Сыны Всевышнего. Глава 76

Глава 76. Наши печали


– Коль, я даже не знаю, как тебе сказать… – Радзинский поставил раскрытый зонтик у двери и принялся не спеша расшнуровывать ботинки.

Николай Николаевич показался в дверях кухни, вытирая руки полотенцем.

– Да говори уже, – усмехнулся он. Настроение у Николая Николаевича, судя по всему, было прекрасное.

Радзинский тем временем разулся и направился в ванную – умыться с дороги.

– Ты с Гошей встречался? – пытаясь перекричать шум льющейся воды, спросил Николай Николаевич. В ответ ему раздалось приглушённое полотенцем «ага». – Что же он тебе такого сообщил – волнительного? – широко улыбнулся Аверин, глядя, как вышедший из ванной Радзинский, пытаясь причесаться, ожесточённо дёргает вниз застрявший в его густых волосах гребень. – Дай, лучше я… – Усадив друга в кухне на стул, Николай Николаевич уверенно разобрал спутавшиеся пряди и любовно расчесал их – волосок к волоску. – Мне нравится, как они у тебя вьются в такую погоду, – мечтательно произнёс он, нежно проводя рукой по седой шевелюре. И со смехом добавил, – Хочешь, я тебе косичку заплету? Или две?

– Но-но, без глупостей! – аккуратно отбирая у Аверина расчёску, предупредил его Викентий Сигизмундович. Он повернулся и как-то сочувственно посмотрел на товарища. – Сядь. – Радзинский кивнул на второй стул.

Николай Николаевич сразу напрягся и улыбаться перестал.

– Что случилось? – сухо спросил он.

Видя, что садиться Аверин не собирается, Викентий Сигизмундович поднялся сам и успокаивающе взял его за плечи.

– Гоша сказал мне, – безотрывно глядя другу в глаза, спокойно произнёс он, – что Кир и Шойфет уже больше месяца постигают под рудневским руководством секреты чёрной магии. Они заключили договор, что Руднев берёт в ученики своего драгоценного Ромочку только вместе с нашим Кирюхой. А тот в качестве ответной любезности закрывает всю связанную с этим информацию.

В лице Аверина, пока Радзинский всё это говорил, не дрогнул ни один мускул, но, дослушав, он сразу опустил голову и сделал решительное движение уйти. Викентий Сигизмундович не позволил: быстренько перехватил его, крепко прижал к груди и принялся размеренно гладить по голове.

– Ну что ты, Никуся, – ласково бормотал он при этом. – Мы же оба знаем, зачем он это делает. Горячая любовь к ближнему, жгучее стремление к самопожертвованию… Помнишь, мы об этом уже говорили? Могло быть гораздо хуже, поверь мне. А пока ничего плохого ещё и не случилось. Он же от тебя не отрекался! И мы теперь знаем… А раз знаем, значит – присмотрим. Не переживай. – Обхватив обеими руками аверинскую голову, Радзинский отстранил его от себя, глянул было ему в лицо, но тут же быстро прижал к себе обратно – таким невыносимо горьким был изгиб его губ и страдальческим – взгляд. – Николенька, ты, главное, не волнуйся, – продолжил он своё успокоительное бормотание. – Тут ведь даже не виноват никто. Руднев – он как был, так и остался несчастным, безумным мальчиком, страстно влюблённым в свою дикую мечту. Он же себе не принадлежит давно. Но мы и ему пропасть не дадим! Он же теперь тоже – наш. Правильно?

– Что хоть они делают? – глухо спросил Аверин в его рубашку. Он давно уже обхватил Радзинского обеими руками и стоял неподвижно, уткнувшись лбом ему в плечо.

– Да ничего не делают! Слушают. Смотрят. Запоминают. Шойфет – тот, я знаю, тайком практикуется без зазрения совести. При молчаливом попустительстве Наставника. Летает, как на крыльях – паршивец. Он ведь сам к своему боссу вернулся. Пришёл и попросился назад. Ещё потребовал диск ему вернуть. Так что – готовься, Коля. Скоро будет весело!

– Я не хочу – весело, – бесцветно обронил Аверин. – Я хочу, чтоб – мечи на орала и чтоб – лев рядом с ягнёнком… – Рубашка на груди Радзинского стала горячей и мокрой.

– Ко-о-ля, – горячо зашептал Викентий Сигизмундович, покрепче обнимая друга, и несколько раз пылко поцеловал его в макушку. – Я тебе обещаю, что всё закончится хорошо! – Он прижался щекой к его волосам. – Ну, хочешь, я прямо сейчас эту лавочку прикрою?!

– Нет, – всхлипнул Аверин и помотал головой – со стороны казалось, что он бодает Радзинского в плечо. – Всё правильно… импульс… интенсивный…

– Ну вот – ты тоже чувствуешь, что всё идёт, как надо, – с готовностью подхватил Радзинский, покачиваясь вместе с Авериным из стороны в сторону. – Коль, а у меня в куртке – в кармане – есть шоколадка, – вкрадчиво сообщил он. – Даже две, если честно. Но мне кажется, что сразу две – это перебор… Пойдём, посмотрим? – Он отстранил от себя Николая Николаевича и вытер большими пальцами его мокрые щёки.

Аверин судорожно вздохнул, кивая, и посмотрел на Викентия Сигизмундовича совершенно убитым взглядом. Радзинский нахмурился и поцеловал: сначала один заплаканный глаз, потом второй.

– Ох, и попляшешь ты у меня, Шойфет, – зловеще прошептал он, увлекая Николая Николаевича в сторону прихожей. – Ты у меня даже чтобы чихнуть, будешь разрешения спрашивать!..

Так как Николай Николаевич никак не мог решить, какая шоколадка ему больше нравится – с марципаном или горькая с мятой – он получил обе. А поскольку за столом он постоянно впадал в задумчивость, забывая тающий шоколад в руке, то Радзинский забрал у него обе плитки и стал выдавать по одной дольке исключительно на язык. Когда от каждой шоколадки осталось по паре маленьких квадратиков, Аверин вдруг пробормотал, что безумно устал, что у него слипаются глаза и, натыкаясь по пути на стены, побрёл в спальню, где рухнул, не раздеваясь, на постель и мгновенно отключился. Радзинский укрыл его пледом, погладил по голове и вернулся на кухню: разрабатывать план щадящего выхода из кризисной ситуации. Он долго вытягивал, сплетал и распутывал нити, пока не получил, наконец, три идеальных, мерцающих тонким узором ленты. Скатав их вместе в один клубок, он сунул тесьму в нагрудный карман и со спокойной душой занялся приготовлением обеда – нет, теперь, кажется, ужина!..


***
– Вики! Ты всё ещё здесь? Ты же на работу собирался! – укоризненно воскликнул Николай Николаевич. Его хрупкая лёгкая фигура возникла у заваленного бумагами кухонного стола, будто соткавшись прямо из воздуха. Глаза его сияли, как две звезды, неудержимая улыбка освещала худощавое лицо, энергичные жесты свидетельствовали о том, что он полон сил и готов сию же секунду облагодетельствовать весь мир.

– Никуся, ты проспал целые сутки, – мягко сообщил Викентий Сигизмундович, бросая из-под очков на товарища усталый взгляд. И похлопал по спинке стула. – Садись. Я тебя сейчас покормлю. – Он освободил от бумаг краешек стола.

– А что за аврал? – Аверин с любопытством покосился на бумажный шторм перед собой.

– Срочный перевод, – неохотно пояснил Радзинский, заправляя прядь волос за ухо, и включил электрический чайник.

– И когда его нужно сдавать?

– Вчера, – ухмыльнулся Викентий Сигизмундович, ставя перед Авериным тарелку с пирожками.

– И ты тратил время на пирожки?! – Николай Николаевич был потрясён.

– Ну не бутербродами же тебя кормить! – с нежностью откликнулся Радзинский.

– Вики, я тебе помогу! – загорелся Аверин. – Садись. – Он поместил друга напротив, подвинул к нему поближе ноутбук и взял его за руки.

– Ого! – усмехнулся Радзинский. – В меня как будто молния ударила! Где был-то? Расскажешь?

– Конечно, расскажу! Не отвлекайся. – Николай Николаевич подождал, пока Радзинский закроет глаза и настроится. – Свет видишь? – ровно спросил он. Радзинский кивнул. – Входи в него. – Он подождал ещё немного. – Поймал? – Викентий Сигизмундович ничего не ответил, но высвободил руки и положил их на клавиатуру. Ещё через мгновение он открыл глаза и начал печатать: сначала неуверенно, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом быстрее, а под конец – досадливо шипя сквозь зубы, потому что второпях стал пропускать буквы.

Аверин глядел на него со счастливой улыбкой и с какой-то даже гордостью. И уж точно – с любовью. Он терпеливо ждал, пока, сверяясь со своими записями и текстом оригинала, Викентий Сигизмундович правил получившийся перевод, лазил в словарь, задумчиво кусал костяшки пальцев, с сомнением поглядывая на свой черновик. Наконец, он сохранил документ на флэшку и горячо чмокнул Аверина в лоб:

– Спасибо, Ники. Я сейчас: мне надо срочно послать его по электронке.

Николай Николаевич с задумчивой улыбкой принялся аккуратно складывать разбросанные по столу бумаги и не заметил, как сзади подошёл Радзинский и вздрогнул, когда тот заключил его в объятия. Повернув, насколько мог, голову, он заметил, что Викентий Сигизмундович восхищённо смотрит в окно.

– Я, когда вошёл, в первое мгновенье подумал, что – солнце. – Радзинский кивнул на ярко-жёлтое дерево за стеклом, которое светило своей канареечного цвета листвой, создавая убедительную иллюзию солнечного дня. – А с утра – внимания не обратил… Ники! – ахнул он внезапно, показывая на нетронутые пирожки. – Ты до сих пор не поел!..

– Я тебя ждал, – уверенно соврал Аверин. – Вот такая у меня прихоть: хочу поесть вместе с тобой!

Викентий Сигизмундович покачал головой, усмехаясь, и пошёл снова греть чайник.

Николай Николаевич тем временем залез в холодильник и достал оттуда бутылку молока.

– Не вздумай пить его холодным! – пригрозил Радзинский, отбирая у Аверина наполненную молоком кружку, и поставил её в микроволновку.

– Вики! Ну что я – маленький?

– Ты не маленький, ты – слишком чувствительный к перепадам температуры тончайший инструмент, – наставительно изрёк Радзинский, чайной ложкой пробуя, согрелось ли молоко как следует. – Ты обещал рассказать, где пропадал целые сутки.

У Николая Николаевича возбуждённо замерцали глаза, он выпрямился на стуле, как готовая к полёту стрела, и, кажется, забыл, что откушенный пирожок надо прожевать. Да и проглотить не мешало бы…

– Я бы хотел отвести тебя туда, – взволнованно заговорил он, когда справился с помехой в виде пирожка во рту. – Там такой необычный жемчужный свет: солнце не светит сверху и не слепит глаза – свет струится из-за горизонта, и у моря поэтому необычный серебристый оттенок. Очень уединённое место – как раз для таких, как я – эмоционально ушибленных. – Николай Николаевич коротко и счастливо рассмеялся. – Сначала я видел – не знаю, сколько я мучился – какой-то жуткий мир, населённый совершенно омерзительными гигантскими чудовищами. Меня охватило такое отчаяние! Знаешь, как бывает, когда оказываешься пленником чужого мира безо всякой надежды выбраться оттуда – только умереть… В какой-то момент я смирился окончательно. Перестал трепыхаться и даже мысленно попрощался с тобой и со всеми… Не надо на меня так смотреть! Вот такое вот на меня нашло затмение!.. Внезапно я понял, что гляжу на всё уже сверху, и с замиранием сердца наблюдал, как по планетке прокатилась огромная огненная волна – потрясающее зрелище, я тебе доложу – и уничтожила всю эту мерзость. Даже следа не осталось. Сразу стало так хорошо, так спокойно. Пытка кончилась, а место мучения стало райским уголком. И я сразу подумал, что когда-нибудь так же внезапно и наш мир будет избавлен от наших собственных чудовищ. Вики! Это так вдохновляет! Одна только мысль, что когда-нибудь – пусть в отдалённой перспективе – видения прекрасного будущего станут реальностью, залечивает душевные раны полностью! Я смотрел на море – оно повсюду очень глубокое: огромная, практически неподвижная толща воды – и я увидел, что наши печали – только тоненькая плёночка на поверхности океана. Стоит нырнуть поглубже, и погрузишься во что-то настоящее, исходящее непосредственно из Источника, вечное и неизменное, состоящее из чистого, ничем не замутнённого блага… Но самое прекрасное, что там не хочется остаться навечно, потому что, как только ты понимаешь, что сомневаться преступно, что тебя ждёт работа – вот для этого самого будущего, всякая дурь из головы вылетает начисто! Боже мой, Кеша, мне стало так стыдно! Я поклялся, что больше никогда не стану жалеть себя, да ещё до такой степени, чтобы забыть о деле! И заставлять тебя волноваться… – да я просто свинья!..

Викентий Сигизмундович внимательно слушал, подперев голову рукой, и откровенно любовался вдохновенным лицом Аверина. Он смотрел на фиолетовые и синие всполохи вокруг его головы и с трудом удерживался от улыбки.

– Зная тебя, трудно поверить, что ты на этом остановился, – с иронией вставил он своим глубоким чувственным баритоном.

– А? Да! – с готовностью согласился Николай Николаевич, даже не заметив добродушной насмешки. – Когда я готов был уже уйти, я оглянулся и вдруг увидел… Они просвечивали сквозь друг друга… Я бы назвал их миры утешения. Конечно, я не удержался! Мне захотелось все их исследовать. Познакомиться с обитателями… Те, кто живут там, настолько самоотверженны и добры! Буквально один их взгляд исцеляет любую душевную муку. Они с радостью приняли меня, показали, как работают. Единственное, что их печалит – достучаться до сознания большинства людей практически невозможно. И они могут помочь лишь тем, кто достаточно открыт. Но им так горько от того, что бесчисленное количество душ варятся в котле самых низких и жестоких страстей, терзаются и не догадываются обратить свой взор в нужную сторону… Поверь мне, Вики, оторваться от общения с ними практически невозможно. И я сам не заметил, как включился в работу. Когда видишь, как вокруг человека медленно сгущается тьма, обступает его плотным кольцом, отрезает малейший проблеск разума и света – единственное желание в этот момент – вмешаться и уничтожить эту жестокую иллюзию, освободить, помочь. Прогнать тех мерзких сущностей, которые уже облепили его и нашёптывают в уши «иди, иди, сделай»… Как вспомню, меня просто трясти начинает… Мне удалось помочь одному пареньку. Он был уже на грани. Возможно, ещё мгновение, и он совершил бы непоправимое. С любезного разрешения хозяев я поднял его в тот мир, где недавно «воспитывали» меня самого, показал ему море.

– Я всегда говорил, что ты – Ангел, – подал голос Викентий Сигизмундович. – Этот парень будет считать, что видел своего Ангела-Хранителя.

Николай Николаевич смутился и с улыбкой накрыл ладонью его руку.

– Если вспомнит что-нибудь на утро, – грустно усмехнулся он. И добавил встревожено, –  Вик, я теперь переживаю за него. Нельзя сказать, что он наш. Но он очень близко подошёл к порогу. Так хочется ему помочь… Может, мы не случайно встретились? Да ещё в такой критический момент его жизни…

– Мы обязательно найдём его, Коленька. Обещаю, – великодушно заверил Радзинский.

– Спасибо, Кеш. За твоё большое, горячее сердце. И за то, что не дал мне в очередной раз окончательно оторваться от почвы.

Викентий Сигизмундович довольно усмехнулся и пошевелил указательным пальцем, на который была намотана яркая пульсирующая голубая нить.

– Я подозревал, что в таком состоянии тебя может занести очень далеко, и принял меры…

– Кеша! – растрогался Николай Николаевич и крепко сжал узловатые пальцы Радзинского. – У меня просто нет слов! Спасибо. И как только ты меня терпишь?.. – Натолкнувшись на суровый взгляд Викентия Сигизмундовича, он прервал свои причитания на полуслове и, счастливо улыбаясь, продолжил. – Оттуда я сразу же отправился к нашим друзьям, и они любезно показали мне, в каком состоянии дела у нашего подопечного. Вики, я даже не предполагал, что за последние несколько дней он так продвинулся! Короче, Кир не теряет времени даром… – При упоминании имени Бергера на лицо Аверина набежала тень, но он заставил себя встряхнуться, и широко улыбнулся. – Викентий, я боюсь, что нам придётся вмешаться. То, что задумал наш юный чернокнижник необыкновенно грандиозно – вполне в его духе – но ужасно опасно. Вик, я вынужден согласиться с тобой – он талантливый парень! У меня волосы начинают почтительно шевелиться на голове, когда я вижу, какие невообразимые вещи он в состоянии делать! Если бы его не сдерживала Карта – никаких сомнений: мы не смогли бы его остановить! А ещё я подумал, что он постоянно чувствует что-то вроде фантомной боли, потому и психует. Представь: иметь такие колоссальные возможности и самого себя их лишить – запихнуть себя в тёмный чулан без окон – с ума сойдёшь! Сейчас, когда способности потихоньку к нему возвращаются, он стал заметно великодушней…

Николай Николаевич всё говорил и говорил. Уже вся кухня была полна фиолетового огня с розовыми, синими и зелёными проблесками. Викентий Сигизмундович не удержался: подцепил мизинцем сияющее волоконце, незаметно скатал в клубочек и сунул себе в нагрудный карман рубашки. Горячая пульсация, которую он ощущал теперь сквозь ткань, заставила его почувствовать себя бесконечно счастливым и довольным жизнью. Он лукаво прищуривал свои янтарные глаза и, похоже, готов был замурлыкать, как объевшийся сметаны кот. Блаженно вздыхая, он с умилением взирал на Аверина – мол, чем бы дитя ни тешилось…

Небо незаметно очистилось от облаков, и чистейшая ясная лазурь внезапно разлилась за окном. Золотые, филигранной работы листья берёз зазвенели в небесной синеве, как драгоценные игрушки.

– Вики! Пойдём, погуляем! – восторженно выдохнул Николай Николаевич, который сидел к окну лицом и первым заметил, каким невероятно роскошным вдруг сделался прежде серый, пасмурный день.

Радзинский удивлённо обернулся через плечо и великодушно пробасил:

– Пойдём, Николенька, погуляем…