Такая судьба. Гл. 5. 7. Слуцкий

Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 5.7.

     Трудно назвать другого советского поэта, в творчестве которого еврейская тема заняла бы такое место, как у Бориса Слуцкого (1919-1986). Первые посвященные ей  стихи появились в канун войны, и затем он не расстается с ней на протяжении всего своего почти полувекового творческого пути.
     Если отклик на преследования евреев в Германии (стихотворение «Рассказ эмигранта», декабрь 1940 г.; из цикла «Стихи о евреях и татарах»,) полон веры в неистребимость и вечность еврейского народа («из синтеза простейших элементов / воспрянет вновь Еврей как таковой»), то в следующих стихах этого цикла («Добрая, святая, белокурая...», май 1941) — предчувствие тотального истребления евреев («в этот раз мы вряд ли уцелеем»), а в третьем, написанном на фронте стихотворении «Незаконченные размышления» (октябрь–декабрь 1941 г.) Слуцкий впервые поднимает тему антисемитизма в советском обществе.
     Друг Слуцкого, поэт Владимир Корнилов в своих воспоминаниях писал, что еврейская тема была для Слуцкого «одной из самых мучительных» и что стихи на эту тему у него очень сильные. Как и для многих людей его поколения, первыми фактами преследований евреев, с которыми он столкнулся, были зверства гитлеровских захватчиков, и они так глубоко отложились в его памяти, что стихи об этом писались и в 60-е годы.
     В стихотворении «Как убивали мою бабку» он рассказывает, как вели через город на убой «сто пятьдесят евреев города», а его

бабка, маленькая словно атом,
семидесятилетняя бабка моя
крыла немцев,
ругала матом,
кричала немцам о том, где я.
Она кричала: – Мой внук на фронте,
вы только посмейте,
только троньте!
Слышите,
                Наша пальба слышна! –

     Ее поддерживали «из каждого окна» русские женщины: Ивановны и Андреевны, Сидоровны и Петровны. И, видно, страх побудил палачей поскорей с ней покончить: «бабку мою решили убить, / пока еще проходили городом».
      О том же – стихотворение «Отягощенный родственными чувствами». Поэт «к тете шел, чтоб дядю повидать, / Двоюродных сестер к груди прижать»,

Не нашел ни тети и не дяди,
Не повидал двоюродных сестер,
Но помню,
                твердо помню
                до сих пор,
Как их соседи,
                в землю глядя,
Мне тихо говорили: «Сожжены…»

     Примерно тогда же были написаны стихи «Теперь Освенцим часто снится мне…» и  «Березка в Освенциме». Не платан и лавр хочет видеть поэт в свой смертный час,  а дерево, искони ставшее символом России и русской природы:

За высоту,
за белую кору
тебя
             последней спутницей беру.
Не примирюсь со спутницей
                иною!
Березка у освенцимской стены!
Ты столько раз
                в  мои
                врастала сны.

     Вскоре после конца войны еврейская тема стала наполняться в творчестве Слуцкого новым содержанием, которое ей в достатке поставлял стремительно набиравший силу советский антисемитизм. Сначала оно входило в его поэзию в форме меланхолических раздумий о том, что в нынешнем отношении к Абраму, Исаку, Якову «сохранилось немногое от / Авраама, Исаака, Иакова – почитаемых всюду господ».

Уважают везде Авраама –
Прародителя и мудреца.
Обижают повсюду Абрама,
Как вредителя и подлеца.

Прославляют везде Исаака,
Возглашают со всех алтарей.
А с Исаком обходятся всяко
И пускают не дальше дверей.

     Но эти процессы  достигли высшей точки, когда 13 января 1953 г. появилось «Сообщение ТАСС», которым началось кампания, получившая название «дело врачей». Его подоплека была настолько очевидна, что все советские евреи вмиг ощутили себя будто соучастниками преступлений. Немногие знали, но многие догадывались, что за публичной казнью обвиненных врачей, которых собирались повесить на Красной площади, должен был последовать взрыв «народного негодования» и поголовная высылка еврейского населения России в отдаленные районы крайнего Севера и Дальнего Востока. То, что чувствовали и переживали тогда евреи, Слуцкий описал в стихотворении, озаглавленном «В январе», и никому тогда не надо было объяснять, о январе какого года идет речь.

Я кипел тяжело и смрадно,
Словно черный асфальт в котле.
Было стыдно. Было срамно.
Было тошно ходить по земле.
Было тошно ездить в трамвае.
Все казалось: билет отрывая,
Или сдачу передавая,
Или просто проход давая
И плечами задевая,
Все глядят с молчаливой злобой
И твоих оправданий ждут.

Оправдайся – пойди, попробуй,
Где тот суд и кто этот суд,
Что и наши послушает доводы,
Где и наши заслуги учтут.

Все казалось: готовятся проводы
И на тачке сейчас повезут.

     Тогда  было написано и  полное горькой иронии стихотворение “Про евреев”. Пользовавшееся  б;льшей популярностью, чем любое другое стихотворение Слуцкого на еврейскую тему, оно, естественно, не могло быть напечатано в темные сталинские времена, широко распространялось в списках, но стало достоянием читателя лишь в пору горбачевской гласности.

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.

Евреи — люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.

Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе как заразу,
Проклятую эту расу.

Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»

     В своем роде шедевром следует признать и написанное практически одновременно с предыдущим саркастическое стихотворение «А нам, евреям, повезло».

              А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
На нас без маски лезло зло.
Оно не притворялось благом.

               Ещё не начинались споры
В торжественно-глухой стране.
А мы — припёртые к стене —
В ней точку обрели опоры.

     Всего восемь строк – но сколько смысла в них вмещено, как тонко они характеризуют психологическом состояние поэта! Вдобавок они помогают правильно понять и другую поэтическую миниатюру Слуцкого.

Люблю  антисемитов, задарма
дающих мне бесплатные уроки,
указывающих мне мои пороки
и назначающих охотно сроки,
в которые сведут меня с ума.

Но я не верю в точность их лимитов –
бег времени не раз их свел к нулю –
и потому люблю антисемитов!
Не разумом, так сердцем их люблю.

    Как мы знаем со слов самого поэта, с судьбой еврейского народа связано и стихотворение «Голос друга», посвящённое памяти его друга Михаила Кульчицкого. В своих автобиографических заметках Слуцкий назвал это стихотворение своими “автопохоронами”: «“Давайте после драки...“  было написано осенью 1952-го в глухом углу времени — моего личного и исторического. До первого сообщения о врачах-убийцах оставалось месяц-два, но дело явно шло — не обязательно к этому, а к чему-то решительно изменяющему судьбу. Такое же ощущение — близкой перемены судьбы — было и весной 1941 года, но тогда было веселее. В войне, которая казалась неминуемой тогда, можно было участвовать, можно было действовать самому. На этот раз надвигалось нечто такое, что никакого твоего участия не требовало. Делать же должны были со мной и надо мной... Позднее я объявил это стихотворение посмертным монологом Кульчицкого и назвал “Голос друга”. Позднее, через год-два, у меня уже не было оснований для автопохорон. Драка продолжалась. Но осенью 1952 года ощущение было именно такое: после драки».
     Слуцкий мог сколько угодно иронизировать по поводу своей «любви» и  «благодарности» антисемитам, но в действительности их нападки его жестоко ранили. Объяснялось это тем, что будучи и ощущая себя евреем, он в то же время продолжал оставаться русским, и русским человеком, и русским поэтом. Его любовь к России никуда не делась, и она делала нападки антисемитов более болезненными. В этой связи стоит вспомнить и такое его стихотворение:

На русскую землю права мои невелики.
Но русское небо никто у меня не отнимет.
      А тучи кочуют, как будто проходят полки.
      А каждое облачко приголубит, обнимет.
      И если неумолима родимая эта земля,
      всё роет окопы, могилы глубокие роет,
      то русское небо, дождём золотым пыля,
      простит и порадует, снова простит и прикроет.

     Критик Михаил Копелиович, сравнив  «На русскую землю права мои невелики» с ранним стихотворением «Я говорил от имени России, / Её уполномочен правотой...», сделал тонкое наблюдение: “Слуцкий “военный” и “послевоенный” хотя и памятовал о своём еврействе, тем не менее был убеждён, что его безупречное поведение на войне даёт ему бесспорное право и “в новой должности — поэта / От имени России говорить”. Слуцкий же поздний, “послепятидесятилетний”, твёрдо знает: несмотря ни на какие заслуги, “на русскую землю права мои невелики”».
     Определенную эволюцию пережило и понимание Слуцким своего еврейства. В шестидесятые годы начинается медленное возрождение официальной еврейской культуры в СССР, а после Шестидневной войны происходит  резкое пробуждение национального самосознания советских евреев. Слуцкий, всегда чувствительный к общественным явлениям, не мог не испытать воздействия этих процессов. Если раньше он "говорил от имени России", утверждал, что «стихи, что с детства я на память знаю,  / важнее крови, той, что в мне течет», а произведения на еврейскую тему были большей частью либо реквиемом по погибшим, либо отповедью антисемитам, то теперь в его суждениях появились новые акценты.

Созреваю или старею –
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился.
Я-то думал, что я прорвался.
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а сорвался.
Я, шагнувший одной ногою
То ли в подданство, то ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

     Слуцкий видит советское еврейство не со стороны, а изнутри. Оказалось, что советское еврейство – это не однородная масса, не просто "ваша нация", а переплетение совершенно разных биографий, мировоззрений и судеб:

Пятиконечная звезда с шестиконечной
 Поспорили на кладбище еврейском,
 кто просияет среди ночи вечной
покойным острякам и юморескам.
Пятиконечная звезда,майоры
 госбезопасности, а также просто
 врачи, поэты, забияки, ёры
и конармейцы башенного роста.
Шестиконечная звезда,раввины,
а также их безграмотная паства,
та, что по части прописей – невинна,
но уважает вещное богатство.

     Сначала наступала пятиконечная, а ее противница сдавала позиции («редели в метриках Абрамы, и фининспектор побивал менялу»), но теперь Слуцкий видит в этом процессе торжество откровенно враждебных сил («Не прячась под фальшивым флагом, / На нас без маски лезло зло. / Оно не притворялось благом»).  Но когда шестиконечная стала набирать силу, возникли в реальности и вошли в творчество Слуцкого новые и сугубо еврейские проблемы: самосознание и судьба полукровок ("Полукровки"), иврит ("Гебраизмы"), поветрие перехода в христианство ("Православие не в процветанье"). Последнее стихотворение полно презрения и даже оскорбительно в отношении евреев, принявших православие:

Жид крещеный, что вор прощенный –
все равно он – рецидивист,
и Христос его – извращенный,
наглый, злой, как разбойничий свист.

     Еврей, сумевший выкрасть облачения и кресты, все равно не сумеет обрести хоть малую толику христианской доброты («Жид крещеный – что конь леченый»). Не переход в православие рекомендует Слуцкий евреям, решившим идти в ногу с веком, а перемены в образе жизни, обретение новых ценностных ориентиров:

Еврейским хилым детям,
 Ученым и очкастым,
Отличным шахматистам,
Посредственным гимнастам,
 Советую заняться
Коньками, греблей, боксом,
На ледники подняться,
По травам бегать босым.
Почаще лезьте в драки,
Читайте книг немного,
Зимуйте, словно раки,
Идите с веком в ногу,
Не лезьте из шеренги
 И не сбивайте вех.
Ведь он еще не кончился,
Двадцатый страшный век.