Один петербургский сон
По мокрой мостовой, аккурат против Зимнего Дворца, тревожно семенил взад-вперед моложавый Пушкин, сжимая удочку. Лютый петербуржский ветер так и норовил сорвать с его головы изящный цилиндр, но тот никак с кудрей Александра Сергеевича не слетал, а лишь подпрыгивал, что Пушкина невероятно раздражало.
- Ну и какого рожна тебе с ним надобно ходить? – исподлобья оглядела его Наталья Николаевна утром, вперив руки в бока. – Ты всё равно не простудишься. У тебя вон какая шевелюра, и не только на голове. Платки вязать можно.
Но Александр Сергеевич совсем её не слушал и продолжал невозмутимо орудовать прищепками на макушке и висках. Прицепив, наконец, головной убор, он надменно покосился на свою высоченную жену и, энергично выдохнув слово «Хамка!», отправился в парадное. Предавшись размышлениям о том, какая же из его рук красивей, он споткнулся на третьей ступеньке и пролетел кубарем все три лестничных пролета. Носом успел пересчитать ступени, их оказалось тридцать три. К концу лестничного вояжа нос пришел в негодность, и, недолго думая, Александр Сергеевич отцепил его, со злостью швырнул в морду какому-то толстому коту и выудил из кармана брюк новый. Склонившись над лужей, он ловко приладил его на место.
- Всё равно криво. Влево съезжает... Домой ни-ни. Гордым будь, гордым. А если ветер? Унесет же к черту! – бормотал Пушкин, дотошно исследуя свое зыбкое отражение.
Брякнув одно краткое словцо, Александр Сергеевич проклял всё на свете, вышел из кованых ворот и тут же застыл. Его вдруг сразила такой силы жалость к себе, что он тихо заплакал, но тут же вспомнил, что ему категорически нельзя плакать – нос из папье-маше этого не потерпит.
Александр Сергеевич вновь проклял всё и торопливо застучал тростью. Вместе с ним она прошагала до самой Невы. Каждый раз, занося ногу и трость, Пушкин обливался холодным потом. Мысли, изъеденные страхом, сплелись в ужасающей картине: скрипучий нос, уносимый ветром куда-то к Петропавловке, за Неву, опустевшее лицо, и чей-то потусторонний хохот, выросший из хихиканья в оглушительные раскаты...
Вглядываясь в серую невскую рябь, Александр Сергеевич нервно повторял:
- Успел... Успел, успел, наверное! – и, раскрутив свою черную трость, брезгливо извлек удочку с уже повисшей на крючке наживкой в виде дохлой мыши.
Превозмогая отвращение, и кое-как закидывая удочку в Неву, он старался вспомнить каждое слово...
- Там, на дне, меж Петром и Зимним, – выпучив глаза, бормотала ему старуха из соседней квартиры, – живет сундучок с золотом. Только за дурака ты его не держи, у него и глаза свои имеются. Ловить на дохлятину надо, он падаль любит...
За десять минут не случилось ровным счетом ничего.
«Ясное дело, враки, - разозлился Александр Сергеевич. – Я и не думал верить. Забавы ради, да и только. Потешиться...»
Секундой позже удочка выскользнула из его рук и Нева тут же поглотила её. В ответ кто-то незримый из воды плюнул ему в глаз золотым пятачком.
- Это ещё что такое?! – истерично взвизгнул Пушкин.
- По наживке и рыбка, пардон...
Александр Сергеевич заверещал так, что слышно его было и на Невском. Прекращать он даже не думал – вдыхал до распирания грудной клетки и истерил до посинения. Через полчаса бесчисленные человечьи головы потянулись к Зимнему Дворцу, ведомые любопытством...
Александра Сергеевича не смогла успокоить даже подоспевшая на маленьких своих каблучках Наталья Николаевна.
В толпе кто-то плакал от щемящего чувства жалости, кто-то недоуменно разводил руками, кто-то умолял Александра Сергеевича замолчать хоть на минуточку...
- Доктора, доктора! – кричала маленькая дама с заплаканным личиком.
Её перебивала толстая румяная баронесса:
- Принесите цветы! У кого есть цветы?
- Несчастный Александр Сергеевич...
- Доля гения, мадам.
- Свят-свят...
- Заткнитесь, будьте добры!
- Мерзавец, грубиян!
- Шампанского!
- Это не вам...
- Вы скотина, сударь!
Когда, наконец, в полдень из Невы показалась сонная рыбья морда с монетами замест чешуек, замолчали все: резко, будто кто с силой захлопнул крышку рояля, и остался лишь призрачный, эфемерный гул. Замолчал даже Александр Сергеевич. Левый глаз его нервно задергался, и было даже слышно, как потрескивает его нос.
- Да чтоб вы все подавились, скоты, – процедила сквозь белые зубы рыбья морда.
На мостовую звонко влетел старый, поросший тиной сундук. Задорно посыпались на гранит, будто хохоча, золотые кругляши.
Александр Сергеевич было протянул холеную свою ладошку, по-детски раскрыв рот от удивления, но получил подзатыльник от Натальи Николаевны... Руки и ручки, лапы и лапищи, чистые и грязные, тонкие пальчики и неуклюжие толстые пальцы вгрызлись пятернями в рассыпчатое звонкое нутро.
- А я?.. А как же я? – бормотал Александр Сергеевич. – А как же я?!
В полдень Федор Михайлович проснулся.
Столь странный сон не шёл из головы, и не помогли великому Достоевскому ни долгое и обильное мытье, столь им любимое, ни чай, ни табак. О том, чтобы почитать что-то из Пушкина, Фёдор Михайлович и думать боялся.
Раскурив еще одну папиросу, он подумал, что это ещё ничего страшного...
Но он и вообразить себе не мог, что в этот же момент, где-то по ту сторону времени и пространства, советский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков пытается понять, что за чушь такая ему приснилась – мол, в окно к Достоевскому влезает Родион Раскольников и голосит:
- Не хотел я эту старуху вообще трогать. Сестрицу её – тем паче! Зачем, объясните мне, зачем я там? Почему не Разумихин?!
И горестно закрывает лицо руками.
Свидетельство о публикации №215091701591
Владимир Еремин 31.08.2016 06:23 Заявить о нарушении