Море. Сказки для 19-летних. Сказка четвертая

     Полюбили друг друга Большая Гора и Белый Ледник. На зависть ветреным и легкомысленным облакам. Теперь они уже не смели возлежать н вкусных горных хребтах, облокотиться краями на горные долины. Мрачный и ревнивый Белый Ледник отогнал всех желающих потрогать гору, и ее теперь обходили стороной, дабы не нарваться на холодную ярость ее возлюбленного. И возлежал величаво и мудро он на покоренной Горе и взирал чистым заиндевевшим взглядом на окрестности или дремал под ослепительным солнцем. Порой встряхивался и пускал вниз снежные волны, в которых порой видел двуногих существ, барахтающихся и замирающих перед неодолимой силой космического вечного покоя. Большая Гора истово и верно любила Белый Ледник. И в ее преданности не мог усомниться никто.
      Однажды сварливая и вздорная соседка – Плоская Гора – туманно намекнула о некой былой взаимности Большой Горы и Моря. Правда, если это и было, то так давно, когда Белый Ледник еще наливался живительными икринками дождя, да и стоило ли верить вековавшей в одиночестве было бы споПлоской Горе. Потому Белый Ледник окатил ее морозным презрением и перестал замечать. Однако иногда он вглядывался в далекое прекрасное буйное Море, и на душе у него становилось смутно. Из разных источников он слыхал, что Море совращало, губило, увлекало навсегда и сводило с ума. Да, было бы спокойнее без такого жесткого и неотразимого соседа, пусть и не близкого.
      И родилась у Большой Горы и Белого Ледника дочь. И назвали они ее Прозрачной Рекой, такая она была чистая, спокойная, ласковая и доверчивая. Она весело радовалась солнцу, и оно переливалось в ней кристаллами золотого льда. Она нежно гладила материнские склоны и баюкалась у отцовых сизых усов. Крестный – Горный Ветер – играл с ней, и родители с умилением слышали ее звонкое журчание и счастливую рябь смеха на ее детских волнах.
     - Хорошая у вас дочь вырастает, - гремела снизу тетка – Каменистое Ущелье.  – Скорее отпускайте ее ко мне, уж сколько я покажу ей интересного.
     - Вот раскаркалась, сглазишь, - раздраженно прерывала ее соседка Серая Скала. Но она всегда была раздражённой, и из всех цветов предпочитала лишь серый и черный.
     - В самом деле – прелестница, - кивал Острый Валун.
      И до того они ахали и охали над Юной Прозрачной Рекой, что даже древняя слепая Глубокая Пещера, и та захлюпала, запричитала:
     - Ой-ой-ой мне, мои глазыньки не зрят, зубки-сталактиты ступились: не увидеть, не попробовать нашу красавицу. А так хочется…
     По утрам умывала проснувшихся родителей добрая дочь. По вечерам умащивала совей студеной водой натруженные бока. И до того разнеслась о ней слава, что даже самые дальние родственники – Кипучий Водопад и Туманное Озеро – поздравили ее с очередным днем рождения, что делали они крайне редко, а если честно – вообще никогда.
      И радоваться бы отцу и матери на свою дочь, умницу и красавицу, да тревожно становилось на душе, а отчего – кто знает. Может оно со всеми так: чем взрослее любимое чадо, тем больше переживаний. А тут еще крестный Горный Ветер сказал Белому Леднику:
     - Пойми меня правильно, я не склочник вроде Плоской Горы, но следи за своей дочкой.
    - Что? – дернулся Белый Ледник.
    - Нет, пока ничего. Только скажу по секрету, что этот шалопай – Море – прослышал о твоей очаровашке. Три дня кряду буянил, он неспроста, чую…
    А дочь в то время уже добралась до тетки и гостила у нее и пела ей, и Каменистое Ущелье аккомпанировало ей стуком камней и перекатами гальки. Прозрачная Река
стала глубже и теплее, как и подобает расцветающей девушке…
      Отец первым услышал этот таинственный протяжный вздох:
     - Согреши-и-и-и-м…
     Он замер, побледнел, дико взглянул в ту сторону, откуда принесся этот вздох. Далеко внизу бушевал, как будто смеялся, шторм. Белый Ледник осклабился и сгорбился над дочкой. Она, слава Богам, ничего не услышала или просто не поняла.
     Насупилась Большая Гора и брызнула лавиной:   
     - Не смей ее трогать!
     Но пуще того вздыбилось Море, загрохотало, зажглось молниями:
     - Согреши-и-и-и-м…
     Стремительный Горный Ветер налетел на него:
     - Коварный и злой негодяй! Она же так юна!
     Но Море тяжело хлестало штормовыми руками-волнами по щекам Горного Ветра, еще более распаляясь от услышанного.
    Большая Гора, стеная от боли, оторвала от себя огромный кусок и швырнула изо всех сил в зеленую клокочущую бездну:
    - Подавись, проклятый!
    Проглотило Море тот кусок как пощечину, вспенилось и бешено взревело:
   - Согреши-и-и-и-м…
   И - о, Боже! – она услыхала его пронизывающий и влекущий рев. Застыли недоуменно ясные воды Прозрачной Реки.
   - Согреши-и-и-и-м… - раскалывался в свинцовых небесах дьявольский вой.
   Задрожала она от страха и еще от чего-то непонятного, рождавшегося в ее безмятежной до сего душе.
    - Согреши-и-и-и-м… - кипящая пучина судорожно бросалась на поникшие хребты.
   Затыкала уши Прозрачная Река, прижимаясь к трясшимся камням Каменистого  Ущелья.   
    - Согреши-и-и-и-м… сатанинский вопль разрывал небо, раскалывал Вселенную, вонзаясь в съежившуюся землю жгучими зарослями ливня.
     Дрожали в отчаянии родители, родичи и соседи не в силах помешать всесильному в этот час Морю.
     И сделалась неспокойною Прозрачная Река, и убыстрила свой бег туда – на неведомый и гибельный зов. Не понимая значения неслыханного ранее слова, она уже покорялась его слепой влекущей силе, его безумию и велению. Все ее молодые нервы, как стройные водоросли, потянулись к этому властному голосу. В чистой незамутненной душе зашевелилось незнакомое сладко-ноющее чувство покорной слабости – захотелось быть выпитой до дна, всосанной, распотрошенной этим безжалостным чудовищем, унизительно расплескиваться подле него голыми лужами, выплеснуть под  его тяжелое пресыщенное тело незапятнанную гордость и юность. Пусть наслаждается, утрется и выбросит, с готовностью жалкой рабыни она омоет его ложе для его оргий с другими, - все, все, пусть, пусть,  - настолько манил ее этот страстный повелительный зов. Каким должен быть прекрасным, могучим и желанным хозяин этого зова, если способен так бесноваться ради нее!    
     И помутнели воды Прозрачной Реки. И всполошилась тетка, грозно перекрывая путь валунами.
     - Куда? Не пущу – погибнешь.
     Но взбурлила вдруг Прозрачная Река, куда и делась нежность и доверчивость – грудью пробилась сквозь камни Каменистого Ущелья и понеслась вниз, не разбирая пути, ранясь о деревья и глыбы, наслаждаясь невиданной свободой и предвкушая хмельную радость постижения чего-то запретного.
     - Остановись, дочь! – охнула Большая Гора. – Вспомни о нас, ведь мы никогда не желали тебе плохого. Не губи нас своим грехом.
    Но не слушалась покорная дочь, глаза ей уже застилали соленые брызги потного в страстном изнеможении Море.
    - Дочь, я отрекусь от тебя, и ты погибнешь, - гремел сверху Белый Ледник. – Подумай, стоит ли вся жизнь минуты удовлетворения?
   - Стоит, стоит, стоит, простите меня, - шептали ее губы, и разрывалось сердце от любви к родителям и от иной незнаемой любви, вожделенной и влекущей.
    - Он же бросит тебя, выпьем всю и бросит, - шипела Серая Скала. – Не одна ты у него такая. Плевать ему на тебя и твою честь. Ему бы свою похоть растворить в тебе и – пошла вон! Постыдись, девочка! Не срами родителей. Не становись его очередной…
    - Пусть очередной, пусть как угодно, лишь бы осознать это, полакомиться им, - смелела на бегу мутная пенистая Прозрачная Река. 
    - Ты же дитя гор! – зазвенел Острый Выступ. – Вспомни об этом и смирись!
    Тщетно.
    - Да, я дитя гор, - разлохматилась Прозрачная Река. – И я знаю, что погибну. Но таков мой рок, и ему противиться я не в силах.
    И вот перед ней открылось истосковавшееся, грязное от истомы, бурое от желания, презрительное от превосходства Море. Алчущая печать порочности мерцала на его бушующих волнах, взор привыкшего ко всему растлителя угадывался в глубине его зева.
    Изнемогая от гнетущего стыда, еще больше будоражащего страсть, забыв о родителях и солнце, о своем добром имени, о завтрашнем дне, - она бросилась в его объятья. 
     Всю ночь клокотало, бунтовало, пылало Море. В кромешной тьме только его победные вздохи и ее сдавленные крики, говорили о великой и порочной силе грешной любви…
     Седой от горя Белый Ледник никогда больше не глядел в сторону моря. Большая Гора стала гнуться и стареть. Ее стальные гордые отроги начали покрываться вялой тщедушной растительностью. Спокойное Море лучезарно плескалось, отражаясь в небе, и сыто щурилось на сгорбленные далекие скорбные лики.
     Невидимый всеми, упорно карабкался к нему маленький прозрачный и соленый Ручеек, узнавая по запаху след пробежавшей здесь когда-то здесь то ли распутницы, то ли матери.
     А случайно оказавшийся в ту странную ночь неподалеку Поэт написал о виденном балладу. И она оказалась единственной памятью о Прозрачной Реке и о страсти, сгубившей ее. Пусть и вам эта баллада станет памятью или напоминанием…

БАЛЛАДА

Начинала свой путь река
Там, где солнцу споткнуться не стыдно,
Где, зевая, ползут облака
И до Бога уже, вроде, видно.
Среди гордых нетленных снегов
(Знать то было кому-то угодно),
Средь скалистых презрительных льдов
Да по горным плечам, по холодным
Вниз, робея, бледнея от страха,
Нежно гладя утесам бока,
Словно дух векового монаха
Начинала свой путь река.
Улыбались угрюмые горы,
Расступались пред юной водой:
- Наша радость… -Нет, нет ваше горе, -
Возразил им кто-то чужой.
И бежала бы так, умиляя
Взоры грозных могучих вершин,
Но незнамою страстью сгорая,
Услыхала вдруг стон «Согрешим»?
Всколыхнулись от гнева тут горы:
- Не бывать по сему? – Не дадим?
А вдали бунтовалось зло море,
Все призывней неслось «Согрешим!»
И вскипели покорные воды
Да помчались, камни срывая.
Вслед шумели печальные своды:
- Не одна у него ты… такая.
До того ли бурлящей реке –
Все слышнее дыханье прибоя.
Она мчалась к нему налегке…
Была ночь, и их было двое.
Шторм жестокий гремел до утра,
Море пенилось, страсть утоляя…
На том мечте, где мчалась река,
Безрассудству себя отдавая,
Чуть журчал, словно пел, ручеек,
И поникли в безмолвии горы, -
Он был робок, слаб, одинок,
Но упорно карабкался к морю.