Отражение

Еду в автобусе.  Получаю пенсию на почте. Это – одна из возможностей не оставаться дома одной. В последние годы у меня не так много пунктов, где я могу скрыться от одиночества: почта, поликлиника, библиотека, автобус…Я сижу на сиденье ближе к водителю, смотрю на проезжающие мимо машины, водителей, прохожих… Пытаюсь увидеть в лицах черты знакомых мне людей. Иногда нахожу.
Люблю общественные места, где много молодых людей. Люблю слышать их диалоги. О жизни, городе, о других людях,  компьютерах, играх…  Неважно о чем. Слышу их – на сердце становится легче. Зря старики ругают молодежь. Не надо свою жизнь примерять на их мир. Мы разные, но в этом и есть вся соль действительности, а иначе померли бы мы все со скуки.
- Заходишь в папку, там есть конфиг, открываешь его блокнотом, - громко на весь автобус кричит подросток своему другу-ровеснику.
- А в консоль что вбивать? – тихо произносит его друг.
- Вбиваешь код – и ты бессмертен, - очень серьезным голосом говорит подросток.
Ничего не понимаю. Улыбаюсь.
Остановка. Рядом подсаживается Оксана, «закадычная» подруга. Такая же одинокая. Но, несмотря на наше общее изолированное состояние, мне трудно с ней. Трудно слышать ее причитания, ее жалобы на жизнь. Люди, что ставят свои проблемы выше всех остальных, не вызывают симпатии. А с возрастом они становятся просто невыносимы.
- Тань, видела, как ценник подскочил? Моей пенсии не хватит скоро… - вздыхает Оксана.
- …
- А Витя ко мне почти не приходит, - чуть не плача, продолжает подруга.
Я продолжаю молчать. У меня сын умер уже десять лет назад. Тоже Витей звали. Но уж лучше бы он совсем ко мне не ходил, но живым был. А дочь уехала со своей семьей. Она виновато смотрела на меня, словно сделала что-то неправильное. А потом с мужем и ребенком уехала в другой город… Звонит иногда. Видимся раз в два года, когда приезжаю навещать их. А муж…
- Ноги болят. Врач сказала, операцию надо делать, а я боюсь, - продолжает причитать Оксана.
За спиной шумный подросток продолжает:
- А потом ты просто станешь Джаггернаутом!

- Тань, а как твои дела?
- Мне выходить сейчас.
- Но ты звони мне.

Я выхожу. Оксана смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. Все веки в морщинах, в переживаниях. Левый глаз дергается. Серое пальто, давно поношенное. Такой же серый берет на голове. Я улыбаюсь ей. Она ж, не отрывая своих глаз от меня, кивает, но никак более не реагирует. Может, она пытается улыбнуться, но лицо, отвыкшее от улыбок, никогда не ответит взаимностью. Автобус уезжает. Наш молчаливый диалог прерывается.
С остановки лежит путь домой. Лег первый снег. До дома оставалось метров двести, как я слышу голос из открытого окна машины: «Татьяна Ивановна, здравствуйте!»
Я оборачиваюсь. В машине сидит мужчина чуть старше тридцати. Узнаю в нем своего бывшего ученика Петю. А он будто счастлив видеть меня: «Татьяна Ивановна, давайте помогу!» Петя выбегает из машины, хватает мою сумку и доносит ее до самой квартиры.
- Не стесняйся, проходи. Сейчас чай попьем.

Петя садится за стол. Осматривает мою кухню, как сыщик, который по убранству жилья определяет всю жизнь предполагаемого преступника. В этот момент я и чувствую себя преступником. Стоило ли запускать молодого человека в свой старческий мир – пусть даже на малую долю времени?!
Мы посидели вместе минут пятнадцать. Вспомнили школу, его одноклассников. Было время!

- Спасибо, Петя, что зашел!

Петя одевается в прихожей. Смотрит на стены, потолок. Жилище старой одинокой женщины. Он немного растерян, мне даже кажется, жалеет, что окликнул меня. Встреча со старыми людьми редко приносит удовольствие, лишь напоминает, что последний шаг перед «уходом» - не самый веселый момент в жизни. Об этом не принято думать в молодости.
Петя ушел. Я, помыв  чашки, сажусь в кресло в своей комнате. Беру со столика альбом со своими детскими фотографиями, которые вытащила утром из захламленного шкафчика.
Беру фотографию, где только я и мама. На ней я держу буханку хлеба. Мне лет шесть или семь. Глаза заплаканные. Мама улыбается, смотрит на меня через десятилетия. Я поворачиваю фотографию. На обратной стороне карандашом написано: «Пиши!» Перед глазами словно появляется туман – и слово «пиши» тает под каплей моей слезы.
 
2

За окном стоял 2081 год. Еще немного – и мне уже сто. Каких-то двадцать лет назад этот рубеж казался чем-то недосягаемым. А теперь уже целый век!
За последние годы я стал каким-то отстраненным; часто ухожу в свои мысли и воспоминания в присутствии других людей – и даже не замечаю этого. Большинство не придает этому значения, даже родные свыклись с моим «уходом» в себя…
Мой распорядок дня строится на ежедневных прогулках по нашему двору, хотя вряд ли это можно назвать прогулками; скорее, все это напоминало  бесконечное сидение на скамейке, которое довольно часто дополнялось диалогами с другими стариками нашей округи. Много стало стариков, что, впрочем, успокоило мир, может, даже излишне успокоило.

Я сижу снова на своей скамейке. Сын Артем сегодня весь на нервах. Ждет дочку с внуком. Печет рыбу и строгает салаты, даже не разговаривает. Волнуется.
А во дворе – тишина. В последние годы стали бороться с шумом – вокруг ездят бесшумные машины, детей увозят играть на специальные площадки вдали от спальных районов; а старики моего возраста да помладше играют в шахматы и шашки в придомовых дворах или просто болтают о том и сем. Повсюду развешаны камеры и датчики шума, что, скорее, уже лишено смысла – все уже научились говорить в половину голоса.
На скамейке я сегодня с Митькой, моим девяностолетним соседом по подъезду. Сегодня он опять будет верен ритуалу и продолжит жаловаться на враждебную к старикам реальность. И, поскольку другие «ровесники» решили сделать выходной, я – единственный его слушатель.
- Ты только посмотри, борьбу с шумом превратили в клоунаду. Мне, может, хочется слышать под окнами детский ор. И рев машин, может, мне по душе. Почему мне не оставили выбора – что, где и когда слышать?! А если я захочу спеть?!
Я не отвечаю ему ничего. Немного завидую своему соседу – у него еще есть силы что-то ругать и на что-то жаловаться. Мне же каждое слово дается с трудом – из-за проблем с дыханием. Иногда складывается такое чувство, что я наказан при жизни за свое словоблудие в молодости. Возможно, так оно и есть.
Митька продолжает что-то рассказывать, но я теряю нить его слов и изредка набираю в легкие воздух, выдыхаю протяженно «Да!»
Дело, наверное, не только в легких. В последнее время я просто не знаю, что сказать – как будто все уже сказано. Лишь больше погружаюсь в свои думы.

Пока Митька причитает, краем глаза замечаю, как к моему подъезду приближаются внучка Лиза и правнук Миша. Увидев меня, они улыбаются и активно машут руками.
Набираю снова воздух и говорю своему соседу: «Пока». Митя смотрит не на меня, а мою родню, словно завидует тому, что я сейчас буду в окружении близких мне людей, а он останется здесь один. Но, может, мне все просто кажется.

Сын встречает своих дочку и внука немного с растерянностью. Редко они его навещают, чаще созваниваются. Потому и волнительна каждая встреча…
Гости проходят сразу в гостиную, в центре которой Артем поставил стол, который выглядел так, будто сегодня праздник.  Сын очень постарался: в центр стола поставил гору фруктов, испек рыбу, нажарил мясо, нарезал самых вкусных сыров.
Лиза расспрашивает отца обо всем – о работе, доме, готовке; он же радостно отвечает, прерываясь на то, чтобы пожурить гостей за пассивную трапезу. Миша тем временем сидит с новым портативным компьютером и спокойно что-то в нем разглядывает.

Уже совсем завечерело, и гости засобирались к себе домой. Сын подходит к шкафчику, достает большую энциклопедию по географии и отдает ее Мише.
- Внучек, пусть и в твоем доме будет книга!
- Пап, оставь книгу себе – у нас пыли от нее много, - с укором говорит Лиза.
- Уж можно было и взять. Сейчас книг днем с огнем не сыщешь, - потупив взор, тихо и с обидой пробубнил Артем.
- Пап, не начинай, - вздыхает Лиза.
Миша берет энциклопедию, подходит ко мне и говорит:
- Это для тебя!
- Подходит Лиза, целует в лоб:
- Пока, деда!

Гости ушли. Артем задумчиво убирает со стола еду и посуду и уносит на кухню. Я сижу на своем стуле у самого окна и смотрю во двор. Митька все так же сидит во дворе и читает старую потрепанную книгу. Из кухни доносится голос Артема:
- Давай сегодня посмотрим «Лучшие песни 20 века»
Я лишь выдыхаю «да».
На меня тем временем нахлынывают воспоминания о детстве сына. Как я сижу со своим отцом, а Артемка учится ходить. Он делает два неуверенных шага, потом останавливается и плачет. Он, вероятно, испугался слегка пошатнувшейся занавески. Подхожу к нему, обнимаю.
- Отпусти его, пусть идет, - кричит отец.
Я ж, не слушая его, шепчу сыну:
- Это была просто занавеска. Не бойся. Я буду с тобой.
Все так же смотрю во двор. Митька все еще сидит, будто он – часть дворового пейзажа. Слышу, как тикают старые часы на книжной полке. Таких шумных часов, наверное, больше нигде нет. Артем держит старые вещи дома – например, тостер начала века или телефон на кнопках, -  как будто цепляется за прошлое, что-то не разрешив там… Слышу, как ты кладешь посуду в посудомоечную машину, напеваешь старую-старую песню из моего детства. А мне почему-то хочется обнять тебя, набрать в легкие воздух и сказать: «Прости!»