитель термина, Баумгартен, при написании диссертации «Mediationes philosophicae de nonnullis ad poema pertinentibus». Эстетика живой природы безгранична, поскольку эстетика вообще не может иметь границ. Эстетику нельзя понять, ее надо слышать, как слушают музыку, или как оценивают живописные полотна. И здесь мы вправе увидеть нечто теологическое...
Работа Бога может показаться бессистемной, а главное – бессмысленной. Заложив общие принципы строения и разрушения материи в виде трех законов термодинамики, Он отошел в сторону, не касаясь ни одним волокном своей порфироносной ризы дел мира сего.
Бог провидел на миллиарды лет вперед. Тонкими струями время стекало в лужу как тающий сугроб, и вот на поверхность Земли выползло одно из самых немыслимых существ – мелкий паразит вселенского уровня по имени Человек, появившийся случайно в результате длительных мутаций.
Теперь, после долгих размышлений и бытовых зарисовок, сделанных с натуры, я могу убедительно и недвусмысленно продекларировать еретическую мысль: целью Господа не является человек. Это промежуточная форма жизни, обреченная на гибель в ближайшие столетия.
Лишь гордыня позволила  нам считать себя высшим творением Бога. Цели Его для нас скрыты, как и судьба Вселенной. Но всё вышесказанное вовсе не означает, что у Человека нет шансов. Шансы есть всегда. И у отдельного индивида, и у всего универсума. Люди могут изменить свое случайное бытие. Они могут прорваться к вечности. Они могут стать богами.
На этом я  и завершаю свою книгу».

* * *
- Замечательно!  Написали вы просто замечательно!
Редактор Стаховский положил мою истрепанную папку на край стола. По виду это был  типичный петербургский барин. Он мне сразу напомнил толстовского Стиву Облонского. Весь его облик принадлежал к семидесятым годам прошлого века. Даже чеховское пенсне смотрелось на его аристократической физиономии как проявление модерна. 
- Замечательно, если только не думать о том, кто сие будет читать. Вы вообще представляете, так сказать, нашу аудиторию? Молодежь плевать хотела на все эти эволюционные и исторические росказни. Им нужна технология, le developpement industriel. Какая литература, батенька?  Это пожилые дядьки и дамочки бальзаковского возраста благодаря своей ностальгии могут сунуть свои носы в такие книги, но более никто.
Он закурил  и нервно передвинул коробку папирос.
- И потом неужели вы со своим умом и образованием не понимаете, что в науке, как и в религии, нет места еретикам? Наука – незаконнорожденная дочка христианства, что же вы хотите? Если прежде еретиков казнили – четвертовали, сжигали, вешали или, в лучшем случае, бросали в темницу, то теперь найден самый действенный способ устранения нежелательных персон – их предают забвению.  Даже здесь, в Париже, где можно напечатать любую галиматью на любую тему, всем понятно, что читать будут лишь тех, кого знают, кто в моде. Остальное можно смело сразу после публикации отправлять в качестве оберток в рыбные и мясные лавки. 
Я собрался резко возразить, но Стаховский затушил папиросу в темной пепельнице с изображением аргонавтов по краям и поднял вверх руку:
- Не говорите ничего, а лучше послушайте… Гнусный Горький по-своему был прав. Человек действительно звучит гордо.  Только есть очень разные человеки. Большинство по-прежнему всего лишь обезьяны. Но есть и те, кто приблизился к званию богов, о чем вы мечтаете.  Если эта порода сохранится, то без сомнения сможет прорваться ввысь и даже, как недавно написал чудак Циолковский,  заняться колонизацией других планет.  Вопрос лишь в том, что кричать об этом  не следует.
Стаховский поднялся и подошел к окну. Не оборачиваясь, начал говорить жесткими рублеными фразами:
- Молодой человек, возможно, вы и родились в рубашке, но явно не в свое время. Литература, эссеистика да и эстетика похоронены мировой войной. Ныне нужен не Дарвин, которого вы возводите на пьедестал. Сейчас надобны Ницше и Шпенглер. А еще хлеб с маслом.
Он  развернулся, снял свое чеховское пенсне и бесцеремонно указал рукой на дверь:
- Приходите со своей рукописью лет через десять. Тогда она, возможно, и найдет отклик у читающей публики.