Точка

  Корявое влияние эпохи на личность, на ее устремления и желания, на цели и надежды, фатальная суггестия общества на беззащитный стебель человеческой души, тянувшейся к звездам, а получившей фигу в лицо, и оттого вскипевшей, расстроенной и, априори, наивной.
 
  Что же с тобой делать, несчастная? Никто тебя не хочет покупать. Только развивать, убогую, в надежде найти покупателей. В чистеньких лекториях, с шорохом раздаваемых бумажек и упражнениями на ассертивность, с нелепой мимикой коуча, махающего дланью перед зенками очередного болванчика, поверившего в то, что счастье зашифровано двоичным кодом в чужом тембре, в осклизлых словесах, вмуровано в сосредоточенное лицо группового экстаза, зашито в обкусанном колпачке ручки, тонким почерком выявляющей большие проблемы.
 
  А вот и чувства заблестели в зеркалах - худосочная радость, мускулистая печаль и полный гнев. Под раскат оркестра они выходят на сцену и неуклюже кланяются. Публика аплодирует, с побеленного вчерась потолка осыпается конфетти снежинок. Как дела? Хорошо, нормально, сносно. Мы будем счастливы? Всегда, никогда, нет. Привет? Привет, кивок, нет. Поочередно шевелятся уста у главных героев, перебивая друг друга и скатываясь в шар звука. Гнев вспыхивает и сгорает в ярком кострище, эффектно. Печаль падает на колени и соскребает с дощатого пола краску, обкусанными ногтями рыхля бледные бороздки. Радость сядет вальяжно в плетеное кресло, невесть откуда возникшее и будет попыхивать сигаркой, чертя в сыром воздухе геометрию.

  Представление быстро надоедает. Хлопают двери. Скрипят кресла. Глухо играет джаз. Эпоха прильнула к мутному окошку и ласково шепчет: Выходи. Голос антрепренера льстиво рокочет львиной ноткой: До конца, заразы. Радость встает, смахивает с туфелек пепел и рассеянно улыбнувшись, побледнев, затаив дыхание прыгает в оркестровую яму. Смех.

  Антракт. Пахнет колбасой. Свежими огурцами. Чаем с бергамотом и яичным желтком. На улице расстелился дождь. Эпоха лохматит шевелюру и оглядывается в поисках открытия, стесняясь войти внутрь. Гнев не дремлет и нечаянно возникнув у нее за плечом, тут же угодливо предлагает ей синий зонтик, перекошенный, как рот у паралитика, с ржавой спицей, компасом указывающий на север.

  Спасибо, страх. Гнев смущенно шмыгает носом и пятится в темень, медленно тая, расшаркивая силуэтом косые колеи молниеносной воды.

 Загорается лампа в высоте. Коптя светом на красноту фаланг воинства кресел. Контролер выключает фонарик и щурится, утерев пот со лба: Халдеи. Ничего непонятно, что происходит? Все потеряли нить повествования и крепче вцепились в теплоту древесного поручня, или порочня? Мне известен финал, но суфлер уволен без выходного пособия, так что, прикрыв рот ладошкой, опускаю глаза и заканчиваю кроссворд, придерживая и расправляя пожелтевшую бумагу с неясной лесенкой линий и квадратов, вертящими шлангами стрелок во все стороны с любопытством.

 Раздается выстрел. Стоит тишина. Открывается полог, мягко шурша мантией. Ты снова в опрятной аудитории, лаборатории, булькает ненасытно кулер водой, тренер рассказывает как обуздать демона беспричинной тревоги. Испарина времени кружит усердно стрелки часов, стирая старательно его черты с холста горизонта. Через десять минут - кофе-брэйк.

 Меня вынуждают вернуться к "меня тут нет". Мен-я. Обмен. Я - меняюсь на угоду тех, в кого не верю и комки бурой  жижи терпеливо проскакивают внутрь, расширяя линию метро артерий по окружности. Медленно катится по темно-зеленому темени кружки капля и подвиснув на внешней стороне донышка, со стоном падает на брюки, ставя точку.