Дело - труба!

 Во второй половине пятницы, за два часа до окончания рабочей недели, наш двор посетила верхом на экскаваторе ремонтно-строительная бригада.

 Споро, как и положено ремонтникам перед выходными, бригада вскрыла асфальт; сняла грунт; вырыла два котлована; подняла трехпустотные ж/б плиты, обеспечив свободный доступ к водопроводному узлу; огородила котлованы хилым забором, закрыв
свободный доступ к водопроводному узлу; собрала инструменты и на том же экскаваторе живо убралась восвояси.

  Долгожданное открытие осенне-зимних ремонтных работ состоялось.

  Физалия Расиловна, пенсионерка с десятого этажа четвертого подъезда, высказала опасения от лица всего домкома. Она сказала:
  - Воду должны отключить. Своими ушами слышала, как ремонтники говорили про какой-то свищ.

  - И как скоро отключат? - спросил ее Заслуженный Строитель России Вениамин Сергеевич - тоже пенсионер.
  Мы давно уже заняли места у ближнего к дому котлована и завороженно наблюдали, как из трубы хлещет со свистом вода.

  - Вы считаете, что я только подслушивать умею? - возмутилась Физалия Расиловна: - А, вот вам всем! - кокетливо погрозила она средним пальчиком: - Я набралась смелости и спросила, а они ответили, что в их обязанности не входит отключение воды, они свою работу сделали, и теперь должна приехать другая бригада.

  - Разделение трудовых обязанностей по сквозному бригадному методу, - со знанием дела растолковал мне  Вениамин Сергеевич основные принципы деятельности коммунального хозяйства: - Надо пойти и затариться водой. Вдруг перекроют сразу горячую и холодную.

  Но с места не сдвинулся; оцепенев, продолжал смотреть, как плоская струя воды билась о бетонную плиту, а потом, рассыпаясь в мокрую пыль, вырастала из котлована радужным столбом.

  И мне оставлять почетное место с прекрасным обзором не хотелось. К тому же число соседей за спиной нарастало, как наледь на стекле в лютые морозы.

  Зиночка из 156-ой, с которой еще одна подруга Физалии Расиловны прикармливала кошек во дворе, предположила, что такая мощная струя скоро размоет фундамент, и дом рухнет, если не весь, то со второго по четвертый подъезды - точно.

  - Не успеет размыть. Видишь, трубы лежат в бетонном желобе, - опять за всех строителей и коммунальщиков ответил Вениамин Сергеевич, но в его голосе прослушивалась неуверенность.

  "Солидный чиновник" - потому что даже в  жару ходит в темных костюмах, белых рубашках, при галстуках, а дворник Коля за это уважительно называет его " Наш дрис скот" - сказал так:

  - Я сейчас обнародую свою мысль, а вы мне не поверите. Но потом крепко поразмыслите и придете к единому мнению, что я прав. Так вот, я разглядел в действиях коммунальной службы политическую подоплеку. За два дня до выборов копать яму электорату - это ли не диверсия?! На фоне всеобщей борьбы за стабильность и...

 - Да знаем мы вашу борьбу за стабильность, - оборвал его на полуслове Вениамин Сергеевич, - любая жалоба от народа, да и сам народ для вас - сплошная диверсия. Лучше, позвоните в контору и узнайте, когда нам воду перекроют?

  - Ты прежде думай, кому поручаешь звонить! - всполошилась Зиночка: - Он же номер Федеральной Службы Безопасности набирает!

  - Сами сказали: "позвонить в контору"!

  - Жилищно-коммунальную.

  - Не вижу разницы, им тоже все известно.

  - Мне, конечно, глубоко-пурпурно, Зиночка, Ваше возмущение, но откуда Вам знаком номер телефона ФСБ? - ехидно спросил у Зиночки мужик в трениках из третьего подъезда.
  Он давно заподозрил Зиночку в том, что именно она нацарапала на стенке лифта два похабных выражения и одно пояснение:

"Фофан из 106 квартиры наркабарон и мафьози".

   Хотя всем жильцам было известно, что авторство принадлежало другой соседке, состоявшей на учете в психодиспасере. И мстила психучетная таким странным манером мужику в трениках за то, что тот, якобы, в пылу драки вонзил ее пьяному,
раздухарившемуся сынку вилку в лоб. А сыночка, который, откинувшись в очередной раз с зоны, еще не успел толком приноровиться к соседям, понять, какие у них на воле теперь целеустремления, и в чем они видят главные человеческие ценности.

  Обидно? Еще как!

  Сыну - за то, что чуть было не "обидели" всеръез. Матери - за то, что сын, не найдя, на ком выместить свою обиду, жестоко поколотил ее.

  Всех жалко.

  Но особенно - мужика в трениках. Он в той драке вообще участия не принимал, знать не знал и в глаза никогда ни видывал сына психучетной.

  Я был активным свидетелем той драки. Мог бы под присягой сознаться, что держал в руке ту самую алюминиевую вилку с тупыми зубцами, украденную из столовой №27 еще в эпоху недоразвитого социализма. Ей можно только гладить по мягкому месту, да и то, нежно, чтобы не погнуть. Кто пережил ту эпоху, тот должен помнить алюминиевые вилки.

  А "навалял" рецидивисту один интеллигентный и скромный до глубины души жилец из 99 квартиры - Артемий Богомолов. Случайно "навалял", как он оправдывался позже, мол "накурено было в подъезде - решил проверить, кто нарушает закон, принятый депутатами Государственной Думы последнего созыва. Поднялся на два этажа, а там, в столбах табачного дыма не нормативная лексика в девять этажей носится ошалело. Прочувствованные слова вырываются наружу, лезут сквозь дверные щели и развращают
подрастающее поколение. Быстро посчитал - уже два закона нарушены. "Дым, может быть, я и стерпел бы, - объяснял нам Артемий, - сам курю иногда на лестничной клетке. Грешен. Но когда слышу, что мне навязывают на моей территории чуждый,
непонятный, тарабарский язык, я сатанею и ухожу к сепаратистам. Что я, просто так, что ли, четыре года в школе изучал "Родную речь"? Да и ударил я его вполсилы и всего один раз - в живот, в глаз, по шее и под копчик".

  Мы все, как один, жильцы дома №300 никогда не верили и гостям не позволяли заподозрить Артемия Богомолова в крутом нраве, реактивном психозе и излишней агрессивности. Иначе, кем надо было бы считать его жену, от одного голоса которой Артемий сразу цепенел, точно ребенок перед неизбежной поркой, и принимал позу поверженного в брачной схватке самца из семейства настоящих Богомолов отряда  Богомоловых.

  - Артемий, не топчись возле ямы! Ты можешь туда свалиться и испортить мне вечер! - по двору через IPhone мужа  разметала первое тревожное предупреждение самка Богомола.

  Жена не выпускала Богомолова из поля зрения ни на секунду. Вынося безапелляционные распоряжения, одновременно она с балкона рассматривала в полевой бинокль резко меняющееся выражение лица Артемия, считывала его душевное расположение к ней и, соответственно, корректировала тональный регистр приказов:

  - Артемий, хватит испытывать мое терпение! Живо, домой! Кому сказала?! Немедленно поднимайся!

  - Не поднимайся,- шепотом посоветовал дворник Коля.

  - Почему?

  - Ты поднимешься, а она тебя опять с балкона бросит. Избалованная у тебя жена и закормленная тобой, как хищное растение "росянка".

  - Николай Михайлович, не отвлекайте жильцов от насущных проблем. О водоснабжении надо думать и крепче сплачивать наши ряды! - призвал к порядку дворника "солидный чиновник".

  Но все мы ушлые, образованные, хитрые и гордые - а некоторые из нас значительно превосходят по возрастным показателям самого Президента - давно приучены Властью подозревать в любом призыве к сплочению скрытую провокацию.

  - Нормально сплотиться не успеешь - тут же скрутят и пришьют положительную биографию к Болотному Делу, - поделился своими опасениями Матвеич из 126 квартиры, дивясь тому, как молниеносно, в наше время нанотехнологий, озвученные мысли научились материализоваться.

  Едва поспевая за его пророчеством, во двор влетел земснарядом, проскрежетал тормозами и, глубоко поклонившись, встал намертво у кромки котлована полицейский УАЗик.

  - Накаркал мимо лотка? - прошипела Алевтина Георгиевна.

  Из машины выскочили рослые, калиброванные детины; задорно сверху измерили нас пробойным взглядом плотников ритуальных услуг и, построившись в шеренгу засеменили дружно за угол дома.

  - По малой нужде. У них там давно помечено, - пояснил Матвеич: - Это я еще легко накаркал, а могли приехать и судебные приставы, - заискивающе взирая на Алевтину Георгиевну, похвастался он своими экстрасенсорными способностями.

  Матвеич значительно выше ростом, но наловчился смотреть на нее преданно как бы начиная снизу, постепенно ввинчивая себя и похрустывая шейными позвонкми, пока не попадал в зону видимости Алевтины Георгиевны, а догадавшись, что обнаружен ею, резко опадал, чтобы начать ввинчивание снова.

  Экстрасенсом Матвеич стал, благодаря Алевтине Георгиевне, сразу после того, как выбил два верхних зуба ее мужу Юре, между прочим, некогда занимавшему должность Первого Секретаря Горкома Комсомола.

  В безобидной ситуации выбил: склонился над белой россыпью зацветшей медуницы, чтобы внимательнее разглядеть двух мотыльков, а о том, что процесс спаривания насекомых мог быть интересен еще кому-нибудь из соседей - не подумал.

  Насмотревшись вдоволь, или замечтавшись, Матвеич резко встал и темечком вонзился Юре прямо в рот.

  Дальнейшая суета вокруг зубов виделась Матвеичу, словно в прострации. Пока Алевтина Георгиевна звонила в отделение стоматологии 5-ой городской больницы, где работала глав. врачом, и договаривалась вставить в свежие раны выбитые зубы, пока
пострадавшему набивали рот ватой и разливали всем по рюмкам сердечные капли, Матвеич, крепко зажав в кулаке Юрины зубы, неспешно наполнялся предчувствием грядущего страшного суда.

  О возможности избежать наказание не стоило  мечтать. К Алевтине Георгиевне все мы потому и испытываем глубокое и всестороннее уважение, что знаем ее, как особу, не оставившую ни одного обидчика безнаказанным. Пусть иногда она придумывала наказания без энтузиазма и свойственной ей оригинальности, пусть иногда шла против воли родственников и знакомых, но по натуре она была сильной, и желание мести подавляло в ней всякую волю.

  Матвеич знал, что обречен. Он пытался лишь угадать степень наказания.

  За менее серьезные провинности жильцы дома несли суровые наказания.

  Например, Семен из 72-ой квартиры. Существовал он незаметно - слабой тенью под грозным каблуком гражданской жены. И, если доставлял неудобство соседям, то только приятные - обычно, возвращаясь после смены, он прятал початые бутылки водки от гражданской жены в электрощите на своем этаже. Но в электропитании разбирался плохо - от бутылок в электропроводке почему-то происходило замыкание, и у соседа из 71-ой квартиры в двух комнатах вырубался свет. Это и еще - нарастающий вой женской истерики из 72-ой служили надежным сигналом: сосед выходил на площадку с банкой маринованных огурцов, залпом выпивал водку, хрумкая огурцами, выкуривал победную сигарету и благодарил электрощит за проявленную чуткость во время несения его напряженной службы.

  Так продолжалось два года, пока Семен не схлестнулся во дворе с Алевтиной Георгиевной. На правах неприкасаемой она сделала Семену замечание, назвав его при свидетелях алкашом, паразитом и барабанщиком, а он обозвал Алевтину Георгиевну и ее подругу Зину дешевыми подстилками.

  Не долго думая, Алевтина Георгиевна с подругой сочинили письмо примерно такого содержания: "Милый Семочка! Почему ты так долго не приезжаешь? Я очень скучаю. А наш сынишка уже делает первые шаги. Тянет ручки и зовет тебя: "Папа, Папа!" Приезжай скорее. Твои ненаглядные цветочки сын и Света".

  С оказией отослали письмо подруге в Казань, с которой согласовали ранее по телефону коварный план, и та, указав на конверте свой домашний адрес, с почтовым штемпелем столицы Татарстана отослала письмо Семену.

  Все было продумано в деталях. Такой безупречной операции позавидовал бы Канарис.

  Через две недели Семен уже топтался с чемоданами возле 72-ой квартиры, в недоумении разводил руками, слушая, как за дверью уже бывшая гражданская жена отправляла его по известному маршруту, ведущему в никуда.

 Высосал я сигарету до фильтра, плюнул в котлован и забыл: о ком - только что я?

  Матвеич?

  Матвеич красиво сказал: "И вдруг ровесниками стали старики". Не про то?

  Алевтина и шаманство Матвеча?

  Ах, да...

  Экстрасенсорные способности развивались у Матвеича стремительно.
  Тягостные думы о неизбежности наказания пробили в его голове какую-то перегородку, торчащую в мозгах, как у грецкого ореха, перетекли в правое полушарие, перемешались, и эта горючая взвесь разъела  тяжелое веко в излучине лобной доли и открыла ему третий глаз.

  Как элитный пес, который вдруг понял, что умеет видеть изображение в 3D режиме, так и Матвеич ошалел от того, что Время он научился воспринимать еще одним пространственным вектором, плоскостью, по которой можно шастать, точно по квартире в трусах. А заглядывать в будущее стало проще, чем шарить в холодильнике ночью, пытаясь найти, кроме тапочек, что-нибудь съестное.

  Все видения будущего представлялись ему, словно в пьяном бреду:

  то старуха Кутявина с внучкой отравятся грибами в 142 квартире, то приятеля Антона Могилу из 126-ой в "дурку" увезут по заявлению родственников и с молчаливого согласия самого Антона, а то вдруг явится в общественную приемную партии "Коммунисты России" Николай Дмитриевич Украинец, и давай доказывать, что фамилия не совпадает с его национальной принадлежностью, что среди белорусов фамилия Украинец - не редкость; документами с фотокарточками усыплет  всю приемную и, глотая слезы и сопли, сознается:

  "Трудно нынче быть носителем данной фамилии - ни украсть достойно, ни напугать. Приехал недавно в войсковую часть за стройматериалами, а там боец на склад не пускает, спрашивает, кто такой?
  - Украинец, - говорю.
  А он:
  - Ну и что? А я - татарин. Уебывай, пока стрелять не начал! Не дам, - говорит, - всяким украинцам Родину разворовывать".

  А было раньше время, когда при явлении Украинца народным массам многие вставали, и некоторые даже честь отдавали ему, секретарю парткома строительного треста №17 в/ части 68215".


  Но во всех видениях не удавалось Матвеичу обнаружить своего присутствия, не чувствовал он в них своего деятельного участия, а значит, проверить на себе не мог процент совпадений и долгое время признаться кому-либо в способности заглядывать в будущее третьим глазом - остерегался.

  Так он тихарился до момента, пока, в той же туманной дымке бредового видения, конкретно сам не обозначился.

  И увидел он:

  "Будто бы позвала его в гости Алевтина Георгиевна, чтобы отметить успешно завершенную операцию по вживлению мужу двух его гнилых верхних зубов на прежнее место - проставила пол-литру чистого медицинского спирта, которую Матвеич с Юрой заглотили во имя Дружбы, Солидарности и Процветания всех трудящихся женщин... в борьбе за Мир во всем Мире против тех, кто не уважает Алевтину Георгиевну.

  Потом Матвеич будто бы подсмотрел из будущего, как Алевтина Георгиевна заперла в туалете мужа Юру, норовившего то стукнуться деснами с рыжей кошкой Нюркой, то откупорить вставленными зубами бутылку пива, а Матвеича она ласково уложила на кухонный пол, прежде подстелив под голову пластиковый пакет; присела ему на грудь; натянула на руки резиновые перчатки; взяла гантель и, брезгливо раздвинув экстрасенсу губы, мелкими, прицельными ударами выколотила и покрошила Матвеичу три верхних передних зуба и два нижних. Так уж получилось".

  Матвеич, зная о том, что это были всего лишь видения,наивно принимал все события, как должное и, если хотите, мог правую щеку подставить или дать еще пару зубов на отсечение.

  Только вот невыносимо было слушать, как Юра бился о стены туалета, грыз дверной косяк, топился в унитазе, требовал свободы, в общем, активно сострадал.

  Так что, едва вернувшись из астрального путешествия в будущее на свой ветхозаветный диван, очухавшись и глянув в зеркало, Матвеич сразу утвердился во мнении, что бесспорно является мощным экстрасенсом: трех верхних и двух нижних передних зубов - как ни бывало, окровавленные ватные тампоны громоздились на полу поминальными курганами, а на столе лежала записка от Алевтины Георгиевны:

  "Юру никто не запирал. Он сам закрылся изнутри. В том, что он опять выбил себе зубы, ты не виноват. Зла на тебя не держу"...



  Той же стройной шеренгой вывернул из-за угла дома и подбежал к котловану наряд полиции.

  - С облегчением вас! - поздравил всех вновь прибывших Матвеич.
 
  - С каким еще облегчением? - густо покраснел сержант: - Мы по сигналу приехали. Нам просигналили, что у вас тут стихийные волнения начали перерастать в организованные беспорядки.

  - Кто сигналил? - спросил я.

  - Нам не положено выдавать! - строго пресек мое любопытство сержант: - Попробуйте сами догадаться!

  - Тут и гадать нечего. Правильно я говорю, Алевтина Георгиевна? - заволновался Матвеич.

  А Вениамин Сергеевич пояснил:

  - Это Барвинки из 118-ой. Они - на семейном подряде. Мужик работает в следственном комитете, а его баба - судьей в районном и самом гуманном. Он дела заводит на соседей, а она выносит справедливые приговоры. Я уже дважды совершал административные правонарушения, и с меня взыскали три тысячи пятьсот рублей.

  - За что?

  - За хронический ларингит. Плохо слышу, громко телевизор включаю, чтобы новости послушать. Без теленовостей я заснуть не могу, а когда засыпаю, уже выключить телевизор не могу. В общем, плохо слышу и ничего не могу.Такой я социальный урод. 

  - Но я никогда не слышал, чтобы у тебя громко был включен телевизор.

  - И другие соседи не слышали. И свидетельствовали на суде. И этому сержанту, - а, именно, он приезжал по звонку Барвинков и опрашивал всех, - говорили. Его не впечатлило.

  - Вы их ребенку спать не давали, - опять, густо покраснев, сказал в свое оправдание сержант.

  - А ты этого ребенка видел хоть раз?

  - Видел. И вижу всякий раз, когда в зеркало смотрюсь.

  - Опа! Вот, теперь сложились пазлы по 118-ой квартире.

  - Попрошу не оскорблять!

  - И то - правда! Чего вы на личности переходите? - возмутился очкарик из 121-ой: - Один пазлами всех обзывает, другой вообще всех просит не оскорблять такая. Скоро забудем, для чего мы здесь все сегодня собрались. Пора сворачиваться.

  - Вы куда-то спешите? - тихо спросила у очкарика Зинаида.

  Но все почему-то тревожно глянули на Алевтину Георгиевну и замолчали.

  Плавающая над котлованом радуга в нагрянувшей тишине обрела статус поющего фонтана. Струя воды сипела шестью нотами, четко соблюдая ритм.

  Мы и без Валдиса Пельша сразу угадали мелодию.

  Первой замурлыкала Фезалия Расиловна, едва поспевая за поющим фонтаном.
  Следом, загрузив мурлыканье текстом, враз подхватили:  Матвеич, Зинаида и Алевтина Георгиевна, а Вениамин Сергеевич вдруг взялся то вместе, то поврозь, а то попеременно изображать Рабочего и Колхозницу, переняв монолитную торжественность у одноименной скульптурной композиции Мухиной.

  Пел он слабо, потому что широко размахивая воображаемыми серпом и молотом в руках, и, пугая нас выпавшим мениском,  сбивал себе дыхание. Зато остальные участники стихийного собрания, посвященного открытию сезонных ремонтно-наладочных работ, вступили, как всегда, бойко и тянули от всей души:

  "Неба у-утреннего стяг. Важно сде-елать первый шаг..."

  Мужик в трениках по доброй традиции вытянулся в струнку, вскинул к небу голову и закатил глаза.

  Пелось вдохновенно.

  Звук шел сочный и раскатистый, не мельчал и не рассыпался на безударные гласные.

  Даже те, у кого не хватало дыхания от восторга, старались не сглатывать окончания слов, но добивали каждый слог грудным пением, с трудом извлекая его из поджелудочной железы:

  "И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди. И Ле-енин такой молодой, и юный Октябрь впереди-и!" - тяжело дышали мы припевом, который требовал от нас особой страсти, по накалу не уступающей - животной.

  Ничто так не лечит, как песня. Ничто так не радует, не удивляет и не провоцирует адреналин на впрыск в кровь, как исполнение Гимна Комсомола.

  С глубоким вдохом, перед вторым куплетом, мы всосали в легкие полкуба чистого осеннего воздуха, озонированного и увлажненного брызгами поющего в котловане фонтана и, подстегнутые эйфорией, дружно вступили в массовый психоз.

  О таком единении и такой сплоченности мог мечтать только свадебный фотограф.

  Мы тесно жались друг к дружке, точно ощипанные гуси - была одна известная история, когда хозяин стащил с пивзавода солод, напоил домашних гусей и, обнаружив потом, что все они сдохли, ощипал, рыдая по их бесславной кончине, а ранним ноябрьским утром с нежданной радостью нашел их здравыми, но возмущенными и в сильном похмелье, -  мы жались и крепили Гимном Комсомола наши ряды.

  Опять широко раскрывал рот и закатывал глаза Шахтович из 42-ой, не смотря на то, что он уже однажды пытался наперекор общему собранию спеть Гимн Комсомола Белоруссии, но быстро вывихнул себе челюсть, а потом долго ходил по инстанциям, требуя надбавки к пенсии по инвалидности.

  Обволакивая его с трех сторон, наполнялась патриотическим восторгом от песни семья Чукавиных, возглавившая год назад районное Движение "Врачи - без границ" и первыми открывшая в городской больнице церковный приход и похоронное бюро в одном окне.

 Спустился из квартиры Юра, муж Алевтины Георгиевны, и привел с собой В.В. Фурдыка, у которого при долгом отсутствии исполнения Гимна Комсомолу открывалась сезонная ломота в костях и приходило ощущение хронической нехватки алкогольной продукции во всем организме.
  Он был запевалой не хуже булгаковского Швондера, но взращенный в застойный период развитого социализма.
 
Не петь Гимн Комсомолу он не мог по определению, так как прогул считал проступком не совместимым с жизнью.

  Исполнение жильцами дома Гимна Комсомола продуманно вписалось в регламент стихийного собрания. Это, все-таки, лучше организованной потасовки, которыми тоже не редко заканчивались наши сходки.

  Новый Гимн Комсомола усмирял, а вот старый - 20-х годов - странным образом взывал к разбирательствам, и рукоприкладство начиналось уже со второго куплета. Зафиксировано и проверено неоднократно.

  После громогласного предупреждения: " Мы поднимаем знамя, товарищи, сюда! Мы строить будем с вами республику Труда!" Юра обычно в паузе, на вдохе спрашивал у Фурдыка:

  - А я с тезкой, первым космонавтом Ю.А. Гагариным в обнимку фотографировался! Не веришь?!
 
  - Верю! - с готовностью тут же получить в ухо или в челюсть, отвечал Фурдык.

  И получал.

  Легенды о фотокарточке ходили давно и разные. Никто и никогда ее не видел, но все о ней знали. Это, как с классиками литературы - все их знают, но никто не читает.

 Фурдык - личность уникальная, достойная уважения хотя бы за то, что проявил стойкость и упрямство однажды, когда ему приснилось, что в его квартиру заехал погостиь и заодно поуправлять страной Президент В.Путин с многочисленной кодлой помощников и министров.

  Фурдык отметил во сне и отчетливо запомнил, что все они были низкорослы, как китайцы, торгующие на вещевом рынке, и с одинаковым выражением, размытым по лицам - не то неизлечимой тоски, не то напускной задумчивости.

  Квартира у Фурдыка маленькая; совещание В Путину пришлось проводить на кухне.

  Президент был злым, и  опасность попасть в немилость первому лицу государства витала по всей квартире, тучно покачиваясь.

  Больше всего Фурдык бояся проявиться невольным всхлипом от страха или обозначить себя бурлением в животе, возникшем вследствие медвежьей болезни.

  Кстати, Д. Медведев сидел с Фурдыком рядом, на корточках, за углом, возле туалетной двери. Поглаживая по колену Фурдыка, Медведев пытался успокоить всех и себя, в первую очередь, приговаривал:

  - Володя - человек неплохой, хотя и не умный, но зато злопамятный. Ты же знаешь, у нас мораторий на смертную казнь. Так что смертную казнь тебе обязательно заменят пожизненным сроком. В случае, если не выполнишь поручения Президента.

  - Что? Еще и поручения будут? - ужаснулся во сне Фурдык: - Я подозревал. Мне Министр МВД несколько раз дорогу перебежал, а Министр финансов с пустыми ведрами повстречался. Теперь я любые поручения определенно не выполню. Я же пенсионер! Я такой старый, что помню время, когда японцы изобрели наручные электронные часы, а в канцтоварах впервые появились в продаже шариковые ручки. Нет, не справлюсь.Сажайте пожизненно сразу же, чтобы не тратиться на патроны. Я в ваших интригах участвовать не желаю.

Этот случай, когда гордый, но хитрый гражданин страны и постоянный член электората открыто отказал самому Путину, стал первым в наиновейшей истории России и вошел в анналы мирового... чего-то там - уже не помню. (Или, со слов Фурдыка: "вошел анализом в российский анус" - Так звучит более интеллигентно, без привычного применения матерных слов в родной речи).


   Я признался Сергею Вениаминовичу:

  - Хорошо, всё-таки, с вами, комсомольцами, здесь стоять и плевать в котлован. На душе светло и умиротворенно. Но надо отлучиться не надолго. Вы без меня революционный переворот не начинайте. Не хотелось бы пропустить важное событие. А я, со своей стороны, постараюсь быстро - туда и обратно...

  - Куда? - встрепенулся Заслуженный строитель и придавил мне плечо ладонью.

  - На площадь. Там журнал "Город" устроил книжную ярмарку, пригласил московских писателей. Есть потребность послушать за чашкой чая и задать пару-тройку вопросов Денису Викторовичу Драгунскому. Известен такой?

  - Откуда? - удивился Сергей Вениаминович моему наглому любопытству: - Он - главный инженер водоканала или почетный сантехник района? Почему я должен его знать?

  - Извини, конечно, Сергей Вениаминович, но ты у нас - живое воплощение 18-го региона, - сказала всезнающая Физалия Расиловна, лишний раз продемонстрировав свою уникальную способность - в общем гвалте слышать  сразу всех оптом и по отдельности и тем более тех, кто разговаривал шёпотом: - Денис Драгунский - это детский писатель. Он уже давным-давно детскую книгу написал - "Денискины рассказы".

  - Детские мемуары, что ли? - попытался влиться Фурдык, добавив градус беседе.

  - Ничего вы не петрите в колбасных обрезках, - постановил Дрис Скот: - "Денискины рассказы" писал его отец, а этому приходится отдуваться  сейчас. Правильно я говорю? - обратил он ко мне свое лицо, наросшее яркими аллергическими пятнами марафонца - на финише.

  - Ну, это нам понятно. Это у нас - за правило: "Денискины рассказы написал Драгунский, а памятник, опять же - Гоголю. Синдром ветхозаветного Адония, - пресек мое желание через губу себя переплюнуть мужик в трениках.

  - Я же говорю: 18-й регион! Какого-то болезного Адония наша вшивая интеллигенция знает, а народного писателя В. В. Ар-Серги в член не ставит. Чего уж там говорить о Драгунских? - твердела в своем мнении на глазах у всех Физалия Расиловна, поглядывая на меня с предубеждением:"Ты, мол, только что-нибудь скажи, а мы уж как-нибудь твои высказывания быстро опошлим".

  Я молчал, придавленный ладонью Заслуженного строителя. Видит Бог, я молчал...

  Но Дрис Скот, вдруг обиделся за меня и за всю местную интеллигенцию сразу:

  - Почему только Адония? Я и Д. В. Драгунского знаю. Две его книжки купил в "Фикс Прайсе", когда еще по 37 рублей там всё выставлялось на продажу, - достойно ответил он обидчикам.

  - И чего там написано про холодное и горячее водоснабжение по нашему дому? - спросил Сергей Вениаминович.

  - Еще не читал. Но теперь обязательно прочту и докопаюсь.

  Наконец и я вставил свой "пятачок" в общий гвалт, вынырнув из под тяжелой, как капустный гнёт, ладони Сергея Вениаминовича.

  - Спасибо! - сказал я, направляясь к машине: - За ликбезовский курс по проведению рекламной кампании.  Еще немного и вы единогласно изберете Дениса Викторовича депутатом Госсовета.
 
  - Не сиздите, пударь! - швырнул мне в спину замечание Заслуженный строитель: - Нам физически не успеть. Времени осталось очень мало. А вот к следующим выборам!... Короче, вернешься - обсудим...


  В брезентовом шатре, раскинутом на центральной площади города специально для проведения в нем основных мероприятий так называемого книжного фестиваля, оглоушивал низкочастотными хлопками из огромных колонок голос настройщика микрофонов.

  Настраивал микрофоны он по-польски, избавляясь от шипящих и свистящих звуков.

  Обогнув сцену, я сунулся рылом в калашный ряд, где издатели на столах подняли из книг кладкой нерадивых подмастерьев мозаичную стену.

  Меня привлекли книжки-малютки своими размерами: от фаланги младенческого пальчика - до ладони подростка, страдающего акромегалией.

  Я выбрал ту, что побольше, взвесил ее в руке, прицелился, прищурив левый глаз, и спросил  продавца, продекламировав название книжки:

  - "Мои университеты"! Где-то я уже такое читал! И скромный автор - Расил Сабиров! Он, случайно, не отец ли Физалии Расиловны?

  - Не знаю, - старался быть со мной искренним продавец с острым лицом, будто заточенным под чертежный карандаш: - А сколько лет вашей Физалии?

  - Далеко за шестьдесят.

  Продавец, он же и издатель, впал в задумчивость и там попытался простой генетический код расшифровать через математические модели Бодуэна де Кюртенэ. Потом сдался:

  - Нет, - сказал он, - как-то не согласуется. Автору шестьдесят еще не исполнилось.

  - Значит, Расил - младший брат. Теперь сходится?

  - Вам лучше знать. Вы же его друг.

  - Кто?! - ошалел я.

  - Вот же: в книжке напечатаны ваши фото, - он выхватил малютку из рук и стал перелистывать перед моим носом странички: - Вы на первой картошке, в тельняшке и с ложкой во рту в Старом Ягуле; а вот - в Универе машете ручонками - фото под рубрикой "Вся эта кодла", и здесь, на развороте, рядом с покойным профессором В. М. Марковым ваш отдельный портрет в цвете. Вы же Совин Олег?

  - Ну, если только рядом с покойником и в цвете... Отпираться не буду.

  - Сколько экземпляров из всего тиража купить желаете? Возьмите оба, - услужливо предложил издатель, протыкая в нескольких местах сосулькой подбородка демаркационное пространство недоверия к стоимостной политике издательств, давно нарушающих торговые принципы соответствия цены и качества.

  - Вы серьезно считаете, что я еще и должен платить за клевету на меня? То есть, вам платить как распространителю клеветы, а автору - за его буйные фантазии. Его университеты - это не мои косяки.  Наверняка, здесь не только тюркский бред, заквашенный на угро-финском фольклоре, но и много недосказанного. А недосказанности - это и есть самые изощренные ложь, ****ешь и провокации, напитанные к тому же читательской фантазией.

  - Например?

  - Хотите пример? - я вырвал книжку из его рук, наугад открыл страницу и процитировал того молоденького, не травленного еще семейной жизнью персонажа, носящего мою фамилию:

  - Совин сказал Долгиревой: "Надо быть очень умной женщиной, чтобы иногда, переступив через себя, суметь притвориться полной дурой". Или вот: Глупых женщин не бывает в Природе, но много тех неприспособленных особ, кто в кропотливом, долгом процессе воспитания своих мужей не желают избавляться от предвзятого, невысокого мнения о них". Какая косоголовая Ерунда!  Я так никогда не говорил, тем более Ольге Долгиревой. Прекрасно помню эту сцену. Она случилась в Старом Ягуле, на сборе картофеля. Мы были студентами-первокурсниками. Я подбивал клинья под одногруппницу, и при удобном моменте, когда остались в поле наедине, спросил:" Ты любишь жаренную картошку?" Она сказала: "Да, люблю". "О-о! У нас будет незабываемая ночь! Потому что ты еще не знаешь, как Я люблю её! - вскричал тогда я радостно, имея ввиду, что острее и божественнее для растущего организма нет ничего на свете, чем испытание гастрономического оргазма.

  Жизнь в быту под руководством партии в те времена была скромной "И неустроенность нам заменяла уют".

  В общем, размял язык я хорошо, осталось прополоскать пивом глотку, и к дискуссии с Драгунским я был готов!

 Книжку с 13-тью клеветническими наветами - столько же параграфов содержалось в "Моральном кодексе строителей коммунизма" - я конфисковал, как вредную, попирающую достоинства верующих и несущую в себе разврат и порнографию - на двух снимках мною были обнаружены по пояс раздетые колхозники.

  Остальное требовало тщательного анализа.

 
  Устроители праздника книги просчитали всё до мелочей.

  В левом от входа углу, забаррикадированный плотными рядами стульев - видимо, чтобы не сбежал - то ли охмурял, то ли отбивался от читателей зазубренными до рвотных спазм репризами Денис Викторович Драгунский.

  Беседа еще вяло раскачивалась в орбите злополучной каши, некогда скинутой ребёнком на головы прохожих из окна полуподвального помещения.

  В запасе у меня имелось не меньше получаса, и я стал изучать утрамбованные в книгу-малютку философемы переростка с гипертрофированным самолюбием. Автор-повествователь зримо находился в состоянии войны с Собственно-автором ( это - если строго следовать теории Бориса Ошеровича Кормана)Ю, и был сперва настолько неузнаваем мною, что я заподозрил его в умышленном вредительстве и нанесении этой книжонкой тяжкого морального ущерба всей издыхающей литературе малых народностей.

  Порку своим героям он устроил знатную. Вскольз досталось и мне. "Совин сказал: - А ведь в общаге, бывало, слова из трезвого не вытянешь. Не то что трёшку". О ком это я так говорил? Точно, не о Сашке Ившине. Может, о Володе Павлове?

  ... и я вдруг вспомнил автора книжки-малютки: увидел его входящим в общежитскую комнату № 351 с не стираемым выражением на лице брезгливой обиды за то, что мгновеньем раньше это же лицо пробило насквозь внезапное удивление:

  - Крэйзи оф грэйтнэсс. Фоти эйт крэш фром Сузи Куатро, - заявил он с порога и отмерил себе крах сорок девятый. Улыбаться он не умел. Он лыбился, как Тим Таллер, продавший Трёчу свой смех. С трудом дотягивал верхнюю губу до отметки "презрительная усмешка". Получалось омерзительно: - Всё продам, но падение редуцированных, вторую паллатализацию, "ам", "ами", "ах" - ни за что!

  - Опять студент Балдейкин из села Балдейкино сиганул с пятого этажа в сугроб и плакал, жалуясь прохожим, что обязательно эмигрирует в Нью-Йорк, потому что в этом гнилом вотюшатнике просто невозможно пьяному разбиться до смерти? - спросил упрёком Володя Павлов.

  - Нет. В этот раз  Балдейкин проявил себя в "постирочной". Там он на трубах горячего водоснабжения поимел семидесятилетнюю бабушку. Бабушка осталась бы довольной и счастливой, но на одной трубе во время или ввиду полового процесса образовался свищ, и она ошпарила себе задницу. Пришлось вызывать наряд милиции, чтобы дихлофосом вывести у обоих лобковых вшей и заодно заварить свищ на трубе.

  - На фаллопиевой? - смело предположил Павлов и поплатился: через три месяца среди ночи вошли в комнату двое в штатском и молча, без шума и объяснений увели, в общем-то тихушного и самого трезвого сокурсника, навсегда и неизвестно куда.  А, может, это было простым совпадением? Павлов говорил, что кто-то постоянно на него писал доносы. Но среди пишущей братии трудно вычленить того, кто еще подрабатывал и на доносах, хотя, клеветал на него необычайно высоким штилем, таким высоким ломоносовским штилем, что сразу не поймешь - или его благодарил, или на *** посылал весь советский народ.

  - Вот на зоне легко вычислить стукача. От кого разит свежим кофе, тот и стучит куму.


  Еще одно воспоминание всплыло, точно гнилой пузырь из омертвелой болотной гнили.

  В. Павлов любил цитировать строки из повести, кажется,"Другая жизнь" Ю. В. Трифонова:

  - Одни рождаются, чтоб делать революцию,
    Другие - чтоб испытывать поллюцию.

  И добавлял:

  - Со мною всё ясно. Моё дело - труба! Случайно нарвался на гения - он уже не отпустит, как бы я ни старался отречься от него, забыть, предать, выжечь из себя волшебство его простых строк, прижившихся во мне. Интересно, как его начнут забывать лет эдак через двадцать?

  На замызганной стене, над кроватью Павлов наклеил портрет Юрия Валентиновича Трифонова - подслеповатого гения, сосредоточившего взгляд внутрь себя благодаря отражению толстых стекол своих очков.

  - После чтения трифоновской прозы, хочется расковырять в себе засохшую болячку патриотизма, примкнуть к народным массам и полностью пожертвовать собою в борьбе  с теми, кто добровольно отказывается подыхать от такой жизни, описанной Юрием Валентиновичем.
  Разбудил он во мне всех зверей сразу. А сам спрятался в трамвае и, по совету своего отца, голову оттуда не высовывает. С точки зрения махрового еврея, может быть, это и правильно: никого и никогда не поучай, не оскорбляй своего читателя умными советами.

  Вот, Расил! Ему никогда не стать писателем с ударением на втором слоге. Он за одну минуту успевает донести знакомым: каким концом надо ставить поднос на раздаточную линию в рабочей столовой, чтобы тебя там не побили; растолковать, почему раненый пишется с одной "н"  в последнем слоге, а раненный в жопу - с двумя и, используя 32 цитаты античных философов, доказать, что не в счастье - деньги! Заметь: всё - за минуту!


   Однажды заявилась многочленная проверочная комиссия, возглавляемая деканом.

  В. М. Марков обследовал комнату, заглянул под кровать, пересчитал пустые бутылки, напугал мышь Моньку, которая мирно паслась на подоконнике среди хлебных крошкек, ощупал на девственную чистоту блевотный тазик и, довольный результатами проверки, объявил:

  - Чистенько у вас, аккуратненько. Это радует. Только студент Павлов громко храпит. Устал, наверное, после напряженных занятий в университетской библиотеке?

  Не успели мы подтвердить, как пьяный Павлов резко встал на кровати, молча спустил штаны, обнародовав членам комиссии голый зад, блаженно, настигнутый лошадиной дрожью, опорожнил мочевой пузырь на портрет Трифонова и снова с грохотом свиной туши под скрип хилого кроватного панциря, рухнул на матрац.

  - Это что сейчас было? - спросил декан, наивно желая, чтобы ничего этого не было.

  - Болеет он.

  - Моча в голову ударила? Булгаковская уремия? - уточнил Виталий Михайлович: - А, если бы, вместо этого товарища висел портрет Леонида Ильича Брежнева или, не приведи Господь, Владимира Ильича Ленина? Мне сегодня же пришлось бы подписать приказ об отчислении.

  - Ну, что сказать? Повезло. Впрочем, мы все под одной морфологией ходим.

  - Когда проснется, передайте ему, что с таким отношением к учебе и быту он мимо жизни пройдет.

 
  Поговаривали, что забрали Павлова вовсе не гэбисты. Никаких политико-идеологических мотивов не было, а было обычное хулиганство: наелся вредных витаминов, потерял страх - заступился за девушку в троллейбусе, и в пылу благородства сломал нос милиционеру при исполнении того служебных обязанностей.



   - Если со мной что-то случится, - а со мной обязательно что-то случится, -забери блокнот себе, - завещал Павлов: - Я целый год угрохал на статью о Трифонове. В ней очень важные открытия и замечания по его творчеству периода "городских повестей".


  Павлов так и не вернулся в общагу.

  На зоне, в Кае, долго висел плакат, предупреждавший "курков" : "Помни дело Павлова!" Он был первым и единственным, кому удалось успешно сбежать из самой верхней, северной точки Кировской области и через месяц объявиться на радио "Свобода". Но о том ли Павлове брехали зэки? Неизвестно.



  Далекую, точно замутненную наледью картинку накрыл знакомый голос.

  Я очнулся. Из колонок приглушенно растекалась мелодия Адриана Белью из альбома "Side Three", ловко образуя фон докучливым вопросам поклонников Драгунского.

  В основном, кривлялась одна девица с немытой головой, больше очаровываясь собственной оригинальностью, чем рассказами московского литератора.

  - Вы очень много денег зарабатываете, или много, но не очень? - всплывала она из кресла буйком и обводила всех присутствующих многозначительным взглядом с акцентом на таинственную и тесную причастность к известному автору, а две преждевременно увядшие от недополива и взрыхления библиотекарши, которые знали о Драгунском значительно больше, чем он сам о себе, колким и насыщенным ехидством взглядом отвечали ей, что с такой марамойкой известный писатель и срать рядом не сядет.

  Приходилось Драгунскому объяснять, повторяя менторским тоном избитые истины - что на писательстве сейчас не заработаешь, что молодым надо забыть о деньгах; не это главное, а что - он обязательно скажет, но потом когда-нибудь - и комкал ответы, обходя стороной многие щекотливые темы, связанные с рассказами начинающих блогеров-писателей. Пусть очень хороших, но начинающих.

  Так, девица с немытой головой еще минут десять доставала рассказчика, зарабатывая на глупых вопросах дешевый и мнимый авторитет, пока Драгунскому не осточертела вся эта провинциальная тусня. Он сделал отмашку и начал раздавать автографы.

  Я отстоял очередь. Выждал удобный момент и сунул ему тот самый блокнот с выцветшими от времени строчками статьи Павлова о Трифонове, и сопроводил вопросом:   

   - Как сильно на вас, Денис Викторович, повлияло творчество Юрия Валентиновича Трифонова?

   - Никак не повлияло! Никак! - сперва раздраженно, будто отмахиваясь от кровососущего насекомого, которое обязательно должно было его укусить, ответил Драгунский. Но быстро опомнился и, вернувшись к трафаретной стратегии общения с потенциальным читателем, затянул крепко в себе раздражение махровым бантиком, да так искусно, что наполнись он в тот момент до краев гневом, всё равно наружу всплыла бы лишь дежурная улыбка усталого литератора: - Как вас звать?

  Я назвался.

  Но у меня уже пропало желание дарить ему павловский блокнот.

  - Знакомое имя. Я где-то с вами встречался? - он нашел не запачканные страницы, что-то начеркал и поспешно вернул  блокнот.


  Всё! Можно возвращаться к котловану с дырявой трубой. Юрий Валентинович никогда не забывал, что помимо трех испытаний - огнем, водой и медными трубами - есть еще последнее - Чертовы зубы.


  Во дворе было безлюдно и тихо. Фонтан не нависал радужной пылью над асфальтированными дорожками. Из всех активных жильцов дома только Заслуженный строитель бродил по периметру двора и выгуливал рыжего пса.

  - Вернулся? - спросил он, точно потребовал от меня пароль: - А у нас здесь всё обошлось без мордобоя. Послезавтра - выборы. Приехала бригада ремонтников  и быстренько трубу залатали. Что это у тебя? - он вытянул шею, чтобы внимательнее разглядеть книгу-малютку.   

  - Книга.

  - Плохая, - констатировал он.

  - Почему?

  - В неё даже сторублёвую купюру не спрячешь. Дай-ка, гляну, - он полистал книжку и еще раз подтвердил: - Да, плохая. Шрифт мелкий - ничего не видать - глаза в ней и оставишь. Кто её читать будет? Старики не могут, молодые не хотят. Выбрось! Зачем она тебе?

  - Буду ночью "ностальгировать" правой рукой по юности.

  - Не серьезно это.

  - А что серьезно?

  - Вот, например, свищ на трубе?

  - На фаллопиевой?

  - Что?

  - Ничего, луку мешок. Так, вспомнил вдруг одного бытописца. Давно это было, и он предрекал, что порывы и свищи на магистральных трубах страны неизбежны.

  - А это что?

  - Блокнот.

  - Блокнот - это хорошо. Блокнот - не книга. Он не испорчен чужими вымыслами.Когда свои-то не знаешь, как компактней разместить в "Одноклассниках".
 

,