Демиурги новостей

   Трейлер был темно-синий, с косой желтой полосой. 
– Вот, – Стелла взялась за ручку. Боковая дверь с грохотом отошла в сторону, съев рахитичную циферку в красном кружке – эмблему второго национального. – Ваша группа.
   Майер зачем-то кивнул.
Из сумеречных, перемигивающихся огоньками недр трейлера вынырнул тощий носатый субъект в джинсах и свитере. Сбил на шею наушники. Протянул длинную руку.
– Мирослав Кляйн, звукорежиссер.
   Майер пожал.
У Кляйна были осоловелые, зеленоватого оттенка глаза. Из-под бейсболки с надписью «Иисус умер – любовь осталась» торчали африканские косички. Про себя Майер, привыкший доверять первому впечатлению, сразу подумал, что Кляйн наверняка балуется марихуаной. Или чем-то в этом роде. Он даже слегка качнулся вперед, ожидая уловить сладковатый душок выкуренного «косячка».
   Но нет, всего лишь слабо тянуло пивом. 
Пока Майер размышлял, как пиво согласуется с первыми впечатлениями, на бетонку, потеснив звукорежиссера, аккуратно сошли полтора центнера в шортах и гавайской рубашке навыпуск. Сошли боком, цепляясь за внутреннюю скобу и по очереди переставляя ноги в легкомысленных пляжных шлепанцах. Трейлер облегченно взвизгнул рессорами.
– Стелла! Ты как всегда восхитительна! – Полтора центнера приложились толстыми губами к наманикюренной женской ручке, в восхищении поцокали языком, качая утопленной в жабо из подбородков грушевидной головой, и только потом снизошли до Майера: 
– Рудольф Пекерман, координатор.
– Майер. Я вижу, вы – большой человек.
– Хм. Это намек?
– Это факт.
– Он злой, – сказала Пекерману Стелла, царапая рубиновым ноготком Майерову шею.
– Я вижу. Я ему, наверное, кого-то напоминаю.
– Бабушку, – сказал Майер.
   Несколько секунд они с Пекерманом буравили друг друга взглядами. Майер смотрел, сунув большие пальцы рук в задние брючные карманы. Кривил рот. От картинной позы его песочного цвета пиджак топорщился на спине мятым крылом. Пекерман втягивал живот и вставал на носки, стараясь казаться выше. Правда, шансов против Майера у него не было. Ни одного. Серые глаза Майера были не чета карим координатора. Они умели становиться тусклыми стальными льдинками. И тогда от них веяло смертью, распадом, Великой Пустотой, заключенной в булавочных головках зрачков. Мало кто мог это вынести.
   Пекерману хватило шести секунд.
– Я так понимаю, с сегодняшнего дня это чудо работает с нами? – спросил он, отворачиваясь и демонстративно заглядывая в просвет между Стеллой и фургоном. В просвет виднелась глухая кирпичная стена, разрисованная граффити, гнутый столбик автоматической парковки и кабинка таксофона, мутная из-за вдрызг, в трещины, разбитого пластика. Пекерману, впрочем, было достаточно того, что там нет Майера.
   Стелла это заметила.
– Да, Руди, с вами, – усмехнулась она.
– Это постельное или профессиональное?
   Стелла помедлила. В пальцах у нее появилась тонкая коричневая сигаретина. Кляйн, тряся косичками, суетливо охлопал свои джинсы в поисках зажигалки. Не нашел. Майеру пришлось до-стать свою. Дешевую, спиртовую. Он поднес ее к сигаретине и выщелкнул голубоватый язычок пламени.
– Спасибо, - кивнула Стелла, прикуривая.
– Не за что.
   Пока она затягивалась и выпускала через ноздри ароматизированный дымок, Майеру опять представилась возможность внимательно рассмотреть ее лицо.
   Следы косметической операции были едва заметны. Рубчик за ухом, тонкие полоски более светлой кожи под челюстью. Из морщин остались только две – летящие от крыльев носа к уголкам губ. Властные, жесткие. Видимо, их так и не удалось вытравить. При плохом освещении Майер, наверное, не дал бы Стелле и тридцати пяти. Он без отвращения подумал, что мог бы с ней даже переспать. Вполне.
   Большой, чувственный рот. В детстве, наверное, многим казался лягушачьим. Крупноватый, но подправленный нос. Идеальные по Майеру глаза. Острый мальчишеский подбородок и короткая стрижка.
– Знаешь, Руди, – Стелла интимно придвинулась к Пекерману, – как куратор и немолодая уже женщина через постель я пристраиваю только юнцов. Им хочется оказаться поближе к телеви-дению – я этим пользуюсь. А Майер для меня староват.
– Стелла! – взвизгнул Пекерман, когда пепел с сигаретины ловко спланировал ему на грудь.
– Маленькая месть, – проворковала Стелла, растирая пепел пальцами.
– Я же просто так, – упавшим голосом произнес Пекерман, оттягивая гавайку с грязно-серым, похожим на пиявку пятном, присосавшимся к сине-желтому цветку.
– Я тоже. А Майер в Чикаго был лучшим репортером. Пока его канал не обанкротился.
– Поэтому я такой злой, – вставил Майер.
   Появление третьего члена группы он предупредил, отступив на шаг назад. Из фургона сыпну-ли жидкие искры, покатилось, звеня, что-то круглое, затем луч мощного фонаря ударил Майера по глазам.
– Эй, полегче, – сказал он, опуская голову и прикрываясь от режущего света ладонью.
– Прости, брат.
   Ослепший на время Майер услышал, как звонко впечатались в бетон каблуки. Затем его изви-нительно потрепали по плечу. Негритос, подумал Майер. Из наглых.
– Луи Валикетт, оператор и видеомонтажер.   
   Нет, точно, негритос.
Майер поморгал, восстанавливая зрение. Обладатель фонаря неспешно вылепился из фиолетовых, рябящих окружностей. Невысокий, щуплый. Ухмыляющийся. В серой джинсовой, усеянной кармашками паре. Худосочная краса Африки. Гордость Африки. Здесь Майер не ошибся. Голубоватые белки глаз. Широкий, сплюснутый нос. Жесткий, короткий волос по изгибу нижней челюсти. Коричневые губы. Ну и все прочее, включая кожу.
   Негритосов Майер не любил.
Неприязнь брала начало с того самого момента, когда три пятнадцатилетних урода, вколовших себе какой-то синтетической дури, в поисках развлечений забрели в городской сквер. Надо ли говорить, что все трое были негритосами?
   Майер возвращался из школы. Ему было восемь. Его, собственно, и по фамилии никто еще не называл. Он был Флорин, Фло, иногда - Рино. С позиции нынешних лет – затюканый белобрысый пацанчик с птичками-рыбками в голове.
   Взрослому Майеру иногда снилось, что вместо дорожки, ведущей к заколоченному павильону, темно-зеленым кабинкам биотуалетов и психологической травме, он сворачивает на спасительную аллею, упирающуюся в гнутый каркас автобусной остановки. И пусть там кое-где густыми, продолговатыми мазками лежат тени разросшихся акаций, ни капли страха перед ними он не испытывает. Даже зашагивает в их границы.
   Чего там бояться?
Визгливый смех – за забором. За акациями и за забором. Забор же – высокий, кирпичный, с короткими пиками поверху, и захочешь – не перелезешь. Так что он идет спокойно, болтая в воздухе жестяной коробкой из-под ланча. А в коробке перекатывается, оббивая бока, недоеденный сэндвич с сыром…
   С действительностью это, конечно, не имело ничего общего.
Когда уроды прыгнули к нему с двух сторон, он остановился как вкопанный.  В животе что-то с
 ёканьем оборвалось. Коробка выпала из пальцев и грянула об асфальт. Был какой-то ступор.
    «Привет, шкет», - сказал тот, что вынырнул справа, и улыбнулся ему полными губами.
    «А где: «Здравствуйте, парни»?» - спросил тот, что оказался слева, прихватывая его за шкирку.
   А неторопливо вышедший из-за дерева третий, тощий, с едва пробившимися усиками, затянувшись сигаретой, уставился на него мутными глазами:
   «Что, белоснежка, язык отсох?»   
Дальше качнулись, сместились за затылок акации – Маейра подхватили за руки и за ноги и понесли. Впереди замаячил, то туманясь, то проступая четко, до шляпок гвоздей в навесных щитах, заброшенный павильон.
   «А я ниггер, а я ниггер, крошка!» – напевал тощий.
Сигарета в углу его рта качалась метрономом, отсчитывая секунды Майеровой жизни.
   И все. Обрыв. Даже не темнота. Пустота.
За эту пустоту Майер был благодарен своей памяти. То, что он помнил дальше, начиналось уже с постели в его комнате и фигуры, просвечивающей сквозь мутное стекло двери. 
   «Вы знаете, не все так плохо, – вполголоса говорила фигура кому-то невидимому, – волосы отрастут, синяки и порезы – на две недели максимум, главное – не было сексуального насилия».
   М-да…
Майер всплыл из прошлого. Оператор так и стоял, ухмыляясь. А ведь мне придется с ним работать, с раздражением подумал Майер.
– Не надо мне больше светить в глаза, – произнес он холодно.
– О’кей, о’кей! – Негритос выставил ладони. Желтоватые, словно пемзой отчищенные. – Только, брат, не смотри на меня как на Руди.
– Ты его снял? – ахнула, прижимаясь к Майеру, Стелла.
– Мало того, смонтировал, – Валикетт, будто фокусник, выхватил из кармана куртки рулон экрана. Встряхнул, растянул, щелкнул по матовой поверхности ногтем. 
   Позер, подумал Майер.
Но подвинулся, чтобы оценить. Волосы Стеллы щекотнули ухо.
– Вы похожи на грифов, – откуда-то сбоку недовольно заявил Пекерман. – Слетелись, падальщики. Чего там смотреть? Меня не видели?
   Ему не ответили. Пекерман, обидевшись, полез в фургон.
На экране мигнула циферка канала, пронеслась раскаленной кометой в безвоздушном прос-транстве. Грянул голос: «Второй национальный представляет…»
   Как и все, сначала Майер увидел себя.
Картинка была четкая, цифровая. Камера брала вид сверху, затем, спускаясь, реактивной мухой кружила по спирали. 
   О, в этом кружении Майер был монументален.
Монументален был ершик волос, монументален был лоб, сведенные брови выдавали монумен-тальную складку, бронзовели подбородок и скулы, медным крылом стыл на спине пиджак. Над большими пальцами, утонувшими в брючных карманах, Майер с удивлением обнаружил пояс-патронташ, к которому по бокам лепились две кожаные кобуры.
   Рукоятки револьверов торчали – монументальнее некуда.   
«Майер» – возникла поперек Майера надпись. Крупные строгие буквы. «Майер».
– Прелесть, – сказала Стелла.
   Кляйн хохотнул.
Изображение, мигнув, сменилось новым пролетом камеры.
   Теперь уже статуей выступал Пекерман. Складки гавайки – гофрированный металл, загривок, жабо подбородков – песчаник, серые шорты – гипс.   
   Кобуры с пистолетами обитались на внушительной заднице. Между ними, переливаясь, весе-ло подскакивала надпись «Руди».
   А толстяка не особенно любят, подумал Майер. Учтем.
«Схватка первая» - проступило сквозь затемнение на экране. Приглушенно зазвучала мелодия из какого-то старого вестерна.
   Камера крупным планом взяла глаза координатора.
«Выскочка! – читалось в них сквозь прищур. – Наглец! Да я таких как ты…»
   Негритос был, похоже, почитателем Серджио Леоне.
Глаза самого Майера, поданные через мгновение встречным взглядом, были холодней глаз старины Иствуда, старины Бронсона и старины Делона перед тем, как они разбирались с главными злодеями.
   Великая Пустота, да. Ею от них и веяло. Негритос, надо отдать должное, удачно поймал момент. Возможно, даже усугубил пост-обработкой.
   Стелла поежилась, усмешка Кляйна подзавяла.   
Но кино уже кончилось, таймер застыл на шести с лишним секундах, и видео-Майер, глядящий на Пекермана и зрителей, погас вместе с картинкой.
   Надо отдать должное: Валикетт был профессионал. Пользовался он натив-программами или нет, ролик вышел качественный, даже цепляющий. За мизер времени далеко не всякий специалист обработает вам картинку с камер и скомпонует ее в некий сюжет.
  Майер оценил. Оценила и Стелла.
– Луи, ты восхитителен, – сказала она. – Но перебираешь с аффектацией, это твоя слабость. Зрителям нужна достоверная картинка. А у тебя за общей выразительностью, и замечательной, и, надо сказать, эффектной, все же кроется подвох. Большинство, конечно, этого не заметит, но въедливое меньшинство заклюет меня жалобами и комментариями, что такого не было и не может быть, что револьверы – цифровые, а стилизация под вестерн изобилует ляпами.
– Но ведь класс, а?
   Негритос свернул экран и уставился на Стеллу своими голубоватыми глазами.   
– Да, – кивнула Стелла. – Только это все для Голливуда, Луи, а у нас репортажи и прямые включения. Я вообще за скупой минимализм.
– Извините, а чем велась съемка? – спросил Майер. – Я не видел ни одной «мухи».
– А они есть, – сказал Валикетт.
   Он отставил в сторону указательный палец, и на него тут же опустилась прозрачная льдинка микрокамеры.
– Военные технологии, – сказал Кляйн, когда льдинка, сложив отражающие плоскости, превратилась в миниатюрный, размером с ноготь, окуляр на трех тонких ножках.
   Майер приблизил лицо.
Камера, словно почуяв его интерес, будто живая, перебрав лапками, повернулась к нему синеватой линзой. Репортер разглядел по бокам раструбчики импульсных двигателей. Воздух под брюшком едва заметно подрагивал.
– Не видел такой «мухи» раньше.
– Теперь вы будете работать в их компании, – сказала Стелла. – Мы все-таки второй национальный. И, кстати, у военных этой технологии еще нет. Не доросли. Сегодня новостные каналы двигают прогресс.
   Валикетт со значением посмотрел на Майера, двинул пальцем, и «муха», подобрав лапки, выстрелила вверх, на лету обретая прозрачность.
– И сколько таких? – спросил Майер.
– Вокруг нас сейчас кружит три штуки, – улыбнулся негритос. – Картинку дают непрерывную, хочешь – панорамную, хочешь – коллажную, разрешение – фулл эйч-ди.
– И обработкой тоже ты занимаешься?
– Видео – я, звук Миро накладывает, – качнул головой в сторону звукорежиссера Валикетт, – Руди осуществляет общий контроль.
– Задержка?
– Не более тридцати секунд, – Валикетт переглянулся со Стеллой. – Разные бывают ситуации, шумы, помехи, где-то приходится чистить картинку от влезших в камеры кустов, биллбордов или идиотов. А так почти прямой эфир.
– Ясно.
   Стелла, отступив, поманила Майера за собой.
– Флорин, я на вас надеюсь, – сказала она негромко, заглядывая репортеру в глаза. – Профессионалов на телевидении все меньше, и я рада, что перехватила вас. Мне хотелось бы совместной продуктивной работы.
– Я попробую, – сказал Майер.
   Ему вдруг захотелось впиться в губы Стеллы своими. Проникнуть в рот языком, провести им по нёбу...
– Эй! – показался из фургонной тьмы Пекерман. – Грузимся. Студенческий городок на Линдон-вью. Протесты против повышения платы за кампус. Там уже человек двести бузят.
– Вот и чудно. Это будет ваш испытательный репортаж, господин Майер, – замечая его взгляд, усмехнулась Стелла. – Руди, проинструктируешь его?
– А в Чикаго что, по-другому? – удивился Пекерман, пропуская внутрь фургона Кляйна с Валикеттом.
– Он – новый человек, Руди.
– Еще один вопрос, – сказал Майер. – Где ваш предыдущий репортер?
   Стелла раздраженно повела плечами.
– Проходит курс интенсивной терапии, – сказала она, прокручивая в пальцах новую сигаретину.
– Автокатастрофа?
– Алкоголь и метамфетамины.

   Майер забрался в трейлер и окунулся в царство мягкой подсветки, мерцающих светодиодов и разнокалиберных мониторов вдоль левого борта, частью шипящих помехами, частью высвечивающих неподвижную заставку второго национального.
– Сюда, – сказал Пекерман, разместившийся в самом конце салона за угловым столом. Потерпевшую от Стеллы гавайку он сменил на новую такой же дикой расцветки.
   Майер прошел мимо кофейного автомата, пластиковых секций для одежды, мимо Кляйна и Валикетта, сидящих за монтажными пультами в, казалось, нанизанных на вертикальные оси креслах, и устроился на короткой лавке у затененного, узкого, как бойница, окошка.
– Итак, – Пекерман пожевал губами, –- не знаю, что там у вас было в Чикаго, а у нас порядки такие: я – главный. К Стелле через мою голову обращаться не советую, какие бы хорошие у вас не были отношения. Ясно?
   Майер кивнул, позволив себе прозрачную усмешку.
– Мирослав, Луи, – обернулся координатор, – инструктаж и для вас. Профилактический, так сказать. Да, шепните там Тревору, чтобы выдвигался уже на Линдон-вью, карту я ему сбросил, а он до сих пор тормозит.
– Сейчас.
   Кляйн нацепил на ухо гарнитуру и шепнул несколько слов в волосок микрофона.
Фургон тут же дрогнул, пол под ногами завибрировал, дверь, скользнув, со щелчком встала на место, отрезая находящихся внутри от внешнего мира, а Майера качнуло к задней стенке.   
   Водитель развернул автомобиль, и кирпичная стена проплыла за окошком.
– Господин Майер, говорю, в основном, для вас, потому что ребята и так уже в курсе наших особенностей, – сказал Пекерман, высветив на мониторе над своим столом карту маршрута. – Тему даю я, тема согласована, вы работаете только в ее струе. С «шептуном» в своем Чикаго дело имели?
– С суфлером? – уточнил Майер.
– С ним.
– Нет.
– Придется. Потому что нам не нужно никакой отсебятины. Никакой! Лепите строгое убедительное лицо и чешете по заготовке.
– Кто пишет текст?
– Я, – сказал Пекерман.
   Установившееся молчание заполнили попискивания аппаратуры.
– Не надо из меня делать говорящую куклу, – процедил Майер.
– А вы думали, что представляете из себя что-то иное? – надвинулся Пекерман. – Нашим зрителям не нужны философствования, не нужны длинноты и сомнения, им необходима четкая, выверенная информация, поданная человеком, вид и манеры которого подсознательно вызывают доверие. Картинку обеспечивает Валикетт, звук сводит Кляйн, я осуществляю общий контроль и трансляцию на канал, а вы… – он улыбнулся. – Вы, получается, именно говорящая кукла, господин Майер. В Чикаго разве не так?
   Флорин сузил глаза.
Ладно, подумалось ему. Пусть. На этом этапе стоит потерпеть.
– Хорошо, – сказал он. – Но я лучше работаю по ключевым словам.
– Это без проблем, – Пекерман расценил согласие репортера как маленькую победу и был готов уступить в малом. – Я настрою «шептуна». Главное, попадите в хронометраж.
– Постараюсь.
– Теперь… – координатор бросил взгляд на монитор, по которому мигающий зеленый кружок фургона полз по Дольфин-стрит между серыми прямоугольниками, обозначающими дома. – По самой ситуации. На Линдон-вью находятся кампусы технологического института и университета Плайона. Это группа разноэтажных зданий с парком в центре, библиотекой и рядом вспомогательных зданий по периметру. Два дня назад общая администрация повысила плату за проживание в кампусах на триста долларов за семестр, что, конечно, не могло не вылиться в стихийные студенческие протесты. Но вчера еще было достаточно тихо, а сегодня, судя по количеству собирающихся, намечается нечто серьезное.
– Поджоги и погромы? – спросил Валикетт.
   Пекерман качнул грушевидной головой.
– Не думаю. Разве что отдельным эпизодом. Скорее, пикеты и блокирование администрации. Ребята из полиции уже пасут происходящее. Мы подъедем и встанем, скорее, у паркового кольца, там есть где. Луи, на тебе твои «мухи».
– По обычной схеме? – спросил негритос.
– Да, одна берет панораму сверху, вторая кружит вокруг толпы, третью фокусируешь на нашем новом говорящем друге. Вторая тройка – резерв. Подзарядил питомцев?
– Они у меня сами подзаряжаются, – сказал Валикетт с улыбкой до ушей.
– Миро, по звуку ты знаешь.
   Кляйн тряхнул косичками.
– Соображу по картинке. «Волну» пока не гнать?
– Нет. Флорин… – уставился на Майера Пекерман. – Можно тебя так называть? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ловишь мой голос как сахарную косточку. Я говорю: прыгнуть в кусты – прыгаешь в кусты. Я говорю: бежать – бежишь. Говорю: все – значит, все. Никакого своеволия, понятно? Мгновенно! Текст выдаешь, когда «шептун» включается. У нас жесткий формат, мы выходим короткими сериями, что-то зарежут без зазрения, но большее попадет в эфир. И нас любят, пока мы делаем то, что устраивает зрителей и канал.
– То есть, наша задача, – уточнил Майер, – следовать в русле уже написанного текста? Без учета происходящего?
– С учетом, милый мой, с учетом.
   Пекерман протянул Майеру завиток гарнитуры. Флорин приладил пластиковую клипсу к уху и почти сразу забыл, что она там есть. Не давит, не мешает. Качественная штука.
– Слышишь меня? – раздался под черепом голос Пекермана. – Раз-раз, проверка.
– Слышу, – сказал Майер, морщась. – Громкость бы процентов на пятнадцать...
– Сейчас.
   Пекерман пощелкал тумблерами на пульте, что-то подкрутил. В голове у Майера будто звонко разбилось стекло.
– Индивидуальная настройка, – интимно прошептал Флорину приятный женский голос. – Повторяйте за мной, как можно точнее соблюдая артикуляцию: триплекс – кроха – свет – льняной.
   Майер повторил.   
– Спасибо, – отозвался голос и пропал.
   За окном промелькнули длинные трубы ограждения, бетонная полоса отбойника, серой пеной пронеслись кусты.
– Еще, – сказал Пекерман. – Флорин, ты снаружи работаешь один. Мы все сидим в фургоне и лепим из твоего репортажа конфетку. В толпу к студентам не лезь, не санкционировано. Нейтральная позиция – то, что тебе нужно. Ярд, два к шествию – это максимум. В крайнем случае, тебя подстрахует полиция. Они парни опытные, не первый раз стоят в оцеплении на таких мероприятиях, чреватых, сами знаете...
   Майер хмыкнул.
– Вы меня как на смерть…
– Не надо пафоса, – погрозил пальцем координатор. – Профессионализм, в первую очередь, это четко очерченные рамки, и я тебе их показываю. Мы так работаем. От и до. Потому что иное чревато.
– Чем?
– Увольнением.
– А другая сторона – это метамфетамины?
   Пекерман посмотрел остро.
– Фил Керстон стал закидываться наркотой и расширителями сознания вовсе не потому, что страдал от невозможности реализовать свое репортерское эго на канале, а потому, что ему, ублюдку, постоянно не хватало остроты жизни, хотя на нашей работе этой остроты всегда было – хоть задницей ешь. 
– Ладно, – сказал Майер. – В свете остроты мне бронежилет выдадут?
   Валикетт, заржав, показал ему большой палец.
– Твой пиджачок и так вполне подходит, – не смог скрыть улыбки Пекерман. – Только фирменный значок нацепи, будь добр.
   Он кинул ему круглую жестянку с логотипом. Майер приколол ее на лацкан.
– И карточку.
   Затянутый в силикон прямоугольник с фото и именем-фамилией имел липкую оборотную сторону и как влитой сел на  ткань нагрудного кармана.
– Годится, – сказал Пекерман.
– «Муху» для репортажа я сделаю видимой, – сказал Валикетт, обернувшись, – поэтому лучше смотреть прямо в нее, чтобы мне не пришлось выправлять косяк со взглядом.
– Ясно, брат, – кивнул Майер.
   Негритос фыркнул.
Фургон неожиданно подскочил на предохранительном валике и въехал на территорию кампуса. По глазам полоснул резкий всполох от проблескового маячка на крыше полицейского автомобиля.
– Приехали, – подал голос Кляйн.
   Пекерман прижал палец к гарнитуре в ухе.
– Да, – сказал он, послушав кого-то. – Ситуации накаляется, и мы вовремя. Майер, главное – текст. Даже если он не будет соответствовать тому, что ты увидишь. Тебе ясно?
   Майер пожал плечами.
– Вроде бы.
   Фургон проехал еще ярдов двести и остановился, слегка накренившись – видимо, забравшись одним колесом на тротуар. За окошком вытянулись вверх колонны то ли административного здания, то ли библиотеки.
   Из кабины стукнули в перегородку, закрытую непрозрачным пластиком.
– Мы слышим, Тревор, – сказал в микрофон Пекерман и кивнул Майеру: – Твой выход, Флорин. Ты понял? Строго по тексту.
   Майер, зачесав вихор на сторону, прошел к двери и взялся за ручку.
– Вступаю сразу?
– Миро даст отсчет.
– Ну, что ж… – Майер поправил галстук и одернул пиджак. – Работаю…
   Дверь с визгом сдвинулась вбок.

   Вынырнув из фургонной темени, Майер на мгновение опустил голову и тут же вскинул ее, надев заученную полуулыбку.
   Глаза ухватили общую картинку: низкий барьер из квадратно остриженных кустов барбариса, скамейки, за кустами – округлая, вытянутая в направлении кирпичного административного корпуса площадка из серых и желтых плит, выложенных в шахматном порядке. Мачта-флагшток. Ряд автоматов с шоколадными батончиками и напитками.   
   И всего десяток протестующих.
– Три, два… – прозвучал голос Кляйна в гарнитуре. – Эфир!
– Добрый день… – зашелестел «шептун».
– Добрый день, зрители второго национального канала! – бодро заговорил Майер. – Я – Флорин Майер, и мы с вами находимся на Линдон-вью, у кампусов технологического института, где можем наблюдать ситуацию, связанную с последними инициативами институтского руководства...
   Он заметил глазок «мухи» и чуть скорректировал наклон головы.
– Два дня назад… – продолжил «шептун».
– Два дня назад, – сказал Майер, – в силу экономических причин, руководство было вынуждено поднять плату за проживание в кампусе на триста долларов за семестр, что, конечно, не могло не вызвать негативной реакции в студенческой среде.
– Пока все хорошо, – раздался в гарнитуре голос Пекермана. – Подойди ближе к скамейке. И поменьше умных слов.
– Но надо понимать, что страна находится в кризисе, и правительство меньше субсидирует учебные заведения.
– Более двух сотен… – подсказал «шептун».
   Майер взял микропаузу.
Никаких сотен не было. Мало того, и тот десяток студентов, что имелся на площадке, протестовал вяло. Лишь один плакат тянулся вверх, но оказавшийся совсем не по теме, с надписью «Нет войне». 
   Бред какой-то – две сотни!
– Более двух сотен студентов, – отложив сомнения на потом, сказал Майер, – вышли протестовать против повышения оплаты. И, хотя пока все проходит достаточно мирно, я бы не стал исключать, что в дальнейшем ситуация может накалиться просто потому, что администрация кампуса не выходит с протестующими на контакт. 
– Вот я вижу, как к двум наблюдаемым мною сотням… – выдал «шептун».
– Вот я вижу, как к двум наблюдаемым мною сотням, – повторил за ним Майер, стараясь, чтобы удивление не отразилось на лице, – присоединяется еще человек пятьдесят. Кажется, они настроены решительно. Они в респираторах и платках, скрывающих нижнюю часть лица. В руках их биты и палки. С их появлением все приходит в движение. Дорогие зрители, мне хотелось бы ошибиться, но я почти уверен, что сейчас начнется штурм административного корпуса. Не выключайтесь!
– Молодец, – произнес в ухо Пекерман, – десять секунд передышки.
– Понял.
   Майер, поджав губы, смотрел как десяток студентов в джинсах, в рубашках, в куртках с капюшонами, усилившись боевой группой из трех человек, вооруженных водяными пистолетами и бутылкой пепси, нестройно двигается к лестнице, ведущей к административному корпусу.
   Полицейский наряд (оба в зеркальных очках), опираясь о припаркованный, темно-синий служебный «форд», лениво следил за шествием, которое по медлительности было сравнимо с каким-нибудь нападением зомби из фильмов шестидесятых-семидесятых годов.
– Руди, что происходит? – проговорил Майер в волосок микрофона. – Что за чушь я несу?
– Веди репортаж, Флорин, – ответил Пекерман.
– Три, два… Эфир! – объявил Кляйн.
– Толпа продвигается… – ожил «шептун».
– И снова с вами второй национальный и я, Флорин Майер! – возвестил Майер. – Толпа продвигается к лестнице. В пятидесяти ярдах, на возвышении, ее ждет кордон, выставленный полицией. Но, судя по настроению людей в толпе, я боюсь, кордон ее не удержит. Студенты начинают скандировать…
– Справа! – вдруг страшно крикнул Пекерман.
   С реакцией у Майера, слава богу, все было в порядке. Голос координатора еще звенел в гарнитуре, а он уже падал влево, на колено, к ножкам скамейки, тревожа барбарисовый куст и прикрывая голову. Что там? Что? Камень? Пуля?
– Отбой, веди дальше, – через секунду как ни в чем не бывало сказал Пекерман.
   Колкое словцо, характеризующее координатора, завертелось у Майера на языке.
– Прошу прощения… – напомнил о себе «шептун».
   Флорин скрипнул зубами и поднялся.
– Прошу прощения, – он поймал глазами висящую в воздухе «муху» и улыбнулся в объектив, – издержки профессии.
– Иди параллельно площадке к лестнице, – сказал Пекерман.
– Сейчас мы с вами… – подсказал «шептун».
– Сейчас мы с вами, – обратился к зрителям Майер, поднимаясь по полоске газона за кустами, – попробуем подобраться к протестующим поближе, чтобы вы смогли увидеть, что заваривается в этом, так сказать, котле студенческой демократии. Студенты скандируют: «Долой Ханемана!» (это ректор института) и «Долой Штрусса!» (это его заместитель). Кордон их пока удерживает на месте. Видимо, кто-то из администрации к ним все-таки выйдет.
   Чертова дюжина студентов, безуспешно имитирующая две с половиной сотни разгоряченных демонстрантов, топталась у барьера из набитых как попало досок, вздымала кулаки и выкрикивала ругательства. За барьером возвышалась то ли конторка, то ли кафедра, в боковые стенки которой были врезаны громкоговорители. У конторки на стульчике сидел шериф и взирал на толпящихся со смесью удивления и презрения во взгляде. На плече он держал помповое ружье.
– Градус протеста… – сказал «шептун».
   Плюнув на расхождение совершенно абсурдного текста с реальностью, Майер автоматически повторил:
– Градус протеста повышается. Мы видим с вами, как первые ряды начинают пробовать кордон на прочность, и, наверное, если ничего не изменится в течение пяти минут, недовольные студенты снесут его, даже не заметив.
– Полицейские силы…
– Полицейские силы пока никак не реагируют на происходящее, считая, видимо, что пока все это не выходит за определенные законом рамки.
– Пауза – семь секунд, – сказал Пекерман. – Поменьше неуверенности, Флорин.
   Майер повернулся к фургону.
– Я гоню хрень! – прошипел он. – Я, мать вашу, лгу в прямом эфире!
– Спокойнее, – отозвался Пекерман. – Ты посмотришь выпуск после репортажа.
– Да како…
– Три, два… эфир! – сказал Кляйн.
   Майер встряхнулся.
– Итак, мы продолжаем наш репортаж о тревожной ситуации в студенческом городке на Линдон-вью. К протестующим...
– ...из административного здания выходит… – поддержал его «шептун».
– ...из административного здания выходит, как я понимаю, человек, которому есть, что сказать по поводу повышения платы. Напоминаю, что именно это решение и привело к протестной демонстрации, которую мы с вами и видим благодаря своевременным усилиям нашего канала.
   Возникший над конторкой новый участник цирка обладал буйной, будто вспененной шевелюрой и совершенно шалыми глазами.
   Он постучал ногтем по микрофону и улыбнулся, устремив взгляд поверх голов. Шериф, словно его официальное приложение, встал со стульчика и взял ружье наперевес.
   Студенты выстроились неровной, огибающей барьер, тихой шеренгой.
– Предлагаю… – сказал «шептун».
– Предлагаю послушать, что протестующим и нам с вами скажет представитель администрации, – произнес Майер. – Успокоит он толпу или, наоборот, разгорячит? Сможет снизить накал или обойдется ничего не значащими заверениями? Слушаем, слушаем…
– Бинго, – сказал в ухо Пекерман. – Пауза до конца речи. 
– Я понял, – выдохнул Майер.
   Ему захотелось выпить виски.
Не один-два рокса в баре, а, заперевшись в гостиничном номере, выжрать в одно рыло бутылку «Джека Дениэлса».
    От стойкого чувства, что он участвует в балагане самого дурного пошиба, свело скулы. Какие протесты? Какие, к чертям, двести студентов? И это второй национальный? Это – второй национальный?
   Человек за конторкой тем временем едва заметно кивнул, будто получив команду, и развел руки, как бы обнимая немногочисленную толпу.
– Дорогие мои!
   Майер прикрыл глаза.
– Америка в опасности! Америка стремительно утрачивает все, что было завоевано кровью и потом первых переселенцев с «Мейфлауэра»! Кровью и потом воевавших с французами и индейцами! Кровью и потом конфедератов и северян! Мы теряем то, что когда-то сделало нас великими. А делали нас великими две простых вещи: наша свобода и святой дух предпринимательства!
   Господи, подумалось Майеру, что он мелет?   
– Но сейчас, – продолжал человек, распаляясь, – когда ради победы над терроризмом и ублюдочными азиатами мы поступились свободой, ваши протесты являются ножом в спину Америке! Да, мы ограничили сами себя, как истинно свободные люди! Да, мы вручили правительству и спецслужбам ключи от наших почтовых ящиков, столовых и спален. Но в нас остался еще дух! И этот дух куется здесь, в институтских и университетских городках, потому что кому как не выходцам отсюда двигать в будущем корабли корпораций и капиталов по мировым финансовым волнам? Но что я вижу? Дух умер! Дух почил! Вы продаете его тушку за триста паршивых долларов! Вам не стыдно? Вас ждут миллионы и миллиарды, но вы готовы лишить их себя, потому что, видите ли, администрация решила повысить плату!
   Хорошо увязал, уважительно подумал Майер.   
Студенты срежиссировано загудели, кто-то крикнул: «Выложи баксы из своего кармана!». Взлетела тонкая струйка из водяного пистолета. Отреагировав на эту струйку, за барьером появились две пары полицейских с прозрачными щитами и с дубинками.
– Ситуация накаляется… – пропел «шептун».
– Майер! – крикнул Пекерман.
– Да! Да, – очнулся Майер, – как мы видим, ситуация накаляется! Речь члена администрации вызвала гнев собравшихся. Речь об Америке, кажется, уже не может вдохновить людей, вынужденных вдруг платить дополнительно триста долларов за семестр.
– В сторону кордона…
– В сторону кордона начинают лететь камни и бутылки, – повторил за «шептуном» Майер, – полицейские прикрывают трибуну щитами. Представитель администрации воспринимает это спокойно, видимо, собираясь продолжить говорить.
   На самом деле человек за конторкой, уперев ладонь в щеку, смотрел на вяло топчущихся студентов с выражением дикой скуки на лице.
   Майер неожиданно узнал его. Это был Эндрю Граймс, актер, лет десять назад вовсю мелькавший в Голливуде на ролях второго плана, играя продажных сенаторов, рассеянных дядюшек и незадачливых коммивояжеров.
– Толпа… – сказал «шептун».
– Толпа начинает лезть на приступ, – сказал Майер. – Полицейские пока предпочитают сталкивать лезущих на ограждение щитами.
   В действительности одна девчонка из массовки попыталась уцепиться за доску, но оторвала ее. А парень, подскочивший к барьеру вплотную, лишь изобразил, что перелезает его – вскинул ногу на горизонтальную перекладину, качнул хлипкое сооружение и отскочил, словно получив невидимый тычок.   
   Дерьмо! Настоящее дерьмо, подумал Майер.
– Стоп, – сказал Пекерман. – Слушаем трибуну.
– Тише, тише! – тут же воздел руки Граймз, останавливая и так никуда не стремящуюся массовку. – Хорошо! Я вижу в вас дух свободы! Тот, почти утерянный, бунтующий дух! Да! И мы согласны на компромисс! От имени правления я уполномочен объявить вам…
   Он сделал паузу и покрутил шеей.
– Я объявляю вам, что, пересмотрев все расходы, мы вполовину сокращаем плату за проживание! До ста пятидесяти долларов!

   Дверь фургона с визгом захлопнулась у Майера за спиной.
– Что это такое?!
   Содранная с уха гарнитура хрупнула в кулаке.
– Это что, новости?!
– Все хорошо, Флорин, не нервничай, – сказал Пекерман, повернувшись от своего стола. – Ты замечательно поработал. Репортаж приняли. Так что…
– Все супер, брат! – хлопнул его по плечу Валикетт.
– Пива? – спросил Кляйн, подавая бутылку.
– Нет! Да!
   Наставив палец на координатора, Майер сделал несколько глотков. Светились мониторы, по некоторым шли трансляции BBC, CNN, ATN, каких-то зарубежных канальчиков с паршивой, до сплошной ряби картинкой. По двум или трем экранам бежали значки котировок акций и сортов нефти.
– Я хочу объяснений, – сказал Майер, глядя Пекерману в глаза.
– Это новости, брат, – сказал Валикетт.
– Серьезно, это наши новости, – подтвердил звукооператор, тряхнув косицами.
– Это туфта! – крикнул Майер.
   Пекерман поморщился.
– Не надо кричать. Здесь хорошо слышно. Тем более, Флорин, ты не проработал еще и пяти часов. По-моему, это слишком мало для того, чтобы кричать в лицо начальству.
   Майер с трудом взял себя в руки.
– Хорошо. Но мне можно объяснить, что за ср…й текст я произносил в «муху»? И почему он ни одним ср…м словом не коррелировал с происходящим? И с каких это пор Эндрю Граймз состоит в администрации студенческого кампуса?
– Эндрю Граймз не ср...й? – спросил Пекерман.
– Нет.
– Жалко, пропустил эпитет.
– Я…
   Координатор мотнул головой.
– Я скажу тебе, Флорин. То, что делает второй национальный – это продукт, который потребляют зрители, продукт высококачественный и важный. Зрительская масса – это особый мир, уютный и сладкий, людям на самом деле не нужна реальность, им лишь нужно подтверждение того, что их мирок все также уютен и сладок, но, конечно, иногда им хочется почувствовать и страх, и страсть, и нотку причастности, но, упаси боже, подавляющее большинство не стремится оказаться в центре драматических событий. Ни за что и никогда. И канал, и мы, Флорин, показываем им то, от чего у них не будет несварения или психического расстройства.
– Что?
– Мы показываем им то, что по социологическим опросам им нужно, вот и все.
   Майер усмехнулся.
– Им нужен репортаж с фальшивой демонстрации?
– Хочешь посмотреть? – спросил Пекерман.
   Майер сел на раскладную лавочку, на свое уже место у окна.
– Валяйте.
– Тревор, – сказал координатор в микрофон, – мы закончили, давай в офис. И закажи нам ланч на четырех человек.
   Он кивнул, выслушав ответ водителя.
Спустя несколько секунд фургон сполз с бордюра и, развернувшись, выбрался из студенческого городка. Линдон-вью съел первый же поворот дороги.
– Луи, дай общую картинку на триплекс и включи нашему ковбою его репортаж, – распорядился Пекерман.   
– Окей, босс.
   Пальцы Валикетта запорхали над пультом, три расположенных рядом монитора слитно погасли и осветились снова, значок второго национального пропрыгал из одного края в другой. Затем на экране возникла новостная студия.
   Панорамное окно. Стол. Диктор.
– Здравствуйте, я Линда Кемпорт, и у нас есть репортаж от нашей съемочной группы, находящейся сейчас в Линдон-вью.
    Майер увидел самого себя на фоне темно-синего, с полосой, борта фургона.
– Добрый день, зрители второго национального…
   Смотрелся он хорошо, только работу «шептуна» периодически выдавал взгляд, на мгновение каменеющий, ныряющий в пустоту.
    Вот он стоит, вот он, говоря, идет к площадке, скамейка, куст барбариса, вот...
Майер не поверил своим глазам. На триплексе вместо десятка студентов кричали и шумели именно что две сотни, люди подходили от зданий кампуса, хлопались ладонями, кучковались, дымили папиросками.
   Это что, в самом деле?
Майер посмотрел на Пекермана, и тот развел руками:
– Так оно все и было.
   Когда к стоящим на площадке присоединилась боевая группа, рев толпы на мгновение перекрыл репортаж. Произошло общее движение, как у локомотива, сцепившегося с вагонами. Протестующие направились к лестнице. Одна из «мух» Валикетта взяла план с высоты пяти метров и проплыла над головами, выхватывая то безумные глаза, устремленные в небо, то воздетый кулак, то рот, раскрытый в беззвучном крике, окаймленный капельками слюны.
   Сила разрушения, будто концентрированная кислота, еще немного, и, казалось, выплеснется на зрителей.
– И сейчас тоже смотри, – сказал Пекерман.
   Майер на экране, услышав нелепое «Справа!», пригнулся, и над плечом его, кувыркаясь в воздухе, пролетела пивная бутылка. Ударившись о борт фургона, она взорвалась осколками и пивной пеной.
– Остановите, – попросил Майер.
– Конечно, – сказал координатор, и изображение на мониторах замерло.
   Майер потер лицо.
– Бутылки не было, – сказал он. – Откуда бутылка?
– Ты уверен?
– Рудольф, Луи, меня не стоит держать за дурачка.
– Но классно же получилось! – сказал Валикетт. – Бутылка, конечно, виртуальная, спецэффект, но мастерство в том и состоит…
– Ее не было! – повысил голос Майер.
– Но ты нырнул, – наставил палец Пекерман.
– Да, – сказал Валикетт. – Натурально! А без кодера и программ видеомонтажа распознать на картинке наложение, рендеринг или иную обработку невозможно, это я тебе говорю со всей ответственностью. У нас один из лучших компиляторов. 
   Изображение поплыло снова, показывая лица протестующих.
– А они? – спросил Майер. – Они все подставные? Кто из них вообще студент? Или это студенты театральных студий?
– Их вообще нет, – сказал Пекерман. – Если ты про двести пятьдесят человек.
– Нет, я про тот десяток… и еще троих, которые потом…
   Координатор задумчиво посмотрел на Майера.
– Этим мы заплатили.
– И вы думаете, это не всплывет? А настоящие студенты? Они что скажут, увидев этот сюжет? Это же их деньги!
– Флорин, ты задаешь глупые вопросы. Как можно сообразить, это далеко не первый репортаж канала.
– Тем более, – добавил Валикетт, – мы применяем «Морфлоджик», и у всех действующих лиц, кроме знаковых или определенных в исключения, аккуратно видоизменяется внешность. Чтобы кто-нибудь не примелькался. И у участников претензий меньше. Правда, – он хохотнул, – в одной из ранних версий был косяк, и у нас шесть человек из выпуска щеголяли с одинаковыми родимыми пятнами кто на лице, кто на руке, кто на шее. Родственники, мать их! Потом видео, слава богу, потерли.
– Значит, все обман? – глухо спросил Майер, сжав в кулаке подбородок.
– Почему? – удивился Пекерман. – Изначальный посыл верный. Повышение платы за проживание снизили с трехсот долларов до ста пятидесяти.
– Стелла знает? – поднял глаза Майер.
   Координатор присвистнул.
– Флорин, ты откуда свалился? Все знают. И Стелла, и шеф-менеджер Вильямс, и новостийный директор Плантис, и председатель совета директоров Эгвартсон. Все. Мы делаем новости. Это наш девиз. Акцент на «делаем».
– Это глупо.
– Почему? Есть план. Составленный, между прочим, штатными психологами. Новость о счастливой находке, новость о прорыве канализации, репортаж с пожара, верный пес, герой-полицейский, автомобильные гонки, за кулисами конкурса красоты…
– А если что-то происходит вне плана?
– Не-не-не, – замотал головой Кляйн, – это никому не интересно, чувак. Дежурная группа, самый отстой канала, конечно, мотается на такие случаи, снимает там что-то, но это, в лучшем случае идет следующим днем.
– Там картинки не сделаешь, – сказал Валикетт.
   Нет, подумалось вдруг Майеру, одним «Джеком Дениэлсом» я не обойдусь.
Сука, дерьмо! Дерьмо! Они здесь все сумасшедшие. От Кляйна до председателя совета директоров Эгвартсона.
   Делают новости…
– Пойми, – надвинулся Пекерман, – нас любят за то, что мы даем людям. Аудитория канала растет уже восемнадцатый месяц подряд. А все почему? Мы на блюдечке преподносим то, что они хотят видеть. Где-то щекочем нервы, где-то гладим по головке и внушаем, что все хорошо.
– А протесты на Линдон-вью – это что?
– О! – растянул губы в улыбке Пекерман. – Да, Флорин, Линдон-вью – это немножко бизнес. Понимаешь, канал в том числе предоставляет услуги по правильному освещению событий. За десять процентов от будущей выгоды.
– И где она здесь?
– Сто пятьдесят баксов с пяти тысяч студентов в семестр. Четыре семестра в год, итого – три миллиона.
– Но субсидия…
   Координатор, соглашаясь, на мгновение прикрыл глаза.
– Субсидия уже выдана на все повышение. Но при хорошей подаче, как видишь, все остаются довольны: администрация получает лишние три миллиона, студенты отвоевывают путем протестов часть платы, мы получаем репортаж, наше руководство – рейтинги и процент, которым делится с нами, люди в министерстве – свой процент от администрации.
– Просто голова кругом, – сказал Майер.
– У вас в Чикаго разве не так?
– Нет, я ездил… мы с группой, чуть что на полицейской волне, или муниципальная информация, всякие фестивали…
– Потому вы и погорели, – наставительно сказал Пекерман. – Новости надо делать, а не ждать, пока они на тебя свалятся.
   Фургон, поворачивая, взвизгнул шинами. В окне мелькнул зеркальный фасад. На нескольких экранах, видимо, передающих картинку с внешних камер, тот же фасад проплыл на миллисекунду позже.
   Деловой район.
Утеряв интерес к разговору, Майер стал смотреть, как по ходу движения проскакивают столбы и строгие вывески, как сплетаются провода, как искажается и идет волной отражение фургона, скользящее двойником по зеркальному полю.
– Так что, ты с нами? – спросил Пекерман.
   Майер повернул голову. И Кляйн, и негритос Валикетт смотрели выжидающе. А координатор смотрел на свои ногти.
– Мне надо подумать, – сказал Майер.
   Пекерман шевельнул печом.
– Твое дело, Флорин. Только, пожалуста, не думай создать на этом сенсационный репортаж.

   Здание телеканала было наполнено суетливым движением. За стеклянными перегородками сновали люди, оставляя на сетчатке глаз яркие, сменяющие друг друга образы. То роскошная грива женских волос вспыхивала фальшивым рыжим пламенем. То из-за пяти-шести человек, собравшихся в одном месте, создавалось сюрреалистическое по цветовой гамме полотно. То техник в синей спецовке уплывал по стремянке вверх, за съемные потолочные панели.
   Лампы. Мониторы. Глянцевый пластик.
Кто-то, пробегающий мимо, хлопнул Пекермана по плечу. Валикетт ускакал и вернулся с набором из четырех бумажных стаканчиков. В небольшом зальчике они разместились с ланчем на низких, мягких креслах.
   Майер, раскрыв свой пакет, выудил сэндвич с ветчиной и салатом.
Ели молча. По губам негритоса то и дело змеилась улыбка. Кляйн жевал сосредоточенно, как убежденный сторонник тщательного отношения к любому приему пищи. Пекерман ковырялся в своем сэндвиче толстыми пальцами, отправляя на салфетку не нравящиеся ему колечки фиолетового лука.
– Понимаешь, Флорин, – сказал он, наконец удовлетворившись потрохами сэндвича, – в наших новостях нет ничего плохого. Мир полон неправды. Мир полон полуправды и лжи. Что вообще есть мир? Это та же картинка на экране твоего телевизора. Но кто сказал, что эта картинка показывает тебе то, что происходит на самом деле? Революции, войны, народные волнения, землетрясения и цунами – есть ли они на самом деле? И можно ли доверять даже самому проверенному поставщику новостей?
– Это интересный вопрос, – сказал Майер.
   Он вытер губы и вытащил стаканчик из упаковки. Кофе был горячий.
– Это вопрос веры. – Пекерман отложил сэндвич и тоже взял кофе. – Нас слишком много. Нас девять миллиардов. И девяти десятым от этого числа плевать не только на то, что случается за тысячу или две тысячи миль, но и на то, что происходит на соседней улице. Нужны им объективные новости? Нет.
   Майер кивнул.
– А оставшейся части? Одной десятой?
   Пекерман фыркнул, чуть не пролив кофе.
– А эти прекрасно обходятся и без нас. Они не смотрят телеканалы, они живут в сети и страдают мировым заговором. В сущности, им честная картинка тоже не нужна. Она разрушит их уютный, да-да, уютный параноидальный мирок. Пойми, сейчас настали такие времена, когда реальность становится продуктом. Ее можно сделать любой, показать в новостях, и люди в нее поверят, люди ее примут, люди будут считать ее единственно верной. Она въестся в их мозги намертво. Это как с Советским Союзом. Помнишь такой? С чем он ассоциировался? Снег, медведи, пьяные русские. И плевать, как оно было на самом деле. Плевать! Белое от снега пятно на карте. Или какая-нибудь Африка, вся, с Египтами-Мозамбиками…
– Стелла сейчас где? – резко спросил Майер.
   Пекерман бросил взгляд на наручные часы.
– Думаю, в своем кабинете.
– Это где?
– Шестой этаж, по коридору направо.
– Если не возражаете… – Майер поднялся.
– Брат, ты подумай все-таки, – отклонился в кресле Валикетт. – С тобой клево работать.
   Майер промолчал.
В конце длинного коридора он нашел лифты, приложил магнитную карточку допуска, выданную ему утром, и под «Маленькую ночную серенаду» поднялся на шестой этаж.
   Стекло здесь чередовалось с деревянными панелями и тусклыми индустриальными пейзажами в тонких алюминиевых рамках. Эмблема второго национального мозолила глаза. С мониторов под потолком текла реклама. «Хотите быть в курсе всего? Хотите знать все? Хотите предвидеть? Второй национальный канал. Мы сделаем это для вас! Мы делаем новости!»
   Таблички на дверях объявляли председателей, продюсеров и директоров. Большинство кабинетов пряталось за серебристыми жалюзи, предохраняющих их владельцев от случайного и непрошеного внимания. Чуть слышно жужжала вентиляция, обдувая лоб Майеру теплым и сухим воздухом.
   Он остановился, сообразив вдруг, что на табличках имена указаны лишь инициалами, а фамилию Стеллы он не помнит.
    Кто она – продюсер или редактор? 
Спасла его сама Стелла, вышедшая из кабинета впереди, и поманившая его к себе. Майер замедлился на мгновение на пороге, прочитав фамилию Стеллы. 
   Родафель. С. Ф. Родафель. Линейный продюсер.
– Садитесь, Флорин, – предложила Стелла, закрыв за Майером дверь.
   Окно во всю стену показывало угол Долорес и Шленберг-авеню с чахлой аллейкой, разделяющей транспортные потоки. На полукруглом столе светлого дерева среди фоторамок помигивали клавиши сенсорной клавиатуры. Со стены напротив беззвучно брызгала кадрами гигантская видеопанель. 
– В любое кресло, – сказала Стелла.
   Кресел было шесть. Начальственное, три обычных и два шезлонга, позволяющих наблюдать жизнь за стеклом. Майер, хмыкнув, выбрал обычное.
   Стелла демократично села по другую сторону узкого, как доска, стола для совещаний.
– Итак, Флорин, что вас смущает? – она сцепила пальцы на колене.
– Ложь, – сказал Майер.
– Ложь? – Стелла улыбнулась. – Флорин, вы же профессиональный репортер. Неужели вы не видите, что весь мир состоит из лжи? Жены обманывают мужей, дети обманывают родителей, пенсионные фонды – вкладчиков, доктора – пациентов, соседи – соседей, а наш президент – президентов других стран.
– Я говорю про новости канала.
– А что в них неправда?
– Все!
– Флорин, вы работали в Чикаго! Неужели вы не замечали, что репортажи и программы CNN или Live Broadcast тоже имеют мало общего с реальностью?
– Нет, я думал… – Майер умолк.
– Все просто, – сказала Стелла, подождав, – то, что показывали каналы, не вызывало у вас отторжения. Сказать, почему?
   За стеклом, выпущенная кем-то, медленно проплыла связка из зеленых и белых шаров.
– Мне было наплевать, что происходит вокруг, – сказал Майер, прижав ладонь к глазам.
– Да. И всем плевать, Флорин. Но есть те, кто этим пользуется. Так бывает всегда. И было, и будет. Настоящее никому не нужно. Оно не слишком симпатично и никто не знает, что с ним, таким страшным, делать. Зритель реагирует на реальность как на ребенка-дауна – он отворачивается, он пугается, он просит не держать его рядом с собой.
– Но мне уже не наплевать, – сказал Майер.
– С чего такая принципиальность?
– Я понял, что есть грань. И я еще не настолько фальшив сам.
   Стелла выключила видеопанель, закурила и выдула дымок в воздух.   
– Флорин, вы мне очень симпатичны. Ваш репортаж с Линдон-вью – замечателен. Поэтому давайте не будем ничего решать с горяча. Отдохните, выспитесь. И на свежую голову завтра, скажем, часов в одиннадцать мы все с вами обговорим. Согласны?
– Хорошо, – сказал Майер.
   В лавке на Боулдер он приобрел-таки бутылку «Джека Дениэлса» и поднялся к себе в съемный номер в скромном «Хилпейн-отеле».
   Когда Майеру было десять, от него утаили смерть деда.
Отец с матерью боялись, что психика Флорина не выдержит очередного потрясения, а семейный бюджет – новых трат на реабилитацию.
   Поэтому дед остался жить.
Только уехал с фермы в Аризоне в путешествие по миру. «Дорогой Рино, – писал дед в открытках без обратного адреса, – я в Риме. Какой славный и большой город! Только все говорят на итальянском». Или: «Здравствуй, Рино. Будешь в Париже, обязательно загляни на улицу Лепик. Там жил Ван Гог, а на обороте – его картина».
   Майер писал деду ответные письма, отец уносил их в неизвестность, а дед какое-то время спустя отвечал новыми открытками. «Флорин, мальчик мой! Я, наверное, был в раю. Этот рай называется Тианзи, это в Китае». Или: «Здравствуй, внук! Извини за перерыв. Болел. Но сейчас на Мадагаскаре. Удивительный остров!»
   Майер отмечал места дедовых экспедиций булавками на карте. Господи, как он мечтал быть с ним рядом! Даже выклянчил на Рождество рюкзак и бинокль.
   Реальность треснула через три года, когда о той давней смерти проговорилась одна из навестивших семью родственниц, и оказалось, что все мысли Флорина, все сны, в которых он следовал за дедом, как за Индианой Джонсом, весь мир, наполненный его присутствием, – все это неправда, вымысел, Великая Пустота.
   И это было больнее, чем забавы негритосов в заколоченном павильоне.
Душа Майера осыпалась осколками на дно глаз. Что-то внутри его сжалось в комок и, мертвое, стало существовать с ним вместе.
   В общем – пол-бутыли «Джека Дениэлса» в одно рыло.

   Звонок разбудил его в два часа ночи.
– Майер? – голосом Пекермана спросила подобранная со второго раза телефонная трубка. – Ты слышишь, Майер?
   Голова трещала.
– Да, – ответил Майер, думая о пакете со льдом.
– Выходи. Мы будем через десять минут.
– Зачем?
– «Келлерман-Молл» на Пендлтон знаешь?
– Нет.
– Полицейские сейчас обложили там группу террористов.
– Каких террористов? Ваших террористов?
   Пекерман выругался.
– Если бы! Тебе же хотелось настоящего, реального репортажа? Он тебя нашел! Без постановок и игры. Чистый, как колумбийский кокс.
– Я пьян, – сказал Майер.
– Это все, что ты можешь сказать? Тебе выпал шанс, и ты посылаешь его нахрен? То есть, слова о честности, о правде – это все поза?
– Это не поза.
   Майер спустил ноги на пол и свободной рукой стянул со спинки стула брюки.
– Так что? – спросил Пекерман.
– В чем там суть?
– Суть в том, что все вышло случайно. Это же реальность! Ты должен оценить. Полицейские погнались за малолетним драгдилером, и тот не нашел ничего лучше, чем привести их на точку к крутым парням, у которых он затоваривался.
   Майер закрыл и открыл глаза.
– Ясно.
– Ни хрена тебе не ясно! Полицейских там и положили. Оказалось, что наркоторговля – это так, побочный бизнес. У ребят были далеко идущие планы. Эти ушлепки, понимаешь, повоевали в Сирии и в Ираке. Затем перебрались к нам. Знаешь, что такое халифат на территории от двух до четырех штатов?
   Пекерман был возбужден. Голос его скакал, беря высокие ноты. Майер подумал: настоящая реальность действительно страшна.
– Хорошо, – сказал он, прижав телефон щекой к плечу и залезая в брюки ногами.
– Все будем делать вживую.
– А «шептун»?
– Какой, к чертям, «шептун»? Я же говорю тебе, это не проект, это не сериал из жизни полицейских…
– От головы что-нибудь есть у вас? – спросил Майер, не попадая рукой в рукав рубашки. – От похмелья. А то, боюсь, я буду слегка зеленый.
– Найдем, – коротко ответил Пекерман.
– Хорошо, я спускаюсь.
– Ждем. Отбой.
   В холле Майер сдал ключи сонному портье и вышел в ночь. Он успел замерзнуть и слегка протрезветь.
   Трейлер остановился под фонарем на перекрестке, боковая дверь отъехала, появившийся на свет из тьмы Валикетт свистнул и махнул Майеру рукой.
   Едва Майер забрался внутрь, водитель нажал на газ.
Фургон рванул. Флорина стукнуло о кофейный автомат, но Кляйн поймал его за локоть и не дал  ни грохнуться, ни пролететь к задней стенке разрушительным пьяным снарядом.
– Пейте.
   В пальцы Майеру сунулся холодный стакан, полный пузырящейся воды. 
– Спасибо.
   Майер благодарно кивнул и всосал воду всю, без остатка. Колкий, шипучий ком прокатился по горлу. Стало легче.
– В общем, так, – Пекерман усадил его на свое кресло и включил видеозапись. Снятая с камер наружного наблюдения, она была дерганой и нечеткой. – Вот эти уроды.
   Он показал пальцем на мелькнувшие ломаные фигуры.
– Их обложили и вытеснили из жилого района в «Келлерман-Молл». Там сейчас перепланировка, ни персонала, ни посетителей. Они укрепились на третьем этаже.
   Майер смотрел на меняющиеся кадры, где пять или шесть человек тесной толпой, с сумками и, кажется, оружием наперевес перебегали дорогу у «Старбакса», скрывались за забором, пересекали пустую автостоянку, пригибаясь, скользили перед желтыми витринами ночного кафе.  Темные куртки, белые пятна лиц. 
– Сейчас с ними ведут переговоры, – сказал Пекерман. – Но полицейское управление, я думаю, скоро задействует штурмовое подразделение. Пока федералы не заявились. За уродами много всего, и брать их живыми не будут.
– А я? – спросил Майер.
   От картинки плохого качества у него заболели глаза.
– Ты прячешься за спинами полиции. И ведешь репортаж штурма.
– Кто будет смотреть его сейчас? Ночь.
– Контингент всегда есть. Канал объявит экстренное включение. Утром будет повтор. Неудачное время – тоже реальность!
   Трейлер ревел зверем.
Свет плескал в окно, мимо проносились здания и указатели. Просигналила и отвернула машина скорой помощи.
   Майер почувствовал, как внутри начинает что-то тонко, беспокойно дрожать, наполняя организм тревожной чесоткой.   
– Вперед не суйся, – сказал Пекерман. – Мы договорились: Луи запустит «мух» и даст полиции скоординировать штурм. За это тебя возьмут с собой.
   Фургон подпрыгнул. За окном рассыпались огни проблесковых маячков, красные, синие, десяток, если не больше. Мелькнула бетонная эстакада.
   «Келлерман-Молл», частично одетый в леса, с краном, пристроившимся сбоку, весь в желтых предостерегающих лентах, провернулся, простроченный пятнами прожекторов, как гигантскими пулями, и откатился назад.
   Затем фургон сдал, и «Келлерман-Молл» вернулся.
Снаружи тут же требовательно застучали по борту ладонью. Кляйн, вскочив, открыл дверь.
– Приветствую.
   Внутрь забрался мужчина в темных брюках и в бронежилете поверх голубой форменной рубашки. За ним поднялся молодой полицейский, лопоухий, безусый, совсем мальчишка, наверное, выпускник академии.
– Капитан Коссворт, – представился мужчина, всем по очереди пожимая руки. – Мне сказали, у вас тут есть чудо техники.
   Он наклонился к мониторам, показывающим площадку перед торговым центром.
– Но, как вы понимаете, услуга не бесплатная, – оттесняя его, сказал Пекерман. – Мы хотим показать штурм вживую.
   Капитан Коссворт скривился.
– Там пять или шесть человек, вооруженных автоматическим оружием. На хрена мне еще вы?
– От нас будет только репортер. Вот он, – Пекерман показал на Майера.
   Капитан Коссворт посмотрел на помятую физиономию Флорина.
– Да он бухой!
– Он почти в норме, – сказал Пекерман.
– Я в норме, – кивнул Майер.
– Ага, я вижу, – усмехнулся полицейский.
– Капитан… – произнес координатор.
– Так, – объявил Валикетт, – один у эскалаторов.
– Где?
   Капитан приник к выведенной на экран картинке. На ней с высоты двух метров открывался участок перед выходящей наверх лентой. Пластиковые ограничители. Баррикада из алюминиевых стеллажей. Несколько матрасов.   
   Человек с помповым ружьем прятался за пыльным стеклом торговой секции, уставившись в окошко смартфона.
   Майер поймал себя на том, что находит идиотским сочетание черного плаща на террористе и белых кроссовок на его ногах. 
– Что он там делает? – прищурился Коссворт. – Играет?
– Скорее, у них камера стоит над эскалатором, – сказал Валикетт. – Изображение с нее выведено на смартфон.
– Суки! – выругался капитан.
– Так как? – спросил Пекерман.
   Коссворт снова посмотрел на Майера.
– Ладно. Только пусть вперед не суется. Пойдет в группе Фергюса. Они двинутся с дальнего конца. Бронежилет у вас есть?
– Нет.
– Получит. Цимлер, сынок, – обернулся Коссворт к своему подручному, – давай, дуй с этим алкоголиком к Фергюсу.
– Флорин, – остановил Пекерман уже двинувшегося из фургона Майера, – гарнитуру возьми.
– Зачем?
– Для связи, – координатор сунул пластиковый завиток с капелькой микрофона репортеру в кулак. – У нас все-таки «мухи» есть. Мало ли что увидим.
– «Муха» на мне сфокусирована?
– Да, – кивнул Валикетт, – одну «муху» я закрепил. Она перед эфиром проявится.
– Говорить примерно…
– Примерно то, что я тебе рассказал по дороге, – сказал Пекерман. – Полицейское управление потом поправит.
– Поправим, – согласился Коссворт. – А эти ваши «мухи» на какой дистанции действуют?
   Ответа Майер уже не расслышал, поскольку выскочил из фургона и зашагал за лопоухим Цимлером к зданию «Келлерман-Молл».

– Давно в полиции, офицер? – спросил он мальчишку.
   Цимлер глянул искоса.
– Три месяца.   
   Он тронул висящую на поясе кобуру с пистолетом, словно не был уверен, что она там есть.
– И сразу такое дело?
– Почему? – удивился мальчишка. – Я в разных районах патрулировал, многое видел. Один раз даже стрелял. Правда, в собаку.
   Его неподдельное смущение Майера тронуло.
– И как оно, – спросил он, – отличается то, что ты видишь на улицах, от нашей картинки?
   Цимлер пожал плечами.
Они прошли за оградительную ленту, к раскладным столам, за которыми грудились полицейские в темной форме «антитеррора». Со столов свисали бумажные схемы, и кто-то фиксировал их на телефон.
   Фергюса здесь не было, сказали, что он с группой уже на позиции, и Цимлера послали к обход здания, а Майера нагрузили бронежилетом.
   Они миновали прожектор, установленный на грузовом шасси, затем их остановил какой-то сержант и отпустил только после того, как связался с Коссвортом по рации.
– Я телевизор почти не смотрю, – сказал Цимлер, шагая по темной дорожке, обегающей «Келлерман-Молл». – Но, наверное, вы там приукрашиваете.
– А интернет?
– А что там интересного?
– Не знаю, – сказал Майер. – Те же новости, альтернативный взгляд, всякое видео, игры, знания, теории.
   Цимлер улыбнулся.
– Я больше по спорту, сэр. Бокс, бейсбол. В НХЛ за «Даллас» болею. Природу люблю. А все остальное мне ни к чему.
– Ну да, – кивнул Майер, – действительно.
   Цимлер обиженно засопел.
Они вошли через раскрытые ворота центра в полутьму грязного, упакованного в полиэтилен холла. Колонны, секции, панели, какие-то железные арки и подвесные люльки – все в полиэтилене. И изумительно белый, высокий-высокий потолок.
   Фергюс нашелся у пыльного погрузчика. Его группа, три человека в синем, в бронежилетах и касках, присев, выцеливала из автоматических винтовок перила третьего этажа.
– Вот, репортер, – сказал Цимлер.
   Фергюс, небритый, с резкими чертами лица, сплюнул.
– На хрена он нам только?
– Капитан Коссворт…
– Да знаю я, капитан уже объяснил мне, в какой заднице я нахожусь. Свободен, – сказал Фергюс Цимлеру, и мальчишка поспешил пропасть из виду.
   Сверху сыпнула пыль, что-то там стукнуло, и Майер пригнулся.
– Вот что, – сказал ему Фергюс, – держитесь за мной, никуда не высовываетесь, передвигаетесь, когда я скажу и куда я скажу. Ясно?
– Вести репортаж я могу? – спросил Майер.
– Бухтите, сколько хотите. Мы страховочная группа. Основная уже на месте, а нас ваше величество пока держит.
– Я готов, – сказал Майер, надев через голову бронежилет. – Только я же, наверное, так и не увижу ничего.
– У вас же там какие-то чудо-камеры будут. «Комары», что ли?
– «Мухи».
– Ну, – Фергус помог с «липучками». – А вы бухтите себе. Я вам покажу, куда смотреть. Мы с основной группой рядом будем.
– Я понял.
   Майер закрепил на ухе гарнитуру.
В бронежилете было тесно, и он вдруг представил себя старым, растолстевшим на буррито и энчиладе пердуном.
    Это было смешно.
– Двинулись, – сказал Фергюс.
   Его группа дружно устремилась в занавешенный полиэтиленом проход. Майер побежал за Фергюсом. Белесый пол, проволочная стойка для журналов, перила эскалатора.
– Флорин, – раздалось у Майера в ухе, – работаешь.
   Над качающейся головой Фергюса блеснул миниатюрный объектив. Маейр сплюнул облепившую рот пыль.
– Это второй национальный и я, Флорин Майер, – заговорил он на бегу, стараясь поймать «муху» глазами. – Сейчас три часа ночи, и мы с вами находимся в здании «Келлерман-Молл», где на третьем этаже полицейские готовятся к штурму группы террористов. По последним данным, некоторые из них раньше воевали в составе ИГИЛ и Аль-Кайеды.
   Он перевел дух и продолжил:
– Сейчас я в составе страхующей группы приближаюсь к нашей позиции. Впереди есть основная группа, которая будет атаковать террористов с этого направления. Думаю, наш видеооператор покажет вам самые драматичные моменты.
– Пауза – пол-минуты, – сказал Пекерман.
   Ступеньки эскалатора. Короткий забег по дуге – и эскалатор на третий. Дальше группа Фергюса двинулась гуськом. Двое скоро ушли влево, мелькая тенями между пыльными столиками вынесенного к ограде кафе. Фергюс и еще один полицейский через два десятка шагов присели у короткого прилавка с манекеном в зеркальной тумбе.
– Вон там, видите? – показал рукой Фергюс. – Там наши.
   Майер, правда, сколько ни старался, ничего разглядеть не смог. То ли витрины были слишком пыльными, то ли полицейские пригнулись.
– Что сейчас? – спросил он.
– Ждем, – ответил Фергюс.
– Чего?
– Завершения переговоров.
– Включение, – шепнул в гарнитуру Пекерман.
   Маейр повернул голову к «мухе».
– Вот мы и на месте, дорогие зрители! – понизив голос, заговорил он. – Второй национальный продолжает в прямом эфире репортаж о полицейской операции по нейтрализации террористов, заблокированных в здании «Келлерман-Молл». С вами я, Флорин Майер, и мы ждем, чем окончатся переговоры.
   Дымный прожекторный луч вдруг ударил в стену впереди, рассыпая блики по зеркальным поверхностям. Что-то бухнуло, над дальними стеллажами вспухло желтоватое облако. Клубясь, оно потекло навстречу группе Фергюса. Затем бухнуло еще. Что-то обрушилось. Шагах в четырех от Майера грязное стекло покрылось сеточкой трещин.
   Ток-ток-ток – словно швейная машинка несколько раз прострочила ткань. Дернулась и опала, украсившись отверстием, длинная полиэтиленовая полоса.
   Майер с опозданием сообразил, что это, оказывается, стреляют в их сторону.
– Страхуем! – тут же крикнул Фергюс.       
   Он юркнул за один из пустых прилавков, его напарник последовал за ним. Где-то по пути их следования несколько раз громоподобно рыкнуло помповое ружье.
– Флорин, – прошелестела гарнитура.
– Начался штурм! – Майер набрал воздуха в грудь. – Это случилось настолько неожиданно, что я, честно говоря, совершенно забыл о репортаже. Извините. Сейчас я постараюсь подойти поближе. Вы слышите? Идет настоящий бой!
   Он пригнулся, пробежал пять или шесть метров и присел у горки насыпавшегося стекла перед небольшим декоративным барьером.
   Страшно не было, но холодок, будто нож, скользил под сердцем. 
Стрельба то вспыхивала в отдалении, то перемещалась ближе, дважды слышались тугие хлопки, после которых взрывалось, сыпалось, дрожал пол, взвизгивали, уносясь, осколки. 
   Впереди перебежал, прижался к колонне Фергюс. 
Слева брызнули искры, с грохотом рухнул стеллаж, кто-то мелькнул у высокой ширмы, отделяющей вход в одну из торговых секций.
– Пригнись! – сказал Майеру Фергюс. – И беги туда.
   Пистолетом, зажатым в руке, он показал на рядком выстроившиеся кофейные автоматы и автомат с шоколадными батончиками.
   Впереди снова что-то взорвалось, кто-то вскрикнул, кажется, «калашников» выпустил оглушительную очередь, заговорили на арабском.
   Свет прожектора поплыл туда, заставляя плясать тени от предметов и перегородок. Майер не мог понять, куда пропали все остальные полицейские.
– Дорогие друзья, – прошептал он, добравшись до автоматов, – мы с вами в самой гуще событий. Здесь, я скажу вам, жарко. Надеюсь, вы наблюдаете ту же апокалиптическую картину, что и я. Полицейские несколькими группами ведут штурм укрепившихся на третьем этаже «Келлерман-Молл» терро…
   Закончить Майеру не дал Фергюс – он неожиданно выстрелил из пистолета в дымную пелену, повисшую впереди. В ответ раздался уже слышимый раньше – ток-ток-ток – стрекот. Жалобно звякнул и потек горячей водой автомат над Майером.
– Ах ты ж сука!
   Фергюс для чего-то выступил из-за колонны и разрядил пистолетную обойму, почти не целясь. Майер не понял, куда. Зато увидел вынырнувшую справа фигуру.
   Бам-м-м!
Грудь Фергюса брызнула кровью. Его отшвырнуло в сторону. Он кувыркнулся через столешницу и замер на полу.
   Фигура между тем передернула помповое ружье за цевье и шагнула к Майеру.
Репортер замер. Человек вырос перед ним – в темных штанах, в темной кофте, в штормовке, в шапочке с прорезями для глаз и рта.
– Извини, – сказал он.
   И выстрелил.
Дробь снесла Майеру пол-головы, и он, пачкая костями черепа и мозгом боковую стенку кофейного автомата, уткнулся в пол остатками лица.
   Человек отшагнул в сторону от натекающей лужицы, затем забросил помповое ружье на плечо и скрылся в дыму.
   Где-то через пять минут пошевелился Фергюс.
Он сбросил с себя спецпакет со свиной кровью и сел. Покрутил головой, поморщился, увидев труп Майера. Потом спросил, задрав подбородок в потолок:
– Ну что, снято?

   Утром, днем и в вечерний прайм-тайм второй национальный крутил репортаж штурма.
«Мухи» Валикетта запечатлели все в деталях. И полицейские группы, ринувшиеся на штурм, и перебежки террористов, которых оказалось не пять или шесть, а за дюжину. Это был не вестерн, это был высококачественный милитари-боевик. Конфетка! Взрывы, крики, огни.
   Кровь, конечно, пикселизировали, а лежащие трупы закрывали мутными пятнами.
Фото Майера висело с траурной полоской в углу экрана. В конце его показывали крупно, только пронзительный взгляд смягчили.
   Речь Стеллы Родафель, бледной, тяжело переживающей смерть коллеги, включили в самый конец репортажа.
«Ушел наш коллега, наш друг, наш Флорин Майер, – говорила она, кусая губы. – Он успел поработать у нас всего два дня, но сразу зарекомендовал себя настоящим профессионалом и бескомпромиссным борцом за правдивость и честность информации. Он погиб! В честь его «Келлерман-Молл» после реконструкции откроет на третьем этаже памятный барельеф. А мэр города распорядился увеличить финансирование полицейских сил на шестьдесят процентов, чему во много поспособствовал наш… и, конечно же, Флорина репортаж. Прости нас, Флорин, – выдыхала она, – нам очень жаль».