Сыны Всевышнего. Глава 71

Глава 71. Лирическое отступление


Темно. Только слабые очертания окна выступают на фоне вязкой, бархатной черноты. И душно до невозможности. Радзинский всё ворочается и вздыхает на диване в гостиной. Двери настежь открыты. В соседней комнате смутно белеет аверинская постель и оттуда не доносится ни шороха, ни звука.

– Коль, ты спишь?

– Нет, конечно. Ты же каждые три минуты меня дёргаешь.

– Ну, извини.

– А если не извиню, то что?

– Не знаю даже. Такого ещё не случалось… Сначала, наверное, не поверю.

– И правильно не поверишь. Ну, говори уже, что там опять тебя торкнуло.

– Коль, ты только не смейся!

– С чего это мне вдруг смеяться?

– Да ты же всегда насмехаешься!

– Тебя послушать, так я просто закоренелый циник какой-то!..

– Циник не циник, но безобидным мальчиком-зайчиком тебя могут считать только дураки.

– Спорить не стану… Кеш, ты опять одеяло на пол сбросил?! – Аверин с возмущённым возгласом приподнимается на локте.

– Оно само!.. – Радзинский пытается изобразить благородное негодование, но быстро сдаётся. – Ну, хорошо! Скажем так – я не стал ему препятствовать. Жарко мне!

– Так открой окно пошире!

– Чтобы ты утром с соплями проснулся? Благодарю покорно!

– Опять я виноват?

– Что значит – опять? Можно подумать я только и делаю, что претензии тебе предъявляю!

– Ладно, – обречённо вздыхает Аверин. – Иди сюда. Подушку только захвати. По пути можешь открыть все окна в квартире. С тобой я точно не замерзну – ты же как печка!.. – и он с тяжким вздохом падает обратно на подушку.

Радзинский бодро стучит в темноте рамами, отдёргивает плотные шторы. В комнате сразу ощущается лёгкое движение прохладного свежего воздуха. Прошлёпав босыми пятками в спальню, Радзинский роняет на постель свою подушку и довольный плюхается на спину рядом с Авериным. Удобно устроившись у него на плече и до подбородка укутавшись одеялом, Николай Николаевич ещё раз вздыхает, закрывает глаза и намеревается уснуть.

– Коль, – виновато шепчет Радзинский.

– Ну что ещё? – недовольно бормочет Аверин, не открывая глаз.

– Коль, пообещай, что не умрёшь раньше меня.

Аверин подскакивает и с изумлением всматривается в блестящие в полумраке глаза Радзинского.

– Кеш, ты спятил? Тебя в той комнате галлюциногенный комар укусил? Или ты по ночам всегда бредишь – я просто не замечал?

– Ты обещал не смеяться… – бархатистым баском упрекает Радзинский.

– Я разве смеюсь? Я в шоке!

– Ты не смеёшься – ты издеваешься. Это одно и то же.

Аверин, опираясь на руки, нависает над ним.

– Это от меня не зависит. Как я могу тебе обещать?

– А ты попроси.

– А сам чего не попросишь?

– Уже попросил.

– Ясно. – Аверин ложится обратно, снова устраиваясь на широкой груди Радзинского. – Обещаю попросить, – бормочет он.

– Смотри, не забудь!

- Забудешь такое – как же! – бурчит Николай Николаевич себе под нос. – А позже можно? – ворчливо спрашивает он через некоторое время.

– Нет, Коля, я за тебя волноваться буду! – обиженно восклицает Радзинский.

– Так ты, значит, хочешь, как в сказке: «Жили они долго и счастливо и умерли в один день»?! – Аверин слегка приподнимает голову и тут же роняет её обратно. – Можно тогда одновременно высвободить сознание – и в Нирвану! Как тебе такой вариант?

– Это слишком на самоубийство смахивает. И потом – не хочу я в Нирвану! Что я там забыл? Там тоска, наверное…

– Правильно. И Аделаида…

Радзинский начинает сотрясаться от беззвучного смеха. Аверин терпит какое-то время, потом тычет его кулаком под рёбра:

– Перестань. У меня от такой качки начнётся морская болезнь!

– Всё-всё! – заверяет Радзинский, вытирая выступившие от смеха слёзы. Он крепко обхватывает Аверина обеими руками, и закрывает глаза, честно намереваясь уснуть. Но через некоторое время снова раздаётся его сонный голос, – Коль, прекрати моргать. Твои ресницы мне шею щекочут.

– А? Хм… Я тут прикидываю: ты лет тридцать протянешь ещё – до девяноста? – задумчиво откликается Николай Николаевич.

– Ты собираешься ещё и сроки конкретизировать? – поражается Радзинский, сразу распахивая глаза. – По-моему, это хамство!

– А день смерти себе выторговывать – не хамство?

– Нет. У любого человека может быть своя маленькая слабость.

– Это я, что ли, твоя маленькая слабость? – подозрительно уточняет Аверин.

– Ты моё сокровище! – Радзинский целует Николая Николаевича в макушку. – И в архив с утра ты, а не я собирался. Можешь быть уверен – я не стану тебя будить – у меня рука не поднимется…

– И кто ты после этого?!

– Как – кто? Великий и Ужасный Доктор кукольных наук Карабас Барабасович… – фамилию сам придумай. Мне лень.

– По-моему светает уже, а я тут буду всякие глупости придумывать! – обиженно замечает Аверин. – И только попробуй – не разбуди!..

– Надуешься, и целый день будешь делать вид, что меня нет? – вкрадчиво интересуется Радзинский.

– Викентий! Я сейчас кусаться начну! – строго одёргивает его Николай Николаевич. – Быстро: закрыл глаза и уснул!

– Слушаю и повинуюсь, мой господин…

– Не ёрничай!

– А дышать можно?

– Можно. Но только дышать!

– Лейл менуха (1).


1 Спокойной ночи – (иврит).


– Да спи уже! – стонет Аверин.

В комнате, и правда, заметно светлеет. Уже отчётливо видны очертания мебели и роскошные волосы Радзинского, разметавшиеся по подушке. Он спит, крепко, как любимого плюшевого мишку, прижимая к себе Аверина. Николай Николаевич в полусне делает слабую попытку повернуться на другой бок, но суровая рука Викентия Сигизмундовича мощно фиксирует его на месте: не вздохнуть, ни шевельнуться. Николай Николаевич, смирившись, утыкается в него носом и отключается. Освободиться из собственнических объятий Радзинского у него не получится до самого утра – подтверждено экспериментальным путём…